Текст книги "Купленная невеста"
Автор книги: Алексей Пазухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Глафира быстро приподняла воротникъ салопа и накрыла имъ голову Катерины Андреевны, а самое ее положила на подушки и ухватила обѣими руками. Чуть слышно продолжала вскрикивать Катерина Андреевна, а обѣ тройки съ гикомъ, съ посвистомъ гагайкающихъ людей пронеслись деревней, выѣхали за околицу и понеслись дальше.
Въ двадцати пяти верстахъ отъ имѣнія Коровайцева былъ постоялый дворъ, гдѣ дожидалась подстава. Совсѣмъ готовыя тройки ждали уже тамъ и во дворѣ постоялаго перешли всѣ въ другія сани, осторожно перенесли Катерину Андреевну и не болѣе, какъ черезъ пять минутъ, поѣхали дальше.
На разсвѣтѣ похитители и похищенная были въ имѣніи Павла Борисовича «Лаврикахъ».
VII
Задумавъ въ состояніи непрерывнаго «угара» отъ вина и страсти дерзкое и безумное похищеніе Катерины Андреевны, Скосыревъ даже и не вѣрилъ въ возможность этого похищенія; не вѣрилъ до такой степени, что и не поѣхалъ въ «Лаврики», а послалъ туда, «на всякій случай», Матрену и Порфирія, давъ имъ приказаніе принять подневольную гостью, если она, паче чаянія, будетъ, беречь пуще глаза и сейчасъ же послать въ Москву «нарочнаго» на самой рѣзвой лошади изо всей конюшни. Сдѣлавъ это распоряженіе раннимъ утромъ, лежа еще въ постели послѣ кутежа съ гостями, Павелъ Борисовичъ приказалъ позвать Шушерина.
Долго крестился около двери барской опочивальни Шушеринъ, нѣсколько разъ повторилъ: «Господи, помяни царя Давида и всю кротость его» и вошелъ, робко ступая и кланяясь особенно низко и приниженно.
– Гдѣ Надька? – крикнулъ Павелъ Борисовичъ, приподымаясь съ постели.
– Батюшка, баринъ вы нашъ высокомилостивый, отецъ вы нашъ и благодѣтель…
– Гдѣ Надька? – опять крикнулъ Павелъ Борисовичъ, перебивая вступительную рѣчь своего управителя. – Ты у меня Лазаря тутъ не пой, каналья, а говори прямо, а то я тебѣ задамъ, старой лисицѣ? Гдѣ Надька?
– Сбѣжала, батюшка, сбѣжала!..
Шушеринъ опустился на колѣни.
– Не казните вы раба вашего, простите вы меня, окаяннаго, нерадиваго, нерадѣтельнаго! Недосмотрѣлъ, падзора надлежащаго не сдѣлалъ и убѣгла проклятая!.. Батюшка, я чѣмъ свѣтъ былъ нонѣ у купца Латухина, тамъ ее думалъ найти, – нѣтути! Найдемъ, батюшка, сыщемъ, своими руками шкуру съ нея спущу!
– Сперва я съ тебя шкуру спущу, старая лисица! – грозно заговорилъ Павелъ Борисовичъ и спустилъ съ кровати ноги, попавъ ими прямо въ приготовленныя на коврѣ туфли. – Съ тебя я шкуру спущу! Ты что же за дурака меня, что ли, считаешь? Ты думаешь, что я не догадался, въ чемъ дѣло?
Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Шушерину вплотную. Управитель дрожалъ всѣмъ тѣломъ и усиленно хлопалъ своими рысьми глазками.
– Ты самъ, каналья старая, помогъ ей бѣжать, разсчитывая на то, что я охотно уступлю этому купцу твоему состоящую въ бѣгахъ дѣвку и возьму тысячу двѣсти рублей, а ты получишь столько же или еще болѣе, ты такъ думалъ? Ты хотѣлъ обмануть и одурачить меня?
– Батюшка…
– Молчать! – на весь домъ крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и звонкая пощечина огласила комнату. – Я тебя выучу, старый хрычъ, служить мнѣ вѣрой и правдой! Не выйдетъ по твоему, не выйдетъ! Со дна моря достану дѣвку бѣглую, отдеру, какъ сидорову козу, и отдамъ за послѣдняго мужиченку! Обманывать меня? Обманывать?
Шушеринъ повалился барину въ ноги и этимъ избѣжалъ второй пощечины.
– Вонъ! – крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ. – Не смѣть мнѣ показываться на глаза, пока Надька не будетъ найдена! Вонъ!
Шушеринъ поднялся, низко поклонился барину и вышелъ. Власть отъ него не была отнята, и онъ на подчиненныхъ сорвалъ свою обиду, горе, несчастіе. Горько было въ этотъ день дворнѣ отъ расходившагося управителя!
Павелъ Борисовичъ между тѣмь послалъ въ часть формальное заявленіе о бѣжавшей дѣвкѣ своей Надеждѣ Игнатьевой Грядиной и указалъ въ бумагѣ на купца Латухина, который, по его, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева предположенію, долженъ быть укрывателемъ бѣглой дѣвки. Описавъ примѣты бѣглянки, Павелъ Борисовичъ сверхъ того командировалъ въ распоряженіе полиціи своего крѣпостнаго человѣка, лакея Петра, который долженъ признать бѣглянку, ежели она найдется у Латухина. Мѣстный приставъ, получивъ заявленіе отъ богатаго, съ громкими связями барина, не замедлилъ сдѣлать распоряженіе, не положилъ бумагу «подъ сукно», какъ водилось тогда, а въ тотъ же часъ послалъ отношеніе къ приставу Пятницкой части, въ вѣдѣніи котораго находился домъ Латухина; посылая отношеніе, приставъ прибавилъ еще записочку, извѣщая коллегу, что гвардіи поручикъ Скосыревъ человѣкъ знатный, богатый. «У самого генералъ-губернатора бываетъ запросто и принимаетъ особъ большаго ранга, какъ равныхъ, о чемъ и считаю нужнымъ предувѣдомить васъ, товарищъ», писалъ онъ, между прочимъ.
Въ ту пору Пятницкою частью правилъ частный приставъ Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ, гроза обывателей, громъ и молнія подчиненныхъ, образцовый служака. Громаднаго роста, рыжій и косой на одинъ глазъ, онъ былъ страшилищемъ для обывателей, имъ дѣтей пугали и звали его «Лихо одноглазое». Разнаго рода темные люди, веселыя дѣвицы, попавшіе въ немилость крѣпостные и тому подобный людъ дрожалъ при одномъ видѣ грознаго и всесильнаго пристава, да и очень богатые, но «не славные родомъ» обыватели побаивались Лихотина, хотя и задобривали его частыми и обильными подарками. Власть пристава въ ту пору была очень велика, и съ ней приходилось считаться очень многимъ. Не надо забывать, что всѣ мелкія судебныя дѣла, всѣ взысканія, все то, что теперь вѣдается то мировыми судьями, то Окружнымъ Судомъ, то судебными приставами, въ ту пору вѣдались полиціей, а тѣлесныя наказанія практиковались очень широко, и приставъ могъ безъ всякого суда «всыпать» сотню лозановъ совершенно почтенному обывателю, его женѣ, дочери, кому угодно, если только человѣкъ не былъ, по закону, избавленъ отъ тѣлеснаго наказанія, а такихъ было немного, сравнительно. Мудрено было и жаловаться тогда на полицейскаго пристава человѣку несильному.
Мирно бесѣдовалъ за чайкомъ со своею матерью, съ Надеждой и Машей Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ, только что вернувшись изъ лавки, какъ къ нему прибѣжалъ Шушеринъ.
– Прячь Машу! – крикнулъ управитель, вбѣгая въ горницу, запыхавшись и едва дыша. – Немедля ни мало прячь Машу, – сегодня же у васъ обыскъ будетъ!
Латухинъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, и уронилъ на полъ росписное съ золотомъ блюдечко, облившись горячимъ чаемъ. Женщины вскрикнули и заплакали.
– Не до реву теперь, не до слезъ! – обратился къ нимъ Шушеринъ. – Не медля отправляйте куда-нибудь Машу, а то схватятъ ее…
– Батюшки, да что же это такое? – воскликнула старуха Латухина, всплеснувъ руками. – За что же мы погибать то должны?… Что случилось то, батюшка вы мой?
– Послѣ, послѣ узнаете, а теперь Машу спасайте. Одѣвайся, дѣвица, не медля ни минуты и бѣги куда-нибудь къ знакомымъ, ночуй тамъ, живи, пока не извѣстимъ тебя…
– И Надюшѣ надо бѣжать? – дрожащимъ голосомъ спросилъ Латухинъ.
– Не надо, она за племянницу вашу Марію сойдетъ, какъ Маша сошла за нее. Живо отправляйте Машу, живо!..
Надя и старуха Латухина бросились снаряжать Машу, чтобы отправить ее въ Рогожскую къ родственникамъ, а Шушеринъ, въ изнеможеніи опустившись на стулъ и вытирая лобъ клѣтчатымъ фуляровымъ платкомъ, принялся разсказывать Ивану Анемподистовичу все дѣло.
Все вышло совершенно неожиданно для Шушерина: «на каждаго мудреца довольно простоты», – говорилъ теперь онъ. Онъ разсчитывалъ, что Маша не понравится Павлу Борисовичу, и, какъ мнимая Надежда, получитъ вольную немедленно. Вышло не такъ, но и тогда Шушеринъ не испугался и не струсилъ. Онъ устроилъ побѣгъ Маши и полагалъ, что дѣло о ней пойдетъ, какъ и въ бывавшихъ до сихъ поръ случаяхъ побѣга, обычнымъ порядкомъ, то есть черезъ него, Шушерина. Пока судъ да дѣло, пока переписки, отписки, донесенія и справки, Шушеринъ успѣетъ склонить барина дать вольную Надеждѣ: все зависитъ отъ случая, отъ доброй минуты, отъ того, чтобы попасть къ барину, что называется, «въ часъ», но Шушеринъ опустилъ изъ виду то обстоятельство, что горячій, вспыльчивый и своенравный Павелъ Борисовичъ терпѣть не могъ лжи, «подвоха», игры въ темную. «Укради, возьми взятку, наживи, но скажи мнѣ!» – часто говаривалъ Павелъ Борисовичъ. Чистосердечно покаявшагося раба онъ прощалъ иногда и за очень большую вину, жестоко наказывая и за малую, если рабъ обманывалъ барина, продавалъ его или не умѣлъ цѣнить барской милости. Эти черты характера Павла Борисовича были хорошо извѣстны Шушерину и случалось, что управитель выпрашивалъ вольную какому нибудь богатому мужику или разжившемуся на оброкѣ дворовому, говоря, что отпускаемый на волю «благодаритъ» его, Шушерина, золотыми часами, серебрянымъ сервизомъ, деньгами, дорогою шубой и тому подобное. Баринъ смотрѣлъ на подарокъ, полученный Шушеринымъ, шутя называлъ его «воромъ» и дѣлалъ по его. Въ данномъ случаѣ Шушеринъ поступилъ бы такъ же, можетъ быть, но онъ боялся показать Павлу Борисовичу Надю и придумалъ «комедь». «Комедь» не удалась и надо было умѣло, ловко расхлебать заварившуюся кашу. Шушеринъ успокоилъ, какъ могъ, старуху Латухину и принялся развивать передъ нею и передъ Иваномъ Анемподистовичемъ планъ своихъ дѣйствій, когда Маша удалилась въ сопровожденіи стряпухи къ родственникамъ.
Планъ былъ таковъ: дѣвушку у Латухина не найдутъ, Надя будетъ выдана за родственницу Машу, и приставу въ голову не придетъ, что эта Надя, хладнокровно вышивающая въ пяльцахъ, есть та самая бѣглая крѣпостная дѣвка, которую разыскиваютъ. Приставъ извѣститъ помѣщика бумагой, что въ указанномъ мѣстѣ бѣглой нѣтъ, и розыски пойдутъ своимъ чередомъ, «долгимъ порядкомъ», то есть начнется переписка съ исправниками, со становыми, пойдутъ «публики» въ «Сенатскихъ Вѣдомостяхъ» и такъ далѣе, а въ это время Шушеринъ успѣетъ склонить барина дать вольную, ибо все зависитъ отъ часа. На великое благо Латухина Павелъ Борисовичъ влюбился въ Коровайцеву и думаетъ увезти ее, – это Шушерину извѣстно, – если онъ увезетъ ее, будетъ обладать ею, такъ нечего и сомнѣваться, что Надя будетъ отпущена на волю: въ періодъ влюбленности Павелъ Борисовичъ вниманія не обращаетъ на своихъ крѣпостныхъ красавицъ, даже хоръ въ это время живетъ въ загонѣ, даже красавица Наташа не видитъ ясныхъ очей своего барина и попадаетъ въ цѣпкія руки Матрены, находится въ опалѣ и терпѣливо ждетъ перемѣны въ баринѣ.
Все это успокоило Латухиныхъ, и старушка плакала больше по бабьей привычкѣ «повыть», чѣмъ по необходимости. Надя, блѣдная, но покойная по наружному виду, сидѣла въ своей свѣтлицѣ за пяльцами. Одѣтая въ кисейное платье, выхоленная, «манерная», она совсѣмъ не была похожа на дворовую дѣвку и представляла собою образцовый типъ купеческой дѣвицы изъ очень зажиточнаго дома. Паспортъ Маши, со стереотипными примѣтами, вродѣ: носъ прямой, подбородокъ круглый, глаза обыкновенные, лицо чистое – совершенно подходилъ къ ней.
– Не бойтесъ, говорю вамъ, не бойтесь! – повторялъ Шушеринъ. – Ежели мы промахнулись немного, такъ это бѣда поправимая, все въ нашихъ рукахъ.
Съ мольбою смотрѣлъ на него Латухинъ, страдая невыносимо. Старуха мать рвала на части его сердце, говоря сквозь слезы:
– Отъ какихъ невѣстъ отказывался, какими дѣвушками брезговалъ, а теперь на вотъ поди, какое горе на домъ нашъ накачалъ! Отъ одного срама да отъ ужасти въ гробъ сляжешь.
Полиція придетъ, обыскъ будутъ дѣлать… Немудрено и до тюрьмы дойти съ такими дѣлами… А найдутъ ежели Надежду, схватятъ? Что въ тѣ поры будетъ съ тобой? Я, и то привыкла къ ней, полюбила ее, мнѣ и то тяжко будетъ, какъ схватятъ ее, поведутъ, какъ узнаю я, что холопы барскіе на конюшнѣ либо въ застольной терзать ее будутъ, тѣло бѣлое рвать, а потомъ въ деревню, въ скотницы, на муку, на потѣху какой нибудь бабы пьяной отдадутъ!..
– Маменька, не терзайте вы меня такими рѣчами! – вскрикивалъ Иванъ Анемподистовичъ, хватаясь за голову. – Легче мнѣ побои тяжкіе перенести, чѣмъ рѣчи эти! Не терзайте вы и себя, на Господа Милосердаго надѣйтесь. Доведись до чего нибудь такого, такъ я самъ къ барину пойду, въ ноги ему упаду, вымолю Надюшу. Вѣдь человѣкъ же онъ, есть же у него сердце и душа! Господи!
Успокоивъ кое какъ Латухиныхъ и увѣривъ ихъ, что все кончится благополучно, Шушеринъ удалился. Не прошло и получаса послѣ его ухода, какъ грозная вѣсть – «полиція нагрянула!» – пролетѣла по дому. Надо вообразить живущимъ себя въ ту пору, чтобы понять весь ужасъ обитателей мирнаго купеческаго дома, навѣщеннаго полиціей, да еще въ лицѣ такого грознаго представителя ея, какимъ былъ Лихотинъ. Все замерло отъ ужаса, все дрогнуло и попряталось по угламъ и щелямъ. Старуха Латухина пала передъ иконами въ своей горницѣ; Иванъ Анемподистовичъ стоялъ въ залѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ; какъ мраморное изваяніе сидѣла красавица Надя въ своей свѣтлицѣ за пяльцами, схватившись руками за ихъ раму и не дыша, не двигаясь ни единымъ членомъ, близкая къ обмороку.
Поставивъ у воротъ двухъ «хожалыхъ», приставъ вошелъ во дворъ и поднялся по лѣстницѣ, сопровождаемый квартальнымъ, двумя «подчасками» изъ евреевъ-кантонистовъ и лакеемъ Скосырева. Громыхая громадными тяжелыми ботфортами, въ шляпѣ трехуголкѣ, надѣтой «съ поля», то есть поперегъ, какъ тогда носили, въ плащѣ, накинутомъ поверхъ мундира, вошелъ Лихотинъ въ залу, держась лѣвою рукой за эфесъ длинной шпаги, а правую засунувъ за бортъ мундира. Чуть не до низкаго потолка касался головою громадный Лихотинъ; рябоватое лицо его багроваго цвѣта было чисто выбрито и только на щекахъ, около ушей, торчали короткіе щетинистые бакенбарды рыжаго цвѣта; густыя брови были сдвинуты, и изъ-подъ нихъ грозно и пытливо смотрѣли косые глаза, умѣющіе видѣть лучше любыхъ некосыхъ и приводившіе въ дрожь самыхъ смѣлыхъ людей.
– Ты купецъ Иванъ Анемподистовъ Латухинъ? – грозно спросилъ приставъ хриплымъ басомъ, хотя зналъ Латухина хорошо, какъ своего обывателя, какъ усерднаго и хорошаго данника.
– Такъ точно, ваше высокоблагородіе, я, – довольно покойно отвѣтилъ Латухинъ, совладѣвши съ собою.
– По показанію дворянина, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева, у тебя въ домѣ находится крѣпостная дѣвка его, Скосырева, Надежда, гдѣ она?
– Таковой у меня въ домѣ, ваше высокоблагородіе, нѣтъ и не было.
– Лжешь! – крикнулъ Лихотинъ. – По глазамъ вижу, что лжешь. Вѣдомо ли тебѣ, что за укрывательство и пристанодержательство бѣглыхъ подвергаешься ты уголовной отвѣтственности по всей строгости законовъ и что отвѣтственность сія весьма тяжкая?
– Сіе мнѣ, сударь, вѣдомо.
– Ну, ладно, помни это. Веди по всѣмъ горницамъ, по всѣмъ закуткамъ и уголкамъ.
– Извольте жаловать за мною, сударь.
Приставъ, сопровождаемый своею свитой, пошелъ по комнатамъ. Въ опочивальнѣ старушки, гдѣ его встрѣтила съ низкими поклонами Латухина, онъ перерылъ все, даже въ платяной шкафъ заглянулъ. Поднялись и въ свѣтелку. Съ любопытствомъ и особымъ вниманіемъ посмотрѣлъ Лихотинъ на Надю, которая шила въ пяльцахъ, низко опустивъ голову.
– Это кто? – спросилъ онъ Латухина.
– Родственница наша, дѣвица сиротка Марія, Маша, ваше высокоблагородіе.
– Паспортъ оной дѣвицы имѣешь?
– Имѣемъ, сударь.
– Покажи!
Латухинъ сбѣгалъ внизъ и принесъ паспортъ Маши. Мелькомъ взглянулъ Лихотинъ на паспортъ и возвратилъ его Латухину.
– Не она? – спросилъ онъ у человѣка Скосырева, показывая на Надю.
– Никакъ нѣтъ, не эта, – отвѣтилъ тотъ.
Въ той свѣтелкѣ, гдѣ теперь вышивала Надя, помѣщались обѣ дѣвушки и убрать кровать скрывшейся Маши не пришло никому въ голову. Такъ и стояли обѣ дѣвственныя чистыя кроватки съ горками подушекъ, со стеганными одѣялами, съ ситцевыми пологами. Отъ вниманія Лихотина не ускользнули эти двѣ кровати.
– Ты гдѣ почиваешь, дѣвушка? – ласково спросилъ онъ у Нади, видимо пораженный ея красотой.
– Вотъ здѣсь…
– А эта кровать чья?
– Бываютъ, сударь, гостьи у насъ, изъ родни, – заговорилъ было Латухинъ, но Лихотинъ прикрикнулъ на него.
– Молчать, не у тебя спрашиваютъ!..
– Чья это кроватка то, дѣвушка?
Надѣ не трудно было уже подтвердить слова Латухина.
– Такъ, такъ, – усмѣхнулся Лихотинъ. – А можетъ быть тутъ бѣглая то Надежда и почиваетъ именно, ась? Надежду то спровадили, а кровать то убрать не поспѣли? Вороваты, да не больно… Такъ, что ли, дѣвица прекрасная?
Надя молчала.
– Ну, что съ тобой дѣлать? Повѣрю пока. Сперва вотъ поищу, потомъ поспрашиваю у челяди, а ежели не скажутъ, такъ и у тебя спрошу и ужъ по другому. Тогда заговоришь, все скажешь, ибо у меня есть мѣры понудительныя.
Приставъ обратился къ Латухину:
– Веди въ кухню, въ подвалъ, въ чуланы и не думай, что Лихотинъ не найдетъ. Вы меня, аршинники, знаю я, «Лихомъ одноглазымъ» прозвали, такъ «Лихо» я и есть, охъ, «Лихо» для васъ большое!..
Всѣ отправились въ кухню тѣмъ же порядкомъ.
VIII
Лихотинъ произвелъ самый тщательный обыскъ и перерылъ весь домъ, но бѣглой дѣвки гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева нигдѣ не нашелъ.
– Успѣли скрыть куда-нибудь, мошенники, спроворили! – проговорилъ приставъ, выходя на дворъ изъ какого то чуланчика и оглядывая всѣхъ обитателей купеческаго дома, стоявшихъ вокругъ съ выраженіемъ испуга и подобострастія на лицахъ. – Спроворили, анафемы, да не таковъ Лихотинъ, чтобы его одурачить можно. Знаю, что дѣвка была здѣсь, и найду!
Грозный приставъ оглядѣлъ всю челядь Латухина и остановилъ взглядъ на молоденькой бабенкѣ-стряпухѣ, которая особенно тревожно смотрѣла на него и дрожала всѣмъ тѣломъ. Эта бабенка показалась опытному въ дѣлѣ розысковъ приставу наиболѣе удобною, какъ болѣе другихъ трусливая и, очевидно, по молодости лѣтъ, не привыкшая еще къ посѣщенію нежданныхъ гостей.
– У этихъ мордастыхъ разбойниковъ не скоро правды добьешся, – кивнулъ приставъ головою на «молодцовъ», на работниковъ и на прочую челядь. – Подкуплены, задарены и шкура дубленая, а вотъ эта намъ скажетъ правду-матку.
Онъ указалъ хожалымъ на бабенку.
– Взять ее въ часть!
Бабенка взвизгнула и бросилась-было въ сторону, но хожалые схватили ее и мигомъ скрутили руки назадъ.
– Батюшка, кормилецъ, солнце красное, не погуби! – завизжала бабенка на весь дворъ. – Ой, не губи, кормилецъ, отпусти душеньку на покаяніе!
– Вотъ я тебѣ покажу «душеньку»! – проговорилъ приставъ. – Какъ начнутъ тебя строчить съ двухъ сторонъ, такъ скажешь мнѣ все, скажешь, куда хозяева бѣглую спрятали! Ребята, ведите ее въ часть и приготовьте тамъ все, а я сейчасъ буду.
Бабенка рванулась отъ хожалыхъ и упала приставу въ ноги.
– Охъ, помилуй, кормилецъ, не погуби! Все тебѣ разскажу, во всемъ покаюсь! Недавно я у нихъ, семой день только живу, и слышала я отъ ребятъ, что скрывается-де у хозяевъ какая то дѣвица и будутъ-де ту дѣвицу нонѣ искать, а послѣ того и повезли ту дѣвицу куда то со двора дюжо спѣшно, въ Роговскую, слышь, куда то, работникъ Акимъ возилъ ее… Ничевошиньки больше я не знаю, кормилецъ, и не губи ты меня, не вынимай душеньки моей изъ тѣла грѣшнаго!..
Лицо пристава просвѣтлѣло.
– Ага, напалъ на слѣдъ! – весело проговорилъ онъ и окинулъ взглядомъ народъ. Поблѣднѣвшаго Акима не трудно было узнать среди прочихъ молодцовъ.
– Ты Акимъ? – грозно спросилъ у него приставъ.
– Такъ точно.
– Закладай лошадь сію минуту и вези меня въ Рогожскую, въ тотъ домъ, въ который ты дѣвку возилъ.
– Я, ваше благородіе…
– Ну?
– Я ничего не знаю, не вѣдаю…
Не докончивъ начатой фразы, качнулся Акимъ всѣмъ корпусомъ отъ могучей руки Лихотина въ лосиной перчаткѣ съ раструбомъ.
– Лошадь закладай, шельма, а то я тебѣ всѣ зубы повышибу, шкуру съ затылка до пятъ сдеру!
Акимъ потупился, утеръ окрававленный носъ и пошелъ къ конюшнѣ. Блѣдный, какъ полотно, стоялъ Иванъ Анемподистовичъ и курчавая голова его клонилась на грудь все болѣе и болѣе.
– Что, братъ, попался? – обратился къ нему Лихотинъ, приказавъ хожалымъ отпустить бабенку. – Теперь ау, не вывернешься, строго взыщется за укрывательство бѣглой, того гляди, что всѣмъ достояніемъ поплатишься.
– Ваше высокоблагородіе, не погубите, будьте отцомъ роднымъ, заставьте вѣчно Бога молить! – дрогнувшимъ голосомъ проговорилъ Латухинъ.
– Поздно, братъ, теперь!
Приставъ отвелъ Латухина въ сторону.
– Что-жь, любовишка, что ли, у васъ съ дѣвицей то? Сердце тронуло, знать?
– Пуще жизни своей люблю я ее, ваше высокоблагородіе! Хотѣлъ жениться, тысячу двѣсти рублей господину помѣщику предлагалъ, да вышелъ капризъ, и все дѣло разладилось. Помогите, ваше высокоблагородіе, а я вашъ слуга по гробъ жизни моей!
– Говорю – поздно! Помѣщикъ то вонъ, пИшутъ мнѣ, у господина генералъ-губернатора свой человѣкъ, знатный баринъ, богачъ. Вотъ вы всегда такъ, аршинники: напроказятъ, насамовольничаютъ, а потомъ ужь и къ Аристарху Венедиктовичу: спаси, батюшка, помоги! Что бы тебѣ сперва ко мнѣ обратиться? Лихотинъ взялъ бы съ тебя, хорошо взялъ бы, ну, да и дѣло сдѣлалъ бы, а теперь что-жь я могу? Теперь твою невѣсту вспрыснутъ какъ слѣдуетъ, косу ей обстригутъ и въ деревню, свиней пасти.
Латухинъ такъ стиснулъ руки, что онѣ у него хрустнули.
– Ваше высокоблагородіе, отъ васъ въ зависимости, чтобы Маш… то-есть Надю позадержать маленько, – заговорилъ онъ. – Ежели возможно, такъ опять въ домъ нашъ ее препроводите, а ежели нельзя, такъ въ часть, но только безъ срама, безъ обиды. Вы призадержите ее, а я тѣмъ временемъ къ барину пойду, ему буду челомъ бить, авось, онъ и сжалится надо мной…
– Это можно, – отвѣтилъ Лихотинъ. – Въ домъ къ тебѣ я отпустить не могу, а продержу ее у себя на квартирѣ и три дня, и болѣе, а ты хлопочи. За квартиру да хлѣбъ заплатишь моей барынѣ, а ужь обиды твоя зазноба не встрѣтитъ. Вѣдь я могу ее связать, да въ такомъ видѣ по городу сперва въ часть, а потомъ къ помѣщику и направить. Могу я и «припарку» ей сдѣлать, яко бы за ослушаніе, за сопротивленіе…
– Нѣтъ, ужь вы, ваше высокоблагородіе, тихохонько и легохонько все, а я вашъ слуга.
– Изволь. Ты вотъ что: ты съѣзди за ней самъ и привези сюда, а меня твоя родительница пока водкой угоститъ, яишницу мнѣ сдѣлаетъ. Только не вздумай куда нибудь спровадить дѣвицу. Одну только бѣду себѣ надѣлаешь.
– Помилуйте, ваше высокоблагородіе, развѣ я не понимаю?.. Пожалуйте въ домъ, а я мигомъ слетаю.
Приставъ отпустилъ свою команду, оставивъ только одного подчаска вѣстовымъ, и пошелъ въ домъ. Около воротъ Латухинскаго дома собрались сосѣди и съ любопытствомъ заглядывали въ заборныя щели и въ калитку, прознавъ, что у сосѣда обыскъ.
– Вамъ чего надо? – крикнулъ на нихъ Лихотинъ. – Вотъ я васъ, подзаборниковъ! Прочь пошли сію минуту!
Мигомъ разсыпались всѣ въ разныя стороны и улица опустѣла. Сосѣди только отчасти знали, что у Ивана Анемподистовича происходитъ нѣчто таинственное, что онъ задумалъ жениться на крѣпостной дѣвушкѣ и что дѣвушка эта скрывается у него; подробностей они не знали, но и зная, не выдали бы «добродушнаго» Ивана Анемподистовича, котораго всѣ очень любили, какъ любили и покойнаго отца его и мать. «Непріятность», въ видѣ посѣщенія полиціи, очень огорчала теперь сосѣдей Ивана Анемподистовича и не простое любопытство только привело ихъ теперъ къ его дому.
Лихотинъ прошелъ, между тѣмъ, въ горницы, гдѣ ему готовили обильное и вкусное угощеніе, а Иванъ Анемподистовичъ поѣхалъ къ той родственницѣ въ Рогожской, которая пріютила Машу. Одно уже появленіе встревожаннаго Ивана Анемподистовича заставило «екнутъ» сердечко дѣвушки, и она догадалась, что произошло нѣчто страшное. Блѣдная, но спокойная, выслушала она разсказъ родственника и съ безмолвною мольбой взглянула на святыя иконы въ переднемъ углу.
Докончивъ свой разсказъ, Иванъ Анемподистовичъ повалился въ ноги дѣвушки.
– Маша, голубушка, спаси ты насъ, не дай намъ погибнуть съ Надюшей!
Маша бросилась поднимать его.
– Что вы, братецъ, что вы, Богъ съ вами! Встаньте, братецъ!
– Не встану, Маша! Великую службу ты должна сослужить мнѣ и нѣтъ платы за ту службу твою! Не выдавай насъ, иди къ барину… Маша, я слѣдомъ за тобой же пойду къ нему, вымолю у него вольную, выплачу слезами горькими, а тебѣ за твою услугу рабъ или слуга по гробъ моей жизни! Хорошаго жениха найду тебѣ, приданое дамъ, какъ родной сестрѣ своей, будущимъ дѣткамъ твоимъ вторымъ отцомъ буду!
Маша тяжело дышала, держась за грудь.
– Спасибо, братецъ, – проговорила она. – Встаньте. Пойду я къ барину, все перенесу… Не за посулы ваши я дѣлаю это, а для Бога. Хорошо, братецъ, пострадать за ближняго, нѣтъ, сказываютъ, подвига большаго, ну, вотъ и попробую я, пойду, только далъ бы Богъ силы перенести муки, срамъ, а васъ не выдамъ… Везите меня, братецъ!
– Маша! – крикнулъ Латухинъ и упалъ головою къ ногамъ дѣвушки, край одежды ея поцѣловалъ.
Онъ зналъ, что смиренная, богомольная, кроткая Маша оченъ любитъ его, зналъ, что она всегда готова на жертву, на самопожертвованіе, но онъ не думалъ, что она согласится и второй разъ идти къ Скосыреву, рисковать такъ страшно, чуть не жизнью, а, между тѣмъ, кроткая, нѣжная сиротка эта, слабая на видъ, пухленькая дѣвушка готова была на какую угодно жертву и пошла бы за доброе дѣло на муки, на смерть «Бога для». Это «Бога для» сильно и крѣпко держится въ душѣ простого русскаго человѣка, а особенно – въ душѣ русской женщины. Нѣть тѣхъ страданій и мукъ, которыхъ побоялась бы слабая, нѣжная женщина, если дѣло идетъ о жертвѣ для Бога или для любимаго человѣка. Въ суровое время, которое я описываю, жертвъ требовалось, конечно, гораздо больше и въ то время особенно сильно, особенно часто проявлялись примѣры полнаго, глубочайшаго самоотверженія. О нихъ никто и не зналъ, онѣ безслѣдно пропадали, повидимому, но онѣ служили для порабощеннаго народа яркими свѣточами и красили жизнь, поддерживали надежду, укрѣпляли вѣру въ Провидѣніе…
Тихо и покойно собралась Маша и поѣхала съ Латухинымъ. Подивился на нее самъ Лихотинъ, когда увидалъ, что она безъ слезъ, безъ рыданій собралась къ барину, отъ котораго «за предерзостную продѣлку» добра ждать было мудрено.
– На юность и красоту свою, должно быть, надѣется, – замѣтилъ приставъ. – Ни слезинки, ничего такого, а вѣдь не въ гости ѣдетъ.
Не на красоту надѣялась Маша, другая сила давала ей возможность быть покойной и твердой. Надя такъ и замерла у ней на груди, когда прощалась съ нею въ свѣтелкѣ.
– Родная, милая, что дѣлаешь то для насъ! – говорила дѣвушка, цѣлуя плечи, руки Маши. – Сколько во мнѣ то зла да себялюбія, что я соглашаюсь на твою послугу! Но скажи ты мнѣ единое словечко, единое только, и я откажусь отъ твоей послуги, сама пойду, всю правду открою.
Маша этого «словечка» не сказала. Насилу оттащили Надю отъ подруги и уложили въ постель, а Маша сбѣжала внизъ и тихо проговорила ожидавшему ее Лихотину.
– Я готова.
Желая показать свою исполнительность и подслужиться у «нужнаго человѣка», Лихотинъ самъ повезъ Машу. Слѣдомъ за ними поѣхалъ и Иванъ Анемподистовичъ, рѣшивъ во что бы то ни стало увидать барина.
Было часовъ девять вечера, когда лихой приставъ подкатилъ на парѣ съ отлетомъ къ подъѣзду Скосыровскаго дома.
– Доложи барину, – сказалъ онъ встрѣтившему его лакею, – что приставъ Пятницкой части Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ иривезъ сегодня найденную имъ бѣглую дѣвку Надежду Грядину.
Лакей доложилъ и, вернувшись, попросилъ пристава въ кабинетъ. Расчесавъ бакенбарды, взбивъ хохолъ и молодцевато выпятивъ грудь, пошелъ Лихотинъ за лакеемъ, приказавъ Машѣ ждать въ лакейской.
Павелъ Борисовичъ, весь погруженный въ думы объ отчаянномъ порученіи своемъ, которое исполнялъ Черемисовъ, и съ минуты на минуту ожидающій вѣстника, сидѣлъ въ кабинетѣ, выкуривая трубку за трубкой и выпивая стаканъ за стаканомъ крѣпчайшаго пунша. При видѣ пристава онъ не всталъ съ кресла и лишь слегка наклонилъ голову. Принимая въ этомъ самомъ кабинетѣ представителей высшей московской аристократіи, Павелъ Борисовичъ не считалъ нужнымъ чиниться съ приставомъ.
– Приставъ Лихотинъ, – отрекомендовался тотъ, шаркнувъ ботфортами и сгибая послушную спину. – Получивъ сообщеніе отъ мѣстнаго пристава о побѣгѣ вашей крѣпостной дѣвки, коя должна была находиться во ввѣренной мнѣ части, въ домѣ купца Латухина, въ ту же минуту сдѣлалъ обыскъ у указаннаго Латухина и, не взирая на его, Латухина, запирательство и на то, что означенная дѣвка была уже препровождена въ укромное мѣсто, нашелъ ее и привезъ къ вамъ.
– Очень вамъ благодаренъ, господинъ приставъ, – склоняя опять голову, проговорилъ Павелъ Борисовичъ. – Садитесь, пожалуйста. Человѣкъ, трубку господину офицеру! Я сообщу о вашей примѣрной распорядительности вашему начальству, которое, надѣюсь, дастъ моимъ словамъ значеніе и вы безъ награды не останетесь.
Лихотинъ поклонился.
– Не прикажете ли стаканъ пуншу? – спросилъ Павелъ Борисовичъ.
– Почту за честь.
– Пуншу! Гдѣ же дѣвка, которую вы нашли?
– Оставлена мною въ лакейской вашего дома.
– Сашка, позвать сюда бѣглянку да клюшницу Аксинью ко мнѣ! Бѣгаютъ вотъ канальи, не цѣнятъ господскихъ заботъ о нихъ!
– Да-съ, случаи побѣговъ не рѣдки. Мы стараемся всѣми силами ловить; у меня, напримѣръ, въ части болѣе сутокъ ни одна каналья такая не проживетъ, непремѣнно сцапаю и къ помѣщику, а дабы не повадно было, второй разъ попадется – деру.
– И мою драли?
– Никакъ нѣтъ, уважаемый Павелъ Борисовичъ. Не было на сей предметъ вашего полномочія, но если угодно, я съ особымъ удовольствіемъ, хотя жительство ваше и не во ввѣренной мнѣ части.
– Нѣтъ, спасибо, зачѣмъ же? У меня это домашнимъ образомъ дѣлается и дѣвушекъ своихъ я наказаніямъ чрезъ полицейскихъ солдатъ не срамлю, бабы этимъ завѣдуютъ.
– Весьма, сударь, похвально и симъ вы обнаруживаете отеческое попеченіе о своихъ рабахъ. У меня вотъ въ части дама одна живетъ, вдова полковница Пронова, такъ та ежедневно своихъ горничныхъ къ намъ посылаетъ, такъ ужь и знаемъ. Одинажды даже такой случай былъ: присылаетъ оная Пронова горничную позвать меня на именинную къ себѣ кулебяку, ну и входитъ квартальный и говоритъ, что отъ полковницы де Проновой дѣвка пришла къ вашему высокоблагородію. Я пишу какую то бумагу. «Дать, говорю, дѣвкѣ двадцать пять лозановъ немедленно и отпустить, ибо знаю ужь привычки госпожи Проновой»…
Павелъ Борисовичъ захохоталъ.
– И всыпали?
– И всыпали-съ. Послѣ экзекуціи дѣвка входитъ ко мнѣ и говоритъ, что барыня ее послала не за симъ, а лишь звать на кулебяку. Посмѣялся и сказалъ посланной, что это-де зачтется на будущее время. Препотѣшный случай-съ!
– Да!
Лакей ввелъ Машу, слѣдомъ за которой шла клюшница Аксинья, вѣдающая господскіе ключи и состоящая въ качествѣ надзирательницы за женскою прислугой.
Маша остановилась въ дверяхъ.
– А, птичка пойманная! – обратился къ ней Павелъ Борисовичъ. – Невѣста купеческая! Много набѣгала? Ну, голубушка, теперь пеняй сама на себя. Я покапризничалъ бы немного, подержалъ бы тебя недѣльку, а потомъ и отдалъ бы тебя за купца за этого, а разъ ты бѣжала, осрамила меня, такъ не взыщи! Купца тебѣ не видать, какъ ушей своихъ, а за побѣгъ я строго взыщу съ тебя, ибо ты меня осрамила и подала примѣръ дворнѣ, которая побѣгами у меня не занимается. Прости я тебя, такъ побѣгутъ и другія. Вѣрно, господинъ приставъ?
