Текст книги "Купленная невеста"

Автор книги: Алексей Пазухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

XXIII

Катерина Андреевна, увидавъ, что Павелъ Борисовичъ задумался, встала со своего мѣста и сѣла на ручку его кресла.

– О чемъ ты задумался? – спросила она, обвивая шею Павла Борисовича рукою и заглядывая ему въ лицо.

Онъ очнулся.

– Такъ, милая, ни о чемъ. Ты очень меня любишь?

– Развѣ объ этомъ надо спрашивать? – съ ласковымъ укоромъ проговорила Катерина Андреевна. – Зачѣмъ ты говоришь это?

– Да такъ. Я вѣдь не первой молодости, мнѣ до пятидесяти годковъ недалеко, а ты только что распустилась, какъ пышная роза…

– А мой Лука Осиповичъ развѣ молоденькій былъ? И не молодъ, и не уменъ, и бѣденъ.

– Такъ вѣдь ты и не любила его.

– Развѣ его можно равнять съ тобою? Да и почему это ты завелъ этотъ разговоръ?

– Такъ… Я вотъ сидѣлъ тутъ и думалъ…

– О чемъ?

– О тебѣ все. Ты меня прости, если я скажу тебѣ что нибудь непріятное, но мнѣ хочется поговорить съ тобою по душѣ наканунѣ, такъ сказать, нашей свадьбы, когда мы свяжемъ уже себя крѣпкими узами.

– Ну, ну, поговори, поговори, это очень любопытно.

Катерина Андреевна, видимо, оживилась очень; глаза у нея такъ и засверкали.

– Мнѣ думается, Катринъ, что… что ты немного черства, что ты принадлежишь къ такимъ натурамъ, которыя крѣпко и сильно любить не могутъ.

– Почему же это тебѣ кажется? – перебила Катерина Андреевна, и голосъ у нея дрогнулъ.

– Да такъ вотъ раздумался. Ты прости меня, если я обижаю тебя. Я говорю это потому, что очень люблю тебя, а любя, боюсь: вдругъ ты разлюбишь меня или я узнаю, что ты и не любила меня?.. О, я не знаю, что тогда будетъ со мною!.. Прости меня, Катя, повторяю я въ сотый разъ, но я буду съ тобой откровененъ. Я вотъ думалъ тутъ о тебѣ, и мнѣ пришло въ голову, что у женщины съ нѣжнымъ сердцемъ не можетъ быть такой жестокости, которую ты проявила, напримѣръ, къ этой несчастной Наташѣ…

У Катерины Андреевны сверкнули глаза.

– Ты находишь? – перебила она Скосырева съ раздраженіемъ. – Я, по твоему, должна была мирволить этой дѣвкѣ, которая чуть ли не покушалась на мою жизнь?

– Милая, да вѣдь это было уже послѣ того, какъ ты извела ее.

– А вамъ ее жаль? – снова перебила Катерина Андреевна. – Еще бы, вы были такъ близки къ ней!.. Вы жестоки, несправедливы, говоря мнѣ объ этомъ! Я не могла терпѣть рядомъ съ собою эту… эту любовницу вашу!

– Ее легко было удалить безъ всего того, что ты продѣлала съ нею. Потомъ вотъ эта Надежда, – зачѣмъ ты отняла ее у жениха?

Катерина Андреевна вскочила.

– А ты не понимаешь? – крикнула она… – Ты не можешь оцѣнить той заслуги, которую сдѣлалъ намъ Черемисовъ? Вѣдь ему ты обязанъ, что я здѣсь, вѣдь благодаря ему я вдова, такъ чѣмъ же бы ты наградилъ его? далъ бы денегъ, что ли?

– О, для него я готовъ на все, ты это знаешь, но дѣло-то въ томъ, что вѣдь онъ не требовалъ этого, онъ и не думалъ отнимать эту понравившуюся ему дѣвушку у ея жениха, это ужъ ты захотѣла, твое я желаніе это исполнилъ. И мнѣ думается, красавица ты моя, богиня моя, что у тебя сердце недоброе, и я боюсь. Ты прости меня!

Павелъ Борисовичъ потянулся къ Катеринѣ Андреевнѣ, но она отодвинулась отъ него.

– О, не ласкайте меня, если я такая злая, такая змѣя!

– Катя, да вѣдь я просилъ у тебя позволенія поговорить откровенно, чтобы все разъяснить, чтобы уничтожить всѣ тѣ «перегородки», которые могли быть между нами! вотъ съ какою цѣлью я говорилъ все это, я хотѣлъ разъяснить все это, успокоить самого себя.

– И обвинили меня въ безсердечности, въ жестокости? Я должна была позволить вамъ имѣть тутъ цѣлый гаремъ, въ которомъ я была бы старшей, до поры, до времени, конечно? Вы ошиблись! Да, я ненавидѣла вашихъ фаворитокъ, ненавидѣла, боялась ихъ и хотѣла всѣхъ ихъ удалить, перевести, чтобы быть вашею женою, подругой вашей жизни и хозяйкой этого дома, а эту… какъ ее тамъ? Надю эту, какъ вы ее называете, я хотѣла отдать человѣку, который для меня и для васъ не пощадилъ себя, который полюбилъ ее и ужъ конечно, получше какого то тамъ торгаша. И вотъ вы заподозрили меня въ жестокости, вы наканунѣ почти нашей свадьбы выговариваете себѣ этимъ объясненіемъ право имѣть и потомъ фаворитокъ! О, быть можетъ, вы и Наташку куда нибудь спрятали для того, чтобы потомъ снова водворить ее у себя! Такъ знайте же, сударь, что этому не бывать! Я завтра оставляю васъ и уѣзжаю. Повѣрьте, что я составлю себѣ партію, я хороша и знаю это и умѣю свою красоту промѣнять на счастіе, на золото. Я теперь не дѣвочка, какою меня взялъ покойный Коровайцевъ, я знаю себѣ цѣну!

– Катя, дорогая, что ты говоришь? – бросился къ ней Скосыревъ. – Я повторяю тебѣ, что безумно люблю тебя и говорилъ для того, чтобы выяснить наши отношенія, чтобы выслушать твое объясненіе, а ты… ты грозишь разрывомъ! Ты мало любишь меня, Катя! Иди ко мнѣ и все кончено. Клянусь тебѣ, что никогда ничего подобнаго ты не услышишь отъ меня. Иди же ко мнѣ, обойми и прости.

Павелъ Борисовичъ пошелъ къ Катеринѣ Андреевнѣ, но она слегка отстранила его рукою и проговорила:

– Если миръ, то вотъ на какихъ условіяхъ: чтобы быть огражденной отъ вашего произвола, отъ всѣхъ вашихъ затѣй, которыя могутъ вернуться къ вамъ, я должна имѣть ваше заемное письмо на триста тысячъ рублей. Я хочу быть покойною, хочу оградить себя или… или прощайте навсегда! Завтра меня не будетъ уже въ вашемъ домѣ.

– Катя, я дамъ тебѣ заемное письмо на все мое состояніе! – съ жаромъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. – Мнѣ пріятно быть твоимъ рабомъ, пріятно лечь у твоихъ ножекъ, я до безумія люблю тебя! Катя, дорогая, милая!

Катерина Андреевна опять отстранила его.

– Когда письмо будетъ у меня, – я ваша, а пока прощайте, пора спать.

– Катя!

– Ни слова болѣе, это мое условіе. До свиданія, покойной ночи.

Катерина Андреевна позвонила, дернувъ сонетку, и въ ту же минуту изъ однѣхъ дверей вошла Глафира, и изъ другихъ дежурная горничная, одна изъ тѣхъ, которыя остались внѣ подозрѣнія.

– Ванну мнѣ, и постель, – приказала Катерина Андреевна и ласково и нѣжно обратилась къ Павлу Борисовичу со словами: – Покойной ночи, сладкихъ сновидѣній!

Павелъ Борисовичъ низко поклонился и пошелъ. Въ эту минуту за шумомъ вѣтра послышался рѣзкій и продолжительный свистъ. Такой же свистъ раздался съ другаго конца усадьбы.

– Что это? – вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ, спросила Катерина Андреевпа.

– Вѣроятно, ночныя сторожа, – отвѣтилъ Павелъ Борисовичъ и прислушался.

Сейчасъ же за свистомъ раздались усиленные и тревожные звуки трещетокъ, съ которыми ходили по усадьбѣ сторожа, а три громадныя овчарки, спускаемые съ цѣпей только на ночь, съ яростнымъ лаемъ бросились къ той сторонѣ, гдѣ господскій садъ соединялся съ лѣсомъ и былъ отдѣленъ отъ него каменною оградой. Чрезъ минуту лай превратился въ какой то ревъ, затѣмъ раздался визгъ одной собаки, другой, третьей и все смолкло, только трещетки сторожей еще чаще и усиленнѣе загремѣли.

Всѣ въ комнатѣ стояли какъ окаменѣлые.

– Но что же это, однако? – тревожно проговорилъ Павелъ Борисовичъ.

Въ эту минуту раздался еще свистъ, еще, и вотъ кто-то пронзительно закричалъ въ глубинѣ двора, а во мракѣ ночи за садомъ вспыхнулъ огонь, другой, третій.

Павелъ Борисовичъ бросился къ сонеткѣ.

– Поль, не покидай меня, не покидай, это они, это разбойники! – съ воплемъ бросилась къ нему Катерина Андреевна. Пронзительно завизжали Глафира и горничная.

– Смирно! – крикнулъ на нихъ Скосыревъ. – Запереть комнату и ни съ мѣста! Не бойся, Катя, это вздоръ, этого быть не можетъ! Я подыму сейчасъ людей, я переловлю этихъ мерзавцевъ, если это они. Пусти меня, дорогая, не бойся!

Онъ почти на рукахъ донесъ Катерину Андреевну до кушетки и бросился изъ комнаты, крикнувъ Глафирѣ приказаніе запереть дверь и заставить ее мебелью.

Въ домѣ поднялась уже суматоха. Всѣ слышали происходившее въ усадьбѣ и всполошились. Ревомъ ревѣли дѣвушки и казачки, бѣгали изъ комнаты въ комнату помѣщики, натягивая на себя одежду и безцѣльно толкаясь; мрачно и какъ то зловѣще стояли тамъ и сямъ лакеи, переглядываясь другъ съ другомъ.

– Что это? – крикнулъ Павелъ Борисович, подбѣгая къ одному изъ лакеевъ.

Тотъ вытянулся и поблѣднѣлъ.

– Что это, спрашиваю я?

– Н-не могу знать.

– Разбойники, сударь, – угрюмо отвѣтилъ другой. – Собакъ перебили, сторожей тоже, кажись. Изъ окна изъ этого видно вотъ… Человѣкъ десять перелѣзло черезъ заборъ, а теперь ворота отпираютъ…

– А что же дворня? Что челядь вся дѣлаетъ? Охотники гдѣ, конюхи?

– Что-жъ конюхи? Конюхи, чай, заперты, какъ въ западнѣ.

– Запирай двери, живо! Оружіе берите изъ кабинета и боскетной, заряжайте всѣ ружья, пистолеты!

– Что-жь, сударь, заряжать? Теперь, стало быть, шабашъ, теперь…

Лакей не договорилъ и покачнулся отъ здоровенной затрещины Павла Борисовича.

– Молчать, собака, и слушаться! – крикнулъ Павелъ Борисовичъ, какъ кричалъ, бывало, эскадрону. – Перваго убью изъ своихъ рукъ, который ослушается! Запирай всѣ двери, заставляй мебелью, сундуками, бери оружіе!

Онъ бросился въ кабинетъ и въ потьмахъ нащупалъ стѣну съ развѣшаннымъ оружіемъ. Схвативъ, что попало, онъ вернулся въ угольную комнату и крикнулъ, чтобы зажигали свѣчи во всѣхъ комнатахъ. Съ умысломъ или отъ страху его не слушали, и онъ принялся наносить удары ножнами тяжелой кавалерійской сабли направо и налѣво. Тамъ и тутъ вспыхнули свѣчи. На дворѣ между тѣмъ по всѣмъ направленіямъ сверкали фонари, раздавались голоса, со скрипомъ и грохотомъ отворялись ворота и гдѣ то яростно и пронзительно кричалъ человѣкъ, котораго, вѣроятно, били. Всѣ эти звуки покрылъ выстрѣлъ, потомъ другой, третій, а затѣмъ раздались крики, брань, вопли.

– Псари вырвались и стрѣляютъ, – шепнулъ одинъ лакей, дрожа всѣмъ тѣломъ, неуклюже и нехотя подвигая столъ къ запертой двери.

– Переколотятъ всѣхъ, ежели такъ, – отвѣчалъ другой.

– Толкуй! – угрюмо отвѣтилъ третій, утирая кровь изъ разбитаго ножнами сабли носа. – Для очищенія совѣсти стрѣляютъ, чтобы послѣ отвѣта не давать. Кому охота взаправду то стрѣлять? Всѣ подготовлены, всѣ перемѣны, какой ни на есть, ждутъ.

– Такъ, можетъ, отпереть двери то, Тихонъ Андронычъ? – шепотомъ спросилъ молодой лакей.

– Дуракъ! Ты запирай, ружье вонъ возьми, чтобы послѣ въ отвѣтѣ не быть, а они попадутъ и въ окно, не бойся!

Павелъ Борисовичъ разбудилъ крѣпко спавшаго Черемисова, и они теперь вдвоемъ бѣгали по комнатамъ и отдавали приказанія. Въ одной сорочкѣ, въ сапогахъ со шпорами, всклокоченный и полупьяный послѣ ужина, Черемисовъ грозно и властно командовалъ, бѣгая по комнатамъ съ саблей наголо въ одной рукѣ и съ пистолетомъ въ другой.

– Защищать каждую дверь грудью! – кричалъ онъ. – Руби мошенниковъ, бей, чѣмъ попало, стрѣляй!

– Ловокъ больно! – насмѣшливо и почти громко проговорилъ одинъ изъ лакеевъ, жена котораго недавно была жестоко наказана по приказанію Катерины Андреевны и сослана въ костромскую вотчину за сожженную утюгомъ юбку и за грубость.

– Что? – грозно обратился къ нему Черемисовъ.

– Ничего, проѣхало.

Черемисовъ размахнулся и ударилъ лакея по лицу.

– Эхъ, баринъ, неладно гостю поступать такъ, чужой ты намъ! – крикнулъ лакей и схватилъ гусара за обѣ руки. Другой лакей подбѣжалъ къ нимъ, за плечи повалилъ Черемисова на полъ и скрутилъ ему локти шнуркомъ отъ портьеры. Въ ту же минуту дверь, выходящая въ сѣни, затрещала отъ сильныхъ ударовъ дубинами или бревномъ, а рама въ одномъ изъ оконъ со звономъ стеколъ влетѣла въ комнату и въ амбразурѣ окна показались головы въ шапкахъ, бороды, колья.

– Погибли мы! – крикнулъ одинъ изъ лакеевъ.

– Небось, не тронутъ, – отвѣтилъ ему шепотомъ другой.

Въ комнату вбѣжалъ старый дворецкій со свѣчей въ одной рукѣ и съ топоромъ въ другой.

– Что вы дѣлаете, разбойники? – кричалъ онъ. – Куда вы идти осмѣливаетесь? Назадъ, смерды проклятые, вонъ!.. Люди, голубчики, бейте ихъ, колите, рубите, спасайте господина вашего!

Онъ кинулся къ окну, размахивая топоромъ, но одинъ изъ нападающихъ вскочилъ уже на подоконникъ и ударилъ старика дубиной по головѣ, со словами:

– Ложись, старый песъ, дрыхнуть, всѣ ужъ зубы съѣлъ на барскихъ-то хлѣбахъ, пора!

Старикъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Въ то же самое время крѣпкая дубовая дверь не выдержала натиска и полетѣла, роняя нагроможденную мебель. Человѣкъ десять мужиковъ съ топорами, съ рогатинами и ножами ворвались въ комнату и въ одинъ мигъ перевязали не сопротивлявшихся лакеевъ.

Съ пистолетами въ обѣихъ рукахъ въ комнату вбѣжалъ Павелъ Борисовичъ и разомъ выстрѣлилъ изъ обоихъ пистолетовъ въ толпу. Кто то застоналъ, яростно закричалъ, а одинъ изъ мужиковъ бросился на Павла Борисовича и свалилъ его ударомъ дубины по ногамъ, а затѣмъ связалъ кушакомъ. Еще человѣкъ десять ворвались въ дверь и влѣзли въ окно.

– Никого не убивать безъ нужды! – раздался зычный голосъ, и на порогѣ появилась колоссальная фигура дяди Игната, а рядомъ съ нимъ Наташа, одѣтая мальчикомъ, съ шапкой набекрень, съ длиннымъ ножомъ въ рукахъ, взволнованная, съ блистающими глазами.

– Пуще всего барыню не смѣть трогать! – звонко крикнула она. – Все берите себѣ, а ее мнѣ, моя она!

Павелъ Борисовичъ, легко раненый, узналъ Наташу. Онъ приподнялся съ полу, на сколько позволяли ему связанныя руки и ноги и крикнулъ:

– Наташа!

Дѣвушка дрогнула вся отъ этого голоса и бросилась впередъ.

– Баринъ, голубчикъ, солнышко ты мое! – проговорила она. – Эй, ребята, развязать барина сію минуту!

– Прытка больно, – усмѣхнулся на это дядя Игнатъ. – Хоть ты и атаманша, а бабьяго твоего разума не послушаемся. Развязать его, такъ онъ въ капусту изрубитъ половину нашихъ. Ничего, полежитъ и такъ, а вреда ему не смѣть дѣлать…

– Наташа, не трогай барыню! – умоляющимъ голосомъ заговорилъ Павелъ Борисовичъ. – Все прощу, никто не узнаетъ про вашъ грабежъ, бери все добро мое, но не трогай барыню…

– Прости, голубчикъ мой, солнце мое красное, баринъ мой ласковый, а не могу я исполнить воли твоей! – сказала Наташа. – Сердце она изъ меня вынула, сгубила, на каторгѣ мнѣ быть, такъ не простить мнѣ ее! Сама судьямъ отдамся, сама свою голову понесу, а ее… ее изведу!..

– Наташа, вспомни, какъ я любилъ тебя! – со слезами проговорилъ Павелъ Борисовичъ. – Ради любви моей не трогай ее!

– Не могу, баринъ, силушки нѣтъ!

Наташа махнула рукой и бросилась въ хорошо знакомыя комнаты Катерины Андреевны, мимо грабившихъ домъ разбойниковъ. Не обращая вниманія на Батулина, который сидѣлъ въ гостиной связаннымъ и охрипшимъ голосомъ кричалъ что-то дикое, безсмысленное, не обращая вниманія на двухъ гостей Павла Борисовича, которые отбивались отъ полдюжины разбойниковъ старыми, ржавыми шпагами, не видя ничего, устремилась Наташа къ комнатѣ Катерины Андреевны. Тутъ былъ уже дядя Игнатъ и колотилъ своимъ пудовымъ кулакомъ въ запертую дверь.

– Отпирай, Глаша! – кричалъ онъ, слыша за дверями голосъ рыдающей Глафиры. – Отопрешь добромъ, такъ только башку сверну, а то такъ жилы вытяну!

Рыданія трехъ женщинъ были отвѣтомъ на эти слова. Дядя Игнатъ навалился плечомъ на рѣзную фанерную дверь, и она съ трескомъ вылетѣла.

Черезъ нагроможденную около двери мебель бросилась Наташа въ комнату и увидала Катерину Андреевну, которая стояла около пышной кровати своей, схватившись руками за рѣзной столбикъ, поддерживающей штофный пологъ кровати.

– Наташка! – съ неописаннымъ ужасомъ крикнула Катерина Андреевна, и ноги у нея подкосились.

– Я, матушка барыня, я, на поклонъ къ тебѣ пришла!

Наташа схватила Катерину Андреевну за руки.

– Моя теперь, моя, никто не смѣй трогать ее, я потѣшусь надъ ней! – закричала она.

На колокольнѣ господской церкви ударили въ это время въ набатъ.

ХХІV

Среди гомона, среди криковъ и пѣсенъ пьяныхъ разбойниковъ, успѣвшихъ еще до нападенія на домъ заглянуть въ господскіе погреба, и среди плача женской прислуги, никто не слыхалъ звуковъ набата. Особенно не могла ничего слышать Наташа, вся охваченная жаждою мести. Она держала Катерину Андреевну за руки, смотрѣла ей въ лицо сверкающими глазами и злобно смѣялась. Катерина Андреевна не билась, не рвалась и только дрожала всѣмъ тѣломъ и тихо, едва слышно твердила:

– Спасите, спасите меня!

– Проси, моли, плачь, голубушка! – говорила ей Наташа. – Любо мнѣ будетъ, когда ты заплачешь, закричишь, застонешь! Помнишь, какъ я плакивала? Заплачешь и ты, охъ, горько заплачешь!.. Что я съ тобой сдѣлаю, какъ я потѣшусь надъ тобой!

Наташа обернулась къ мужикамъ, которые топорами ломали шифоньерки краснаго дерева, ларчики слоновой кости и вынимали жемчуга, золото и серебро.

– Ребятки, свяжите-ка мнѣ ее, закрутите ей ручки назадъ!

– Аль сама не сладишь, атаманша? – со смѣхомъ отозвался одинъ.

– Боюсь, что выскользнетъ да полыснетъ себя чѣмъ нибудь или голову объ стѣну разобьетъ, – отвѣтила Наташа.

Парень снялъ съ себя кушакъ и завязалъ руки Катерины Андреевны назадъ. Она узнала въ немъ крѣпостнаго Луки Осиповича.

– Боже, вѣдь ты нашъ! – проговорила она.

– Теперь, барыня, вольный, что твой вѣтерокъ въ полѣ. Былъ твоимъ да, вишь, не умѣла владѣть нами, ушла. Баринъ изъ-за тебя погибъ, насъ раззорили, мы не людьми стали, такъ одно дѣло – не поминать тебѣ про старое. Теперь ты сама въ крѣпостныя попала. Куда ее дѣвать то, атаманша?

– Въ кресло посади. Пусть посидитъ, повеличается, а я передъ ней постою, какъ бывало, стаивала. Что-жъ ничего не говорите, сударыня, что-жъ не командуете? Позовите дворню да прикажите Наташку въ людскую вести на истязаніе. Иль не послушается нешто? Эка жалость то какая!.. За то меня теперь послушаются вотъ эти молодцы. Ась? Что скажу имъ, то и сдѣлаютъ. И скажу я имъ, чтобъ тебя они теперь взяли за бѣлы руки да потащили въ людскую, куда меня, бывало, таскивали.

Катерина Андреевна рванулась въ креслѣ.

– Сиди! – грозно крикнула Наташа и толкнула барыню. – Это еще не сейчасъ, на все время, а пока вотъ тебѣ отъ меня что. Эй, вы, смотрите!

Наташа размахнулась и ударила Катерину Андреевну по лицу… Пронзительно вскрикнула Катерина Андреевна, метнулась и упала на колѣни съ глухими рыданіями. Наташа подняла ее за волосы и снова бросила въ кресло.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжалъ одинъ изъ грабителей, проворно засовывая въ карманы штановъ пачки ассигнаций.

– Наутекъ всѣ, живо наутекъ! – крикнулъ онъ. – Дядя Игнатъ, Наташа, гдѣ вы? Живо ноги уносите! Кто то изъ дворни забрался на колокольню и ударилъ сполохъ, мигомъ изъ села народъ подоспѣетъ!..

Дядя Игнатъ, который вязалъ руки ревущей Глафирѣ, бросилъ ее и вышибъ раму. Звонъ набата ясно и рѣзко полился теперь въ комнаты, заглушая всѣ звуки.

– Анаsемы! – бѣшено крикнулъ дядя Игнатъ. – Живо на колокольню кто нибудь и снять звонаря, головой его внизъ съ колокольни!.. Утекай, ребята, пока время есть! Тяжелаго не брать съ собой ничего, на телѣги таскай все и со двора, да лошадей бери съ конюшни, верхомъ утекай. Эхъ, пропадемъ мы, перехватятъ мужики, подоспѣютъ!.. На смерть бей тѣхъ, которые караулить были поставлены и на колокольню ворога допустили!

Суматоха поднялась невообразимая. Быстро хватали грабители что попадало подъ руки и бѣжали во дворъ. О главной цѣли нападенія забыли, и никому не пришло въ голову найти Надю и взять ее съ собою. Тутъ была теперь цѣль «свести счеты» – у однихъ и награбить какъ можно больше – у другихъ.

– Хотѣлъ было я тебя, змѣя подколодная, за ноги на осинѣ повѣсить, да, знать, умолилъ кто нибудь за тебя Бога, – обратился дядя Игнатъ къ Глафирѣ. – Вотъ тебѣ разомъ конецъ, безъ муки, получай и за меня и за дворню раззоренную…

Онъ взмахнулъ топоромъ, и Глафира даже не пикнула подъ страшнымъ ударомъ.

– Наташа, бросай свою барыню, не рука тебѣ потѣшаться надъ нею, – крикнулъ Игнатъ. – Живо, дѣвка, а то въ западнѣ будешь: отъ села огни показались, съ фонарями народъ бѣжитъ.

Поспѣшно бросились отступать нападающіе. Нѣкоторые хватали лошадей изъ конюшни и скакали верхомъ, захвативъ съ собою что успѣли; другіе, особенно алчные, запрягали лошадей въ телѣги и укладывали награбленное; третьи просто бѣжали въ лѣсъ черезъ рѣшотку сада. Дворня, какъ были увѣрены разбойники, была на ихъ сторонѣ, подготовленная лазутчикомъ, но изъ пятидесяти дворовъ села, конечно, нашлось бы много такихъ, которые готовы за барина въ огонь и въ воду, а кромѣ того набатъ могъ всполошить и ближайшія деревни.

Грозно командовалъ дядя Игнатъ, таща Наташу и размахивая топоромъ. Онъ рубилъ тяжи у запряженныхъ въ телѣги коней и приказывалъ бросить награбленное имущество, билъ обухомъ по спинамъ ослушниковъ, стукнулъ раза три и Наташу, продолжавшую рваться отъ него.

– Ой, брошу, дѣвка, коли не уймешься, и попадешь ты въ лапы палача! – говорилъ онъ.

– Пусть попаду, а только отпусти ты меня, хочу я ненавистницу мою извести! – молила обезумѣвшая отъ ненависти и злобы дѣвушка.

– Ой, пришибу, коли не уймешься! – возразилъ ей полюбившій ее, какъ дочь, мужикъ.

Онъ неуклюже взобрался верхомъ на первую попавшуюся лошадь, взвалилъ поперекъ Наташу и выѣхалъ изъ конюшни на дворъ, подпрыгивая на конѣ и работая локтями.

– Ну, живо утекай! – крикнулъ онъ послѣдній разъ. – Ребята, брось кто нибудь огня въ солому да въ сѣно: мужики прибѣгутъ и начнутъ пожаръ тушить, а мы межъ тѣмъ до крутаго оврага доспѣемъ, а тамъ ужъ уйдемъ, тамъ не поймаютъ.

Онъ обхватилъ правою рукой Наташу, дернулъ лѣвою поводъ, толкнулъ ногами коня и маршъ-маршемъ выскакалъ на дорогу.

На счастье разбойниковъ, ближайшая, съ поля на поле, дорога отъ села была понята разливомъ, и мужикамъ пришлось дѣлать «крюкъ», бѣжать въ обходъ, что составляло версты три.

Слыша набатъ и увидавъ потомъ пламя быстро занявшихся сѣнныхъ сараевъ, мужики бѣжали изо всѣхъ силъ, утопая въ грязи, попадая въ промоины и лужи, спотыкаясь и падая. Заслышавъ выстрѣлы, мужики догадались, что тутъ не просто пожаръ, а повтореніе «Чубаровской исторіи», поэтому они бросились къ господскимъ огородамъ и, разобравъ тынъ, вооружились кольями. Вѣроятно, разбойники не успѣли уйти и версты, какъ цѣлая армія мужиковъ была во дворѣ. Не скоро поняли, въ чемъ дѣло, не скоро освоились. Кому то изъ «вѣрныхъ» дворовыхъ пришла мысль немедленно освободить связанныхъ Павла Борисовича и Черемисова. Павелъ Борисовичъ былъ раненъ, но Черемисовъ оказался живъ и невредимъ. Мигомъ сообразилъ онъ, что надо дѣлать. Саблю на голо, и онъ былъ лихимъ гусаромъ, умѣющимъ не только командовать, но и воодушевить своею командой. Живо отперъ онъ псарей, въ одинъ мигъ были они верхами, вооружившись, чѣмъ попало; сѣли на коней и всѣ тѣ, кому достало лошадей, а ихъ было много. Привычные псари построились по два въ рядъ и «справа по два» рысью выѣхали на дорогу, предводительствуемые Черемисовымъ. Сзади тронулись различными аллюрами дворовые, а мужики, съ кольями и топорами, подъ предводительствомъ старосты, двинулись бѣглымъ шагомъ въ лѣсъ. Часть тѣхъ и другихъ была оставлена тушить пожаръ и оберегать домъ. Не забылъ Черемисовъ перевязать и запереть тѣхъ изъ дворовыхъ людей, которые оказали явную измѣну во время нападенія. Верховые были посланы въ городъ за докторомъ и къ исправнику. Въ набатъ Черемисовъ приказалъ звонить все время, чтобы сбить какъ можно больше народу.

– Нѣкоторые изъ васъ поступили, какъ подлые измѣнники и негодяи, – говорилъ онъ дворовымъ, собирая ихъ въ походъ, – а всѣ вы вели себя, какъ трусы, какъ бабы, и позволили перевязать себя шайкѣ бродягъ, отдавъ ей въ руки вашего господина и его добро, которымъ и вы живы съ вашими дѣтьми, такъ покажите же себя хоть теперь, искупите вашу вину передъ Богомъ и вашимъ господиномъ, который поставленъ надъ вами Божіимъ соизволеніемъ, который вмѣсто отца для васъ. Впередъ, рябята, и переловимъ разбойниковъ всѣхъ до одного, защитимъ округу отъ ихъ насилія, заслужимъ и Богу, и Царю!

Народъ воодушевился. Гулъ набата подымалъ его чувства, пламя пожара, которымъ могло быть истреблено не только господское имущество, но и имущество дворни, подогрѣло эти чувства, и всѣ до одного готовы были идти куда угодно. Освѣщая дорогу фонарями и зажигаемыми сухими вѣтвями смолистой сосны, то крупной рысью, то въ карьеръ подвигалась дружина Черомисова впередъ. Бѣгомъ шелъ пѣшій отрядъ лѣсомъ, тоже освѣщая дорогу фонарями. Очень скоро и конные, и пѣшіе начали догонять разбойниковъ. Иные обезсилѣли отъ взятой не въ мѣру добычи, другіе сбивались съ дороги и попадали въ зажоры, въ промоины; третьихъ, какъ непривычныхъ къ верховой ѣздѣ, сбрасывали горячіе кони. Къ числу такихъ принадлежалъ и дядя Игнатъ со своей драгоцѣнной ношей. Лихой аргамакъ, который попался на его долю, понесъ его вихремъ, но не дядѣ Игнату, неуклюжему громадному мужику, было сидѣть на этомъ аргамакѣ, особенно обремененному Наташей. На первой же канавѣ, черезъ которую конь перелетѣлъ вихремъ, дядя Игнатъ свалился, крѣпко ударившись тыломъ о твердые корни придорожныхъ сосенъ. Наташа упала на него и не получила ушиба. Вскочилъ было дядя Игнатъ сгоряча, но сейчасъ же и опустился: у него была переломлена нога.

– Эхъ, дѣвка, пропалъ я! – съ тоскою воскликнулъ онъ. – Утекай какъ хочешь, одна, ногу я переломилъ…

Наташа склонилась къ нему.

– Можетъ, я поведу тебя, дядя? – сказала она.

– Какъ разъ тебѣ подъ силу это, – усмѣхнулся Игнатъ. – Нѣтъ, дѣвушка, бѣги, куда глаза глядятъ, а мой, стало быть, часъ пришелъ.

Наташа заплакала.

– Эхъ, братъ, заныла, а еще атаманша! – съ грустною и добродушною ироніей проговорилъ дядя Игнатъ. – Атаманъ Груня не плачетъ, сказываютъ.

– Да что же мнѣ дѣлать, дядя? Ненавистницу я упустила изъ рукъ, не потѣшилась надъ ней, нашихъ всѣхъ, гляди, переловятъ, тебя тоже схватятъ, куда-жь мнѣ бѣжать то теперь? Пущай берутъ и меня.

– Да вѣдь нудно больно придется тебѣ, болѣзная ты моя дѣвонька! Коли-бъ тебя попороли только да въ дальную вотчину услали, а то вѣдь палачу попадешь въ лапы, вѣдь въ разбоѣ ты была… На смерть вѣдь забьютъ на площади на торговой.

Наташа заплакала сильнѣе.

– А ты бѣги скорѣй, авось укроешься еще, – сказалъ дядя Игнатъ. – Всѣхъ не переловятъ, такъ авось до становища нашего доберешься и Богъ помилуетъ. Въ скиты уйдешь, на Волгу, тамъ и проживешь. Бѣги, дѣвица, не теряй время!

– Я тебя, дядя, не оставлю одного.

– Ишь, ты, шустрая! Что-жъ, изъ бѣды меня ты вызволишь, что ли? Меня не спасешь, а себя погубишь… Т-съ!

Дядя Игнатъ остановилъ Наташу рукой и прислушался. Въ тишинѣ ночи ясно послышался топотъ многихъ лошадей.

– Погоня, близко погоня! – крикнулъ дядя Игнатъ. – Бѣги, Наташа, пока есть время, бѣги, Господь съ тобой!

Наташа инстинктивно вскочила на ноги и бросилась по дорогѣ; чувство самосохраненія взяло верхъ надъ всѣми прочими чувствами.

Дядя Игнатъ перекрестился и досталъ изъ-за кушака топоръ. Почти вплотную наскакалъ на него Черемисовъ впереди своего отряда и круто осадилъ шарахнувшуюся въ сторону лошадь. Прочіе всадники тоже осадили лошадей и окружили дядю Игната.

– Бери его! – крикнулъ Черемисовъ. – Это коноводъ ихній!

– Не обожгись, баринъ! – проговорилъ дядя Игнатъ, приподнялся и ударилъ топоромъ по ногамъ лошади. Она взвилась на дыбы и упала, придавивъ всадника. Въ туже минуту одинъ изъ людей Черемисова почти въ упоръ выстрѣлилъ въ дядю Игната и положилъ его на мѣстѣ. Нѣсколько человѣкъ, спѣшившись, бросились за Наташей и схватили ее. Она отдалась безъ сопротивленія.

– Батюшки, да вѣдь это дѣвка! – вскрикнулъ кто то.

– Наташка это наша, милые! – проговорилъ другой.

– Такъ вотъ кто атаманша то была!

Дворовые окружили Наташу, связавъ ей руки.

Подошелъ Черемисовъ, слегка прихрамывая.

– На коней, ребята, и впередъ! – сказалъ онъ.

– А эту куда дѣвать? – спросили у него.

Любвеобильное сердце гусара сжалось при видѣ красавицы Наташи, связанной кушаками. Онъ вздохнулъ и задумался на минуту. Увы, спасти эту дѣвушку было нельзя, и ее, отданную въ руки правосудія, ожидала страшная участь. Черемисовъ зналъ это.

– Ее то куда дѣвать, сударь? – повторилъ дворовый вопросъ.

– Отвести въ усадьбу, – отрывисто приказалъ Черемисовъ. – Возьми ее кто нибудь и веди, а мнѣ лошадь отдай. Живо! У кого тутъ изъ васъ конь получше?

– У Митки вотъ барскій карабахъ.

Молодой парень охотникъ подвелъ Черемисову золотистаго Карабаха, и гусаръ вскочилъ на сѣдло.

– Впередъ, ребята! – крикнулъ онъ. – А ты веди дѣвку и сдай тамъ барину, что-ли… Маршъ!

Отрядъ двинулся впередъ.

– Пойдемъ! – угрюмо проговорилъ молодой охотникъ.

Они медленно двинулись къ усадьбѣ, надъ которой стояло яркое зарево пожара.

– Ишь, на какое дѣло пошла! – замѣтилъ парень, поглядывая на Наташу. – Что теперь будетъ то тебѣ, подумать страхъ!

– Отпусти меня, – тихо выговорила Наташа.

– Въ умѣ ли ты? Что-жъ у меня спина то купленная, что ли? Тебя жаль, а своя рубашка ближе къ тѣлу. Пошла на такую дорогу, такъ ужъ неча разговаривать.

Они молча двигались по дорогѣ и только изрѣдка парень вздыхалъ и покачивалъ головой. Онъ привелъ Наташу въ домъ и ее окружили лакеи, казачки, горничныя. Наташа опустила голову на грудь и упорно молчала. Ее одни кляли и бранили, другія жалѣли, но она не слыхала, кажется, ни тѣхъ, ни другихъ.

– Гдѣ баринъ-то? – спросилъ приведшій Наташу парень.

– Съ барыней. Насилу въ чувство привели барыню-то; теперича лежитъ и плачетъ, а въ залѣ на полу покойники…

– Покойники?

– Да. Дворецкаго убили разбойники, Глафиру барынину, Ивана буфетчика…

– Господи!.. Ступайте, доложите барину, что Наташу, молъ, привели.

– Гдѣ-жъ ему докладывать теперича? Онъ тоже раненъ, въ крови весь.

– Такъ что же мнѣ съ ней дѣлать?

– Въ огонь ее, въ пожарище! – крикнула одна изъ дворовыхъ женщинъ, сестра убитаго дворецкаго. – Она это, проклятая, разбойниковъ привела къ намъ!

– Извѣстно, она и прямая ей дорога въ огонь, въ полымя! – раздались еще голоса.

– Въ клочья ее, проклятую, своимъ судомъ!

– Смирно! – остановилъ старый лакей. – Нешто мы можемъ безъ суда орудовать? Можетъ, она укажетъ, гдѣ вся шайка пребываетъ.

– Такъ что же съ ней дѣлать?

– Запереть пока начальство не прибыло.

Лакей осмотрѣлъ, хорошо ли завязаны руки у Наташи, приказалъ связать ей ноги, и собственноручно заперъ въ буфетной комнатѣ, приставивъ караулъ.