Текст книги "Книга Бытия"
Автор книги: Алексей Лукьянов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Книга Бытия
пролог
Философ-эксцентрик Лой-Быканах увидел Патриарха, раскурившись балданаками. Патриарх проявился в струе дыма, и трубка от кальяна выпала из ослабевших пальцев философа, на лице застыла глупая улыбка, и лишь губы упрямо продолжали твердить мантру «Вышли хваи».
Туманное видение какое-то время повисело в воздухе, Патриарх с нескрываемой брезгливостью оглядел жилище Лой-Быканаха – и растаял. Философ нашарил на полу трубку и затянулся покрепче. На этот раз дыма образовалось куда больше и гуще. Патриарх завис надолго. Лой-Быканах закурил комнату настолько, что Патриарху оставалось смириться с временным заключением и расположиться удобнее:
– Чего надо?
– О, Патриарх! – философ впал в транс: Патриархи до сих пор ни с кем не разговаривали. Да и не видел их никто.
– Накурил-то, накурил! – пробурчал Патриарх. – Спрашивай быстрее, чего хотел, мне некогда.
– Я благоговею!
– Перед кем это? – насторожился дым.
– Пред тобой, о Патриарх!
– Ты что, идиот? Накурился для того, чтобы поблагоговеть?
Настала пора изумиться философу:
– А для чего ж еще?
Патриарх внимательно огляделся:
– Здесь философ живет, или я чего-то недопонимаю?
– Я – философ, – подтвердил Лой-Быканах.
– Так где же философские вопросы? О жизни, о мире, и вообще?
Философ глупо улыбался.
– Ты весь ум прокурил, что ли? Где основные философские вопросы?
– О, Патриарх, я благоговею!
Пленник накуренной комнаты застонал.
– Чем я тебя обидел? – обеспокоился Лой-Быканах, и еще раз пыхнул, потому что Патриарх начал рассеиваться.
– Тем, что ты тупой фанатик, – буркнул Патриарх. – Хватит курить, башка болит.
– Но ведь ты исчезнешь…
– Ну и что? Благоговеть можно и в одиночестве. И лучше – на свежем воздухе.
Философ послушно отложил трубку в сторону и теперь печально созерцал постепенное исчезновение предмета благоговения в клубах дыма.
– У вас тут все такие? – поинтересовался Патриарх.
– Какие?
– Укуреные до галюнов! Ничего вам не интересно, балдей да благоговей. Для того мы, что ли, Среду Обитания создавали?
– Кто – мы?
– Здрасьте, пожалуйста! Патриархи!
Мутный взгляд Лой-Быканаха начал проясняться и в голове забрезжил первый философский вопрос.
Но Патриарх уже практически растворился.
– Эй, погоди! А сколько вас было-то?
1. Всюду жизнь
Клацнули зубы, хрустнула кость, и хвост остался лежать под ногами. Ыц-Тойбол подобрал трепещущий обрубок и молча протянул Гуй-Помойсу. Тот ради приличия два раза отказался, а на третий принял угощение и жадно вгрызся в плоть. Утолив первый голод, уступил пищу Ыц-Тойболу.
– Рану-то присыпать есть чем? – побеспокоился старик, пока младший пережевывал остывающие волокна.
– Посмотри в подсумке, там тинная труха должна быть.
Рана от обкушенного хвоста сулила как минимум три дня неудобств. Зато теперь он – настоящий ходок. До сих пор Ыц-Тойбол думал, что поедание собственного хвоста должно сопровождаться неким ритуалом – не сикараську же кушаешь, а себя, любимого. Старый в ответ на это заметил, что глупо делать из еды культ, когда жрать нечего.
Гуй-Помойс прицокнул языком.
– Чего ты там увидел? – обернулся Ыц-Тойбол, выковыривая из зубов кусочки мяса. Вкусный хвост.
– Да Патриархи знают, чего ты в подсумке таскаешь, – Гуй-Помойс почесывал голову.
Пришлось оставить еду и посмотреть, что так смутило старого ходока. Заглянув в правое отделение подсумка, Ыц-Тойбол и сам удивленно покачал головой – тинная труха кишела какими-то белыми личинками.
– Похоже, присыпке ёк, – выразил он вслух витающую в воздухе мысль. – Он мне, гад, испорченную загнал.
Витиевато просклоняв подлого мудреца, впарившего некачественный товар, младший вытряхнул содержимое подсумка в пламя.
Тинная труха вспыхнула, огненным смерчем унеслась к небу. Личинки надулись и неприятным чмоканьем просочились сквозь угли и пепел, как вода через песок.
– В жизни ничего подобного не видел, – Гуй-Помойс на всякий случай поворошил костер.
Давно распахнула буро-зеленую пасть, искрящуюся пульсирующими искрами светил, равнинная ночь. Гуй-Помойс доел остатки хвоста и свернулся большим шипастым шаром подле костра, Ыц-Тойбол повис на коряге, уцепившись когтями. Он мельком глянул на коловращение сверкающего разноцветными искрами неба и закрыл глаза.
Всю эту ночь Ыц-Тойбол провел как в бреду – очень болел хвост. Вернее, то место, где он недавно занимал не очень почетное, но свое место.
Никто не помнит, как Раздолбаи попали в Ложу Многих Знаний, но это уже не важно. Важно то, что в разгар диспута о температурном режиме Среды Обитания, изрядно накушавшийся борзянкиСтарое Копыто встал на задние ноги и заплетающимся языком спросил:
– А я вот что хотел бы… Откуда ж мы все-таки взялись, красавцы такие? – и упал.
– Простите?.. – не понял мудрец. Он принял Старое Копыто за коллегу. – Что вы сказали, я не расслышал?
– Мы хотим наконец-то узнать, откуда взялись, – поднял голову Желторот. – Откуда выпало яйцо, из которого мы все вылупились, красавцы такие? – и с грохотом рухнул вслед за товарищем, наступив при этом на Торчка.
Торчок, подобно Старому Копыту, тоже нажрался травы, но пока не возникал: смотрел галюны.
Повисла нехорошая тишина. Мудрецы повставали с мест, пытаясь разглядеть нарушителей спокойствия. Вот тут Торчок, до сих пор пребывавший в балданакском трансе, очнулся и произнес сакраментальное:
– Я та-арр-чуу, – и только потом безмятежно осмотрелся, пытаясь понять, куда попал и что здесь делает.
Вопрос о происхождении всего сущего на таких собраниях не поднимался. Не поднимался он и на иных собраниях, и вообще – никогда. На данный вопрос неизвестно кто и неизвестно когда наложил табу. Правда, никто об этом не знал, однако, так или иначе, сейчас вслух сказали то, о чем говорить не следовало. И мудрецы рассвирепели. Одни – потому что вопросы этики для них были превыше научного познания, другие – потому что сами не додумались до такого, третьи – просто так, за компанию.
Сплоченной толпой мудрецы двинулись на Раздолбаев.
Голос, заставивший Тып-Ойжона остановить клячу, принадлежал воину. Будучи мудрецом-практиком, Тып-Ойжон недолюбливал это сословие, однако к концу близился уже десятый день второго этапа одиночного путешествия, и мудрец изрядно тяготился одиночеством. Любой путник в радость, решил он, удерживая брюл-брюла на месте. Тот пританцовывал, фыркал и с неудовольствием косил на седока.
– Тпру, Ботва, – воин поравнялся с Тып-Ойжоном. – Далеко ли направляется мудрец?
Глазки воина маленькие и злые, по ороговевшей не менее этапа назад шкуре тянулись мелкие трещинки, на шейных складках неприятно чавкала межтканевая жидкость: похоже, воину предстояла трудная линька. Тып-Ойжон сочувствовал сикараськам, несущим естественную броню. Но не более того.
– Не знаю, но, надеюсь, что в нужном направлении, – пошутил Тып-Ойжон, про себя заметив, что почему-то в большинстве своем воины хрипят. – Не согласитесь ли стать моим попутчиком?
– Вообще-то я свободен, – прохрипел тот. – Если вам не претит путешествовать в компании с военным…
– О, нет-нет, я рад любой компании, – искренне защелкал клювом Тып-Ойжон, и флюгер на его шапке звякнул от резкого движения. – И, надеюсь, что смогу быть полезен в особенно затруднительное для вас время. Хмм… эээ… простите, не расслышал вашего имени, любезнейший…
– Дол-Бярды, – представился воин. – Мой дугк вашим услугам.
И потряс оружьем грозно весьма.
– Тып-Ойжон, – отрекомендовался мудрец, – принимаю ваше предложение с благодарностью.
Пан-рухх воина неторопливо перебирал короткими мощными лапами, в то время как четыре стройные ноги брюл-брюла так быстро двигались, что казалось, будто их только две. Чтобы не убегать вперед, Тып-Ойжону приходилось все время гарцевать вокруг воина, и это отнюдь не способствовало обстоятельной беседе неожиданных попутчиков. Однако мудрец не оставлял попытки завести светский разговор:
– Любопытное обстоятельство: никто обычно и не помышляет о том, чтобы углубляться в равнины. Почему? Город растет, развивается бешеными темпами, но никто не хочет занимать нового жизненного пространства! Были, конечно, отчаянные головы, но никто до сих пор не вернулся…
Воин шмыгнул носом, повращал глазками, и рискнул предположить:
– Ну… почему же… ну, всякое случается… бывает… – И тут его осенило: – Самоубийство? Правильно?
Тып-Ойжон открыл клюв, ибо не ожидал подобной версии, потом глупо хихикнул:
– В таком случае, боюсь, что мы с вами типичные самоубийцы, любезнейший Дол-Бярды.
– Я не боюсь смерти, но и не ищу, – обиделся воин. – Высшая доблесть – съесть врага.
– Но ведь мы едем в ту сторону, правильно? А вы только что сами предположили… – начал мудрец.
– А… – задумался Дол-Бярды. Я-то линять еду,думал он про себя , а вот ты, шляпа, зачем…
Мудрец решил, что не стоило ставить воина в затруднительное положение слишком сложными вопросами и витиеватыми ответами. В конце концов, не всем быть мудрецами. Представители воинского сословия в первую очередь развивали функциональную доминанту, абстрактное мышление боевой элите казалось неприличным роскошеством.
Воин воспринял молчание как издевательство. Ишь ты, шляпа, думает, если он мудрец, так и смеяться может? А вот мы сейчас как проверим, с чего это тебя вдруг понесло в равнины, как ты тогда-то запоешь?
– А вы-то сами зачем туда отправились?
Первым, как ни странно, пришел в себя Торчок. Он растормошил Старое Копыто, тот мутным глазом оглядел сложившуюся ситуацию, и не нашел ничего лучше, как перевернуться на другой бок, заехав при этом задней левой ногой в клюв Желтороту. Это, видимо, возымело определенный отрезвляющий эффект, потому что Желторот вскочил на ноги и принял боевую стойку… или то, что считал боевой стойкой. Выглядело это с точки зрения Желторота очень агрессивно.
Но почему-то на мудрецов не произвело ни малейшего впечатления.
Вдвоем кое-как подняв Старое Копыто и изо всех сил стараясь поддерживать его на всех четырех ногах, Раздолбаи попытались затеряться в толпе мудрецов.
К сожалению, затеряться в толпе мудрецов, по причине ее монолитности, оказалось практически невозможно. Мало того, этот маневр повлек за собой активные действия со стороны противника, то бишь ученых сикарасек. Из сплоченной толпы носители практической мудрости перестроились в сплоченные ряды, и все клювы, зубы, когти, а также посохи, четки и металлические шарики для концентрации мысли были готовы крушить и мять все живое. Раздолбаи оказались окружены, и даже не окружены, а сдавлены многочисленными врагами. Шансов уйти своими ногами, сколько бы их не имелось в наличии, улетучились все до единого. Не осталось даже надежды.
Однако все было не так плохо, как казалось. Старое Копыто вновь продрал свой глаз, узрел великое множество мудрецов-практиков, повернулся к ним задом и демонстративно испортил воздух. Для тех же мудрецов, к которым он повернулся головой, Старое Копыто повторил звук с помощью длинного синего языка и фонтана липкой, пахнущей борзянкойслюны.
Именно в этот момент дела стали плохи окончательно. Потому что мудрецы напали.
В месиве тел, в разноцветных брызгах крови и в чудном разнообразии звуков даже самый наблюдательный зритель уже спустя мгновение вряд ли смог бы вычленить эпицентр драки, потому что стоило кровопролитию начаться, как все тут же позабыли о его причинах и со всем упоением отдались самому процессу. Если кто-то думает, что в среде мудрецов этот случай является беспрецедентным, он в корне заблуждается, поскольку любая научная проблема в этой среде разрешается именно так, и не иначе.
Иначе чем же еще можно объяснить такой всплеск конструктивного мышления?
Закаленные во многих заварухах, Раздолбаи покинули побоище с минимальными потерями: Желтороту разбили клюв, у Торчка вытащили пакетик с концентратом балданак, а Старому Копыту отдавили ногу.
Тут бы им спрятаться и затаиться, но не тут-то было. Желторот увидел распахнутые двери харчевни "Веселые сикараськи", в которой принимали всех, кто может заплатить. И вся троица вломилась внутрь почтенного заведения, заплетенного тройной косичкой вокруг здания Ложи.
Вообще-то архитектура города заслуживает особого разговора. Описать ее не представляется возможным по той причине, что ни одно из зданий не похоже на соседнее, ибо застройка со дня основания происходила неравномерно и определенного стиля, которого бы стоило придерживаться, в те далекие и непросвещенные времена еще не придумали. С тех самых времен и пошла манера строиться кто во что горазд. Впрочем, одна общая черта у всего этого архитектурного ансамбля имелась: ни у одного строения не было фундамента, и никто не знал, на чем все это держится. Кругом росла борзянка– трава, содержащая балданаки, т. е. ферменты торча. Может, именно на ней все и держалось?
Ыц-Тойбол проснулся от боли: рану кто-то клевал.
Повернув голову и скосив глаза, ходок увидел сикараську, сосредоточенно тюкающую клювом в основание хвоста.
Ыц-Тойбол слез с ветки и одним махом оторвал голову утреннему агрессору. Рана горела от нестерпимой боли, кровь стекала под ноги, хотелось есть… Долго примериваясь, Ыц-Тойбол никак не мог решить, рассекать брюхо сикараськи вдоль или поперек. Потом решил, что это неважно, и рассек по диагонали. Изнутри сикараська была заполнена чем-то полужидким, с ароматом сладковатым, но не подозрительным.
Гуй-Помойс с грохотом развернулся, почуяв аппетитный запах:
– Слушай, это твой вчерашний хвост так здорово пахнет?
Молодой кивнул на нежданную добычу и пригласил Гуй-Помойса присоединиться к трапезе. Сегодня упрашивать дважды не пришлось: вчерашнего хвоста на двух здоровых ходоков не хватило.
– Откуда она здесь взялась? – Гуй-Помойс окунул длинный палец ноги в желе, облизнул, и остался доволен. Зачерпнув из брюха убитой сикараськи полной пяткой, он принялся уплетать неожиданный завтрак.
– Да вот не знаю. Утром в зад клюнула.
Старший на мгновение оторвался от пиршества, оглядел панцирь и задумчиво произнес:
– Вот кто мне спать не давал. Почти всю ночь скреблась, чуть дырку не проколупала.
Ыц-Тойбол увидел на панцире товарища несколько еле заметных царапинок. Всю ночь Гуй-Помойс храпел со страшной силой, неудивительно, что привлек внимание незнакомой.
Другой вопрос, откуда она действительно взялась, и была ли она одна… Словно в подтверждение опасений ходока, дырка в потухшем костровище, которую они с напарником не заметили спросонья, раздалась вширь, и оттуда полезли самые разнообразные сикараськи, причем некоторые, весьма смертоносные на вид, на ходу поедали не очень смертоносных.
Вчерашние личинки, вспомнил Ыц-Тойбол, удирая в сторону быстрее, чем верховой брюл-брюл того мудреца-практика, что впарил испорченную труху.
– Червяки вчерашние, – разобрал Ыц-Тойбол сквозь грохот катящегося впереди бронированным шаром Гуй-Помойса.
Не ощутив спиной погони, младший ходок рискнул обернуться.
На месте вчерашней стоянки бушевало побоище. Сикараськи рвали друг друга явно и исподтишка, царапались, кусались, душили, молотили об грязь…
В результате выжило нечто длинное. Причем длилось оно в самые разные стороны, и сторон было никак не меньше десяти. Дальше Ыц-Тойбол считать пока не умел.
Гуй-Помойс скитался всю свою жизнь, с тех пор, как его в зарослях бучня отыскал первый партнер. С тех самых пор прошло очень много этапов, Гуй-Помойс даже сбился со счета. Он мерз в канавах, погибал в пьяных драках, терялся в лесах, плутал в городских кварталах, но ни разу не встречал ничего подобного. Он подобрался к Ыц-Тойболу на дрожащих руках и тихонько прошептал:
– Ты когда-нибудь встречал такую штуковину?
– А? Что? – мудрец не ожидал вопроса, поэтому встрепенулся, и короткий хвост его вздыбился перьями и редкой шерстью, а под стеганым халатом вспотела грудь.
– Я говорю: сами-то вы за какой надобностью туда едете? – повторил воин.
Мудрец перевел дух.
– Ну… в некотором смысле… – он вспомнил, что усложнять нельзя, и постарался максимально доходчиво объяснить, зачем направляется вглубь равнин. – Видите ли, любезный Дол-Бярды, я мудрец-практик, и с недавних пор меня беспокоит одна немаловажная проблема. Понимаете, меня интересуют три вещи: скорость, время и расстояние. То есть реальное соотношение пространства и времени. Понимаете?
– Угу, – кивнул Дол-Бярды, и мудрецу стало ясно, что спутник ничего не понял. Это только подстегнуло Тып-Ойжона, и он с жаром, присущим всем мудрецам, принялся объяснять:
– Чтобы попасть из одного места в другое, нам нужно что?
– Сесть верхом?
– Нет, не столь конкретно. Чтобы попасть из одного места в другое, например, из лавки в харчевню, нам нужно перейти улицу, правильно?
Упоминание привязанных к реальной жизни объектов дало необходимый результат: в глазах Дол-Бярды наконец-то зажглась искорка понимания. Воодушевленный, Тып-Ойжон продолжил:
– При этом мы преодолеваем небольшое, но расстояние. Теперь на мгновение допустим, что вам приказано попасть из Города в леса. Вы оседлаете верного пан-рухха и направитесь туда, верно?
– Приказ есть приказ, – отчеканил воин.
– Я рад, что вы меня понимаете, – истово закивал Тып-Ойжон. – Итак, и в том, и в другом случае вы совершаете движение и преодолеваете путь. Вы следите за моей мыслью?
– О, да, – согласился Дол-Бярды.
– Но если в случае с путешествием из лавки в харчевню вы только и успеваете, что сосчитать до…
– До десяти, – подсказал воин.
– Это очень быстро, – удивился Тып-Ойжон, и Дол-Бярды горделиво закатил глаза.
– А до лесов вы домчитесь?..
– За два, – Дол-Бярды загордился еще сильнее.
– Что? – раскрыл клюв мудрец.
– За два этапа, – похвастался Дол-Бярды. – У меня очень быстрый пан-рухх.
Тып-Ойжон закрыл клюв, поправил шапку, съехавшую на глаза, и не без иронии заметил:
– Действительно, быстрый. А вот бы здорово было домчаться до лесов, сосчитав всего лишь до десяти?
Дол-Бярды потянул поводья:
– Как это?
– Ну, увеличить скорость… – брюл-брюл никак не желал замедлиться до скорости пан-рухха, и пока Тып-Ойжон крутился на кляче вокруг воина, шапка постоянно съезжала мудрецу на глаза, и Тып-Ойжон сам себе казался в этот момент неоправданно суетливым, но ничего поделать с собой не мог – соскучился по живой душе.
Воин в глубоком сомнении осмотрел свое верховое животное:
– Чушь. Ботва, конечно, самый быстрый, но меньше, чем за два этапа, он до лесов не доберется. Я уже пробовал.
– В этом-то и дело, – с торжеством воскликнул мудрец. – Бесконечно скорость развивать нельзя. Я пытался однажды разогнать звук до скорости света…
– ? – воскликнул Дол-Бярды.
Он полный балбес,расстроился Тып-Ойжон, и начал всерьез жалеть, что предложил этому солдафону сопровождать свою ученую персону. Ну почему они все такие тупые, эти военные? Однако, будучи мудрецом, Тып-Ойжон никогда не прекращал уповать на торжество разума:
– Понимаете, я вычислил, что свет – быстрее всего в мире. Быстрее даже вашей клячи Вы вряд ли поймете ход моих мыслей, это надо долго объяснять специальными терминами, но поверьте мне на слово: это так. Так вот, я пытался экспериментальным путем разогнать звук до скорости света, и знаете что?
– Что?
– Звук сгорел.
Вид у Тып-Ойжона был совершенно безумный: шапка с флюгером вновь съехала набекрень, глаза закатились, крылья описывали замысловатые пассы, пух на ладонях источал сильный запах пота. Дол-Бярды не то чтобы испугался, но в его голове засвербела мысль о неоправданно поспешном решении сопровождать мудреца.
Мудрец вышел из экстатического состояния, смутился, высморкался в рукав, извинился и привел себя в подобающий вид. Воин тактично промолчал.
Вскоре светило наполовину ушло за горизонт, и Тып-Ойжон осмелился спросить:
– А вы за какой надобностью, уважаемый, отправились?..
– Линяю… – просто ответил Дол-Бярды.
– Ах, да, простите, – еще больше смутился мудрец. – Я должен был догадаться.
Итак, харчевня "Веселые сикараськи" принимала всех, кто мог заплатить. Но если Раздолбаи вошли туда, то это вовсе не говорило об их кредитоспособности. Это лишний раз доказывало их сущность.
Внутри харчевни сидело множество сикарасек, и все изрядно навеселе, так что название вполне себя оправдывало. Раздолбаи заняли место поближе от выхода и заказали жратвы. Пока хозяин, он же официант, он же повар, шинковал один из своих разноцветных влажных гладкокожих хвостов и заправлял нашинкованную массу разнообразнейшими приправами, Торчок успел отыскать в недрах заведения торговца чачей – суррогатной балданакосодержащей массой – и прицениться.
– Ну, бичи, я просто та-арр-чуу, – восторженно затараторил Торчок своим товарищам, едва успел вернуться на место. Бородавка на его макушке торчала колом. – Там такая чача.
– Бичам чача вредна, – назидательно прошептал Желторот. – Да и банк разорен…
Желторот выразительно постучал по пустотелой кости, привязанной к его голени и служившей кошельком. Там действительно было пусто. Старое Копыто лыка не вязал, поэтому активного участия в дискуссии принять не мог. Он просто полулежал у стойла и пускал слюну, оранжевую от борзянки. Торчок прищурился, что стоило ему немалого труда, так как век у него на глазах не было в принципе.
– А если я вот сейчас, здесь, у тебя на глазах, умру?
– Правда? – физиономия Желторота выразила неподдельный интерес.
– Ваш заказ, – услышали они голос официанта, и в стойло упали три миски с разноцветным крошевом. Пахло заманчиво.
Не произнеся больше ни слова, Раздолбаи уткнулись каждый в свою миску, немного почавкали, и отставили пустую посуду в сторону. Миска Старого Копыта осталась нетронутой. Пристально поглядев друг на друга, Желторот и Торчок рывком попытались присвоить себе лишнюю порцию, но их попытка осталась безуспешной: Старое Копыто успел опустошить миску еще до того, как грязные лапы его товарищей к ней прикоснулись.
– Вкусно, да? – облизнулся Старое Копыто.
– Бич, – хором заявили Желторот с Торчком.
Делать нечего, Раздолбаи встали и направились к выходу.
Путь им преградил тип в балахоне, из авантюристов. По сытой довольной морде и торчащим из ушей волосам Желторот понял: сейчас начнутся наезды. Лапы, гляди, в рукавах прячет, наверняка там по чекрыжуспрятано.
– А за чачу кто платить будет? – авантюрист цыкнул зубом.
Желторот в недоумении посмотрел на Торчка:
– Про какую это чачу он говорит?
Торчок притворился, будто его здесь нет.
– Э, ребята, а заказ когда оплатите? – одна из псевдоподий хозяина надежно перегородила выход.
Впрочем, в тот же момент ее разодрали в клочья ворвавшиеся в харчевню мудрецы. Их взоры моментально сфокусировались на троице:
– Вот они где.
– Такая шляпа… – констатировал Старое Копыто, имея в виду головные уборы, которые принято носить в сообществе мудрецов.
Тишина, заполнившая все пространство вокруг…
…не могла длиться вечно, поэтому Желторот заорал во все горло:
– Замочу всех, – и ринулся в противоположную выходу сторону. Старое Копыто хотел уже вновь испортить воздух, но посчитал, что будет слишком много спецэффектов для одного дня, и ускакал, громко стуча копытами, вслед за Желторотом, оставив Торчка на произвол судьбы. Торчок в ужасе заметался на месте, потом подпрыгнул вверх и убежал из харчевни по потолку.
Хозяин, мудрецы и продавец чачи оглядели друг друга с неприязнью и сказали в один голос:
– Это вы виноваты.
После этого следовало бы ожидать, что сейчас начнется одна из тех драк, в результате которых множество сикарасек находят последнее пристанище в желудках ближнего. Однако вышло иначе: мудрецы с хозяином помчались вдогонку за Желторотом и Старым Копытом, а продавец чачи и одна из оторвавшихся хозяйских псевдоподий отправились на поиски Торчка.
Улицы города сей момент превратились в сумасшедший дом. Раздолбаев преследовали всюду, где они только не появлялись, и охота эта принимала, похоже, общегородской масштаб, поскольку в погоне приняли участие не только упомянутые выше индивиды, но и десятка два воинов, колония золотарей, немереное количество сброда и маленький философ в балданакском угаре.
Все трое, преследуемые толпами сикарасек, оказались сначала за городской чертой, потом за чертой видимости города, а потом посреди равнины без ориентиров и надежды на скорое возвращение. Дело в том, что они не сразу заметили, что преследование закончилось.
Сначала неожиданное приключение даже развеселило Раздолбаев (иначе Раздолбаями их назвать уже было бы нельзя), и они жрали все, что попадалось на глаза (особенно Торчок), кувыркались в высоких травах и сидели в густых кустах, обожравшись вышеупомянутых трав. Даже наступление прохладной ночи не особенно их обеспокоило, потому что за день они так умаялись, что проспали до рассвета совершенно не ощущая тел.
Но утром Старое Копыто отдавил крыло Желтороту, и тот вызвал бича на дуэль.
Ыц-Тойбол поцокал, потому что таких штуковин отродясь не видывал. Да и откуда ему видеть подобное, он же ходок без малого четыре этапа.
– Если она нас заметит, нам ек, – краем рта прошептал Ыц-Тойбол.
– Ага, – согласился Гуй-Помойс. – Но там моя сумка.
И он начал подкрадываться к зловещего вида твари. Его партнеру не оставалось ничего, кроме как присоединиться к опасной экспедиции.
Странное дело: чем ближе они подбирались к неизвестной сикараське, тем меньше она становилась, очевидно, законы перспективы на нее не распространялись, или же она была исключением из них.
Подойдя вплотную, Гуй-Помойс и Ыц-Тойбол увидели глаз, поросший со всех сторон длинными ресничками, заканчивающимися маленькими зубастыми ртами. Глаз выглядел напуганным и постарался убежать, однако Ыц-Тойбол накинул на него свой подсумок.
– С собой возьмем? – спросил Гуй-Помойс.
– Не оставлять же его здесь, – Ыц-Тойбола раздражала подобная недальновидность. – Ну, отойдем мы отсюда подальше, а он же вырастет – и схавает нас.
Гуй-Помойс поежился, и больше ничего не сказал. Ходоки собрали свой немудреный скарб, доели останки сикарасек, что-то сложили в сумы и пошли дальше.
…Ыц-Тойбол стал спутником Гуй-Помойса в один прекрасный день, когда лесные сикараськи запалили Большой Огонь. Церемония эта могла означать только одно – инициацию. В этот раз обряду инициации Ыц-Тойбол (точнее, имени ему пока не дали, до инициации никто имени носить не мог) по всем правилам не подлежал, но мудрец из их стойбища давно заприметил, что из всех сикарасек, снятых с дерева этап назад, поджарый и мускулистый чешуйчатый подросток, по ночам мучительно всматривающийся в небо, будто пытаясь что-то там найти, опережал своих сверстников в развитии. Опережал он и тех сикарасек, которые нынче собирались получить имя. И на свой страх и риск мудрец, которого звали Гын-Рытркын, решил инициировать будущего Ыц-Тойбола раньше времени. Узнав об этом, сверстники обзавидовались до соплей, а Ыц-Тойбол покрылся нервной сыпью, и в день Большого Огня едва не пропустил обряд, потому что из него беспрерывно выливалось все, что он съел накануне. Кое-как справившись с бушующим организмом, неофит едва успел к моменту, когда лесовики перебрасывали сквозь пламя предпоследнего инициируемого. Будущего Ыц-Тойбола подхватили за лапы и зашвырнули в столб ревущего огня.
Что там произошло, в столбе пламени, он не запомнил, единственное, что, как ему показалось, он увидел – это огромная, необъятная сикараська, передвигающаяся на брюхе, и несущая на спине витой панцирь. Еще ему послышалось, будто его кто-то зовет…
Потом Ыц-Тойбол выпал из объятий пламени в объятия Гын-Рытркына, и вот тут-то произошло немыслимое – мудрец не смог дать инициированному имя. Он в замешательстве оглядывал новенького, и дело грозило обернуться скандалом, если бы Ыц-Тойбол не шепнул:
– Ыц-Тойбол.
Это имя он услышал, путешествуя в огне. Гын-Рытркын повторил имя вслух, и теперь подросток стал взрослым. Ему предстояло выбрать путь.
Если честно, то Гын-Рытркын рассчитывал на Ыц-Тойбола, как на достойного ученика. Не каждый день, между прочим, мудрецы с дерева падают. Тем более в лесу, тем более – с такой предрасположенностью к созерцанию. Тут даже философ получиться может. Но вся загвоздка состояла в том, что Ыц-Тойболу не хотелось жить в лесу. Не то, чтобы ему совсем здесь не нравилось, но та картина, которую он видел во время обряда, тянула его прочь из этих мест. И когда мудрец начал спорить с местными охотниками на предмет ученика, через лес прошел Гуй-Помойс.
Никто даже слова вымолвить не успел, как инициированный подросток перегородил дорогу бронированному шипастому ходоку, вместо того, чтобы смиренно ожидать решения старших.
– Дядь, ты ходок?
– Ну? – недоверчиво отозвался Гуй-Помойс.
– Возьми попутчиком.
Гуй-Помойс задумался. Новичок требовал долгой подготовки. Но, с другой стороны, это всегда носильщик и неприкосновенный запас, поскольку первых двух напарников Гуй-Помойс попросту съел, а к настоящему моменту потерял уже третьего партнера. Тот сорвался в пропасть на Краю Света, и унес за собой суму с провиантом и бумеранги.
– Пойдем, коль не шутишь, – Гуй-Помойс покосился на стоявших чуть поодаль мудреца с охотниками. – Не скиснешь? До города долго еще пилить.
По негласному закону выбранная стезя не оспаривалась. Ыц-Тойбол попрощался с Гын-Рытркыном и покинул стойбище…
Переход предстоял долгий.
Но в это время пан-рухх, носивший странное имя Ботва, встал, как вкопанный, и заявил:
– Слазь.
Мудрецу сделалось нехорошо.
– Он у вас что – разговаривает?
– А у вас нет? – в свою очередь удивился Дол-Бярды.
– Нет, – неуверенно ответил Тып-Ойжон, но брюл-брюл настолько выразительно посмотрел на своего седока, что тому пришлось выдавить из себя совсем уж робкое "не знаю".
– Интересные дела, – забормотал воин, спешиваясь. – Вроде весь из себя образованный, шапку с флюгером на голове носит, звук до скорости света разгоняет, а разговаривает ли его кляча – не знает.
– Вообще-то, – брюл-брюл обладал высоким и даже не лишенным некоторой манерности голосом, – я вас клячей не обзывал, несмотря на то обстоятельство, что об уровне интеллекта мы могли бы еще поспорить, и я…
Тып-Ойжон громко вскрикнул – и упал без чувств.
Старое Копыто ошеломленно посмотрел на своего визави, и на всякий случай переспросил:
– Дуэль? Ты это что, менявызываешь на дуэль? Ты со мнойдраться собираешься, по правде, что ли?
– Именно, бич, именно, – Желторот рыл дерн мощной когтистой граблей, которой так неожиданно и шокирующе заканчивалась его тощая длинная нога. Все перья на Желтороте воинственно топорщились. Все, что уцелели.
– Эй, бич, он сказал, что вызывает меня на дуэль, – удивлению Старого Копыта не было предела. С ним еще никогда не обходились настолько благородно, обычно сразу били в глаз. – Меня! Эй, бич, ты слышишь?
– Я… ик… с бичами не разговариваю, – Торчок только что разжевал незнакомую ягоду, и длинная бородавка, венчающая его зеленую голову, пошла пятнами, встала дыбом, а глаза съехались в кучу. – Я та-арр-чуу!..
