Текст книги "Жесткокрылый насекомый"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– У меня есть дом, – горячо заговорил Пиворас, – есть-есть! И деньги, и машина тоже есть. Только я не живу там.

– Где? В машине?

– Да нет же, в доме. – Альбин Петрович посмотрел на Марину, как на сумасшедшую.

– Почему?

– Дорого его содержать. Электричество, газ, коммунальные услуги, да и просто квартплата… Да и на машину бензина не напасешься, – добавил он, немного подумав.

– А деньги тебе на что?

– Ну да, – хмыкнул бич с таким превосходством, будто это он кандидат наук, а Марина на улице побирается. – Их же украсть могут!

– Украсть?

– Конечно! Я же говорил: поймают за углом, спросят, как зовут, а потом ботинком по яйцам – и все заберут. Не, я с деньгами не связываюсь.

– Так ты мне скажешь, где живешь? – повторила вопрос Марина Васильевна.

– Там, – махнул рукой Пиворас.

Между тем в закутке стало темно, начал накрапывать дождик. Пиворас вызвался проводить Марину Васильевну, и та милостиво позволила.

Расстались на перекрестке, неподалеку от места стычки. Парень явно не дружил с головой, но оказался вполне вменяемым и милым, обещал не обижать Марининых зверей, если она и ему что-нибудь будет приносить.

Дома Марине едва хватило сил накормить своих питомцев и выгулять собак. Не поев сама, она переоделась и бухнулась в кровать.

Ночью умер Гаврик.

Пиворас не врал. У него действительно имелись и дом, и машина.

Деньги, кстати, тоже не представляли проблемы: мать Альбина

Петровича владела лесозаготовительной фирмой. Однако синдрома бродяжничества вышеупомянутое благосостояние не отменяло, так что матушке, а заодно и секретарю и двум охранникам скучать не приходилось.

Доктор сообщил маме, что у сына гебоидный синдром и дромомания – всего лишь следствие. Лиана Степановна накупила лекарств, наняла сиделку, но Альбин умудрялся линять даже будучи запертым с опытной нянечкой в одной комнате. Обычно его находили на лесопилке недели через две-три. Грязный, вшивый, но весьма довольный собой, он делил кров с китайцами, ютившимися в вагончике. Китайцы знали, что Пиворас

– сын хозяйки, по-этому относились к пареньку с пиететом, сам же

Альбин китайцев любил за то, что они всегда улыбаются и кивают.

Естественно, когда Аскольд, мамин секретарь, в сопровождении отлитых по одной форме бугаев Коли и Коли-второго являлся узнать, не здесь ли обитает Альбин, Пивораса сдавали с потрохами, но он не обижался.

Он знал, что через месяц или два снова сюда вернется.

Однако нынче все шло навыворот. Оба Коли сторожили вагончик денно и нощно, перепугали весь рынок, на котором Альбин обычно зарабатывал себе на жизнь (воровать он не умел совершенно, поэтому средства добывал относительно честно – попрошайничал и таскал баулы торгашам), но нигде барского дитяти не нашли. Дитятке было семнадцать весен, оно вполне сносно успевало по школьной программе – ему, между прочим, предстояло сдавать ЕГЭ, – и вот исчезло, подлое.

Двое-из-ларца (так именовала охранников Лиана Степановна) тихо зверели и поклялись друг другу выдрать барчука, едва отловят. Не нужно думать, что Одинаковы-с-лица (а так Николаев называл сам барчук) были какими-нибудь тупыми братками, это вовсе не так.

Коля-второй, например, закончил местный физмат и, между прочим, несколько раз помогал Марине Васильевне хоронить ее зверей, а просто

Коля имел первый юношеский разряд по шахматам. Такое уж им выпало счастье: вырасти здоровыми, красивыми парнями одного типа внешности, не робкого десятка. Аскольд подобрал их сам, когда хозяйка (барыня, как ее называли Двое-из-ларца) распорядилась нанять толковых ребят в охрану. Барчук Николаям скорее нравился, но, едва у него начинались эти закидоны с окнами и дверьми, – готовы были растерзать.

К чести Одинаковых-с-лица следует заметить, что все маршруты и знакомства своего подопечного они знали досконально. Например,

Альбин Петрович довольно близко знался с Андрюшей. Этот здоровенный детинушка в пузырящихся трико и резиновых сапогах, умственно отсталый с детства, был королем уличных реприз и всеобщим любимцем

Большой Ольховки. Издалека он кажется большим ребенком, но стоит подойти ближе, и вы начинаете понимать, что встречаете Андрюшу не первый уже десяток лет, и загорелое детское лицо покрыто белыми морщинками у глаз, и волосы седые… Потом десяток шагов назад – и время опять невластно, и вы хихикаете, когда Андрюша подходит к этакой расфуфыренной даме и говорит нараспев:

– Привет! А ты похудела! Ножки тонкие, жопа толстая!

Дамочка не знает, куда деваться, а кавалер стоит, ждет ответа: он же светскую беседу начал. Мало кто отваживался продолжать подобный разговор, а одна тетка возьми да скажи:

– Ты тоже похорошел!

– Правда? – обрадовался Андрюша. – Ну тогда пойдем, жениться будем…

Иногда он сидит с бабками, торгующими семечками, и рассказывает о комнатных цветах:

– Прихожу домой, а там фиалки. Смотрят такие, хитрющие такие… Я говорю: “Ну что смотрите?” А они хитрые, смотрят, ничего не говорят…

А герань не смотрит, она скромная. Герань сильней люблю.

Мало кто знал, что Андрюша рисует. Рисует одно и то же – дома и окна. Пиворас был среди избранных.

К Андрюше домой Двое-из-ларца и пришли.

– Альбин Петрович у вас? – спросили они в голос у пожилой усталой женщины, Андрюшиной сестры.

– Андрюша, что ли?

– Нет, его друг. Чернявый такой.

– А, Пиворас, – поняла женщина. – Нет, давно не появлялся. А вы кто такие?

– Воспитатели, – ответили Коли, переглянувшись. – Если он появится, позвоните вот по этому номеру, у него мать волнуется.

– У кого? У Пивораса? Я думала, он сирота.

– Скоро будет, – успокоил просто Коля. – Побегает так – и преставится мамаша.

Итак, поиски пока результатов не дали. Но Одинаковы-с-лица не унывали. Они знали, что рано или поздно барчук проголодается и придет на лесопилку. Китайцев они уже настропалили.

два

Марина Васильевна все утро безудержно рыдала над издохшим котом, гладила успевшее окоченеть тело, и горю, казалось, не будет конца.

Когда сил плакать не осталось, Марина тяжело поднялась с колен и пошла на лоджию. Там отыскала в шкафу коробку из-под обуви, выстелила ее старым полотенцем, уложила внутрь останки Гаврика, а затем засунула коробку в большой полиэтиленовый мешок. На горловине нацарапала авторучкой “голова”. Накинула плащ, взяла лопату, пакет под мышку и отправилась на “кладбище”. В глубине двора, на пустыре, имелось подходящее место для захоронения, но холодная война с соседями не позволяла закапывать животных рядом с домом, так что пришлось искать место для погребения в городском парке.

Дождь не прекращался всю ночь и утром только усилился. Без зонта

Марина промокла уже через минуту. Дождь стекал по волосам за ворот, капал с носа, Гаврик, хоть и худющий, становился все тяжелее – оттого, наверно, что широкую коробку очень трудно придерживать локтем. Сначала Марина Васильевна меняла руку каждые сто метров, но на полпути к “кладбищу” эти манипуляции с коробкой и лопатой вывели ее из состояния скорби – неудобство мешало сосредоточиться. Минут пять она приноравливалась, как удобнее нести инструмент и тело, ничего не добилась и продолжила двигаться прежним манером, раздраженная до крайности.

К колесу обозрения, возвышавшемуся над парком, Марина вышла в самом скверном расположении духа. Настроение не самое похоронное: хотелось вбивать гвозди в гробы врагов.

Через центральную аллею она прошла в самый дальний конец парка и остановилась у сиротливой, бог весть какими путями оказавшейся здесь скамейки. Необходимо было передохнуть и успокоиться.

Напротив в траве стоял обшарпанный автомобильчик, снятый с аттракциона “Гонки”. Почему-то вспомнился вчерашний Евгений, тот момент, когда его забирали. Господи, как он ревел… чуть голос не сорвал, бедняга. Где он, как он?

Пакет с коробкой Кулик оставила на скамейке, а сама подхватила лопату и ринулась преодолевать кустарник, за которым скрывалось

“кладбище”.

Продравшись сквозь плотную стену акаций и шиповника, Марина оказалась в молодом осиннике. Следы массовых захоронений не успели затянуться, полоска земли вдоль кустарника напоминала заскорузлую рану. И сейчас Марине Васильевне предстояло ее расчесать. Тупая лопата остервенело вгрызлась в дерн…

Мор начался месяц назад. За три недели перемерло семнадцать кошек, как уличных, так и домашних, и ветеринар, к которому Марина носила больных, начал уже психовать:

– Какого черта вы тащите домой больных животных? Их легче усыпить!

Кулик не вступала в споры, хотя точно знала: нельзя решать, кому жить, а кому сдохнуть, так и до фашизма легко докатиться. Спасать нужно каждого.

Но спасать не получалось. Вся зарплата, все репетиторские гонорары уходили на лекарства, шприцы, капельницы, а животные продолжали гибнуть. Однажды за день Марине пришлось похоронить пятерых. Из десяти персов дома выжили только Римус, Лапка и Манечка, остальные, непородистые, сократились вдвое, всего кошек осталось одиннадцать.

Собак болезнь миновала.

Мать с отцом не могли не обратить на это своего драгоценного внимания:

– Ну теперь-то ты перестанешь тащить в дом всех этих засранцев? Они же дохнут у тебя!

Не на ту напали. Марина уже нашла, кого забрать домой: очень многие дворняги нуждались в лечении и усиленном питании. Эпидемию вроде удалось приостановить; даже Гаврик, последний из тяжелобольных, стал проявлять интерес к жизни вообще и еде в частности. Поэтому меньше, чем за неделю, Марина Васильевна восстановила популяцию кошачьих в своей квартире и даже увеличила поголовье за счет совсем маленьких котят.

Боже, не дай вновь начаться этому кошмару: Гаврик контактировал с другими кошками, если эта зараза повторится опять… не дай Бог…

Копать трудно. Корни кустов, а также стоящих рядом осин переплелись, образовали арматурную сетку, не дающую нарушать целостность земли.

Дождь чуть притих, но суглинок уже промок насквозь, сочится жидкой грязью, стекает с лопаты. В остальные разы ей помогали: ребята из института, муж знакомой кошатницы Веры Ильиничны, да и погода с апреля стояла сухая и теплая, так что проблем с рытьем могилок не возникало. Глубина в три штыка – вполне хватит для кошки.

Раздалось резкое шипение, тело пронизало до костей приятным зудом, затем что-то щелкнуло, по ту сторону кустов вспыхнул ослепительно-белый столб света – и шарахнуло так, что у Марины

Васильевны заложило уши и потемнело в глазах. На ногах она удержалась лишь благодаря третьей точке опоры – лопата надежно застряла в суглинке.

С трудом расцепив пальцы, пошатываясь, пытаясь локализовать где-то в затылке комариный звон, почти на ощупь Марина выбралась на аллею и огляделась.

О существовании скамейки, где она оставила мешок с Гавриком, свидетельствовало лишь пятно копоти и труха, рассыпанная в радиусе двадцати метров. Кое-где валялись ошметки картона и полиэтилена.

Погребать кота не пришлось, он предпочел рвануть на небо экспрессом, минуя длительный путь через землю.

– Гаврик… – жалобно протянула Марина Васильевна и не услышала свой голос, имя прозвучало внутри головы само по себе и заметалось эхом по таинственным недрам черепной коробки.

Из ступора ее вывел тип в спортивном костюме, под зонтом, с шарпеем на поводке:

– Что это было?

Марина скорей прочла по губам, чем расслышала вопрос.

– Взрыв. Говорите громче, я почти ничего не слышу – уши заложило.

Небритый собачник восхищенно поглядел на Марину Васильевну.

– Вы видели, как молния ударила? – радостно проорал он.

Звук проникал, как сквозь вату, но, видимо, слух все равно начал приходить в норму.

– Не знаю, – призналась Кулик. – Вспыхнуло что-то, потом взорвалось…

– Я в газету напишу, можно? Как вас зовут?

Марина замотала головой, которая тут же отозвалась чудовищной болью.

– Не надо в газету? – расстроился тип.

– Имени не надо. Пишите от первого лица.

– Спасибо! Большое спасибо! – И тип исчез так же внезапно, как и появился.

Кулик вернулась за лопатой, но вытащить так и не смогла. В сердцах плюнув на инструмент, Марина Васильевна раненым зверем ломанулась через кусты.

В автомобильчике, тесно прижавшись друг к другу, сидел промокший до нитки Евгений и с ним какой-то карапуз, явно еще дошколенок, тоже весь мокрый. У карапуза из носа стекали зеленые сопли.

Звон в голове тотчас прекратился. Марина твердо помнила, что этих двоих пять минут назад здесь не было, кроме того, пока она беседовала с восторженным типом, аллея просматривалась в оба конца, и по ней никто не шел. Откуда появились дети? И почему Евгений не в приюте?

– Как… Ты почему… Что вы здесь делаете в такую погоду? – Последний вопрос Марине Васильевне дался легче всего.

– Тебя ждем.

Исчерпывающий ответ – конкретный и по делу. Но и Марина Васильевна не вчера родилась, с толку ее сбить еще никому не удавалось.

– Вы лучше места не могли найти, чтобы меня подождать? Ты где вообще сейчас должен находиться?

– Дома…

– Ну так и иди домой.

– Но мы ведь тебя ждем.

Марина Васильевна решила, что с нее хватит, и решительно зашагала прочь, махнув рукой на детей. В конце концов, в приюте сами виноваты: прозевали подопечных – сами пускай и возвращают, а с нее никакого спроса. Конечно, придется позвонить в милицию, сообщить, где и когда видела сбежавших детей, но тащить этих цуциков домой, отогревать, кормить, одежду сушить, очередную “маму” выслушивать? – нет, увольте! А еще и собак погулять надо вывести. Дома вообще шаром покати, зачем отдала этому… как его, с неприличной фамилией?..

Полбатона колбасы съел! А хлеба сколько! И самой есть нечего, и кошкам, и собакам.

Но угнетало Марину Васильевну вовсе не плачевное состояние собственного бюджета. За спиной сквозь шум дождя частили две пары ног, и с каждым шагом избавиться от этого молчаливого конвоя становилось все проблематичнее.

В этот момент конвой прервал молчание:

– Ма, я устал.

Кулик, кляня судьбу, приказала себе не оглядываться.

Нытье продолжалось, хотя Евгений и уговаривал младшего партнера немного потерпеть, и даже сердито шикал на него. В конце концов жалобные просьбы переросли в громогласный рев, Марина не выдержала – и прибавила шагу.

– Мамочка! – орал карапуз. – Мамочка, устал! Мамочка, понеси!

Дудки, никого она не понесет, идите сами.

– И я вам не мамочка, – сурово бормотала Марина Васильевна. – И никому не мамочка.

Рев постепенно отдалялся, идти стало легче, злость даже согревала.

Нудный дождь, странные похороны, сбежавшие дети – все отступило,

Марина ощутила небывалый прилив сил. Она хозяйка своей жизни. Никто не может заставить ее сделать то и не делать этого – ни соседи, ни родители, ни приблудная ребятня. Можете идти на все четыре стороны!

Прилив сил оказался кратковременным. Не успела она выйти из парка и перейти улицу, как захлестнувшая ее волна эйфории схлынула, и Марина

Васильевна поняла, какую глупость совершила. Сейчас она придет домой и поведет собак на прогулку. Может быть, даже успеет накормить кошачью братию, но Евгений неминуемо придет к подъезду и опять начнет голосить, теперь уже на пару с сопливым карапузом. Нет, если уж они все равно припрутся, то лучше в сопровождении “мамы”, дабы шумом не привлекать излишнее внимание бдительной общественности.

И Кулик развернулась на сто восемьдесят градусов. Если уж она хозяйка своей жизни, то и неприятности приводить в дом будет сама, а не ждать, когда они придут и устроят рев на весь подъезд.

Неприятности не заставили себя долго ждать. Та неприятность, что постарше, несла на руках младшую неприятность, чем и объяснялось их резкое отставание в беге по аллее.

Мимо пронеслась иномарка, Кулик от неожиданности едва не подпрыгнула на месте. С нескрываемой тревогой смотрела она, как Евгений с малышом приближаются к дороге: десять метров… девять… восемь… семь…

Серебристая машина, напугавшая Марину Васильевну, уже взвизгнула тормозами на дальнем перекрестке, когда послышался звук еще одного автомобиля. Когда грузовая “газель” появилась в поле зрения Марины,

Евгению оставалось пройти еще полтора метра до проезжей части, и он не собирался снижать скорость. Карапуз заслонял компаньону обзор, а тот будто и не подозревал, что в столь ранний час движение на дорогах может быть вполне оживленным.

– Стой на месте! – закричала Кулик и бросилась к детям.

Водитель нажал на клаксон, но было уже поздно кого-то предупреждать: женщина буквально перепрыгнула дорогу и оттолкнула детей подальше от обочины.

– Дура! – только и успел проорать шофер, проезжая мимо, но даже если бы Марина Васильевна и услышала, то, скорей всего, легко согласилась бы с замечанием.

Она скрупулезно ощупала ребят с ног до головы: не ушиблись ли? все ли цело? Тот факт, что под машину ребята не попали, Марину нисколько не смущал: довольно и того, что они чуть не попали.

Младший оказался на диво тяжелым – видимо, в приюте детей кормят неплохо. Не пройдя и квартала с мгновенно уснувшим карапузом на руках, Марина забыла и про дождь, и про плюс восемь на термометре, настолько стало жарко. Подмывало расспросить бредущего рядом

Евгения, как они ее нашли и что это за мальчишка у нее на руках, но будить тревожно дремавшего малыша не хотелось.

С утра пораньше кто-то из соседей занялся ремонтом – на весь подъезд зудел перфоратор, поэтому, поднявшись на свой этаж, Марина застала

Вздорную Бабу за интересным занятием – Таисия Павловна самозабвенно упражнялась в чистописании на ее двери.

– Здравствуйте.

Ферапонтова охнула и попыталась прикрыть собой текст послания.

– Вы что-то хотели мне сказать? – продолжила Марина Васильевна, не дождавшись ответа на приветствие.

На соседку жалко было смотреть: лицо Таисии Павловны приобрело насыщенный свекольный цвет, она затравленно озиралась, не смея отлипнуть от двери чужой квартиры.

– Вам плохо?

– Ма, она нам что-то на двери написала, – вмешался Евгений.

– Женя, помолчи.

Мальчик надулся.

– Мы идем в магазин, вам ничего не купить? – Марина с участием посмотрела на Вздорную Бабу.

Та безумно вращала глазами и порывалась что-то сказать, но не могла.

Кулик повернулась и начала спускаться вниз.

– Ма, куда ты? – закричал Евгений.

– В магазин, – повторила Марина Васильевна. – Догоняй.

Они вышли из подъезда, постояли немного под козырьком, глядя на дождь, потом вернулись обратно. На двери остались лишь белые разводы.

Собаки, естественно, тут же подняли лай, малыш проснулся.

– Собаки!

Марина не поняла – испугался он или обрадовался. Шикнула на собак, велела Евгению снять с младшего мокрую одежду и развесить на лоджии.

– Он же весь промок, – растерялся Евгений. – Во что его переодеть-то?

– Да уж придумай. Ладно, мне собак выгулять нужно.

Нацепила поводки, отогнала от двери кошек, заперла квартиру – и наверх, к Вздорной Бабе. Собаки озадаченно потявкали, но делать нечего – устремились за хозяйкой.

На звонок вышла внучка Вздорной Бабы.

– Здравствуйте. Вам кого?

– Таисию Павловну позови, пожалуйста.

– Баба Тася, к тебе.

Когда Ферапонтова увидела гостью, с несчастной женщиной стало совсем плохо. Лицо пошло пятнами, губы задрожали, руки вообще жили какой-то отдельной от всего тела жизнью.

– Таисия Павловна, я к вам с просьбой. Наш участковый вам родственник?

Вздорная Баба выскочила на площадку и зашипела:

– Я же все стерла, чего еще надо?..

– Если вы уговорите его прийти ко мне в ближайшее время, об инциденте с дверью никто не узнает.

– А зачем он тебе нужен, если не жаловаться? – гнула Таисия Павловна.

Марина подумала и решила, что в свой законный выходной участковый может и не прийти, если не объяснить причину.

– Передайте ему, что потерявшийся ребенок сбежал из приюта и снова явился ко мне.

Ферапонтова раскрыла рот. Потом, видимо, произведя в уме несложные подсчеты, спросила:

– А второй откуда?

– С собой привел. Послушайте, может, вы мне просто его телефон дадите или адрес, я сама…

– Нет-нет-нет! – замахала руками Таисия Павловна. – Я передам. Скоро придет, ждите…

С этими словами она исчезла в квартире.

– Не сомневаюсь, – сказала Кулик закрытой двери.

Потом пошла выгуливать собак.

Звонок застал Лопаницына врасплох: жена еще не вернулась со смены, дочка смотрела мультики, а он, как назло, валялся в постели, и телефон стоял под рукой.

– Алло, – промычал он.

Трубка часто-часто застрекотала голосом тетки. С минуту Петр Ильич просто лежал, не вслушиваясь в телефонную трепотню, даже задремывать начал.

– Петя? Петя, ты здесь?

– Таисия Павловна, у меня выходной вообще-то…

Очередной взрыв эмоций на том конце провода окончательно разбудил участкового.

– Обращайтесь в милицию! – заорал он.

– Так она просила к тебе позвонить…

– Кто – “она”?

– Ну, училка. Про которую вчера тебе говорила.

– Мы вчера во всем и разобрались! Все, я отдыхаю! – и бросил трубку.

Телефон зазвонил снова.

– Чего еще?!

– Петенька, ты меня прости, но она велела передать, что вчерашний мальчишка сбежал из приюта и опять к ней пришел. И дружка с собой притащил.

– Какого дружка? – не понял Петр Ильич.

– Мальчонку лет пяти. Только что пришли, мокрые до нитки. Мамой зовут…

– Оба?

– Да.

Дурдом какой-то. Вчера доставили пацана в приют, оформили честь по чести, а он, получается, сбежал? И брательника нашел?

– Все понял, спасибо за информацию.

– А разве…

– Таисия Павловна, очень прошу – не звоните мне в ближайшие сутки.

Нет, в ближайшую неделю. И в отделение приходить не надо. У меня из-за вас проблемы по службе. До свидания.

Какое-то время Лопаницын лежал, полностью расслабившись и отрешившись от окружающего мира. Потом резко вскочил, оделся и схватил записную книжку.

– У аппарата, – по номеру Галки ответил мужской голос.

– Ни хрена себе! – обалдел Петр. Во дает Геращенко: даже не сказала, что с мужиком живет. Тихушница. Ну, сама виновата, предупреждать надо. – Галину Юрьевну Геращенко могу я услышать?

– У нее выходной.

– У людей нашей профессии не бывает выходных.

Трубку схватила Галка:

– Геращенко.

– Лейтенант Геращенко, вас беспокоит старший лейтенант Лопаницын. По оперативным данным, этапиро… эвакуированный нами день назад несовершеннолетний Евгений предположительно Кулик этой ночью сбежал из приюта и вернулся к Кулик Марине Васильевне, на этот раз – с малолетним сообщником.

– Лопаницын, ты рехнулся – в восемь утра?!

– А ты думаешь, мне самому по кайфу?

– Я никуда не пойду и ничего делать не буду. Я свою работу вчера сделала, как надо.

– Да погоди ты! Тебе что, самой не интересно, что за история с этой

Кулик?

– Не в восемь же утра!

Короткие гудки.

– Уважаю, – выпятив нижнюю губу, покивал старлей.

Позвонил в отделение.

– Кузьмич, посмотри там телефон приюта… Погоди, ручку возьму…

Спасибо… Как сегодня, спокойно?.. Ну, бывай.

Теперь встать, одеться – и чаю.

Замутив себе холодный “купчик”, Петр Ильич накрутил диск, и тотчас приятный женский голос уведомил:

– Большеольховский реабилитационный центр.

– Опа! – Лопаницын смутился. Но через секунду пришел в норму: кто сейчас приют приютом называть будет? Обязательно какой-нибудь центр релаксации или дезактивации… – Кто-нибудь из администрации есть? Из милиции беспокоят, срочно.

– Подождите, сейчас позову дежурного воспитателя…

Послышался скрип стула, застучали каблучки. Вдалеке слышался сквозь бормотание радио чей-то разговор на повышенных тонах.

Ждать пришлось минут пять. Потом трубку взяли:

– Приемный изолятор, дежурный воспитатель Хоромская.

– Здравствуйте. Старший лейтенант Лопаницын беспокоит. Что там у вас? Сбежал кто?

– Если бы, – процедила женщина. – Железнодорожники с электрички бегунков сняли, аж десять штук, из дубняковского детдома, а у нас мест не хватает.

– А-а… понятно. Извините, по имени-отчеству…

– Ирина Николаевна.

– Ирина Николаевна, вам вчера привезли мальчика, фамилия Кулик.

– Да, он завтракает сейчас.

– Как – завтракает? Он же сбежал!

– Когда? – напряглась женщина. – У нас закрытое отделение, никто сбежать не может. Кроме того, я только что видела его.

– Минуточку. – Лопаницын почесал затылок. – То есть вы хотите сказать, что по результату поверки все на месте?

– Именно так. Только у нас нет поверки, это же не тюрьма. Все и так на глазах.

– Спасибо. Извините за беспокойство.

Так. Или он дурак, или из него дурака делают, или тут вообще что-то из ряда вон… Тетка говорит, что пацан сбежал, а в приюте говорят, что никто не сбегал. Кто врет? Тетка, конечно, соберет сто бочек арестантов, но вот так, внаглую… Может, обозналась? Нет, надо идти и самому во всем разобраться.

Галка Геращенко мечтала о приличном мужчине и тихом семейном счастье.

Мужчины пока не имелось. Тридцать один год, симпатичная брюнетка, высшее образование, прекрасная фигура, ум, коммуникабельность, адекватная самооценка… а мужчинки слишком мелкие и незначительные.

Конечно, можно воспитать себе мальчика, те охотно бьют к ней клинья, рассчитывая на быстрый секс… Но жалко времени и сил, ей нужен был изначально равный. “Все мужики – унитазы: либо заняты, либо полны дерьма”.

Вот накануне опять родители завели пластинку: мол, время идет, она не молодеет, и с каждым годом рожать все труднее…

Галка обычно за словом в карман не лезла, но в нецензурной форме ответить папе с мамой посмела впервые. Сами вынудили.

– Чего? – потемнел лицом папа. – Материться в моем доме?!

– Какого хера в жизнь мою мешаетесь? Ребенок им нужен… Я, между прочим, только о нем и думаю!

– У тебя только о мужиках мысли: этот подходит, этот – нет, – возразила мама.

– Между прочим, одних мыслей о ребенке мало. У него и отец должен быть.

– Не обязательно. – У папы уши красные, неудобно папе такие разговоры вести.

– Чего? Из пробирки?

Блин, поди, разберись: шутят они или на полном серьезе гонят?

Мама смутилась не меньше папиного, хотя буйным нравом Галка в нее пошла. И дальше разговор покатился: на ребенка из пробирки как-то средств не хватает, да и не делают у нас такого… Но вот мальчик хороший есть, умный, скромный…

– Вы меня сватаете, что ли?

Не то чтобы сватают… То есть, конечно, если потом что-то получится, они только рады будут, а так… ну хотя бы ребеночек будет…

Галка заржала. Вот ведь родители, здорово придумали. Как собачек на случку: он хороший, и она из приличной семьи. Квартира, конечно, будет временно в ее распоряжении, а папа с мамой в отпуск поедут, на море.

– Погодите, – прервала она смех. – Вы уедете, а кто консультировать будет?

– Как – консультировать?

– Ну, что нужно делать, чтобы ребеночек появился. Что, куда, сколько, в каком положении…

– Галина!.. Как с отцом разговариваешь?!

И никто не виноват, все хотят как лучше… Так что на работу Геращенко завсегда пилила, как на праздник, ибо там ей мозги никто не полоскал, замуж не выдавал и рожать не заставлял. А родители предпочитали дожидаться выходных и зазывать в отчий дом, для очередной порции. Всю рабочую неделю Геращенко кайфовала, не чувствуя пристального взгляда любимых предков.

А вчера вечером пришел в гости Малишевский, любовь с десятого класса. Он был гладко выбрит, слегка пьян и с кольцом на пальце.

Вот, блин, счастье – и этот занят! Десять лет ни слуху, ни духу, а тут нарисовался – не сотрешь. Из Москвы, на похороны бабушки. Пили, трындели, еще пили… и как-то так утром оказалось, что не только пили… Черт его дернул мобилу взять!..

– Малишевский, мы это как делали?

Тот пошарил рукой по полу и показал упаковку от презерватива.

Джентльмен, мать его так!

– Отвернись, я оденусь.

Не препираясь, он отвернулся. Ну, и где плавки? А бюстик?

– Я твою рубашку накину?

– Валяй.

Час спустя они как ни в чем не бывало завтракали на кухне. Любовь с десятого класса тактично не упоминал о событиях пролетевшей ночи, о которых, если судить по внешнему виду, и сам не особенно хорошо помнил.

– Тебя часто по утрам дергают? – поинтересовался Малишевский.

– Работа, – пожала плечами Галка. – Ты извини, мне сейчас бежать надо…

– Да мне тоже, у меня дилижанс в полдень.

Слава тебе, господи, адюльтер не обещает затягиваться.

– Как жизнь-то у тебя?

– Да как сказать… Молниеносно.

Короче, попрощались у подъезда – и разбежались. Дождь настроения не улучшал, но, собственно, единственное, о чем жалела Геращенко, – это о том, что Малишевский засветился перед Лопаницыным. Уж этого джентльменом никак не назвать, никакого чувства такта.

В приюте дежурный воспитатель Ирина Николаевна Хоромская, изрядно уже замордованная ночным приемом бегунков, напряженно повторила:

– Никто у нас не сбежал, двенадцать мест из десяти заняты, еще трех не хватает с этими охламонами дубняковскими! Вам Кулик нужен?

Идемте, сейчас покажу!

Галка последовала за суровой дежурной.

Приют недавно отремонтировали, стены расписали яркими картинками с мультяшными героями, полы выстелили ковровыми дорожками, всюду пейзажи, иллюстрации к сказкам, детские работы в рамочках…

– Шикарные апартаменты, – чтобы хоть как-то разрядить обстановку, польстила Галина.

– А толку-то? Если бы здесь детский сад был или дом творчества…

Контингент у нас такой, их ничего порадовать не может.

Подошли к двери с олененком Бемби. Ирина Николаевна постучала, ей открыла совершенно миниатюрная девушка – или девочка? – и с порога заявила:

– Никита опять бьется головой в стену.

– Валерьянку ему давали? Может, пустырника еще?

Девушка убежала, а Геращенко вслед за воспитателем прошла к мальчикам. В коридоре действительно сидел на корточках мальчишка и бился стриженой головой о стенку.

– А я стекло разбил! – похвастался он, увидав Галку.

– Тоже головой?

Парень опешил и перестал биться. Лоб у него был совершенно синий.

В уютной комнате с цветными шторами стояло пять кроватей. Ребята, все в пятнах зеленки, коротко остриженные, в одинаковых бежевых фланелевых пижамах, не очень отличались друг от друга, выделялся только самый маленький, похожий на примерного первоклассника кудрявый белобрысик с ярко-синими глазами. Но вчерашнего Жени среди присутствующих не было.

– Саша, подойди, – мягко обратилась к нему Ирина Николаевна.

Беленький робко приблизился к взрослым.

– Простите, но это не он. – Геращенко в недоумении обернулась к

Хоромской. – Того зовут Женя.

– То есть как – не он? В журнале регистрации записано: Саша Кулик, семь лет, основание ведь вы писали!

– Писала я, а мальчик не тот.

– Мне передали этих детей. Сегодня еще поступили десять…

– Постойте, постойте… Мальчик… Женя… то есть Саша. Тебя вчера привезли? – обратилась Галка к ребенку.

Тот кивнул.

– А кто?

Палец мальчишки уткнулся ей в живот.

– Постой, ты что-то путаешь. Тебя как зовут, ты помнишь?

Мальчик молчал.

– Ну отвечай, не бойся, – подбодрила Галка.

– А он не говорит, тетенька, – вмешался Никита, заглянувший в комнату.

– Как это – не говорит?

– А как вы его вчера привели, так ни слова и не сказал.

– Я не его приводила.

– Нет, его, я сам вчера видел: вы на “скорой помощи” приехали и его с собой привезли.