Текст книги "Изобретательница динамита: Оригиналка"

Автор книги: Алексей Егоренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 19

– Я пришел, – говорю Криське.

– Вижу, – отзывается сестра, не поднимая глаз. Еще один листок скомкан и брошен в кучу.

Иду снимать куртку. Потихоньку забываюсь и успокаиваюсь. В конце концов, я дома. Никто пока не умирает. Все хорошо.

Замечаю, что в прихожей очень пыльно, да и с обувью мы в последнее время натаскали много грязи. Иду в ванную, набираю ведро горячей воды. Из кладовки достаю веник, совок и тряпку.

Когда прихожая уже вылизана до блеска и сверкает чистотой, я перехожу в гостиную. Теперь мне хоть немного ясно, зачем Криська строила свою «виллу». Нет ничего приятнее, чем видеть плоды своих рук, которые тут же, рядом, которые можно ощутить, вдохнув чистый влажный воздух в свежеубранной комнате. Нет ничего приятнее, чем видеть что-то, доведенное тобой до ума.

В спальню мне идти пока неохота. Меня еще смущает тишина, пустая кроватка…

Перехожу в кухню.

– Приподними ноги, – говорю сестре, которая с головой погрузилась в сочинительство. Спряталась в нем.

Она не отзывается, поэтому я сам приподнимаю Криськины ноги с пола и пристраиваю их на перекладину табурета.

– Что ты делаешь? – недовольно бормочет Криська.

Я делаю уборку. И, знаете, мне кажется, будто не только в кухне, не только в квартире, но и в своей… голове, что ли. Мне кажется, я все-таки разглядел, что в моем характере плохо и где. А раз так, значит, можно бороться, правильно? Можно подавлять, выжигать, уничтожать центры – рассадники дерьма в своей душе.

Я словно бы вижу, как теперь могу стать хорошим человеком. А раз так, вы же понимаете, я должен им стать.

После кухни неподметенной и невымытой остается только спальня. Меняю воду в ведре. Нахмурив лоб, вдохнув и выдохнув, направляюсь туда и берусь подметать.

– Коля! – слышу из кухни Криськин окрик.

– Сейчас закончу и приду.

– Куда ты дел мои таблетки? – спрашивает сестра, когда я объявляюсь на кухне.

– Отнес в ванную, – говорю.

Говорю сестре: может быть, она переоценила возможности врачей. Конечно, они хотели спасти ребенка, просто ничего не могли для него сделать.

– Нет. – Сестра криво ухмыляется. – Не хотели.

Говорю Криське, что я ее понимаю. Что для меня это тоже было огромным потрясением. Полной неожиданностью.

– Для меня не было, – сдавленно говорит сестра.

– Что?..

– Для меня – не было, – повторяет Криська. – Я знала. У него… было что-то с мозгом… Мне сказали еще в роддоме. Сказали, что проживет он… год, не больше… – говорит сестра. – Ну и что? Что мне было делать? – Она снова склоняется над листом бумаги, выхлестывая мысли и чувства стремительными росчерками строф.

В последние дни Криська словно избегала своего малыша, хотя месяц назад, помнится, ни на шаг от него не отходила.

– Я старалась забыть, но все равно ждала. Я уже почти поверила, что он… будет жить, что мне сказали неправильно или неточно, – говорит она. – Только… Недавно он начал терять сознание. Т-тогда я поняла, что все верно… – Криська со свистом выпускает воздух между сжатых зубов.

Теперь понятно, почему сестра забросила сына. И… понятно, почему не хотела давать ему имени.

– Кристин, – говорю. – Скажи, пожалуйста, ты в порядке? То есть…

Снова проклятый дебильный вопрос из американского кино. Конечно, она не в порядке.

– Ну, – говорю, – как ты себя чувствуешь? Теперь…

– Как чувствую?.. – Сестра снова приостанавливает перо. – Да нормально, даже хорошо. Чувствую себя отлично. Нет, серьезно, чувствую себя так, будто я хозяйка вселенной. Хозяйка всего мира. Терять-то мне нечего. Ну, то есть… – Криська криво усмехается. – Остался страх смерти, – говорит она со внезапной злобой. – Но я… Я как-нибудь пройду и это. Это… должен быть последний предел. – Сестра успокаивается, виновато на меня смотрит. – Прости за вчерашнее, я была не в своем уме.

Можно подумать, сейчас она в своем.

– Слушай, – говорю. – Скажи, пожалуйста… Я могу тебе чем-то помочь?

Сестра поднимает брови, внимательно меня рассматривает.

– Ну, – говорю, – в смысле, может быть, я что-то могу для тебя сделать? Ты скажи.

Криська поджимает губы и задумывается.

– Пойди на книжный. – Она дергает плечом. – Купи планшетку.

– Что это такое?

– Картонная дощечка для бумаг с зажимом наверху. Клипборд.

Я одеваюсь, выхожу на улицу, сворачиваю в переулок и выхожу на спуск, ведущий к книжному рынку.

Глава 20

Черт возьми, присматривались ли вы когда-нибудь, насколько огромен и жутко – до боли в сердце – прекрасен наш мир?

Я говорю не про фотообои с березками и водопадами. Я говорю обо всем на свете: про любовь и резню, про смерть и рождение, про черное и белое. Про огонь и воду.

Я говорю про безграничное настоящее. И будущее.

В металлической раме киоска рекламный плакат, подсвеченный, спрятанный за толстое оргстекло. На нем красивые парень и девушка угощают друг друга сигаретами из одинаковых пачек. Нижнюю часть плаката занимает растянутое в высоту обязательное предупреждение Минздрава, мол, курение может вызвать рак. Смеющиеся беззаботные парень и девчонка из-за такой подписи кажутся трогательно обреченными. Как сделавшие свой выбор смертники.

Миную книжные лотки с издательскими новинками, которые пестрой кричащей гаммой пытаются завлечь читателя на свои страницы.

В основном здесь детективы в мягкой обложке, написанные женщинами и милиционерами – про женщин и милиционеров, которые выслеживают нехитрых и очень гадких преступников. Почти каждую книгу украшают картинки с красивыми длинноногими дамами, капотами дорогих машин, жемчужными ожерельями и револьверами системы «бульдог».

Еще здесь куча фантастических романов про жутких монстров и сверхмощное оружие, которое скрывают продажные спецслужбы. Эти книги шире и толще карманных дамских детективов. На их обложках кровавые оскаленные рожи чудовищ. И люди в одежде из металла с бластерами наперевес.

Криська права: бизнес давно победил искусство, и теперь гибель последнего – только вопрос времени.

Названия у всех книжек причудливые, драматичные, – и в доброй половине из них присутствует слово «смерть».

Я подхожу к лотку с канцтоварами: маркерами, дешевыми авторучками, альбомами и нотными тетрадями.

– Дайте, пожалуйста, – говорю продавщице, – как ее… Картонную дощечку для бумаг с зажимом.

– Планшетку, что ли?

– Угу, – говорю. – Точно.

Глава 21

Когда я вернулся с книжного и попытался отдать сестре новенькую планшетку, она ее отвергла.

– Это не мне, – сказала Криська. – Твое.

Зачем мне эта хреновина?

– Бери бумагу, карандаш и резинку. Рисуй, – сказала сестра и вернулась к неоконченным строфам, которые снова и снова летели на пол или в мусорное ведро, уже давно переполненное ими.

Трамбую в ведре бумагу, подбираю упавшие рядом клочки. Молча иду в комнату, беру карандаш, беру резинку. Возвращаюсь к сестре, закрепляю в планшетке десяток листов.

– Что рисовать? – спрашиваю Криську.

– Что хочешь, – говорит она. – Рисуй себя.

– Не могу. Я уже забыл, как я выгляжу. Уже не помню, что это за человек. Вообще ничего о нем не знаю.

– Ну, – сестра вздыхает, на миг оторвавшись от сочинительства, – тогда рисуй меня. Вот она я. Перед тобой. Рисуй прямо с натуры.

Чуть подумав, строю на листе несколько красивых линий. Я рисовал годами, мне это не трудно. После контура следует заливка цветом. Аккуратно закрашиваю участки.

– Вот, – говорю. – Смотри.

Криська бросает косой взгляд на рисунок:

– Это что – я?

– Ну а кто? – говорю. – Похоже ведь!

Криська смотрит на рисунок внимательнее. Потом морщится и снова отворачивается.

– Посмотри на меня, – говорит она. – И посмотри на эту искусственную мазню. Похоже? Да уж, много общего. – И сестра переводит на меня усталый измученный взгляд, в котором теснятся все события последних дней. Вилла на берегу реки. Пистолет. Ребенок.

Да, конечно, в моем рисунке всего этого нет. В нем вообще ничего нет, кроме правильных линий и аккуратно закрашенных участков. Но я ведь не Микеланджело.

– Пробуй еще раз, – упрямствует сестра. – С первого раза ни у кого не получается.

Я сержусь, но терпеливо начинаю все сначала. Еще и еще раз. С каждым разом во мне все больше растет тяжелое озлобление.

Оказывается, с восьмого раза тоже ни у кого не получается.

Я ищу причины. Сестра не права. Вот почему я зол на нее. То есть на себя. То есть – на нас. На всех. У меня ничего не выходит. Что ни говорите, а я не умею рисовать так, как хочется того Криське.

– Нет. Ты просто не стараешься, – говорит она. – У тебя получается как в говенных рекламных картинках.

Медленно встаю с табурета, сжав кулаки. Резко, с громким щелчком переламываю карандаш. Две половинки швыряю в мусорное ведро. Все время пристально смотрю в карие глаза сестры. Мой взгляд, видимо, ничего не выражает, потому что Криськины глаза не смотрят в одну точку, а немного двигаются туда-сюда, обшаривая мое лицо, пытаясь прочесть на нем мои чувства.

Беру планшетку в руки, выдираю испорченный листок и с неторопливой аккуратностью рву его тонкие полоски. Скармливаю их мусорному ведру вслед за карандашом.

Потом резко разворачиваюсь и швыряю планшетку в стену. Она легко и неловко бьется плашмя о кафельную плитку, съезжает по стене за холодильник, шурша страницами. Это совсем не напугало мою сестричку: она успокаивается, и во взгляде ее снова сквозит присущее Криське легкое презрение.

Во мне горячими, пьянящими, болезненно толкающими в грудь волнами нарастает бешенство.

Опускаю взгляд, расслабляю скулы, разжимаю кулаки. Совершенно успокоившаяся Криська открывает рот, собираясь что-то сказать, но не тут-то было – я снова взвиваюсь, теперь уже с тройной силой. Хватаю за ножку табурет и швыряю его в стеклянную кухонную дверь.

Та взрывается искристым залпом, брызгает мутными зелеными осколками. У меня шумит в ушах, и я слышу звон стекла будто издалека, как отзвуки льющейся воды. Осколки сыплются на коридорный линолеум. Поворачиваюсь к сестре, которая растерянно смотрит на меня, еще не успев понять, что происходит.

– С-сука! – ору Криське в лицо. – Да как ты смеешь умничать? Тварь! Ты приперлась сюда, развела тут дурдом, разломала мне жизнь, а теперь меня критикуешь?!

Еще ты рассказала мне, что я умру. Этого я не говорю вслух.

– Да до тебя у меня вообще не было проблем! – кричу. – Не было никаких стрессов, срывов, нервов, ни хрена!

Ни хрена не было.

Делаю шаг к сестре, Криська шарахается назад, потом берет себя в руки и замирает на месте. Ее ладонь застывает в воздухе, остановившись у груди.

Резко выбрасываю вперед руку, хватая сестру за ворот клетчатой рубашки. Рву на себя, поднимая Криську на ноги.

Смотрю ей в глаза, почти в упор. Опасно близко. Очень опасно близко.

– Какого хера ты не исчезла из моей жизни? – цежу сквозь зубы. Повышаю голос: – Какого хера ты снова явилась, какого хера бросила мужа, шлюха позорная? Когда ты, дурочка, поймешь, что все в мире живут как надо, кроме одной тебя, что это ты неудачница, что от тебя одни проблемы, а без тебя их нет вовсе?

У меня срывается голос, продолжаю почти беззвучно, выплевывая слова в Криськино побелевшее от испуга лицо.

– Ненавижу тебя, – сиплю. – Ясно? Ненавижу! – швыряю сестру назад, она шлепается на табурет, стукнувшись спиной о подоконник.

Лицо у сестры бледное и перепуганное, рот приоткрыт, губы легонько вздрагивают, словно она пытается сказать что-то или заплакать. В уголках Криськиных глаз блестят слезы.

И все равно в ее чертах нет покорности. Все равно это дикая волчица, пускай даже загнанная, замученная, избитая дубинками. Лишенная волчонка.

Внезапно мне становится ее жалко. И стыдно за свое поведение. Присаживаюсь рядом, поправляю и укладываю в прическу ее разметавшиеся черные пряди. Разглаживаю смятый ворот Криськиной рубашки. Вытираю ее слезы свежим кухонным полотенцем. Сестра вздыхает и потихоньку успокаивается.

– Серьезно, – говорю Криське, уже полностью придя в себя. – Я не художник. Ну, что поделаешь.

– Да, – тихо говорит сестра. – Наверное, ты не художник.

Пока привожу Криську в порядок, рассматриваю вблизи ее лицо. Оно уже ничего не выражает: воспаленные глаза, плотно сжатые губы и ставшая привычной складка между бровей. На скуле легкий желтоватый синяк, едва заметный, пропущенный мной раньше.

Я ее не бил. Я точно помню. Я бы и не смог. Никогда в жизни.

– Ну-ка, – говорю, – покажись.

Криська хмуро отворачивается. Беру сестру за подбородок. Синяк не сильный, но заметный. От удара или крепкой пощечины.

– Откуда это?

– Один врач, – неохотно говорит сестра.

Какой еще врач?

– С черной бородой, помнишь? – говорит Криська. – Я сама виновата. Я орала на него, мол, если он ничего не сделает, если бросит моего ребенка умирать, то я убью его лично и спалю всю их «неотложку». А он мне: «Успокойтесь». – Сестра хмыкает. – И сидит как баран. Я его матом, бросилась на него. Тогда он ладошкой немного меня двинул, позвал санитаров. Меня вывели на улицу, потом даже поймали такси. За их счет. Проследили, чтобы я уехала. Вот и все.

Ах, он. Этого бородатого я помню.

Глава 22

Мне кажется, пускай я не могу понять Криську как человека или полюбить как женщину – я все равно способен стать ей хорошим братом. Поэтому после работы домой не еду. У меня есть занятия в другом месте.

Автобус притормаживает на той самой остановке, с которой я уехал позавчера, тысячу лет назад. Возле районной больницы и станции «Скорой помощи». Возле «неотложки», в которой умер Криськин ребенок.

Отовсюду, с неба, от асфальта дороги, от стен домов, на меня струится удивительное спокойствие и легкость. Едва разгоревшиеся уличные фонари и окна многоэтажек искрятся необычными лучами свободы – будто светят мне в душу. Это потому, что я знаю, что умру и терять мне нечего.

Но у меня еще есть дело. И сейчас весь мир в моих руках. Я знаю, за что я в ответе. И способен взять на себя еще много ответственности. Сейчас я командую всей своей проклятой никчемной жизнью, всем нашим чертовым ненормальным миром. Чувствую себя так, будто… да, будто я хозяин этой вселенной, своей личной действительности.

Как будто мне осталось только шагнуть через некий последний предел. И тогда я вступлю в безраздельную власть.

Смена у врачей заканчивается ровно в шесть, и бородатого долго ждать не пришлось, в четверть седьмого он как миленький вышел через главный больничный вход и направился к остановке. Я, конечно же, побрел следом.

У него может быть машина – здесь у многих врачей есть машины, но я почему-то не сомневаюсь в успехе. Конечно, он, наш обществолюбивый, идет к автобусной остановке. Я даже подожду, пока он сядет в автобус, и только потом влечу в закрывающуюся дверь, быстро пройду в другой конец салона и пристроюсь на удобном для обзора сиденье.

Все прошло гладко и без шума. А вы что хотели – я здесь хозяин. Автобус тронулся, я купил билет и сижу, наблюдая за лысеющей макушкой дражайшего доктора.

И вспоминаю школу, вспоминаю девчонку Криську, с которой регулярно шел домой с уроков, тащил ее рюкзак, а она держала меня за руку. И все мне завидовали, потому что на параллели сестра была первой красавицей. И никто не решался на нее посягнуть, потому что был я.

Но потом один юноша отыскался.

На остановке бородатого люди повалили из автобуса толпой. Можно волноваться, решив, что он пойдет в окружении прохожих, но я почему-то не переживаю. Задерживаюсь в автобусе, выхожу последним.

Однажды Коля отправил сестру домой одну, чтобы после уроков зайти в учительскую. Потом он вышел из школы, когда все ребята уже разбежались по домам, и на асфальтовой дорожке увидел Кристину с другим мальчиком. Кристина несла рюкзак сама, но юноша настойчиво предлагал ей помощь и вообще очень упорно шел рядом, что-то рассказывая Колиной сестре.

Неторопливо сажусь нашему врачу на хвост, топаю в добрых тридцати метрах позади, потихоньку его настигая.

И Коля пошел за ними, оставаясь на расстоянии от Кристины и того мальчика. А потом мальчик положил его сестре руку на плечо. Но Коля ничего не делал, он просто шел следом. А Кристине было неловко, но руку юноши она не убрала, и они шли как бы в обнимку до самой многоэтажки, где жили наши брат и сестра.

Мы с доктором сворачиваем во двор, идем вдоль дома, в котором он, кажется, и живет. Я натягиваю шапку почти на глаза, поднимаю ворот куртки.

А потом Кристина распрощалась с настойчивым юношей и ушла в подъезд. А ее брат Коля подошел к мальчику сзади. Но не ударил, потому что не мог напасть на человека сзади, ему не позволяло воспитание.

У докторского подъезда я подхожу совсем вплотную к моей жертве. Бить людей в спину я не могу до сих пор.

Поэтому Коля негромко позвал: «Эй».

А бородатый врач обернулся и строго сказал:

– Слушаю вас?

Вот тут-то наш Коля и нанес первый удар. Первый и единственный.

Драться я не умею, никогда не отличался силой.

Юный Коля был слабый и трусливый, но он отчаянно бросился на мальчика с кулаками. Тот был сильнее и увереннее. Коле поначалу крепко досталось, его больно задели по лицу и сильно двинули в плечо, но…

Тот мальчик откатился в сторону, вскочил с асфальта и убежал от Коли. А доктор нет. Потому что я уселся ему на грудь и молотил его разбитыми ноющими кулаками, стучал его башкой об асфальт. И вспоминал прошлое.

И я вдруг понял, за что бью. За что избил того Криськиного ухажера в детстве. За что ударил врача.

Он ее коснулся.

Он поднял руку на мою сестру.

На мою… собственность?

Я просто нанес ответный удар. И все. Мера за меру. Я стал взрослым.

Самое смешное, доктор, который мог бы смешать меня с землей, не дал сдачи. И не побежал. Просто стоял, опустив руки. И не побежал звонить в милицию, пока я с достоинством удалялся. Стоял. Как памятник.

Отойдя на пару километров от места происшествия, я останавливаюсь в сухих зарослях у заброшенного строительного котлована. Бетонные сваи на полметра тонут в жидкой глинистой жиже, скрывающей дно. Рыжая грязь блестит, как полированное зеркало; в ней аккуратным изогнутым бликом отражается молодая луна.

Вы не поверите, но сейчас, когда ко мне частями возвращается прошлое, я понимаю, что в школе был влюблен в двоюродную сестру. Если так можно назвать собственнические чувства, которые я к ней испытывал. Трудно сказать, но – в нашей жизни случается всякое, хрен разберешь, какое слово что обозначает. И какое чувство в чем выражается.

Глава 23

Только прихожу домой и сбрасываю ботинки – сразу иду на кухню, даже не сняв куртку. Криськи нет, и кухонный стол пуст: после нее не осталось ни одного листочка. В мусорном ведре тоже пусто, значит, неудачные опыты она подмела и выбросила. Мои рисунки и осколки стекла из кухонной двери в том числе.

В квартире тихо. Мне, пожалуй, немного страшно было бы торчать здесь одному, но сейчас у меня есть занятие. Достаю заброшенную за холодильник планшетку. Достаю резинку и новый простой карандаш.

Я рисую.

Сбрасываю мешающую куртку, потом стаскиваю и свитер.

Слишком резко оттеняю участок, приходится отступить на шаг назад, стереть резинкой полутени и снова браться за карандаш, задавая нужную глубину. Еще и еще раз. Странно, что переделывать совсем не жаль, даже наоборот: с удовольствием отмечаешь, что выходит лучше и лучше, и скоро обязательно получится, стоит только немного постараться.

И вот портрет готов. Это Кристина. Моя сестра. Только в юности. Та, в которую я был влюблен. Возможно, влюблен. Девочка-лисичка с ямками на щеках и глазами с хитринкой.

Рисунок хорош. Даже очень хорош, если сравнить его с моими остальными. Так хорошо я еще не рисовал никогда в жизни.

Но он не правдивый. На нем – не моя сестра. На нем прошлое, которого больше нет. На нем не она. Не тот человек, который мне сейчас нужен.

Уже поздний вечер. Снова поздний вечер. А Криська до сих пор не вернулась, – но я, кажется, знаю, где ее искать.

Без колебаний комкаю свой первый шедевр – мое прошлое – и швыряю его в мусорное ведро. Хватаю планшетку, иду одеваться.

Автобус притормаживает недалеко от моста. У остановки ларек. Я покупаю четыре бутылки пива, потому что вроде как иду в гости.

Спотыкаюсь, пока топаю вдоль берега. Нахожу железные ступеньки. Спускаюсь к реке.

Глава 24

Я не ошибся: возле деревянного сарая на берегу сидит она, набирая горсти серого песка и позволяя ему сырой кашей сыпаться меж пальцев. У Криськиных ног валяется пистолет. Взрослая игрушка взрослой девочки.

Достаю пиво, которое принес с собой. Я ведь вроде гостя. Хозяйка встречает меня у порога личной виллы на берегу быстрой реки. Хозяйка вселенной, которой больше нечего терять. Для которой остался только последний предел.

Останавливаюсь в десятке шагов от нее. Нужно что-то сказать, но я уже не знаю – что.

Сестра протягивает мне мизинец. Как в детстве. Мы миримся.

Мы ведь просто брат и сестра. Вот и все.

– Какой же тогда секрет моих родителей? Что такого важного ты должна была мне передать?

– Ну… – Криська опускает взгляд и понижает голос. – На самом деле мы не настоящие брат и сестра. Наши отцы были побратимы. Мы с тобой не родственники.

Я открываю рот и вскакиваю на ноги. Сестра… то есть Кристина тоже. Мы смотрим друг на друга. Стоим молча. Потом я немного подаюсь ей навстречу, она делает шаг ко мне. Я поднимаю руку, тянусь к ее лицу, убираю прядь волос, упавшую девушке на лоб. Этой новой незнакомой девушке.

Мы тянемся друг навстречу другу, готовя руки для объятий…

– Нет, – говорю. – Постой.

Убираю руки и отстраняюсь. Она вздыхает и опускает голову.

– Не может такого быть, – говорю. – Это будто в какой-нибудь сраной книге. Прямо любовный дамский роман. В жизни такого не бывает. А ну-ка, еще раз, – говорю. – Только глядя мне в глаза.

Криська снимает с шеи медальон.

– Твоя мама отдала его моей перед отлетом, – говорит сестра. – Будто предчувствовала. А моя продержала его в тайне из каких-то мистических соображений.

Когда родители выперли меня из дома, – говорит она, – мать вручила его мне и сказала отдать тебе, если встречу в городе. Ну вот. Я встретила. Отдала. Никаких больше секретов.

Жизнь проста, как скользящий узел.

Сестра поворачивается и уходит в темноту.

Открываю медальон. В нем крошечная фотография моих родителей. Отца и матери. Людей, которых я не помню наяву. Людей из моих снов.

Прячу медальон в карман. Криська виднеется неподалеку, вырисовывается силуэтом на фоне бегущей реки и рекламных огней. Сидит и молча смотрит вдаль. В никуда. Маленькая взрослая девочка. Изобретательница динамита. Хозяйка вселенной.

Стаскиваю с себя куртку и накидываю ей на плечи. Сестра, глядя вдаль, запахивает полы, пытаясь прикрыть худые коленки, сжимает края ворота в кулачки и опирается на них подбородком. Мои руки по-прежнему покоятся у нее на плечах, но Криська не возражает. Под курткой у нее на груди похрустывает листок с ее портретом, прижатый локтем.