Текст книги "Русская фантастика – 2016 (сборник)"
Автор книги: Алексей Махров
Соавторы: Дмитрий Казаков,Александр Громов,Алексей Бессонов,Андрей Буянов,Александр Золотько,Антон Первушин,Майк Гелприн,Дарья Зарубина,Максим Хорсун,Эльдар Сафин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)
И вот тогда я побежал.
В мозгу снова раздался оглушительный плач. Он был такой силы, что у меня подогнулись колени, я едва не упал. Теперь ребенок был не один. В лесу, судя по звукам, их было пятеро или шестеро. Голова раскалывалась, но я бежал. Вокруг мелькали стволы сосен, сугробы, еще один труп – не Илья. От этого тела осталась только рука в толстом, почерневшем от крови рукаве пуховика. С одной стороны из рукава торчала сахарно-белая головка разломанной кости, с другой – кисть с тонкими, бело-синими пальцами. На среднем поблескивал ободок золотого кольца.
Я наверняка заблудился бы в этих трех соснах, если бы не услышал голос. Нормальный человеческий голос:
– Сюда! Малыш, иди сюда!
Он не без труда пробился через вакханалию детских голосов, крохотными бензопилами взламывающих мою черепную коробку изнутри. Я кинулся на голос, пропахал животом особенно высокий сугроб и вывалился прямо под ноги Эльвире.
Я смотрел на нее снизу вверх и плакал. На ее лице была написана неподдельная тревога и забота. В тот момент я забыл, как ее зовут, даже не узнал. Это было то самое лицо, всегда разное и все равно одно, что смотрит с картин великих художников и со стен храмов, и иногда появляется даже в современных фильмах. Но теперешним актрискам не хватает таланта точно передать его выражение – они лишь кривляются в меру своих способностей.
Правда, на картинах и фресках этот взгляд никогда не обращен на зрителя; он устремлен на того, кого прижимают к груди. И в тот миг я понял, почему. Невозможно выдержать эту любовь, это принятие и всепрощение, не раствориться в ней…
– Вставай! – закричала Эльвира. – Они уже здесь!
Спасибо; ты нашла самые нужные слова. Я и сам уже почувствовал спиной движение в снегу. Так в метро приближение электрички ощущаешь раньше, чем видишь, по волне теплого воздуха из туннеля. Только это приближение было очень холодным. В спину толкал столб выбрасываемого вперед снега.
Я думал, что взметнусь вверх, словно ракета, но увы. Я с трудом поднялся на четвереньки. Я бы побежал прямо так – здесь, на равнине, снег был не таким глубоким. Но Эльвира ухватила меня под мышки и поставила на ноги. Снегоходы были рядом, рукой подать. Они были уже заведены и рычали, как неуклюжие, но добродушные звери.
И как я их не слышал, бегая кругами по лесу в десяти метрах?
Рассказать осталось немного. Но уже светает.
Рассвет на Севере – это всегда вызов. Алая полоска медленно разгорается, словно пытаясь поднять на своих плечах толстый, жирный пласт тьмы. Смотришь на нее и каждый раз сомневаешься – удастся ли? Но вот полоса расширяется. Тьма выцветает, блекнет, становится прозрачной и серой. Солнце, ухватившись за перекладину горизонта, с трудом подтягивается. Его беспечно-рыжая макушка становится видна.
И мы облегченно переводим дух. Удалось. Опять. Но удастся ли завтра?
Эльвира встала и говорит мне, что теперь моя очередь ложиться спать. Очень правильное предложение. Тем более последние полчаса я все время слышу колыбельную, которую мне пела мама. От переутомления, видимо. Так хочется расслабиться, заплакать, уткнуться носом в мягкое плечо…
Господи, уж лучше бы та собака выла.
(старательным круглым детским почерком, черная паста)
Мама говорит, что нехорошо читать чужие тетрадки, тем более в них писать. Но здесь очень скучно, и к тому же я пишу своей ручкой.
Да и Гена уже почти все рассказал.
Мы помчались на снегоходах как бешеные. Мама не могла позвонить и предупредить дядю Сашу – здесь нет сети. И мы опоздали.
Люди уже осмотрели длинный дом и собрались у фундамента дома рядом, который хотел построить дядя Саша летом. Когда я заглушила мотор, я опять услышала этот адский плач. Я когда услышала его в первый раз, тоже хотела пойти вместе со всеми в лес, но мама не разрешила.
Она сказала мне:
– Гера, помнишь, ты фильм смотрела недавно? «Крикуны»? Сама подумай, что это за ребенок, если его плач заглушает рев пяти снегоходов?
А сама ведь все время запрещала мне ужастики смотреть! А и от них есть польза.
Ладно, я все это вспоминаю, чтобы не писать о том, что мы увидели.
Червяки уже приползли и к длинному дому, конечно. Они мчались за нами, под снегом – я видела, как вспучивался наст рядом, прямо как в «Дрожи земли».
Дядя Саша что-то знал, вот что я думаю.
Когда раздался плач и над фундаментом появился ребенок, дядя Саша замахнулся на него топором. Я думаю, он его здесь, в длинном доме, взял.
Но ведь зачем-то он взял этот топор, верно? Когда показывать фундамент пошел?
Он разрубил этого мерзкого червяка почти пополам, но тут обезумели все остальные. Люди набросились на дядю Сашу, как зомби. А червяки – огромные белесые червяки, они словно из стекла сделаны – выскочили из снега и набросились на людей. Плач стих – им больше не надо было приманивать нас. Мама сказала потом: «Крысолов отбросил дудочку и оказался тигром». Большой кошкой, которой только и надо было выманить наружу всех мышей…
Мама затащила меня в длинный дом. Мы хотели уже закрыть двери, но тут ворвался Гена. За руку он тащил свою подругу, она отбивалась и царапалась как бешеная. Мы с мамой стали закрывать дверь – один из червяков заметил нас и уже полз сюда, а Гена и Лена дрались сзади нас. Гена победил. Лена такая тощая, да и драться не умеет, я думаю. Меня бы он не победил, потому что я хожу на карате. Три года уже. И сэнсэй у нас девушка, и она говорит, что нужно уметь защититься в любом случае и что каждая девочка должна уметь постоять за себя. А если кто боится тех девочек, кто умеет драться, тот сам глупец и сволочь. А еще я из лука здорово стреляю.
Червяк стал ломиться в дверь. Тогда мама сказала мне, чтобы я взяла топор, который в углу валялся, и чтобы я по ее команде открыла дверь. А сама она взяла ведро с глинтвейном, которое грелось над очагом. Я открыла дверь, когда она сказала.
Гена еще закричал: «Вы с ума сошли!»
Ну, он как раз связал свою Лену и увидел, что мы тут делаем. Но мама его не слушала. Она выплеснула глинтвейн ему прямо в морду! Червяку, а не дяде Гене. Я уже совсем хотела ударить топором – если у них есть рот, сказала мама, значит, есть и голова, и можно ее отрубить! Но червяк взял и взорвался. От него во все стороны осколки острые полетели, я только и успела спрятаться за косяк.
Ну, дверь мы закрыли. Больше они к нам не лезут, но и не уходят – две твари до сих пор сидят тут, одна в тенечке на фундаменте, вторая на трупах. Я не хочу смотреть, так всех жалко. Червяки дежурят здесь, не хотят, чтобы мы ушли и рассказали всем, что тут творится. А двух червяков мы убили. Одного все-таки зарубил дядя Саша, успел. Второй тут лежит, у самой двери. Жаль, что он не весь взорвался.
Эти твари очень противные, но и опасные. Я не испугалась, когда увидела их. В «Гриммах» монстры и то натуральнее сделаны.
Вчера Ада очень плакала, по-своему, по-собачьи.
Ведь мертвый дядя Саша лежит совсем рядом с ней. А она не может ему помочь – у нее короткая веревка, потому что Ада хотя и добрая, но злая. То есть не совсем. Она хочет охранять дом, хоть он еще и не построен, и боится, что незнакомые люди его украдут. Дядя Саша специально ей покороче веревку сделал, чтобы она никого не покусала.
А еще я вчера видела, как Ада ела червяка. Здесь окон нет, но вечером было так скучно, что я стояла у двери и смотрела через щели в досках. Там почти ничего не видно из-за того червяка, которого мы убили, но кое-что видно все-таки.
Ада дотянулась до того червяка, которого дядя Саша убил, и отгрызла кусочек. А потом еще несколько.
Интересно, она теперь тоже станет монстром? Пока не стала, сидит и опять воет. Я маме рассказала, она говорит, что Ада может умереть теперь – если мясо червяка ядовитое, но монстром точно не станет. Не может.
Это мама потому так говорит, что не смотрела «Чужих», а я-то знаю, что может…
(твердым крупным почерком, тот же цвет пасты)
4 марта 2013
Как жаль, что здесь совсем нет еды. Я даю Гере по зубчику шоколадки, которая завалялась у меня в куртке, но это же смех. Надо уходить отсюда, пока есть силы. Но с безумной Леной на руках мы далеко не уйдем. Не оставлять же ее здесь на съедение этим тварям? Может, она еще придет в себя? Очень хотелось бы.
Пока наш единственный шанс – завести снегоходы и переехать на них через протоку, к гостинице. Неизвестно, что творится там (почему нас до сих пор не пришли искать?), но там можно добраться до машины и уехать. У Герки есть план, и чем дальше я над ним думаю, тем более разумным он мне кажется. Сейчас она спит – у нас у всех слабость, и дальше будет только хуже. Когда она проснется, надо будет попробовать. Другого выхода нет – сеть не берет, да и стоит ли вызывать на помощь людей, которые тут же окажутся в ловушке и погибнут сами.
Все-таки Гера молодец! Я знаю, матерям их собственные дети всегда кажутся самыми умными и красивыми, но она действительно очень умная. И эти ужастики ее пригодились. Я сама, насмотревшись с ней про всяких монстров, тоже ведь сразу сообразила, что что-то не так. А ведь могла бы кинуться в чащу, как остальные…
Она немного капризная, но это гормональное, у всех подростков это бывает. Это скоро пройдет. И когда я напишу эту фразу сорок раз, мне даже станет легче.
Самое главное – кто бы ни были эти твари, они боятся тепла.
И острой стали.
(снова тем же почерком, что и в начале записей)
Я хотел вырвать испорченные листы, но Гера начала кривить губки, а Эльвира посмотрела на меня так… как тогда на балконе. Словно готова начать метать в меня сюрикены из своих глаз. Ладно, пусть эти женские каракули останутся тоже. Все равно эти записи никто никогда не прочтет. Их почерки даже я разобрать не могу.
Писать, впрочем, особо не о чем. Мы сидим, каждый в своем углу. На обед напились чаю с шоколадкой, напоили и Лену. Это немного успокоило желудок, но скоро это пройдет. Гера опять дремлет под дубленкой матери. Я решаю развлечь Эльвиру беседой и заодно выяснить один вопрос, который волнует меня уже второй день.
– Но почему, Эльвира? – спросил я негромко. – Я еще понимаю, Гера. Она еще слишком юна, чтобы ощущать материнский инстинкт. Но ведь вы же мать. Как вы… Как вам…
– Разве наша цивилизация не построена на том, что люди сдерживают свои инстинкты? – вопросом на вопрос ответила Эльвира, любезно улыбаясь.
– Человек – существо сложное, естественность ему не идет, – буркнула Гера из-под дубленки.
Меня страшно удивило, что девочка читала эту книгу. Хотя если ее мать Бальмонта в пьяном виде кусками цитирует…
– Большинство, конечно, не умеет контролировать себя, – Эльвира грустно и выразительно кивнула в сторону двери. – Я еще вот чего опасаюсь, Геннадий. Если они умеют играть на инстинктах, значит, они в курсе, что материнский – не единственный. Мне кажется, они сканируют нас, подбирают ключик. Любой сейф можно вскрыть, надо только…
– Слушайте, я понял, что мне наша ситуация напоминает! – перебил я ее поэтические рассуждения о сейфах и ключиках.
Мне живо вспомнился мой позор, когда я сравнил ее с Эльвирой, повелительницей Тьмы, и мне хотелось восстановить свою репутацию в ее глазах.
– «Отель «У погибшего альпиниста», – сказал я, смеясь. – Вы сейчас о сейфах заговорили, помните, там был Згут, специалист по «медвежатникам»? Это те воры, которые работают, только взламывая сейфы, – поясняю я.
Эльвира терпеливо улыбается.
– И мы так же, как в той книге, сидим сейчас, нам никуда не выйти, и нас стерегут кровожадные инопланетяне…
В моей голове пронеслась какая-то мысль, но я не успел осознать ее. Что-то про инопланетян… Я ведь ее уже думал, но не записал… Ночью еще.
– Мы даже на героев похожи, – продолжал я. – Гера, конечно, Брюн. А вы, Эльвира…
– Госпожа Мозес, – понимающе усмехаясь, кивнула она.
Тут опять завыла эта проклятая псина, подведя жирную черту под нашим разговором.
Я все думаю об этих червях. Они похожи на слизней с ластами, как у тюленей. На огурцы, разрезанные вдоль. Господи, как хочется есть. Вот сейчас подумал об огурцах – и в животе заурчало. Эльвира угостила меня двумя зубчиками шоколадки, когда мы пили чай, но что мне эти два зубчика! Последний раз я ел вчера – завтракал. Я словно наяву снова слышу запах сырного супа – в Лукоморье любят этническую кухню. Каким же он был вкусным…
Гера тоже прислушивается к вою собаки. Хмурится. Вот она резким движением, словно решившись на что-то, берет стоящий у стены лук. Я понимаю, что ей скучно, но устраивать тир в закрытом маленьком помещении просто неразумно. Она кивает Эльвире. Что они делают?
Каюсь, я уже и сам вспомнил о случаях каннибализма, которые происходили в подобных ситуациях. Они же знают, что я сильнее их, но стрела в глаз успокоит меня так же верно, как и удар тяжелым кулачищем.
– Давайте сначала съедим Лену, она все равно… – начинаю я дрожащим голосом.
Гера и Эльвира смотрят на меня с совершенно одинаковым выражением на лицах, которое я не могу прочесть. Но оно очень, очень опасное. А что, если Эльвира и Гера уже тоже сошли с ума? Если твари подобрали к ним нужный ключик?
Гера отворачивается. Эльвира открывает дверь, с усилием отпихивая труп червяка, который все еще лежит там. Они точно с ума сошли!
Гера натягивает тетиву и стреляет. Вой стихает. Я и сам хотел бы прекратить страдания бедного животного, но…
И тут я слышу лай и невозможный, отвратительный звук. Словно из проколотой шины выходит воздух. Собака напала на ту тварь, что была ближе к ней. Гера перебила стрелой веревку, на которой сидела псина, вот оно что. Через открытую дверь мне все отлично видно – как летят в стороны бесцветные, но быстро окрашивающиеся синим куски плоти, как наружу выбегают Эльвира и Гера. В руках у Геры топор, Эльвира размахивает горящей головней.
Лена тоже начинает ворочаться на своей лежанке. Интересно, слышала ли она, что я сказал? Поняла ли?
Я не могу это описывать, это просто отвратительно. Скажу просто: Эльвира и Гера при помощи топора и пылающей головни забивают насмерть вторую тварь, что сидела в засаде. С первой расправляется собака. Вот Эльвира присаживается на корточки над трупом. Отрезает от него куски… Меня сейчас стошнит.
Они вернулись. Гера швырнула на стол два широченных, в ладонь, пласта светло-голубого мяса.
– Гена, пожарь, – буркнула она.
Я раскрыл рот, чтобы сказать ей – к старшим надо обращаться на «вы», но Эльвира не дала мне этого сделать.
– Мужчины любят жарить мясо, ведь так? – улыбаясь, сказала она. – Это так мужественно, колдовать над огнем…
Эльвира умеет подбирать ключики к людям не хуже этих тварей. Вот поэтому их песнь сирен и не подействовала на нее. Она такая же, как они…
Тварь.
Почему-то я испытал облегчение.
– Мы отравимся, – сказал я.
– Ада ела, еще вчера, – кивая на собаку, что уже лежит у огня с таким видом, словно это ее законное место, сказала Гера. – Ничего не случилось. Можно и нам, я думаю.
Меня охватила новая мысль.
– Но не лучше ли уйти отсюда? Прямо сейчас! – сказал я. – Вы убили всех тварей!
– Гена, мы два дня толком не ели, – терпеливо ответила Эльвира. – А если снегоходы заглохнут посреди протоки? К тому же мы не знаем, что встретит нас в гостинице. Почему нас не пришли искать, ведь прошли уже почти сутки? Нам понадобятся силы. А здесь мы в безопасности.
Мне пришлось встать и начать резать мясо. Нож у меня был. Я всегда ношу в кармане «крысу», так, просто на всякий случай. Так же я закрыл дверь – они совсем позабыли об этом. Гера же уселась, задрала ноги на стол.
– Всю жизнь мечтала это сделать… – мечтательно произнесла она, поглаживая окровавленный топор.
Эльвира села за стол напротив нее. Устало положила руки на стол, механически потеребила рукав дубленки в том месте, где на нем появилось темно-зеленое пятно. Сплела пальцы в замок.
– Ты знаешь, Герочка, – начала она, стесняясь. – Один раз, когда ты была совсем маленькая, ты всю ночь так плакала, так плакала. Я уж тебе и сиську давала, и все… Ты затихала только на руках, и только когда я с тобой ходила. Всю ночь я пела тебе песенки.
Эльвира нежно прижала к груди окровавленный кинжал. Совсем забыл сказать – он висел тут, на стене, на медвежьей шкуре. Вчера мы его сняли, когда взяли шкуру, я и позабыл о нем. Вот, значит, куда он делся. Мать и дочь сидели передо мной – я резал мясо на торце стола, они сидели по бокам – такие похожие в этот момент.
– И утром так устала, так устала, – продолжала Эльвира. – Положила тебя на кровать. Ты немедленно завизжала, вот прям как эти твари, покраснела вся, стала извиваться. Это у тебя животик болел, с Ромочкой-то я уже умная была, мы сразу бифидумбактерин купили. И я стояла, смотрела на тебя, и так хотелось взять тебя за ножки и об стенку головенкой… и сейчас, когда мы этих тварей били, я… мне… Так хорошо стало!
«Нет, ну как она может говорить такое? Тем более вслух, при свидетелях? – подумал я. – Это же такая травма для ребенка! Какая же она мать после этого!»
Да не мать она, конечно.
Над столом повисла тишина. Было слышно, как чешется собака у очага.
Я ждал, что ответит Гера. Я был готов к крикам, слезам, визгу – ко всему, что Гера так здорово умеет делать.
– Пойдем порубим трупы вообще в куски, – великодушно сказала Гера. – Тебе еще лучше станет, я думаю!
В мешке на стене я нашел кое-какие специи и – под мешком – видавшую виды сковородку. Эльвира вызвалась пожарить мясо, все-таки вспомнила, чем должна заниматься женщина. Пока она сидела у очага на полешке, держа сковороду над огнем одной рукой, а второй почесывая загривок собаке, я записал все, что случилось.
Произошел еще один сюрприз. Лена пришла в себя.
Она внезапно спросила со своей лежанки:
– А почему вы не сделали этого, Эльвира?
– Вы очнулись! – обрадовалась Гера. – Давайте я вас развяжу.
Я не стал вмешиваться – пусть уже делают что хотят. Устроился на своей лежанке у стены, хотел повернуться к ней лицом – от бревен шел приятный смолистый аромат. Но потом передумал поворачиваться спиной к своим, кхм, замечательным спутницам. Эльвира дала Гере свой кинжал, та разрезала веревки. Сначала Лена закричала – в затекших конечностях начало восстанавливаться кровообращение, а это всегда больно. Она принялась, морщась, ходить по дому – ей это Гера посоветовала.
– Так почему же? – спросила Лена, остановившись около Эльвиры.
За стеной что-то шуршит. Не началась бы метель, а то ведь и не увидим, куда ехать. Уже сейчас, судя по тому, как снег царапает стену снаружи, ветер разыгрался не на шутку. Я держу тетрадь на коленях и продолжаю писать. Это так успокаивает. Правда, ломит плечо, которым я упираюсь в стену, – отвык писать так много.
Эльвира перестала мешать мясо в сковороде деревянной ложкой. Не буду я это есть… А запах такой приятный, совсем как говядина.
– Что – почему? – спросила Эльвира.
– Почему вы не ударили Геру головой об стену, ведь она так вас достала? – настаивала Лена.
– Ах это, – улыбнулась Эльвира. – Герочка, попробуй мясо. Я уже попробовала, но не знаю. Вроде жестковато еще.
Она протянула дочери ложку, полную аппетитных румяных кусочков. Гера, сидевшая рядом на своей лежанке, осторожно взяла и принялась дуть. Лицо Эльвиры изменилось, стало светлым и ясным.
– В этот момент ее отец позвонил в дверь. Вернулся как раз из командировки. Я ему навстречу выскочила, вся в слезах… Он все понял, и как был, сутки не спавши, а еще ведь смена часового пояса – плюс одиннадцать! – взял Герочку и сказал, чтобы я бируши вставила и поспала. Я когда проснулась… к вечеру… мне так стыдно было.
Она снова улыбнулась. Лена присела напротив нее, чуть подавшись вперед. Неужели она не видит, что творится у Эльвиры с глазами? Острые звезды уже торчат из них.
– Повезло вам, – вздохнула Лена. – Другой папашка бы…
– А рожать от мудаков вообще не стоит, – пожала плечами Эльвира.
– Нормально, есть можно, – сказала Гера.
Ее маленькие стальные зубки блеснули в отблесках пламени.
– Лена, вы должны быть ужасно голодны, – спохватилась Эльвира. – Идите возьмите, там на стеллаже у дальней стены миски есть и еще ложки. Гена, вы тоже не модничайте.
Я все понял. Я должен это сделать. Не дать заразе расползтись по миру отсюда, из длинного дома викингов. Я, больше некому.
Гера выпустила из рук топор наконец, когда брала у матери ложку. Наши лежанки стоят рядом. Мне нужно только наклониться, но я подожду, пока девчонка отойдет подальше. Это хорошо, что они с Леной ушли в дальний конец дома. Сразу с ними со всеми мне не справиться. Сейчас я сделаю то, что должен, открою дверь и выйду. Надо торопиться – вьюга уже воет громче, чем фальшивые младенцы вчера. Неужели Эльвира с Леной и Герой не слышат?
Тетрадку я решил оставить здесь. Я буду писать последние, самые важные слова и незаметно наклонюсь.
Кто бы ты ни был, если ты сидишь здесь потому, что снег за стенами скрипит, и у тебя болит голова от детского плача, знай:
ТЕПЛО
Тебе нужно т…