Текст книги "Русская фантастика – 2016 (сборник)"
Автор книги: Алексей Махров
Соавторы: Дмитрий Казаков,Александр Громов,Алексей Бессонов,Андрей Буянов,Александр Золотько,Антон Первушин,Майк Гелприн,Дарья Зарубина,Максим Хорсун,Эльдар Сафин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)
В глазах мигают бесформенные пятна. Кажется, я теряю сознание.
Неправильный ответ!
Изворачиваюсь, отскакиваю, трясу головой. И тотчас бросаюсь на него снова. Прыгаю сверху, кусаю за ухо. Мы сплетаемся в один мышиный комок, катимся к краю крыши. Хвостат меняет траекторию, я впиваюсь ему в лапу. И все по новой.
Но я понимаю, что он побеждает.
Если из меня Мрак тянет все, что только возможно, то Хвостату отдает. Я чувствую, как мой бывший товарищ становится частью непобедимой, неумолимой и бесконечной тьмы.
Мне больно это признавать, но – да, я проигрываю жалкому старику. И дело даже не во Мраке. Нет. Просто я не могу его убить. Даже теперь, после всего. Даже зная наверняка, что именно он виновен в смерти Камышика и других… Я не могу убить мышь. Такую же, как я сам.
Рифмоплет мог бы сказать что-нибудь вроде: Хвостат давно уже не такой, как ты, Лапка. Но кот молчит, и я благодарен ему за это.
А может быть, он давно умер?
Как долго все это длится? Может, Мрак уже победил?
Эх, неудачный помощник тебе достался, Рифмоплет.
Прямо скажем, слабак.
Меня хватает только на то, чтобы не разжимать челюсть. Я крепко держу Хвостата за лапу. А он неустанно, яростно кусает меня, безжалостно рвет на части.
Мышиный бог, как же больно!
Кажется, сейчас я умру. Прощай, мир. Прощай, Свет. Прощай, Рифмоплет.
Где-то вдалеке, в другом мире, в другой вселенной кричит петух. Да что вы? Не может быть. Утро? Это небо светлеет или мое зрение отказало окончательно?
Да нет же! Утро!
Мрак отступает. Я чувствую это как падение в бездну. Как будто болото, в котором я увяз, высохло в одно мгновение, и я рухнул на истрескавшееся дно.
Все. Теперь я точно теряю сознание. Или умираю. Лучше второе.
Пустота.
– Эй, мышь. Просыпайся. Пора вставать.
Полухвост? Не может быть! Какой жуткий сон мне приснился, ты не поверишь!
– Прости, Лапка. Это всего лишь я. Рифмоплет.
Точно. И голос-то не похож на Полухвостов. Слабый голос. Умирающий. Или почти умерший.
Не могу разжать челюсть. Наверное, никогда уже не смогу. Но я не чувствую больше плоти Хвостата и веса его тела. Где он?
– Его нет, Лапка. Он впустил в себя слишком много Мрака, пытаясь убить тебя.
– Что значит – слишком много?
– Слишком много, чтобы существовать при свете дня. Его нет и больше никогда не будет.
Открываю глаза. Небо. Солнце. Воробьи чирикают. Мышиный бог! А ведь я жив. Вскакиваю радостно и тотчас вновь падаю. Не по своей воле. Меня словно бы прижимает к поверхности крыши невероятной, бесконечной тяжестью. Не камнем – глыбой. Огромным зданием или даже городом. Я плохо представляю, что такое – этот город. Знаю только, что не подписывался такое громадье таскать на хребте.
– Чувствуешь? Это Договор. Теперь ты его Хранитель.
Чувствую. Еще бы не чувствовать. В этой тяжести – вся мышиная история на многие тысячелетия назад. И вперед – тоже. В ней – моя судьба. Мое будущее. И моя смерть.
Люди хранят Свет. Пусть даже и не догадываются об этом. Коты хранят людей. А мыши…
– Мыши хранят котов. Их разум. И память о Договоре.
Точно. Ох уж эти коты. Никак не могут без своего дурацкого пафоса.
– Эй, мышь!
Лапка. Меня зовут Лапка.
– Спасибо тебе, Лапка.
И тишина.
Я понимаю: все. Он умер. Великий кот умер, и последние его слова – слова благодарности мне, рядовой мыши.
Вот только не очень-то я рад.
Он благодарит меня не за то, что я сделал. Нет.
За то, что сделаю.
Смотрю вниз. По дорожке к дому идет хозяйкин муж. Возвращается от ветеринара. В руках у него сумка, а в сумке копошатся они. Котята.
Пора. Встречайте меня, котята. Встречайте нового Хранителя Договора. Надеюсь, я вкусный.
Не знаю, кто будет следующим. Кому достанется этот груз после моей смерти. Но я верю в своих братьев. Они не подведут. Каждый из нас, мышей, достоин этой чести. Мы стоим на границе Света и Тьмы. И мы эту границу сохраним.
Коты будут продолжать подниматься на крышу. Провожать солнце. И защищать этих глупых, бесполезных и жестоких существ – людей.
А мы, мыши, будем хранить Договор.
Дорогой мышиный бог, если ты меня слышишь, прошу об одном. Не дай мне в следующей жизни родиться котом! Пусть я снова буду мышью. Из меня ведь получилась неплохая мышь[1]1
В тексте использованы стихотворения кота Рифмоплета.
[Закрыть].
Людмила Макарова, Алекс Бек
Коллекционер
Я – беззастенчивый барыга, если уж называть все своими именами. Купить за бесценок, продать по предельной рыночной цене, да еще и заполучить благодарного покупателя в постоянные клиенты – это азарт и даже зависимость. Видно, с восточной наследственностью ничего не поделать, она даже через три поколения пробивается…
Нет, я, конечно, кандидат технических наук, пишу статьи, временами читаю лекции и изобретаю электронные схемы, умею держать паяльник и программировать. Я общаюсь на двух с половиной европейских языках и немного понимаю тюркские наречия, я всерьез подумываю о докторской и занимаюсь развитием бизнеса в крупной столичной компании. Работа на статусной должности ежедневно повышает мою самооценку, а о том, что я объездил треть мира, и говорить не приходится.
Но всю жизнь я тащу за собой детскую страсть – увлечение фотографией. Художественный вкус и врожденное чувство композиции до сих пор приносят мне призы в творческих конкурсах: то брендовую кожаную сумку, то цифрозеркалку – так, приятные мелочи, призванные потешить собственное тщеславие, похвастаться перед друзьями. А вот подлинный восторг и трепет у меня вызывает радость обладания желанной фотокамерой. Старой пленочной камерой, поскольку с цифровыми все понятно: зарабатываешь, заказываешь в онлайн-магазине, и назавтра курьер приносит домой твою «прелесть».
Я долго копался в себе, чтобы понять, откуда взялась у меня эта страсть к раритетам…
Все мы родом из детства, а все, что мне было доступно в стране тотального дефицита, – это советские фотокамеры, которые родители покупали в магазине «Спорттоваров»: дальномерная «Вилия» и единственно доступная зеркалка «Зенит-Е». И только дождавшись свой очереди в фотокружке Дворца пионеров, я несколько раз в год снимал немецкой «Praktica» и панорамным «Горизонтом». А ведь совсем рядом жили продвинутые люди, которые еще в те времена имели вечные неубиваемые Пентаксы-Яшики-Олимпусы-Никоны-Кэноны!
Этот голод на великолепные камеры я начал утолять, как только появились у меня в студенческие времена собственные свободные деньги. Камеры с автоматикой, яркими видоискателями, светосильной сменной оптикой, моторным приводом, датирующей крышкой, советские, а потом и импортные приходили, оставляли пленки с потрясающими кадрами, ощутимую маржу и уходили в следующие руки радовать нового владельца.
Я никогда не стремился оставлять их у себя. Даже сейчас, собрав внушительную коллекцию, я придерживаюсь мнения, что фототехника должна работать, а не сохнуть на полке. А уж в те времена ни о какой коллекции я и не помышлял, изредка оставляя у себя только действительно редкие камеры и объективы, с которыми жалко было расставаться. Началось все с «ФЭДа» – первого выпуска нашей «Leica», монументального «Спорт-Гельветта» и послевоенного «Киева» – близнеца «Contax». Затем появились дальномерный «Друг» с цепным взводом, шпионский «Аякс», «Нарцисс», чудом сохранившийся в эндоскопическом кабинете, и респектабельный «Зенит-4» из тупиковой ветви «КМЗ». Ну а когда я приобрел жутко редкий «Зенит-18» с родным объективом «Зенитар-1МЕ», я даже взял тайм-аут. Думал, наигрался. Но тут пришло время среднего формата.
Сначала я позабавился «мыльницей» экономкласса «Этюд», вспомнив, как облизывался в начальной школе на это чудо в руках одноклассника. Потом у меня появился редкий олимпийский «Любитель-166» с автопротяжкой и рычажным спуском, несколько «двухглазок» этого же семейства из далеких 1940-х и, конечно, стереокомплект «Спутник». Удивительно, но этот архаичный стереомонстр вполне органично вписался в цифровую эру и до сих пор исправно снимает заготовки для анаглифических картинок.
Затем я логично вышел на линейку «Салют-С» – «Киев-88» – «Киев-60», где и застрял на несколько лет благодаря «рыбьему глазу» «Зодиак-8». А после ретрокамеры начали приходить ко мне сами.
Подумать только – эти долгожители были даже старше моих родителей! Некоторые из них добирались до меня больше полувека – из двадцатых годов прошлого столетия. Как на подбор, это были довоенные среднеформатные «гармошки», которые перемежались советскими репликами «Искра» и «Москва-1». Пережив большую войну, вещмешки-«сидоры», чуланы, антресоли и барахолки, они по-прежнему старательно рисовали свои пластичные картинки 6х9 см. «Agfa Billy» как теперь бы назвали из «limited edition», «Zeiss Ikonta 520/2» в премиум комплектации, «Kodak Junior», сконструированный и отделанный по моде 1930-х art deco. Дело даже дошло до деревянной крупноформатной камеры с черной накидкой и объективом, из которого «вылетает птичка», с деревянным же многоколенным штативом. Помните студийные фото из семейных альбомов с дедушками-прадедушками, где видны каждый стежок и ворсинка на одежде, не говоря уже о пронзительных глазах? Вот такие картины я делал своими руками.
Фотокамера «Москва-2» пришла ко мне совершенно традиционным и обыденным способом. Я купил ее на воскресном блошином рынке, где за много лет перезнакомился с продавцами, и они издалека уже подавали знаки, приберегая для меня что-нибудь интересное. Взял дешево. И взял-то или из жадности, или из желания продемонстрировать свою лояльность знакомому продавцу. Вид у камеры был потрепанный: вся задняя линза в конденсате или в грибке. Помню, торговались мы с хозяином долго, азартно, зато и его время прошло нескучно, и мне выпало развлечение. Расстались мы только минут через тридцать, как всегда с рукопожатиями и объятиями, исполнив все ритуалы этой специфической тусовки. После чего камера отправилась в стол, а я на работу.
В следующую субботу я проснулся все еще слегка оглушенный ураганом проведенных за неделю встреч, презентаций, испытаний и отчетов. Разбудил меня бесцеремонный проливной дождь, который, вместо того чтобы обволакивать и баюкать, пытался вломиться в комнату через сколько-то-там-камерный патентованный оконный стеклопакет. Едва открыв глаза, я понял, что долгожданный пленер отменяется и развлекать себя придется дома.
Бросив в окно мрачный взгляд, я достал из ящика свой давешний трофей и для начала внимательно осмотрел футляр из коричневого кожзаменителя. Местами он уже начал трескаться и расслаиваться. Вместо родного шейного ремешка, когда-то вырванного вместе с заклепками, обнаружился добротный кожаный ремень, внахлест пришитый крупными валеночными стежками. Тоже коричневый, но от другого фотоаппарата. Удручающее начало.
На рынке я, конечно, открывал и бегло осматривал камеру, но теперь мне предстояло не спеша оценить масштаб бедствия. Внутри футляра пряталась все та же «Москва-2» с шелушащейся дерматиновой обклейкой и хромированными, но уже ободранными до латуни накладками, штативным гнездом и «крутилками» на корпусе. На верхней панели – чужеродное тело – салазки для фотовспышки, прикрученные «по-живому», поверх дерматина, винтами с разнокалиберными головками. По всему видно – фотоаппарат многократно пережил свой ресурс. Вероятно, прежний хозяин был пляжным «бомбилой» или «бытовиком» и использовал его как рабочий инструмент. Но как он снимал со вспышкой? Синхроконтакта на «Москве-2» нет! Или это салазки для съемного видоискателя взамен подслеповатого штатного? Ладно, дойдем и до этого.
А ну-ка, что у нас тут еще из неприятностей? Фильмовый канал и прижимной столик кое-где истерты до металла, но без ржавчины. Ага! Вот для чего нужны были салазки! В кадровом окне приклепаны «уши», которые уменьшили его до размера 6х6 см вместо исходных 6х9. Мало того, в заднюю крышку врезано новое смотровое окошко под другой формат, а «родное» заводское выпирает бугром из-под дерматиновой заплатки. Да-а-а, вот это модернизация! Оказывается, хозяин был парнем не только экономным, но и рукастым. Несколько маленьких очагов коррозии притаилось на петле задней крышки под осыпавшейся краской. Ерунда. Зато у обоих смотровых окошек и рядом с шарниром обнаружился очень даже бодрый и ворсистый бархатный уплотнитель.
Год выпуска моей камеры 1953-й, но номер не «красивый» – нет множества выстроившихся в ряд нулей, говорящих о том, что она открывала годовую серию, ни последовательных, ни повторяющихся групп цифр, самый обычный – никакой номер, примерно из первого квартала – 5312104. Ага! Вот это интересное совпадение – как раз умер Сталин. Ценность аппарата с привязкой к исторической канве повышается.
Вдохновленный этим открытием, я внимательно изучил логотип на внутренней поверхности крышки: стилизованная призма Дове, товарный знак Красногорского механического завода – «гробик» со стрелочкой, а снаружи на дерматине оттиснут «гробик» без стрелочки. Интересно, так и должно быть или мой экземпляр таит еще один приятный сюрприз?
Я уже собрался пойти посмотреть, что пишут о логотипах на фотофорумах, но следующий сюрприз оказался настолько неприятным, что до форумов дело так и не дошло. Увы! Это был не конденсат, а все-таки грибок на внутренней поверхности задней линзы. Нежный, едва заметный, равномерный, он расползался по месту склейки составного оптического элемента объектива. Я коснулся пальцем тугого фиксатора передней крышки. Объектив словно только того и ждал: он бодро вывалился по направляющим и с клацаньем встал на упоры. Хорошо встал, без перекосов и люфтов. Передняя линза чистая и просветление целое, нецарапанное.
Я покрутил колесо выдержек: ходит легко, длинные выдержки отбиваются четко, диафрагма сухая, лепестки не затертые, отверстие правильной формы. Привод затвора от спусковой кнопки и блокировка перемотки тоже работают. Дальномер? Удивительно, но не врет, ни на ближних дистанциях – комната по диагонали 5 метров, до липы за окном – 14 метров, все уже давно измерено, ни на бесконечности.
А что там с мехом? Снаружи вроде весь гладенький и ровненький. Я откинул заднюю крышку, включил внутри «гармошки» мощный светодиодный фонарь и, укрывшись в гардеробном шкафу, попытался увидеть свет в сгибах и боковинах меха. Повращал камеру, покрутил фонарик. Нет, мех не просвечивает. Вот и прекрасно. Но что же все-таки случилось с задней линзой? С камерой в руках я вышел из гардероба, прикрыв за собой дверь-купе.
В квартире стояла непривычная тишина: жена с детьми уехала отдыхать, так и не дождавшись моего отпуска, который все время откладывался. Я огляделся и самодовольно ухмыльнулся. Не зря я в свое время влезал в долги. Теперь у нас есть и спальня, и детская, и огромная гостиная, куда мы все стекаемся по вечерам. А свой кабинет я превратил в настоящее логово. От письменного стола, стоявшего у окна, до самой двери тянулись вдоль стены многоярусные стеллажи с книгами, фототехникой, инструментом и, как выражается дама моего сердца: «Непонятно с чем и прочим хламом». Противоположную стену украшали книжные полки и копии гравюр Эшера. Тут у жены никаких возражений не возникло: мою любовь к Эшеру она всегда разделяла. Только никак не могла понять, зачем я втиснул между мозговертными творениями голландца китайскую электролюминесцентную панель.
Не могу не похвастаться – удачное приобретение. Купил ее за треть розничной цены в последний день выставки электроники прямо на стенде китайского завода. Мы с коллегами частенько так покупаем всякие безусловно нужные для хозяйства вещи – в последние часы работы выставки гости из далеких стран распродают за бесценок свои экспонаты, особенно крупногабаритные, чтобы не морочиться с упаковкой и перевозкой обратно. С тех пор как появилась в доме, эта панель размером в полватмана исправно выполняла роль настенного светильника, фона и доски для крепления мир – растровых таблиц, с помощью которых проверяют резкость и разрешающую способность объективов. Я решил, что ми́ры гармонируют по стилю с эшеровскими шедеврами, и оставил их висеть на панели: и декор оригинальный, и инструмент всегда под рукой.
Процедура мне сейчас предстояла бесхитростная и многократно обкатанная: достать из закромов холодильника пленку – для контрольной съемки сгодится и черно-белая, снять три-четыре кадра с ми́рами на разных значениях диафрагмы, остаток пленки «дострелять» из окошка окрестными красивостями, благо окна смотрят на сквер, и бегом в ванную, проявлять-закреплять. Да, я из тех, вымирающих, кто в эпоху цифрофотиков, встроенных во-что-угодно, по-прежнему не гнушается «мокрого» фотопроцесса. Ну вот нравится мне контролировать процесс на всех этапах: от концентрации и температуры химикатов до времени обработки. Можно, конечно, отдать в мини-лаб на проявку, но это как-то неспортивно: сам зверя изловил, сам и шкурку выделывай.
Пленку я отснял, проявил, промыл и повесил сушиться, а сам «ушел» бездельничать в Сеть. И когда, пересмотрев все новостные сайты, я наконец оторвался от компа и вернулся в ванную, оказалось, что пришел я на старт настоящего марафона с квестами, кошмарами и интеллектуальными ловушками.
Вся пленка была нормальной плотности, все кадры проявились с великолепной резкостью на закрытых диафрагмах и с приемлемой на открытых, но в каждом из них присутствовала едва заметная волнистая вуаль. Если бы дело было в некондиционной пленке или химикатах, то дефект пошел бы по всей площади, съедая и межкадровые промежутки. Но этот серый фон оказался совсем нерегулярным.
Какие-то тени, или облака, или даже контуры, да – это определенно контуры человеческих фигур, которые присутствовали в каждом кадре. Одна большая туманная фигура, или две-три поменьше, или много совсем мелких в ряд, сколько именно – трудно сосчитать из-за наложения изображений мир и видов сквера. Вот тебе и контролируемый «мокрый процесс»… Что же это я такое проявил?
Следующие полчаса я терялся в догадках. На японском заводе-изготовителе пленки завелся плохиш? Он не поленился найти камеру формата 6х6 см, да еще и такую, чтобы совпали границы кадров, отснять и перемотать пленку на новую катушку, подбросить ее обратно в полностью роботизированный производственный цикл, чтобы она попала в товарную продукцию… Нет, слишком вычурно, кропотливо, а потому неправдоподобно. Я не раз слышал истории про мышей, запеченных в буханках хлеба, про гвозди, пивные пробки и лезвия в консервах и прочие проделки недовольных работников или конкурентов. Но чтобы вытворять подобное с фотопленкой, потребность в которой и без того падает год от года? Это же откровенно любительская, недорогая вещица. Раскрутить на этом случае полноценный скандал международного масштаба, чтобы разорить гиганта мировой индустрии, практически невозможно. Шпионские материалы, по ошибке попавшие не в те руки? Ну, это уж совсем фантастическое предположение. Будь я на месте этих Мистеров Кью, обязательно предусмотрел бы механизм самоуничтожения данных.
Сколько я ни ломал голову, никаких реалистичных идей о том, откуда взялись эти тени, у меня так и не нашлось, а в мифы, которых в наше время разрослось вокруг фотографии великое множество, я никогда не верил. Еще в средней школе я наловчился вовремя чистить оптику, соблюдать техпроцессы проявки и хранения и правила обращения с фотоматериалами. Помню, в те времена я с некоторой завистью наблюдал за тем, с каким энтузиазмом некоторые наши фотокружковцы регулярно находили на своих снимках НЛО, небесных рыб, привидения и прочую нежить. И каждый раз при вдумчивом рассмотрении это оказывались внутренние переотражения в объективе, или подсвеченная нерезкая пылинка, или электростатический разряд на пленке, или дифракционная картина от, например, чугунного забора в контровом свете, капли закрепителя и жир от пальцев на еще непроявленной пленке, или результат слипания смежных колец пленки при проявке и т. п. – разумное объяснение находилось всегда. Сегодня я впервые оказался в тупике.
Я схватил фонарик, еще раз проверил, не просвечивает ли мех и корпус и даже прикрутил к сверхъяркому светодиоду длинные провода и захлопнул его включенным внутри камеры, чтобы быть уверенным наверняка. Нет, не просвечивает. Может быть, мародеры притащили эту «Москву-2» из чернобыльской зоны, с Урала или из Казахстана, где тоже были радиоактивные очаги? Едва ли, пленка фонила бы по всей площади, а не клочками. Но если это не радиация, тогда что? С наскока разобраться не получилось. И я решил, что «непонятно чего и прочего хлама» у меня в избытке, времени предостаточно, можно откатать пленку на сканере, поиграть с динамическим диапазоном, яркостью и плотностью и легко выяснить, что это за туманные фигуры с того света… Как бы не так! Изощрялся я целый час, но добился только того, что контуры стали отчетливее.
Тут уже я вошел в раж. Вот, оказывается, для чего я добрый десяток лет хранил в герметичной химической посуде навеску для пленочного усилителя изображения. Последний год меня так и подмывало выкинуть всю эту стеклотару с едким содержимым. Хвала бережливости, химикаты я не выбросил.
С трепетом, как когда-то в фотокружке, я вынул пленку из бачка и тут же, под струей воды, даже без лупы увидел – помогло! Тени превратились в четкие контуры человеческих фигур, лица – неразборчивы, только угадываются обводы причесок. А вот погоны, пряжки, кители, галифе, узлы галстуков, юбки-рюмки, медали, вузовские ромбы-поплавки на лацканах, букеты в руках – все, все проступило и приобрело контрастные, хоть и рваные очертания на фоне безобразно грубого крупного зерна фоточувствительного слоя.
Студийные фото? Кто эти люди? Как они попали на мою пленку? Это было, наверное, то состояние, которое в медицинских картах и в протоколах называют глубоким эмоциональным потрясением, сопряженным с потерей чувствительности к внешним раздражителям. Да, именно так – «глубокое эмоциональное потрясение, сопряженное с потерей чувствительности к внешним раздражителям», потому что «шок» было бы слишком и коротко, и слишком блекло, и беспричинно…
К реальности меня вернул плеск воды и холод. Ну конечно, брошенный впопыхах бачок заткнул сливное отверстие раковины, переливной дренаж с таким потоком не справился, и я стоял на кафеле ванной комнаты в очень приличной луже, подбиравшейся к порогу. Не хватало еще устроить «привет соседям» и украсить их потолок рыжими водяными разводами. Что оставалось делать? Я выключил воду, вытер лужу и начал с чистого листа.
Новая пленка. На этот раз из другой партии, цветная, чтобы наверняка исключить фактор «плохиша с фабрики». Щелкаю четыре кадра с видами двора, четыре – с закатом и облаками. Все, солнце село. Бегу обратно в комнату. Снимаю пару кадров панели с ми́рами. Контрольный – без мир – для оценки равномерности освещения по полю. Последний кадр остался, что бы еще снять? А! Вспышка! Как же прежний хозяин снимал без синхроконтакта? Хотя бы прикинуть. Ладно, вспышку в салазки, выключаю панель, ми́ры – на место, выдержка пусть будет одна секунда и главное – вместе с нажатием спускового тросика за время жужжания замедлителя затвора успеть перемкнуть тем же движением синхроконтакт вспышки. Успеваю! Оказывается, можно управиться, если знаешь матчасть!
Все снова: бачок – проявка – фиксирование – промывка и… Второй шок.
Опять поверх моих сюжетов – посторонние контуры, теперь я уже не сомневаюсь – людей. Причем на снимках, сделанных при солнечном свете и включенной электролюминесцентной панели, эти люди-тени, как и в первый раз – ровно в границах кадров. И только на последнем, двенадцатом, освещенном вспышкой, видны лишь геометрические узоры юстировочных таблиц…
От напряжения у меня заломило во лбу, как бывает, когда откусишь в жару огромный обжигающе холодный кусок мороженого. Очень своевременная мысль. Чтобы заесть стресс, я устроил себе холостяцкий ужин. Эт-то я молодец. Отправил семью «на юга» попастись у моря на свежих фруктах, теперь даже картошку в доме пожарить некому. Чищу, режу, жарю – руки работают, голова свободна. Вот она, тайна вдохновения людей свободных профессий: покидал уголек в котельной – песня, попилил-поколол дрова на даче – рассказ. Действительно, хорошо переключает…
Я отодвинул пустую тарелку и посмотрел на часы. Одиннадцать вечера. Я у себя дома, во времени и пространстве ориентируюсь, дом своей стряпней не спалил, чувство сытости испытываю. Наверное, я в твердом уме? Если это действительно так, мне придется признать, что дефекты на фотопленках – это люди в старомодной одежде, которые двадцать четыре кадра подряд берутся откуда-то из фотика и ложатся прямо поверх моих пейзажей с липами, облаков-закатов и мир. И это при том, что обе пленки новые, из разных партий, невскрытые, гарантированно неэкспонированные до меня.
Сущности, духи или кто они там есть, ничуть не боятся солнечных лучей и плевать хотели на свет китайской люминесцентной панели, но пропадают при свете фотовспышки. На последнем, двадцать четвертом, кадре, снятом со вспышкой, их нет! Система дала сбой.
Я немного успокоился и тщательно, прямо как в аспирантские времена, спланировал эксперимент. Солнце уже ушло, поэтому заново перезарядив «Москву-2», я снял шесть кадров с электролюминесцентной панелью и столько же со вспышкой – для контроля. Снова готовить раствор усилителя я поленился и просто сделал экспозиционную «вилку» в сторону передержки, а для чистоты эксперимента снял еще и чистый фон в расфокусе.
Через полтора часа суеты вокруг фотоаппарата и проявочного бачка с растворами я выдернул пленку на катушке из закрепителя. Быстро на пару секунд бросил ее в кювету под струю воды, чтобы смыть остатки фиксажа, и на вытянутых руках размотал над головой. Вода от запястий потекла к локтям и закапала на пол, плевать – потом еще раз вытру.
Та-ак… Что же мне прислали из параллельного мира в наказание за спесь и гордыню?
«НЛО и бестелесных сущностей не бывает, всему можно найти причину и рациональное объяснение»?! Сейчас я, похоже, такое найду… Нашел!
«Тени» есть!!! Много «теней». Много человеческих лиц с хорошей проработкой вперемешку с ми́рами, и самое удивительное – есть чистые, ничем не загороженные на тех кадрах, где я снимал фон в размытии. Появились дома, автомобили! Но все на первых шести кадрах. На вторых шести, снятых со вспышкой, – только пересвеченные ми́ры или чистый фон.
Я энергично промыл пленку и распялил на прищепках для быстрой сушки. Терпения дождаться, пока она высохнет, у меня, конечно, не хватило. Иногда пятнадцать минут – это целая вечность. Я порылся у себя в ящиках, примчался обратно в ванную комнату с лупой в руках и начал рассматривать полученные изображения прямо на фоне белого кафеля стены.
Первые два кадра испорчены штрихами ми́ры, но их можно разобрать. Сняты они явно в фотостудии: мужчина с европейскими чертами лица, с открытым из-за зачесанных назад волос лбом, в кителе без погон, брюках-галифе и сапогах сидит на монументальном стуле, со спинкой как у трона. Справа от него, положив руку на плечо кавалера, стоит женщина в плаще, беретике и ботах – вроде так называлась эта обувь с массивным каблуком и голенищем, обрезанным чуть выше щиколотки. На заднике угадывается разудалый вид приморского города с пальмовой аллеей, вздымающейся волной и горой вдалеке. Явно семейное фото. На втором кадре та же пара, на том же фоне, но уже стоит, облокотившись на другой реквизит, – перила с пухлыми балясинами, изображающими мраморную ограду. От берета и плаща женщина избавилась, светлое платье в горошек перехвачено пояском, туго заплетенная коса спускается на грудь. Явно послевоенная мода СССР. Хотя бы не потусторонний мир, уже легче.
Следующий кадр, судя по тому же дощатому полу, снова сделан в студии, но уже на ровном светлом фоне. Двадцать юношей, которых для достоверности мне пришлось пересчитать по головам, сидят и стоят в три ряда. Среди них на лавке в первом ряду расположились двое мужчин, один во френче, другой в цивильном костюме при галстуке с пышным узлом. С учетом того, что поверх курток-пиджаков подростки подпоясаны ремнями с квадратными пряжками, а некоторые еще и держат в руках фуражки с кокардами – это явно школьный класс эпохи раздельного обучения со своими, как и положено, мужчинами-учителями.
А следом – женский класс: двадцать пять девушек в белоснежных фартуках (пленка у меня снова черно-белая, но по контрасту понятно, что фартуки именно парадные, а не черные повседневные). У кого-то они бесхитростные, фабричные, отстроченные тесьмой, у кого-то – «тюнингованные» – с воланами и плиссировкой. Прически без изысков – либо каре, либо косы. По прежней схеме рассадки в первом ряду сидят две дамы средних лет с волосами, собранными на затылках в култышки. Одна – в деловом костюме: в юбке и пиджаке поверх блузки с отложным воротником, а у другой вместо пиджака надета кофта крупной вязки с огромными пуговицами. Можно даже разглядеть, что пуговицы на четыре отверстия, как на пальто. И все дамы в туфлях. Что же это за сезон – выпускной или начало учебного года? Может быть, следующие кадры подскажут?
Прицеливаюсь лупой… Ну наконец-то улица! Молодой парень в спецовке, комбинезоне и кирзовых сапогах стоит или даже полувисит на подножке бортового грузовика с уже послевоенными, полукруглыми обводами капота и крыльев и, держась за огромный руль правой рукой, машет левой с зажатой в ней кепкой-восьмиклинкой. Из-за кабины видна часть таблички на двухэтажном здании. Написано по-русски «Автобаза …». Справа от грузовика в кадр попали кусочки капотов припаркованных «Победы» и кургузого «Москвича», на их бамперах можно даже различить старомодные номера тех времен, когда черные буквы и цифры штамповали на желтом фоне.
Ну что же. Это СССР и даже РСФСР – Россия. Автомобили такие я еще застал в раннем детстве: грузовик – это точно «ЗИЛ-150», а «кургузик», кажется, «четырехсотый» «Москвич», так что по совокупности признаков у меня получается приблизительно датировать снимки. Середина 1950-х. А что за местность? Надо будет покопаться на автофорумах, поискать ГОСТы на номерные знаки. Или может быть удастся опознать по последнему, шестому, кадру?
Мне открылся вид с возвышенности или скорее с башни или колокольни на несколько кварталов частных домов. Благодаря лупе я разглядел две мощенные камнем улицы – мелкосетчатая структура дороги была хорошо различима. Постройки одноэтажные, явно каменные – все стены гладкие, крашеные или штукатуреные, никакого намека на бревенчатые срубы или брус. Крыши и внутренние дворы едва проступали за кронами садовых деревьев, над которыми возвышались пирамидальные тополя. Похоже, что это средняя полоса или даже южные области. Улицы, судя по всему, выводили на площадь. Кадр ориентирован горизонтально, по нижней его кромке каменная мостовая тянулась от края до края. И на границе этой условной площади за забором заканчивалось строительство трехэтажного кирпичного здания – стропила на одном крыле уже спрятались под кровлей. А ведь я знаю, что это за здание! Это школа типового проекта с двумя полуэркерами, в которых расположены лестничные марши. В детстве на каникулах я гостил у бабушки в поселке. Она всю жизнь работала учительницей начальных классов, и мы с ней часто заглядывали в местную школу.
