Текст книги "Изобретательница динамита: Оригиналка"

Автор книги: Алексей Егоренков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава 8

Пока Настя все поправляет макияж, подпорченный осенним дождем, я допиваю оставшуюся водку и томатный сок. Потом смакую пиво, разглядывая хорошенькую спутницу поверх бокала.

– Ну что? – говорю. – Давай чего-нибудь выпьем.

– Я водку не пью. – Настя предупредительно улыбается.

Ну что вы, Анастасия, как можно!

– Я предлагаю мартини, – говорю. – Годится?

– Годится. – Настя кивает.

Заказываю два бокала мартини и триста граммов водки.

Я никогда не говорил, что все женщины дуры. И никогда, что стервы. И никогда, что все они шлюхи. Я верю: в мире существуют хорошие, умные и порядочные. Но какие женщины больше привлекают нормального мужчину?

– Ну, – поднимаю первый бокал. – Мы с тобой наконец нашли время! Так выпьем за то, чтобы впредь его не терять. – Двусмысленно поднимаю бровь.

Настя хихикает и пьет золотистый напиток.

Я подливаю в свой бокал немного водки, тоже пью.

Опять же, я не отрицаю, что мужчины козлы. И свиньи. И вообще подлецы. Хотя уверен, что в мире найдутся и другие.

Но между прочим, как раз первые и нравятся женщинам.

Уж такое существо человек. Таковы мальчики. Таковы девочки. Не будем же стесняться того, что естественно и не безобразно.

Наполняю бокалы. Второй тост отдаю Насте. Она предлагает выпить за меня «и вообще, за нас». Наливаю немного водки себе, во второй бокал мартини. Мы снова выпиваем.

Почти все романы, рожденные таким образом, не живут дольше двух-трех месяцев, по моему сугубо личному опыту. Но у меня ведь нет цели на ней жениться. Я и не захотел бы: у девчонки, конечно, все на месте, но мозгов, по мне, маловато. Говорить с ней почти не о чем, можно только слушать и отвечать на вопросы. «Общаться».

В конце концов, все мы люди, всем нам нужно с кем-то спать. Жизнь, правильно заметил мой шеф, проста, как квадратно-гнездовой способ.

Третий тост положено поднимать за женщин, но я предлагаю выпить не за абстрактных, а за вполне конкретную, единственную и неповторимую. Ту, которая сидит напротив меня. Наполняю бокалы, свой доливаю водкой. Настя отбирает у меня графин, разбавляет спиртом и свои напиток. Умница девочка.

Мы пьем. Музыка в кафе звучит все веселее и призывнее, она вливается в уши и гулко отдается в черепе. Я покачиваю головой в такт. Настя не выдерживает, срывается с места и тащит меня танцевать.

Мы двигаемся под быстрый электронный микс. Потом танцу ем тяжелый медляк. Заглядываю в ее большие, широко распахнутые глаза. Провожу рукой по Настиной щеке, девушка не отстраняется. Во взгляде ее вижу согласие. Мы целуемся долго и качественно.

Девчонка очень опытная, по крайней мере в поцелуях. Когда отстраняюсь от нее, у меня звенит в ушах, а голова легонько идет кругом. Устало падаю за столик. Настя присаживается мне на колени. Мы пьем на брудершафт, потом снова от души целуемся.

Потом пора идти, говорит мне Настя, иначе скоро перестанет ходить весь транспорт.

Мы выходим на улицу, потихоньку идем по аллее, взявшись за руки.

– Зачем тебе транспорт? – говорю. – Возьмем такси.

Подходим к остановке. Отсюда ей предстоит уехать домой, или же…

– К черту такси, – отмахивается девушка.

Теперь важный момент. Расстаться до завтра или нет.

– Есть мысль, – говорю Насте.

Самое сложное, когда приглашаешь девчонку к себе домой, сделать невинное, но очень искреннее лицо. Такое, чтобы девушка просто не могла отказать, не обидев тебя глупым упрямством. Конечно, на случай, если решение дается ей с трудом, надо подбодрить, сделать вид, что ты пушистый зайчик. Дать ей почувствовать, что контроль над ситуацией полностью в ее руках. И поддерживать это чувство до тех пор, пока отступать ей будет уже некуда. Жизнь проста, как скользящий узел. Замечательный слоган.

– Так что? – говорю. – Может, передумала? Поймаем такси?

С улыбкой заглядываю в ее глаза. В них отражаются уличные фонари или звезды, не разберешь, но зрелище красивое.

Настя качает головой.

– К черту такси, – повторяет она.

Потом обвивает меня рукой.

– Пошли пешком, – говорит. – Вперед, давай веди.

Спустя минут двадцать в моем подъезде, когда я расстегиваю на ней пальто и обнимаю ее, дыша парами духов и запахом какой-то ткани, из которой шьют женское белье…

– Стой. – Настя хихикает и выкручивается. – Не надо здесь, – говорит она. В квартиру пошли.

Отпускаю девушку. Проворачиваю лампочку в патроне, подъезд снова заливается светом.

– Может, не стоит пока? – говорю Насте, стоя к ней вполоборота. – Знаешь… У меня сейчас двоюродная сестра гостит.

Точнее сказать, живет. Она и ее грудной ребенок.

– Ничего страшного. – Настя вздергивает носик. – Пошли. Познакомишь нас.

Уже поздно, лифт не работает, поэтому нам приходится топать по лестнице на седьмой этаж, пролет за пролетом. Терпеть не могу ходить по лестницам.

– А кто твоя сестра? – интересуется Настя в районе четвертого этажа.

Криська, изобретательница динамита. Боюсь, про мою сестру придется долго рассказывать, потому что в двух словах описать ее трудно.

– Моя сестра? Интересный человек, – говорю. – Поэтесса.

– Настоящая поэтесса? – Настины глаза распахиваются до отказа в детском восхищении.

– Настоящая, – говорю. – Пишет очень хорошие стихи, много трудится, очень много знает.

– И у нее есть свои книжки? – продолжает допрос моя спутница.

– Нет, книжек нет.

– Она – непризнанный гений?

Советую при моей Криське такого не говорить. Моя сестра на дух не переносит понятие «непризнанный гений». Она говорит, что все гении признаны, а кто нет, тот бездарность, ленивый лабух или просто неудачник.

Неизбежного не избежать, и мы входим в квартиру.

Ну конечно, нам навстречу тут же является моя сестра. Криська немного смущается, видя со мной девушку, но в целом держит марку, принимает нейтральную позу. Тоже умница.

Мы некоторое время молчим. Девушки изучают друг друга.

– Это Кристина, моя сестра, – знакомлю девчонок. – Кристина, это Настя.

– Здравствуйте, – говорит Настя.

– Привет, – отзывается сестра.

– Коля, – спрашивает она меня, – ты не помнишь, где у нас лежат плоскогубцы?

– В кладовке, в деревянном ящике, за мешком картошки, – говорю.

Криська со стуком открывает дверцу кладовки и ныряет в ее пыльные недра.

– Коля мне рассказывал, вы пишете хорошие стихи, – говорит Настя.

– Угу, – отзывается Криська, роясь в деревянном ящике, что за мешком картошки.

– Хорошее хобби, – одобряет моя гостья.

Криська выпутывается из-под сумок и старых халатов, навешанных в кладовке. Ладони ее вымазаны машинным маслом, на волосах бахрома пыли, но в руке сестра победоносно сжимает пару плоскогубцев. Она меряет Настю ледяным взглядом, говорит:

– Это не хобби, – разворачивается и марширует на кухню.

– Что с ней такое? – шепотом интересуется Настя.

Хрен ее знает.

– Наверное, мясорубка поломалась, – говорю вполголоса. – Не знаю.

Мы проходим в гостиную, оставляя Криську с ее неизвестно зачем нужными плоскогубцами.

Усаживаю Настю на диван. Он, конечно, стоит разложенным с утра, а постель попросту прикрыта покрывалом: иногда моя неаккуратность приносит пользу. Собираюсь с мыслями, говорю:

– Я сейчас. Одну секунду.

Иду на кухню, достаю из холодильника ледяную бутылку вина. Честно сказать, это очень полезная штука, если вы со дня на день ждете в гости девушку. Возвращаюсь в гостиную, достаю из серванта бокалы. Те немного запылились. Протираю их краем рубашки, потом порываюсь сходить на кухню и сполоснуть их под краном, но меня останавливает гостья, которая скучает по моему обществу. Посуда остается невымытой в ущерб гигиене.

Присаживаюсь на диван рядом с Настей, разливаю в бокалы вино.

Мы снова выпиваем. Снова обмениваемся вдумчивым хорошим поцелуем. Повторяем то и другое несколько раз. Стаскиваю свитер, чтобы мне не мешал. Мы с Настей сидим в обнимку, потягивая вино, наслаждаясь молчанием и прикосновениями.

Криськин ребенок спит. В квартире тихо.

Потом с кухни доносится грохот. Еще и еще. Должно быть, Криська разбирает свои штабеля досок. Настя вопросительно на меня смотрит. Чтобы не вдаваться в разъяснения причин шума, ставлю бокал на столик, потом отбираю Настин и тоже отставляю. Подсаживаюсь ближе к Насте. Обнимаю ее. Нахожу змейку платья на спине.

– Коля, извини, пожалуйста, – виновато бормочет Криська по ту сторону двери. – Не помнишь, где наш молоток?

– Мм-й, – мычу в Настин рот.

– Что? – переспрашивает скрытая дверью сестра.

С трудом отлепляю от себя девушку, успеваю бросить через плечо: «В ванной», и ненасытная Настя снова запечатывает мой рот одним из своих замечательных поцелуев.

Настя протягивает свою мягкую ручку, гладит мою шею.

– Можно, я схожу в душ? – просит она и заглядывает мне в глаза своими здоровенными серыми глазищами, недвусмысленно улыбаясь.

Черт.

– Н-нет, – говорю. – В ванной сестра.

Пытаюсь помочь девушке избавиться от платья, но она меня останавливает, высвобождается из моих рук, говорит: «Я сама». Снимает вечерний туалет, оставшись в чулках и кружевном нижнем белье. Платье аккуратно разглаживает и вешает на спинку стула. Потом возвращается ко мне.

Провожу рукой по Настиной спине, нащупываю застежку лифчика и вступаю в сражение с замком. Интересно, есть на свете хоть один парень, которому всегда с первой попытки удается взломать эту чертову головоломку? Особенно когда девушке охота целоваться и она все никак от тебя не отлипнет. Тогда справиться с застежкой у нее на спине становится вдвойне тяжелей. А иногда застежки вообще там нет. Шаришь рукой как идиот, добрые десять минут борешься с желанием стащить чертов лифчик подруге через голову, а потом оказывается, что в этой модели замок сбоку или спереди, между двух чашек.

Если решите организовать курсы половой грамотности для парней, вот моя личная просьба: выделите побольше времени на практику расстегивания лифчика.

Нас опять прерывает виноватый Криськин голос по ту сторону двери:

– Коль, и ножовка…

Зачем Криське ножовка? Что с ней такое? Что здесь происходит?

– Глянь в обувном ящике, в кладовке, – бросаю вполголоса, выпутываясь из упрямых Настиных объятий, оторвавшись на миг от ее восхитительной груди.

Чувствую себя полным идиотом.

– Прости, – шепчу Насте.

– Ты давай продолжай, – недовольно бормочет девушка, нажимая ладонью мне на затылок.

Из кладовки слышны загадочные шорохи. Хлопает крышка обувного ящика. Снова шорох.

Встаю, приподнимая Настю с разложенного дивана. Свободной рукой стаскиваю покрывало, откидываю одеяло, освобождая перину. Подхватываю девушку под коленки, Настя с удовольствием устраивается у меня на руках, по-прежнему обхватив меня за шею. Она совсем легкая. Снова целую ее, потом аккуратно опускаю девушку на простыню.

Настя протягивает ко мне руки.

Из кладовки доносится хлопок и звон бьющейся банки, потом возня и стук. Позвякивают осколки. Шуршит по стене и падает доска. Из-за стены докатывается глухой удар о листовое железо. Потом еще один. Наконец в квартире снова тихо.

Склоняюсь над девчонкой, опершись на колено. Это у меня любимый момент: пик ожидания. Легко провожу пальцами по Настиной гладкой коже, начиная от щеки, по шее, вдоль груди, все ниже. Девушка выгибается мне навстречу, закусив нижнюю губу и полуприкрыв глаза.

Мне еще мало. Останавливаю руку возле ее живота, прямо в преддверии.

Настя ждет, ее грудь вздымается большими жадными вдохами. Снова провожу рукой в сторону ее горячей точки, только с другого конца: начав с ямки под коленкой, потом вверх по бедру, выше; Настя снова выгибается дугой, дрожит как натянутая струна. Значит, время пришло.

В дверь тихонько стучит сестра. Я матерюсь сквозь зубы, спрыгиваю с дивана, шиплю: «В чем дело?»

– Ножовка… Покажи мне, пожалуйста, – растерянно просит Криська из-за двери. – Я не могу найти.

Боже ты мой, но почему сейчас? Почему именно сегодня, именно сейчас, когда я в постели с девчонкой, да еще в два часа ночи?

Говорю Насте: «Я скоро». Она недовольно прикусывает щеку. Говорю: «Ш-ш». Натягиваю штаны. Со злостью выхожу в прихожую, осторожно прикрывая за собой дверь.

Сестра стоит у двери и виновато на меня смотрит, прижимая к ладони большой пучок окровавленной ваты.

– Что… говорю. Что с рукой?

– Порезалась. – Криська опускает взгляд.

Набираю в грудь воздуха, питаюсь что-нибудь сказать, но в голову уже ничего не лезет. Сестра смотрит на меня широко открытыми глазами, готовая выслушать поток обвинений. Понести наказание. За дело. Ее черные волосы немного взъерошены, словно привстали на голове; губы сжаты. Кровь на руке местами уже подсохла ржавыми пятнами. Раненая волчица, взятая во флажки. В спальне начинает плакать ребенок. Вздыхаю, говорю: «Пошли». Мы идем искать ножовку.

Когда я возвращаюсь, Настя уже спит. Нижнее белье она натянула обратно. Кладу ей на плечо руку, девушка недовольно передергивает им и отворачивается к стене. Я стаскиваю штаны и укладываюсь рядом, к ней спиной. Засыпаю под тихие отзвуки колыбельной, которую в соседней комнате Криська поет своему сыну.

Глава 9

В офисе все по-старому, все размеренно вертится своим чередом. Настя до сих пор злится на меня за подпорченный вечер, холодно кивает на приветствие и общаться не хочет. Скучноватый рабочий день тянется, тянется – и потихоньку доползает до середины.

Звоню Сереге, единственному приятелю, оставшемуся с университетских времен. «Алло?» – отзывается офисный коммутатор его голосом.

– Привет, – говорю. – Как жизнь?

– Ка-а-ля-а-ныч!.. – восторженно ревет трубка. – Здорово!

– В гости завтра приваливай.

– Что?! – орет Серый на том конце. – Громче говори, хреново слышно. Из какого отстойника ты звонишь?

– С работы, – говорю. – В гости!.. – ору. – Приваливай завтра!

– Ой, не знаю. – Голос в трубке сбавляет тон. – Хозяйка квартиры завтра придет.

– Ну и что? – говорю. – Бери ее с собой!

– Да вещи будет кое-какие проверять, на месте ли, – говорит Серый.

– А что вещи? – спрашиваю.

– Да вещи… – мнется он. – Вещи я продал…

– Продал?

– Ну, то есть… пропил, – говорит. – Значит, так. Если все устроится, приду. Если нет, придется сражаться с хозяйкой. Ладно?

– А как оно устроится?

– Да фигня, – говорит Серый. – Пойду займу денег и выкуплю.

Уф. Ну ладно.

– Пока, – говорю.

– Давай, Коляныч! – орет мой приятель. – Если что, ты не переживай, потом соберемся.

Серега в своем духе. Что продается – продать, что продано – пропить.

Только я вешаю трубку, к моему столу подходит шеф.

– Что это вы, Николай, так медленно работаете? – спрашивает он. – Один несчастный проект – вторую неделю.

– В гости, – говорю, – придешь завтра?

– Еще не знаю. Посмотрим, – отвечает Артем.

Можно попробовать вызвонить еще кого-нибудь из знакомых со студенческих времен. Со своего факультета я общался только с Серым, зато знал много народу с медфака. То есть пил с ними. В основном с девчонками. Наверное, никто не устраивает таких оргий, как медики. В конце концов, это люди, которым нечего стесняться, которые в буквальном смысле знают человека и снаружи, и изнутри.

Являются Вадик и Владик. В гости завтра прийти отказываются, говорят, много дел. Предлагают выпить тут же, не отходя далеко от рабочего места. Оставляю свой стол и свои дела, иду с ними на улицу. Там стоит промозглая осенняя погода, по-настоящему грязная, сырая и мерзкая; такая бывает только между ранней и поздней осенью. Она подходит моему настроению, к тому же по дороге в «Ручей» на нас обрушивается настоящий ливень: вода, будто уже заранее грязная, хлещет с темно-серого неба, стекая в водостоки у бордюра пенистыми желтоватыми струями.

Мы моментально промокаем. Шлепать в «Ручей» по такому свинарнику уже не хочется. Мы сворачиваем в ближайший магазин. Лишь бы куда.

Помещение магазина, должно быть, нисколько не изменилось с советских времен: все тот же унылый серый интерьер, те же витрины-холодильники с треугольными боками, столики в полный рост, прилавок «соки-воды», ряд запыленных графинчиков с томатным соком и еще чем-то неопределенным желтоватого цвета. Возле графинчиков – стакан с поваренной солью. В нем торчит алюминиевая столовая ложка. Все как в моем детстве, добавился только холодильный шкаф от «Кока-колы» да рекламный плакат от нее же. Продавщица – все такая же увесистая хмурая дама.

Перед ней к прилавку приколот листок бумаги с неаккуратной грубовато рифмованной надписью: «Водки, пива и сигарет – НЕТ».

Тоже как в старину.

– А что есть? – интересуется у мощной королевы магазина Владик.

Та переводит на него угрюмый взгляд, оттененный дрянной косметикой, устало отвечает:

– Слива на коньяке.

– Давайте! – оживляется Вадим, роясь в карманах.

Мы расположились за шатким столиком. У него захватанная столешница салатного цвета, с шершавыми неровными краями. Они остались на месте алюминиевых набоек, сорванных кем-то когда-то неизвестно зачем.

«Слива на коньяке» подается в мутноватых граненых стаканах, выпивается залпом. Ее паршивый сладковато-едкий вкус положено глушить табачным дымом. Опьянение от этого напитка характерно тем, что на душе становится грустно и уныло, вплоть до апатии. Плюс изжога на весь оставшийся день.

Мы пьем молча, еще и еще. Потом я спохватываюсь, что впереди почти половина рабочего дня. Вадик и Владик провожают меня до двери офиса, точнее, до двери туалета, которая находится чуть дальше по коридору. Я закуриваю, пока они по очереди посещают это заведение. Потом Влад и Вадим прощаются, желают мне всего хорошего, любви, удачи, побольше денег и «чтобы не пил много». Улыбаюсь и киваю. Затем они уходят, а я остаюсь в одиночестве.

Стою один, курю в пустом коридоре. Здесь темно, свет льется только из окна в самом конце коридора, в тупике. За окном серое небо, по стеклу тихонько стучит дождь. Я поеживаюсь, втягиваю носом сырой воздух с острым табачным дымом. Чихаю.

Потом успокаиваюсь, делаю еще затяжку, выбрасываю окурок и шлю все на хрен.

Я всего лишь устал и заработался. Просто пора идти домой. Поужинать и ложиться спать.

Моя сестричка уже всю голову мне забила всяческими мнениями да рассуждениями. И я подозреваю, что в запасе у нее еще много.

Слушайте, честное слово, вот все хотят отличаться от других, всем интересны нетривиальные люди, которые живут необычной жизнью и думают не так, как остальные… Открою вам секрет: между средним человеком и вашим неадекватным героем – всего пара шагов, пара сломленных привычек или стереотипов. Но обратный путь ох как долог. Возьмите мою Криську. Какой психиатр и какими средствами смог бы сделать из нее нормального человека? Не уверен, что здесь поможет даже электрошок.

Она рассказала, что много раз пыталась успокоиться, бросить размышлять и писать стихи и зажить нормальной жизнью, но все впустую. У моей сестры вообще сплошь и рядом трагические разочарования. Что скажешь… Известно: как умеем, так и живем. А переучиваться уже поздно.

Я считаю: при нашей непростой жизни молодец тот, кто сумел сберечь в своей душе что-то от ребенка. Некую непосредственность, умение радоваться и легко забывать. Разве не так?

Моя сестра говорит, что не так. Если вам по этому вопросу тоже нужно мнение моей самобытной сестрички, то вот оно: Криська утверждает, что я просто боюсь жить. Она говорит, мол, здесь нет ничего необычного, боятся почти все.

Люди бегут от необъятной реальности, человека издревле пугало все бесконечное и прекрасное. Мы ищем спасение в серой монотонной рутине. Ругаем ее, но притворно: ведь каждый в душе понимает, что способен вырваться, взять да сломать равномерно текущую череду одинаковых дней, месяцев, лет… Но это страшно. Это значит предстать нагишом перед целым миром, посмотреть в глаза собственной жизни, или судьбе, если вы в нее верите.

Это значит оставить что-нибудь позади. Это значит меняться. А мы терпеть не можем ни то ни другое.

Криська говорит, что из всего огромного и прекрасного мира я оставил себе только офис, квартиру, кафе, автобус да коротенькие отрезки улицы от остановки и до остановки.

А я отвечаю ей, что это не волнует меня ни капли, будь оно самой большой проблемой за всю жизнь.

Грустно лишь то, что завтра у меня день рождения, мне исполняется двадцать четыре года, а у меня такое чувство, что отмечать его придется самому с собой.

Глава 10

Знаете, почему я люблю долго поспать? Да потому, что неохота просыпаться. Здесь, во сне, у меня все хорошо, мне легко и весело. Часто бывает, снятся девчонки, вечеринки-гулянки-оргии, прогулки по берегу моря. И откуда все берется в воображении? Почти каждый раз, под утро.

А что меня ждет там, в реальном мире? Серый угрюмый вид из окна? Холодная пустая комната? Психованная сестричка-нигилистка с маленьким ребенком? Мой день рождения?

Нет уж, спасибо огромное, я лучше посплю еще.

– Коля, – шепчет Криська у моего уха. – Вставай. Тебе на работу.

Ах да, работа… Работу я люблю, о да, это факт. Но ведь сегодня на работе придется выслушивать сотни оправданий приглашенных коллег. Все будут извиняться, рассказывать, что очень хотели бы прийти меня поздравить, да не могут, блин, такие вот дела. Будут называть тысячи уважительных, самых что ни на есть уважительных причин.

А еще там Настя, перед которой нужно извиняться, пока не простит. Не могу же я остановиться и бросить наши отношения в такой стадии.

Пересиливаю себя, вскакиваю с постели, пытаюсь приоткрыть заспанные глаза. Почти не глядя под ноги, тащусь умываться.

На выходе из ванной, когда я почти пришел в себя и смотрю, уже полностью подняв веки, меня вдруг перехватывает сестра. Она вешается мне на шею, крепко целует в обе щеки и в губы. Я спросонок чуть теряюсь, беру ее за локти и пытаюсь вывернуться из цепких Криськиных объятий.

– С днем рожденья, Коленька! – Сестра с хитринкой улыбается, вручая мне подарок.

Ах да! Мой день рождения…

В подарке бритва «Шик» с набором лезвий, бритвенный крем, лосьон после бритья…

– Большое спасибо, – говорю Криське, которая с интересом наблюдает мою реакцию. – Ты считаешь, мне стоит чаще бриться? – шучу.

– Да нет. – Сестра смеется. – Просто… Сначала хотела подарить тебе альбом и акварельный набор, но потом решила, что ты можешь не оценить.

Опять она за свое. Недовольно хмурюсь. Почему я должен с утра и до вечера слушать о своем великом призвании? Хоть в собственный день рождения мне можно…

– Да шучу я. – Она отмахивается. – Давай уши!

Подставляю голову, сестра зажимает каждое мое ухо в кулачок, потом передергивает их, как затвор пистолета, отсчитывая: «Раз! Два!..»

– Ай! – реагирую на счет «десять». – Да хватит уже!

– Нет, Коленька, – ехидствует Криська. – Мы считаем не моральный возраст! Тринадцать! Четырнадцать!..

Мне приходится терпеть аж до «двадцать четыре».

– Уф, – тру разгоряченные экзекуцией уши. – Так что, теперь водки?

– Боже упаси. – Сестра мотает головой. – Сдурел? Раннее утро. Тебе на работу. Мне кормить ребенка.

Ну да. Реальность в чистом виде.

– Иди завтракай, пей кофе и собирайся, уже время, – торопит Криська.

Иду.

В иррационально приподнятом настроении вхожу в офис. Поздравите, не поздравите, забудете, и потом извиняйтесь – мне плевать. Если у меня сегодня праздник – у меня будет праздник.

– С днем рожденья, – сухо бросает мне секретарша при входе.

– Спасибо, Настенька. – Я улыбаюсь ей.

Она недовольно хмыкает и отворачивается. Тем не менее это хороший знак. Означает, что мы помиримся.

Потом меня поздравляет Юля, на миг подняв взгляд от экрана. Приходит поздравить шеф, извиняется, что не сможет зайти в гости.

Да пожалуйста.

Артем дарит мне конверт с небольшой суммой денег. На нем подписи и пожелания сотрудников. Богатства. Здоровья. Успехов в личной жизни. Снова здоровья. Любви и счастья.

Последнее пожелание написано Настиным почерком. Мы однозначно помиримся.

Ухожу домой почти на три часа раньше положенного, раз уж есть уважительная причина. Удивительно: мое беззаботное настроение не иссякло за весь рабочий день. Вхожу в квартиру, насвистывая веселый мотивчик. Переодеваюсь, иду на кухню. Беру нож, лезу в холодильник, чтобы достать водку и приготовить себе какую-нибудь закуску, – а там обнаруживается салат оливье и холодец. Осматриваю кухню, нахожу на плите еще не остывшее жаркое и картофельное пюре. В духовке гренки с сыром и чесноком. Оборачиваюсь и вижу моего кулинара: в дверях кухни стоит сестра, улыбается, прищурившись и немного прикусив губу.

Благодарю ее от всей души. Криська разворачивается и исчезает в недрах квартиры. Я накрываю стол.

Отвинчиваю крышку с праздничной бутылки «Финляндии», наливаю себе водки. В тот же миг Криськина рука с негромким стуком ставит рядом еще одну пустую стопку.

Поднимаю взгляд на сестру. Все та же улыбка с добродушной хитринкой.

А как же реальность?

– Да хрен с ней, с реальностью. – Криська отмахивается. – У брата день рожденья.

Спасибо. Это действительно приятно. Не ожидал.

– Реальность пускай подождет до завтра, – объявляет сестра. – Разливай!

Мы выпиваем. После первой стопки Криська морщится: отвыкла от спиртного. Следующую опрокидывает уже почти спокойно. После нее – пьет без церемоний.

Чтобы отблагодарить сестру, чтобы угодить ее вкусу, честно рассказываю про мой легкий страх перед обилием рекламы, перед огромными счастливыми лицами с рекламных билл-бордов, перед всей нашей разношерстной рекламной компанией.

– Видишь! Это в тебе говорит художник, – торжествующе объявляет Криська. – Ты ищешь во всех картинах чувства, и тебя пугает холод. Сама искусственность рекламных плакатов.

Мы уже малость захмелели. Сестре явно охота поразглагольствовать, поэтому я решаю дать ей тему.

– Кристин, – говорю. – Что ты там рассказывала по поводу искусства и таланта? Я тебя не дослушал, кажется…

– Ну конечно! – Сестра охотно хватается за предоставленную возможность.

Криська говорит, каждый художник кисти, слова или ноты, чего угодно, – рано или поздно понимает, что все хорошее, что он произвел на свет, было создано в горе. В не самые лучшие моменты его жизни. В черные деньки. Ведь настоящие вещи в искусстве создаются только в бедствии и в аффекте, говорит Криська. В школе этому не учат. Ни на уроках рисования, ни на музыке, ни когда задают сочинения на дом.

И тогда, если художнику захочется повторить это, выдать нагора новые шедевры – художнику приходится ждать. Ждать неприятностей, разочарований, кризиса. А если беда обходит его стороной, художник нервничает. Он испытывает голод.

Это голод по несчастью. По недовольству. По «настоящей жизни», как называет это моя сестричка. И вот такой человек, человек с талантом, одаренный, – становится зависимым от трагедии. Становится несчастьеголиком. Или гореманом, как вам больше нравится.

Литровая бутылка «Финляндии» уже пуста наполовину, мы пьянеем больше и больше. После очередной порции водки Криська показывает жестом – «стоп».

– Все, Коль, хватит, уже хорошо.

Ладно.

Притаскиваю на кухню магнитофон, ставлю запись «Ди-Фазз». Закуриваю с позволения сестры. Предлагаю сигарету и ей, но она отказывается.

– Потанцуем? – спрашивает Криська, протягивая мне руку через стол.

– Да я не мастер, – пытаюсь отказаться.

– Пошли-пошли. – Она стаскивает меня с табурета, ведет на центр кухни. Мы танцуем полуобнявшись. Весь танец Криська смотрит мне в глаза, чуть снизу, но все равно очень близко, опасно близко.

– Хватит, – говорю через несколько минут. – Идем лучше за пивом.

Сестра колеблется:

– У меня не так много денег… Завтра еще продуктов надо прикупить, потом зайти в аптеку…

– Ничего, – утешаю ее. – У меня есть.

Вынимаю поздравительный конверт, разрываю его по кромке и вытаскиваю новенькие купюры.

– А зачем тебе в аптеку? – спрашиваю.

– Взять снотворного. – Криська морщится. – Плохо сплю. Ребенок…

А рецепт?

– Вчера выписала в больнице, – говорит сестра. – Ты меня что, за дурочку держишь?

– Тьфу. Так мы идем за пивом?

– Пошли, – соглашается она, и мы отправляемся одеваться.

Через четверть часа вторая пара бутылок пива почти заканчивается. Мы стоим на балконе, разглядывая сонный городской пейзаж: привычный дворовой колодец, ряды бетонных и кирпичных блоков с оконными ячейками. Уже вечер, почти стемнело. В некоторых окнах горит свет. Дома потихоньку разукрашиваются мозаикой желтых, красных, зеленых, мерцающих фиолетовых квадратов, – в тех квартирах, где люди смотрят телевизор. Это зрелище очень успокаивает: сам вид вечерних окон на фоне прямоугольной девятиэтажной конструкции навевает на меня сладкий сон.

Счастливые люди. Знали бы вы, как мне охота вернуться в их мир. Как я хотел бы вечерами брести из офиса в компании таких точно скромных мещан, возвращаясь к жене, к детям, яичнице и вечернему фильму, который будут крутить по ящику.

И как я зол на этих «нормальных людей». Как я завидую их блаженному спокойствию. Их вечной жизненной сиесте.

Недаром такие районы, как наш, называют спальными.

– Да, ты прав, они вечно спят, – говорит Криська, выглядывая через перила во двор.

Потом вдруг выкрикивает на всю округу:

– Прросыпайтесь, придурки!

Хочу забрать у подвыпившей сестренки остатки пива. По-моему, ей уже хватит. С улицы не доносится ни звука. Район привычно дремлет.

– ОНИ ИДУТ ЗА ВАМИ! – орет Криська, отбирая у меня бутылку.

– Кристина, – смеюсь. – Да тише ты!

Вот что значит не пить пару лет, а потом набраться.

Криська стихает. Продолжает уже нормальным тоном.

– У них в руках уже почти вся власть, и это только начало, – произносит сестра. – Они же будут плодиться и плодиться, заполняя весь ваш мир, – рассказывает Криська молчаливым стенам высоток, которые окружают двор. Они узнают ваши адреса, и придут к вам, и принесут вам денег, и вы сами поразитесь, насколько быстро сторгуетесь за свои бесценные меркантильные душонки.

Оставляю сестричку в покое. Пускай почитает лекции, у нее к этому давняя склонность.

– А потом они пройдут по улицам, вышвыривая вас из домов, и на каждой двери, на каждой калитке поставят какой-нибудь логотип, – вкрадчиво продолжает сестра монолог, чуть повысив тон.

Говорю «гм». Отпиваю пива. Криська следует моему примеру и разглагольствует дальше.

– А потом, – объявляет она, – вы подохнете с голоду, а они возьмут ваших детей работать на конвейерах и в конторах. А ваши дети продадут своих, потому что так заведено, потому что вы научили их этому, потому что вы продаете все на свете! – Криська уже снова кричит.

Я хохочу, внутренне радуясь ее вызову. Этому манифесту, произнесенному в адрес моего окружения, безмолвного гробового вида из окна. Сестра тоже смеется, все больше распаляясь. Моя изобретательница динамита.

– Это не город, а сраный базар! – орет Криська во двор, размахивая бутылкой. Потом швыряет ее вниз. Та мелькает, вращаясь в сумерках.

Криська выкрикивает:

– Подавитесь! Нам он не нужен! Мы построим свой собственный город!

Снизу доносится негромкий стук бутылки о ржавое железо. Она не разбилась. Брошенная бутылка пролетела двадцать метров и попала точно в мусорный контейнер.