Текст книги "Жесткокрылый насекомый"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Эй, ты! Ну-ка, слазь! – крикнул участковый и начал приближаться к правонарушителю.

Мужик, не обращая внимания, продолжал лезть все выше и выше.

– Стой, стрелять буду! – Петр вытащил табельное оружие.

Ноль внимания.

Сняв “макаров” с предохранителя, Лопаницын выстрелил в воздух. Мужик замер между третьим и четвертым этажом.

– Слезай немедленно!

Пробормотав что-то невнятное, мужик пополз дальше. Тогда участковый почувствовал, как по всему телу разливается приятная, звенящая ярость. Он тщательно прицелился и выстрелил сантиметров на тридцать выше головы злодея. Тот дернулся, отлип от стены и начал заваливаться спиной вниз. Петр, широко раскрыв глаза, смотрел, как мужик, нелепо размахивая двумя парами рук, стремительно теряет высоту.

На уровне второго этажа у злоумышленника неведомо как раскрылся на спине пиджак, и большие, словно из целлофана сделанные крылья удержали своего хозяина в воздухе, падение прекратилось, усатый мужик на бреющем полете со свистом промчался над Лопаницыным и, постепенно набирая высоту, мчался теперь прочь.

– Стоять! – Участковый выстрелил на поражение, промахнулся – и бросился в погоню.

Не догнал. Единственный трофей, доставшийся ему от преследования, – отстреленная рука летающего мужика. Он долго вертел трофей перед глазами, даже понюхал и никак не мог понять: показалось ему или все было на самом деле?

Полый и заполненный изнутри какой-то вонючей липкой дрянью, это был муляж, пусть и хорошо выполненный. А снаружи и не отличишь, если не приглядеться: рука гнулась в суставах и выглядела совсем как настоящая. Твердая и шершавая, будто высушенная клешня краба, кисть была выполнена заодно с рукавом пиджака и краешком манжета рубашки.

– Что за хрень такая?.. – бормотал озадаченный Лопаницын. – И что с ней делать?

Аккуратно, чтобы не извозиться, он взял руку за предплечье и отправился домой. Утром жена в поликлинику унесет, на анализы…

В это время, никем не замеченные, Марина Васильевна с Евгением вошли в свой подъезд.

– А где остальные-то? – спросила Кулик, отпирая дверь.

Раздалось радостное лаянье. Марина вошла в квартиру да так и обмерла. Все сияло чистотой, пахло хлоркой, сдобой и цветами, а в прихожей ее ждали семеро ребят. Кира держала в руках торт со свечкой.

– С днем рождения! – хором крикнули дети.

Счастливая мать восьми детей закрыла дверь и молча прошла в ванную комнату, где села на край ванны и заплакала. Ребята столпились в дверном проеме

– Ма, что случилось?

– Тебе плохо?

– Мы же как лучше хотели!

Марина подняла заплаканное лицо.

– Спасибо. Но кто-нибудь может сказать: почему я?

Все молчали. Только Евгений пробился через толпу, подошел к маме, взял ее за руку:

– А кто, если не ты?

шестнадцать

Сначала Лопаницыну позвонила жена.

– Петух, ты где эту штуковину нашел?

– У бандита отстрелил.

– Хватит придуриваться!

– Я серьезен, как никогда. Говори, что за хрень откопали.

– Да никто ничего не понимает. Это не кровь, но…

– Но?

– Гемолимфа.

– Попрошу неприличными словами не выражаться.

– Хватит придуриваться!

– Да я вообще не знаю таких слов. Объясняй толком.

– Это кровь насекомых.

– Еще раз.

– Кровь насекомых, глухня!

– А вы там и у насекомых анализ крови делаете?

– Хватит придуриваться!

– Откуда, говорю, про насекомых узнала?

– У нас аспирант с биофака работает, какую-то научную работу пишет.

– Симпатичный?

– Хватит придуриваться!

Потом Лопаницын позвонил Геращенко:

– Привет. Я вчера у подъезда дежурил, ничего не заметил.

– Может, закончилось все, а?

– Держи карман шире! Вот так, раз – и снова тишина? Вполне возможно, что они незаметно проскользнули, я отлучался ненадолго. Нет,

Геращенко, не станешь ты майором.

– Ты станешь, можно подумать.

– А мне через год капитана дадут.

– Если косяков не напорешь.

– Ты зачем позвонила, оскорблять меня при исполнении?

– Я позвонила?!

– Ну ладно, я. Тебе что-нибудь о летунах известно?

– Ко мне в квартиру один такой ломился… ломилась. Жуткие дегенераты, по-моему.

– Не угадала. Они животные. Точнее – насекомые. Жуки, если уж совсем точно.

– Пошел ты!

– Я одному ночью руку отстрелил. Там не кровь, а гемолимфа. Жена только что звонила.

– Петя, ты поспал бы…

– Блин, Геращенко, ну ты ведь сама говоришь, что видела их.

– Я, по-твоему, на чокнутую похожа? Ничего я не говорила.

– Ну, как знаешь… Потом к славе не примазывайся.

Петр Ильич положил трубку с твердым намерением отыскать таинственных жуков.

На часах было восемь. Марина Васильевна поняла, что проспала.

Со вчерашнего вечера она не помнила решительно ничего, кроме слез.

Не помнила, как ее утешали, как улеглась спать: только горький плач…

Марина прислушалась. Мурлыкали и мяукали кошки, храпела за окном на лоджии Чапа, на кухне слышались голоса, в большой комнате тоже кто-то негромко разговаривал. Кулик встала, заправила кровать, надела халат и вышла в коридор.

– Привет, ма, – проходя из большой комнаты на кухню, поздоровалась

Кира. – Завтракать будешь?

– Какой завтрак, собак выгуливать надо! – шепотом заругалась Марина.

– Женька с Игорьком их уже выводили. Целый час гуляли.

– Ма, мы их хорошо выгуляли, – подал голос с кухни Евгений.

Пахло сдобой. Марина вспомнила, что уже два или три года ничего не пекла. А раньше они с Наташей…

– Оым уом! – поздоровался даун Игорь.

– Здравствуй, – кивнула Марина Васильевна.

– Всем мыть руки и завтракать! – распорядился Евгений.

Из большой комнаты выбежали еще трое – два парня-подростка и девочка лет десяти.

– Привет, ма! – крикнули они хором.

– А где Олег и… – Тут Марину Васильевну как током прошило: – Даша?

– Так мы с Игорем их в садик увели, – снова подал голос Евгений. -

Когда собак выгуливали. Ну, долго я ждать буду? У нас еще торт вчерашний непробованный стоит!

Как это получилось, Марина Васильевна не поняла: тесная кухня без труда вместила семерых человек, все свободно уселись за столом, под ногами сновали кошки, и куда-то исчез тяжелый запах неустроенности и несчастья.

И даже телефон зазвонил.

– Слушаю, – поспешно сняла трубку Кулик.

– Тетка Мика, ты где вчера была? Звоню тебе, звоню… Отпрашивайся с работы, я сегодня приеду, – сразу взяла быка за рога Наташа. -

Рокировку делать будем.

– Рокировку? Наташ, подожди, когда приедешь, что случилось? С днем рожденья! Прости, я вчера не могла…

– Тетя Наташа приедет? – спросила девятилетняя Соня.

– Да, – на автомате ответила Марина.

– Соня, не приставай, – строго сказала Кира. – Иди лучше комнату проветри.

– Алло, Марина, кто у тебя там? – Голос сестры “поплыл” – похоже, она говорила по мобильному. – Через… – шуршание… -…ты слы… – и все, короткие гудки.

Кулик была в прострации. Скоро приедет сестра, наверняка пересечется с детьми. И что говорить? “Вот это Игорек, старший, я его сразу после университета родила, помнишь?” Ничего Наташа помнить не может, и Марина не помнит, просто в голове появляется краткая справка: имя, возраст, размер одежды и обуви, особенности характера и физиологии.

Вот это точно – сдвиг по фазе.

Постучали в дверь.

– Кто там? – первыми к двери подскочили Федька с Семкой, даже собак опередили.

– Откройте, милиция!

Ребята беспомощно оглянулись на Марину.

Та положила трубку и пошла открывать. За дверью стояли Распопова и

Боборыкин.

– Ага, значит, они все-таки у вас, – заглянула Елена (как ее там по отчеству) через плечо хозяйки. – У вас тут медом, что ли, намазано?

Пройти можно?

– Нельзя.

– Что?

– Нельзя пройти, – ответила Марина Васильевна. – По крайней мере вам. А вы, – она кивнула хмурому Боборыкину, – пройдите.

Распопова изменилась в лице и стремительно бросилась прочь. Молодой милиционер проводил взглядом наставницу, сделал шаг вперед и, когда ребята закрыли дверь, сказал:

– Напрасно вы так…

– Терпеть не могу хамства.

– Я заметил. Вы мне можете объяснить, в чем дело? Выдергивают утром чуть не из постели, тащат в приют, там детей будят…

Кулик развела руками.

– Сами видите.

Рядом с ней, как солдаты вокруг командира, столпились шестеро.

– Опа! – обалдел Боборыкин. – Еще двое?

– Четверо! – ляпнул Семен. И тут же огреб подзатыльник от брата.

– Вот как? И где остальные?

Дети набычились. Ответить пришлось Марине:

– В детском саду. Они маленькие еще.

Милиционер поскреб затылок.

– И что теперь делать?

– Не знаю.

– Мы опять убежим, – насупленно заявил Семка и вжал голову в плечи.

Но Федька его неожиданно поддержал:

– Фиг догоните.

– Ребята, идите в комнату, – попросила Марина.

Те неохотно послушались. В коридоре, кроме Кулик и Боборыкина, остались только кошки и собаки. Откуда-то волной ударило запахом мочи, и Марина чуть не упала от этой сногсшибательной вони.

– Вам лучше поговорить с Галиной Юрьевной Геращенко.

– Я к Распоповой прикреплен.

– Какая разница? Просто Галочка, кажется, лучше понимает ситуацию. И скажите ей, что они появляются в геометрической прогрессии.

Лицо молодого милиционера стало совсем глупым.

– Просто скажите – и все! – отрубила Марина Васильевна.

Боборыкин замялся:

– Все равно придется их забрать.

Сердце Марины сжалось. Откуда-то опять дохнуло мочой и затхлым воздухом. Кулик с тоской посмотрела назад, потом снова обернулась к милиционеру:

– Может, потом?

– Нет. Распопова удила закусила, как бы еще хуже не вышло. В каком, говорите, садике эти двое?

Лопаницын топтал землю. Он шастал там и тут, искал, куда могут спрятаться непонятные жуки в человеческом обличье. Все его познания в энтомологии сводились к повести Пелевина, читанной лет пять назад, да разделением членистоногих на насекомых, паукообразных и ракообразных.

И еще тем, что вокруг ни одного майского жука, а только слухи о странных мужиках с крыльями.

Опросы вездесущих бабушек и пацанвы ничего не дали. Все видели странных мужиков, похожих друг на друга, но откуда они появляются и куда исчезают – никто не мог внятно ответить. Когда Петр совсем уже выдохся, его внимание привлек молодой цыганистый парень в цивильной на первый взгляд одежде, но уже какой-то запыленной и изрядно помятой, на левой руке отсутствовала кисть. Цыган вылезал из подвала, явно проведя там ночь.

– Стоять, милиция!

Паренек заметался, завертел головой, но волшебное “стоять” держало его на привязи вполне надежно. Не милиции же он испугался…

– Кто такой?

– Пиворас.

– Как?! – обалдел Петр Ильич.

– Пиворас, – повторил парень. – Альбин Петрович.

Альбин Петрович с неприличной фамилией производил впечатление вполне безопасного психа, однако Лопаницын на всякий случай проверил, нет ли у задержанного колюще-режущих предметов. Когда таковых не обнаружилось, участковый спросил:

– И что вы, Альбин Петрович, делали в подвале?

– Спал.

– А дома не спится?

– А я болею… у меня дромомания.

Такого вида наркомании Пятачок не знал. Это от дров балдеют? Или от дремы? Но почему именно в подвале? Парень не бомж: вполне еще чистый и даже постриженный, и, несмотря на всклокоченный и помятый вид, печать материального благополучия еще не покинула смуглого лица.

– И какие симптомы у данного заболевания?

– Дома не сидится. Не забирайте меня, ладно?

– Договорились, – легко согласился милиционер. – Но придется тебе куда-нибудь в другое место перебираться. Вон ты весь какой неопрятный. Думаешь, жильцам приятно будет тебя видеть? Мне, например, ни капельки.

– Я же никому не мешаю…

– Мы же договорились: я тебя не забираю, а ты уходишь сам.

– А если я буду опрятный?

– И как это у тебя получится?

Пиворас понял, что с ментом спорить бесполезно. Ладно, хоть по шее не надавал.

– Пойду… – вздохнул он.

– Давай, милый, ступай, – благословил Петр Ильич. – Стой! Совсем забыл: ты не видал тут мужиков таких?.. Здоровые мужики… одинаковые такие…

– А, – махнул рукой Альбин Петрович, – это Хрущ.

– Кто?!

…В обмен на информацию “страшный лейтенант” Лопаницын разрешил

Пиворасу перекантоваться в подвале до конца недели, пока не найдет новую жилплощадь. Впрочем, Пиворас не только информацию предоставил, но еще и место указал, где живут Хрущи…

Из подтрибунья Петр Ильич вылезал в состоянии, близком к помешательству. Вся эта сонная братия лежала, казалось, в полном беспорядке, но на самом деле внутренняя логика в этом лежбище присутствовала – все головы на юг. Лопаницын вспомнил, что многие насекомые чутко улавливают силовые линии Земли. Хрущи спали, или впали в оцепенение, или еще что-то… Словом, агрессии и вообще жизненной активности не проявили, но само существование человекообразных жуков вызывало стойкую ксенофобию. Жуткая вонь и скрежет хитиновых оболочек оптимистическому взгляду на мир тоже не способствовали.

– Вот что, Альбин Петрович. – Пятачок задумчиво сверлил взглядом перспективу парковой аллеи. – Никому не говори, где эти… хрущи… обитают. Договорились?

За доброту участкового Пиворас готов был обещать что угодно.

В кабинет ввалился Боборыкин, практикант Ленки Распоповой.

– Галин-юрьна, беда! Куликов опять повязали.

– Кто? – яростно взревела Галка.

– Распопова. Она сегодня утром меня в приют потащила, а там – совсем другие угланы! Ну и пришлось их оприходовать…

– Дальше.

Практикант пересказал все в мельчайших подробностях. По мере повествования Галина Юрьевна становилась все мрачнее.

– Я ее порву, – сказала наконец Геращенко. – Я этой дамочке глаза выцарапаю.

– За что?

– Молодой человек, ты знаешь, что такое Центр реабилитации несовершеннолетних?

– Бывал.

– Ну и дурак. Это не гостиница для малолетних, у тамошних клиентов только два выхода: или обратно в семью, или в детский дом. Ты думаешь, просто так пацанва бродяжит, а их раз – и на полное довольствие? Вижу, что так и думаешь. Вот и алкаши так думают.

Забухали, а ребенка – в приют. А нам надо его во что бы то ни стало обратно в семью вернуть. А если эта курва и дальше будет пользоваться нашей добротой, мы ее под суд. Какая статья, быстро?!

– Статья сто пятьдесят шестая У-Ка Эр-Эф, неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего. Неисполнение или ненадлежащее исполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего родителем или иным лицом, на которое возложены эти обязанности, а равно педагогом или другим работником образовательного, воспитательного, лечебного либо иного учреждения, обязанного осуществлять надзор за несовершеннолетним, если это деяние соединено с жестоким обращением с несовершеннолетним. Наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда, или в размере заработной платы, или иного дохода осужденного за период до одного месяца… -

Боборыкин перевел дух и закончил: – Либо ограничением свободы на срок до трех лет, либо лишением свободы на срок до двух лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового.

– Круто, – похвалила Галина. – Молодец. Так вот – люди там пашут, договариваются, убеждают, кланяются по кабинетам, чтобы из этих уродов нормальных людей сделать. И времени у них мало, потому что алкаши привыкают без детей жить, им по кайфу, что ответственность временно на чужие плечи легла. И Распопова знает, что большое количество детей в Центре не приветствуется. Там просто не будут успевать заниматься всеми, штат ведь не резиновый, и места мало. А в приемном изоляторе и того меньше. А она его сейчас переполнила, стерва! С твоей помощью, между прочим.

Боборыкин покраснел, как рак, но выдавил:

– Галин-юрьна, еще Кулик просила передать, что они появляются в геометрической прогрессии.

– Дети?

– Ага.

– Погоди, не торопись. Сегодня их восемь?..

Стажер кивнул, преданно глядя в глаза Галины Юрьевны.

– И биться сердце перестало! – проговорила Геращенко.

Марина сходила в институт и попросила перенести занятия на субботу.

А когда вернулась, у подъезда ее поджидала Галина Юрьевна Геращенко собственной персоной. Правда, в штатском, но это вряд ли меняло положение дел.

– Вы ко мне?

– К вам.

– Ну, пойдемте…

Дома обеих ждало очередное потрясение: дверь открылась изнутри, и страшно довольный собой Семка похвастался:

– Я же говорил, что фиг догонят!

– Это я говорил! – отвесил ему леща Федор.

– Та-ак… – протянула Галка. – Заговор, значит?

Мальчишки с криком “атас” убежали в глубь квартиры.

Марина Васильевна поймала себя на том, что улыбается. Улыбалась и бывшая студентка, и на какой-то момент Марине показалось, что все обойдется.

– Чаю? – предложила Кира, сдерживая толпу братьев и сестер, рвущуюся из большой комнаты.

Спустя полчаса женщины сидели на кухне и разглядывали семейный альбом Куликов.

– Вот, видите? Это нам с Наташей четырнадцать.

– Потрясающее сходство.

– А я смотрю на Киру и думаю: где же я это лицо раньше видела? Саму себя не узнала.

Галка, однако, расслабиться не дала:

– Марина Васильевна, что делать будем? Их уже шестнадцать, да еще в приюте теперь пятнадцать человек. У вас есть предположения, почему это происходит?

– Ни малейшего. И что делать, я тоже ума не приложу.

– Хотите, я пробью насчет семейного детского дома? Вам деньги будут давать, ребята самостоятельные, любят вас, помогать будут.

– Я не могу. У меня слишком много дел, когда воспитывать-то? Других вариантов нет?

– Есть. Детей завтра будет тридцать два, послезавтра – шестьдесят четыре. А потом и до гигабайта доберемся.

Галина чувствовала, что ее понесло, однако сдерживаться не стала:

– Это неспроста! Вы понимаете, что просто так в жизни ничего не случается? Может, вас бог наказал?

– За что это, извините? – зло прищурилась Кулик.

– Мне почем знать… А вы безгрешны, аки дева Мария?

– Галина Юрьевна, может, хватит меня жизни учить?! – рявкнула Марина

Васильевна.

В это время зазвонил мобильный. Геращенко полезла в сумочку.

– Да!.. – Она некоторое время слушала молча, потом закричала: -

Что?! Ты не мог ее по башке ударить?.. Тьфу!

Она нажала кнопку отбоя и тут же набрала новый номер.

– Пятачок! У нас проблемы. А мне насрать, какие у тебя там мульки, сейчас на твоей земле избиение младенцев начнется!.. Да… Уже шестнадцать… Гордись до пенсии, дурак! Нам твоя помощь нужна!.. Пулей!

– Что-то плохое? – спросила Марина Васильевна.

– Хуже. Распопова ждала, пока всех ваших зарегистрируют, а потом заглянула проверить, все ли на этот раз путем. А там уже другие детки, и ее псих разобрал. Сейчас она выбивает “пазик” с опергруппой, чтобы брать притон.

– Притон?

– Этот ее практикант ушибленный раскололся про геометрическую прогрессию, и “буханки” ей явно не хватит. А под этим соусом она вас, Марина Васильевна, может представить как торговца детьми.

Прикиньте, какое дело состряпать можно, век не отмажетесь!

– Но ведь это же бред!

– Не бредовей, чем эти ваши детишки, которые неизвестно откуда берутся.

Тут позвонил Лопаницын. У него созрел план.

Петр подоспел как раз вовремя: во двор въезжал “пазик” с опергруппой.

– Здорово, – он пожал коллегам руки. – Криминал?

– Криминал, криминал, – огрызнулась Распопова. – Сам не знаешь, что на твоем участке происходит.

– Не слишком ли серьезное обвинение? Между прочим, у меня все в порядке. Мужики, в чем дело, вообще?

Распопова популярно объяснила, что некая Марина Васильевна Кулик нелегально держит у себя детей для дальнейшей продажи…

– Чего?! Мужики, она серьезно, что ли?

И просветил введенную в заблуждение оперативную группу, что никакого притона у Кулик не было и нет и что тетка решила на старости лет завести детей, открыть семейный детский дом и пригласила к себе в гости ребят из приюта. Тем понравилось, и они на следующий день прибежали снова, но неофициально и с друзьями. Пропажу вернули с милицией – вон Распопова их утром и возвращала, но угланам до того понравилось приключение, что они снова сбежали в двойном составе.

Теперь за беглецами приехала сотрудник реабилитационного центра, а заодно и его позвали, чтобы все по закону.

– А мы тогда зачем? – не понял старший оперуполномоченный.

– Вот я и спрашиваю – зачем?

У Распоповой от такой наглости дыханье сперло. Не давая ей опомниться, Лопаницын предложил:

– Может, просто ребят увезем, если уж приехали? Тут всего-то минут двадцать ехать… С меня пиво.

Оперативники согласились. Петр поднял голову и свистнул. На балкончике появилась Марина Васильевна.

– Спускайтесь, сейчас поедем!

Через пять минут шестнадцать мальчишек и девчонок вышли парами из подъезда и чинно-блинно сели в автобус, с презрением глядя на

Распопову. Вслед за ними в “пазик” зашли Геращенко и сама Кулик.

– Бдишь? – Галина нависла над коллегой.

Распопова только глазами хлопала. Ее только что нагло провели.

– Шеф, поехали! – крикнул участковый.

тридцать два и тридцать один, а потом еще два раза по столько же

Опергруппа уехала сразу же, едва пассажиры выгрузились у ворот

Центра реабилитации. Распопова сказала, что проследит, и тоже вышла.

– Ну? – Она осмотрела своих оппонентов. – И что вы придумали? Вы здесь все заодно, да? Одна банда? Я вас не боюсь!

– Дура! – крикнул Евгений из-за спины Марины Васильевны.

– Идемте, нам нужно все обсудить, – велела Геращенко. – Ребята, во дворе пока погуляйте.

– Что? – Распопова ощерилась. – Кажется, и ваша контора тут замешана, да?

– Дура!

– Хорошо, – скрипнула зубами Галка. – Марина Васильевна, чтобы ребята не волновались, проводите их в приемный изолятор. Эта женщина вам покажет, куда идти.

С видом победителя Распопова повела детей с “мамой” за собой, а

Геращенко и Кулик вошли через главный вход, к директору.

Лопаницын остался курить на улице.

Не прошло и получаса, как участковый понял, что укурился насмерть.

Потому что увидел, как из земли проклюнулся сначала один, потом другой, потом еще несколько и, наконец, целая грядка Куликов.

Зрелище было жутковатое: ладони рвут дерн, разгребают грунт, и на свет появляется сначала голова с грязным, бессмысленным лицом, потом, выворачивая комья сырого глинозема, появляются плечи, руки упираются и вытягивают на свет все остальное. А потом земля осыпается, и вот он, стоит новенький, как с иголочки, Женя Кулик.

Не успел Петр Ильич проморгаться, как двор Центра оказался полон детей.

– Мама, мама вернулась! – закричали Кулики, едва Марина Васильевна вошла в изолятор. – Мама, ты за нами?

Кулик онемела. Вот Саша. Вот близняшки Виктория и Вероника. Мишка,

Кирилл, Аннушка…

– Ма, мы домой сейчас, да? Ма, ты нас насовсем забираешь?

Медик и нянечка с воспитателем во все глаза смотрели на эту сцену: дети со всех сторон облепили непутевую мамашу, а та лишь губами шевелила, будто пересчитывая.

– Мои, – вдруг сказала Кулик, и взгляд ее стал быстрым и ясным. -

Они все мои, и я их забираю. Ребята, собирайтесь.

– Как же, мамаша? – встрепенулась дежурная воспитатель. – Нет, так не положено, стойте, нужно документы оформлять.

– Я вам не позволю, – вскочила Распопова. – Это похищение!

Марина не ответила. Она толкнула запертую дверь – и та выпала вместе с косяком.

– Дети, домой! – позвала она.

С веселым гвалтом ребята потекли в дверной проем, и, как ни пытались нянечка, воспитатель и Распопова остановить этот поток, ничего у них не вышло.

Петр Ильич, увидав Марину Васильевну в окружении ребят всех возрастов и размеров, понял, что теперь драки не избежать.

– Куда собрались?

– Домой, – ответила Кулик.

– С детьми?

– Да. Что-то не так?

– Насколько мне известно, у вас нет детей.

– Теперь есть.

– И когда только успели?

– Дайте пройти.

Позади уже бежали крайне взволнованные сотрудники Центра, размахивала руками и бюстом Распопова, и вообще сцена напоминала эпизод из военного фильма, когда оккупанты вот-вот войдут в город, а никто не успел сбежать: всеобщая суета и паника, и никто не знает, что предпринять.

Лопаницын раскрыл кобуру. Это была простая демонстрация силы, могла подействовать, а могла и нет. Но лучше бы подействовала…

– Думаете, испугаюсь? – Глаза Марины Васильевны пылали.

– Нет, вы ведь такая смелая! Не порите горячки. Хотите забрать детей

– сделайте это цивилизованно. Вас ведь сожрут иначе, вместе с ребятами и кошками.

Дети растерянно смотрели по сторонам, не зная, как быть. Кулик чувствовала небывалый подъем силы, она могла смести всех и вся, чтобы вывести своих детей из этого кошмара, но остатки прошлой

Марины, холодной и рассудительной, мешали.

Евгений подергал ее за рукав.

– Что такое, Женя? – Кулик села на корточки перед сыном.

Тот крепко обнял ее за шею и прошептал:

– Мама, иди! Мы знаем, что ты за нами вернешься. Не бойся, никто нас не обидит. Да, ребята?

Марина подхватила Женю на руки и посмотрела на остальных. Дети расступились, оставив узкую дорожку к воротам.

– Не забудете меня? – шепнула она.

Женя снова прижался к самому уху:

– Никогда.

Осторожно опустив сына на землю, Кулик пошла к выходу. Обернулась.

Ребята смотрели и улыбались.

– Я скоро, зайцы, – пообещала Марина Васильевна. – Не скучайте.

И Лопаницын, и Геращенко (особенно Геращенко) мысленно аплодировали, пока мать-героиня не скрылась за поворотом.

Нельзя утверждать, что Леня всю жизнь нюхал одни розы, а от него самого пахло исключительно дорогим одеколоном, однако всему же есть предел! Такой жесточайшей вони Бухта не обонял никогда и теперь истово надеялся, что никогда не будет.

Впрочем, начнем по порядку. С Мариной Васильевной он столкнулся случайно, и на свою голову поздоровался. Та немедля начала жаловаться на жизнь, мол, кошки из окон вываливаются, как старухи у

Хармса, и как-то слово за слово Леня проговорился, что работает на заводе и там можно сделать решетки. Кулик немедля поймала его на слове и вытянула обещание сделать эти самые решетки. Бухта потом долго подозревал, что стал жертвой психотронной атаки, иначе как объяснить, что он по доброй воле вошел в квартиру сумасшедшей кошатницы и снял размеры при помощи спичечного коробка?

Так или иначе на следующий день он в диком угаре подошел к сварщику и сказал:

– Пять решеток надо сварить, вот размеры. Только размер ячейки не больше семи сантиметров.

– Ты охренел? Материала уйдет – йоппа-мама! – возмутился сварщик, которому вовсе не улыбалось выполнять столько работы.

– Очень надо.

– Пять тысяч.

Леня задумался. Об оплате разговор как-то не заходил, но Бухта решил, что поставит Марину Васильевну перед фактом. Ударили по рукам.

– А зачем так часто?

– Чтобы кошки не пролезли, – ответил Бухта.

– Она кошек боится?

– Дурак, у нее кошки, разве не понятно? Чтобы не падали из окон.

Прикинь – тридцать два кошака в квартире!

– Сколько?!

Сварщик прекрасно знал, что такое кошки – у его бабки в деревне жил котяра, который в качестве туалета использовал коврик у двери.

Воняло от коврика – не приведи господь. А тут целых тридцать две твари…

– И три собаки, – безжалостно подтвердил Бухта.

– Йоппа-мама! Она что, Маленького Мука насмотрелась? “Кошки – очарование мое”? Эпическая сила!

Тем не менее – пять тысяч на дороге не валяются, и сварщик впрягся.

Как он ни выкраивал, как ни высчитывал, а материала на решетки выходило не меньше шестидесяти метров. Слишком много сложностей с выгибанием декоративных элементов тоже не могли порадовать.

– Может, крест-накрест ей забабахать? – спросил он у Бухты.

– Не вздумай! Она просила эстетично сделать.

– Клепать мой нюх! На хрен ты вообще подписался на эту работу?

Таких мочить надо в обязательном порядке. Ее соседи за вонь еще не подпалили?

– Она полы с хлоркой моет…

– Да какая разница! Слушай, может, она скрытая зоофилка?

– Работай уже! Блин, связался на свою голову с маньячкой…

Через неделю решетки были готовы. Леня притаранил их к Марине

Васильевне, но не успел он и рта раскрыть насчет оплаты, а Кулик уже забраковала всю работу:

– Нет, Ленечка, так дело не пойдет. Расстояние между узорами очень большое, кошки пролезут, а котята – тем более. Тем более мне нужно, чтобы окна закрывались, иначе всю лоджию во время дождя зальет, мне и без того с соседями ладить трудно, а тут еще потоп начнется.

Короче, придется переделать, чтобы чаще рисунок был. И крепления снаружи, иначе окна не закроются.

– Так давайте лучше сетку “рабица” натянем! – предложил Леня, изо всех сил сдерживая готовый выплеснуться наружу мат.

– Что это такое?

Молодой человек крепко задумался, сраженный вопросом. Сетка “рабица” всегда казалась ему чем-то само собой разумеющимся.

– Это почти как тюремная решетка, только из тонкой проволоки, – наконец объяснил он.

– Нет, – отвергла предложение Кулик. – Это не годится. В целом меня твоя работа устраивает, но прошу учесть мои пожелания. Когда ждать?

– Через неделю, – процедил Леня.

Забрав привезенные решетки, Бухта вышел вон, жестоко понося строптивую заказчицу. Хуже всего – о деньгах опять не поговорил. Он уже заплатил сварщику из своего кармана, надеясь, что Кулик тут же отдаст деньги, и вот нате – пролетел.

Спасибо сварщику, лишних денег не запросил. Наварил как попало прутья, чтобы зазоры между ячейками уменьшить, и посоветовал:

– Зарежь ее. Или подпали. Такая дура не должна жить.

И, если честно, Леня не думал, что это предложение такое уж абсурдное…

Сегодня он пришел немного раньше, чем назначила Кулик. Чтобы побыстрее отвязаться. Его терзали смутные предчувствия, что добром такая спонсорская помощь закончиться не может.

Собравшись с духом, он постучал.

Тут же заорали собаки. Послышались шаги, потом голос хозяйки осведомился, кто там.

– Это я, Бухта. Решетки привез.

– Какие решетки?

– Какие заказывали, такие и привез! – психанул Леня.

За дверью замолчали. Потом спросили:

– А деньги уже заплачены?

– Вы что, издеваетесь?!

– Я не хозяйка, я сестра. Марины сейчас нет дома.

Вот облом-то! Но приходить еще раз не хотелось.

– Уплочено! – мужественно сказал он.

Дверь открылась.

Сестра Марины Васильевны выглядела намного респектабельнее кошатницы. Благополучнее как-то. Стрижка, пусть и с сединой, смотрелась модно, цвет лица здоровый. Да, такая больше одного кастрированного кота дома держать не станет.

– У вас инструменты с собой? Где и что делать, знаете?

– Да.

– Тогда занимайтесь.

Бухта прошел на лоджию, попутно отметив, что запах вроде сейчас не такой сногсшибательный, даже носом дышать через раз можно. Через пять минут, разложив инструменты, молодой человек приступил к работе.

А потом раздался звонок, снова залаяли шавки, и в коридоре послышались радостные возгласы…

– И все-таки, тетка Мика, ты засралась, – покачала головой Наташа. -

Как ты здесь живешь, тут дышать невозможно?!

Марина Васильевна не возражала, она смотрела на сестру, которой, оказывается, так не хватало. Близнецы должны жить рядом, один без другого они быстро чахнут. Особенно если всю жизнь были рядом.

– Со стариками по-прежнему ругаешься?

– Ругаюсь. Они первые начинают.

– Я вот что придумала. Заберу их к себе, а ты в их квартиру перебирайся. И просторней, и воздух, – она поморщилась, – почище…

У Марины Васильевны возникло желание обо всем рассказать, расплакаться… Но сдержалась.