Текст книги "Жопа"

Автор книги: Алексей Костарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

4

Через час Федя не объявился. Как, впрочем, и через два, и через три часа. Когда дело близилось к пяти, и в студии стало многолюдно и шумно, Сталкер понял, что его опасения насчёт Феди были не напрасны. «Ну, и холера с ним!» – подумал он. – «Тоже мне, великий режиссёр, Феллини недоделанный!». И принялся методично напиваться.

Тем временем подъехал Сан Саныч, поднял бокал за процветание студии, пожелал, как обычно, творческих успехов и укатил. Прибыли какие-то Гришины приятели из породы легализованных жуликов – опиджаченные и пригалстученные, видом своим стремящиеся сообщить всем окружающим, что уж у них-то, по любому, всё схвачено и, вообще, всё «о’кэй». Вскоре у кого-то из них заверещал «сотовый», и они, один за другим, слиняли. Зато откуда-то взялись несколько девиц в юбочках чуть длиннее трусиков – эти оставались, что называется, до конца сеанса.

После отбытия Сан Саныча и «пиджаков» торжество всё уверенней принимало черты традиционной российской пьянки. Обороты, указанные на этикетках бутылок, плавно перекочёвывали в головы присутствующих, производя в этих головах всё больший и больший шум. Гриша, колыхаясь с бокалом во главе стола, произносил очередную речь, которую уже никто не слушал, Дядя Вася совал Светке под нос кусок кабеля, втолковывая ей про шестнадцать ампер и какое-то там сечение. Из всех сечений Светка слышала только про кесарево, но, тем не менее, старательно хлопала ресницами, делая вид, будто что-то понимает. Мишка слонялся с бутылкой пива, пребывая в тоске и пессимизме по причине отсутствия на вечеринке симпатичных мальчиков. Сталкер же, твёрдо уверенный, что жизнь коротка, и нужно успеть поиметь в ней как можно больше, взгромоздил себе на колени одну из девиц и, травя анекдот про поручика Ржевского, полез рукой к ней под лифчик. Девица, похоже, не имела ничего против, но тут к Сталкеру подобрался Юрка и забубнил в ухо:

– Володя, я просто поражаюсь твоему кобелизму! Я после этих проклятых съёмок прихожу домой, ложусь с Любкой и – представляешь? – при одной мысли о сексе с души воротит!

Сталкер в сердцах прямым текстом послал его в зад. Глубоко возмущённый столь полным отсутствием сопереживания ближнему, Юрка затолкал в рот целую пиццу и долго, обиженно жевал. Володе даже стало его жаль – как мог нормальный, в общем-то, и не столь уж тупой и бездарный мужик превратиться в постоянно жующего и заплывающего жиром никчемного нытика. Тоска, звериная, глухая тоска накатила на Сталкера…

…На лестнице загрохотало.

– Витька, разберись! – икнув, скомандовал Гриша. Но пока Витька мучительно и пьяно ощупывал себя в поисках кобуры, что весьма напоминало эротический аутомассаж онаниста, необходимость в разбирательствах отпала, ибо с лестницы почти скатился «недоделанный Феллини».

Сталкер выглянул из-за бюста своей одноразовой «дамы сердца», успевшей чувствительно отдавить ему кое-что ниже пояса, и узрел, что вслед за «Феллини» скатывается некое существо женского пола в белобрысово-джинсовых тонах. Более детальному рассмотрению мешало как не слишком хорошее зрение, так и количество «принятого на грудь».

– Федя, а я уже и не ждал тебя раньше, чем через две недели, – ядовито заметил Сталкер, перебазируя «даму сердца» на колени совершенно оторопевшего Дяди Васи.

– Менты, козлы! – ответил Федя. – Гаишники – особенно. Насилу отвертелся – ободрали, тсак липку. А потом часа три колесил по городу, разыскивая эту красавицу.

– За проявленное мужество и героизм Птицын Федор Батькович приговаривается к двумстам граммам «Смирнова»! – с этими словами Гриша попытался налить Феде полный стакан, вылив чуть ли не полбутылки на стол. Между тем Сталкер старался сквозь табачный дым и пьяный угар рассмотреть Федину спутницу. Блондинка, притом, похоже, натуральная, стрижка – сильно отросшее каре. Одета не «супер» – джинсики с китайского рынка, джинсовая же курточка аналогичного происхождения. Притом, джинсы – коротки, а куртка знавала и лучшие дни. Пацанка – пацанкой.

Закончив с беглой экспертизой одежды, Сталкер переключился на лицо. Славная, в общем-то, мордашка, даже более того – с оттенком этакой грубоватой красоты и налётом чего-то скандинавского. И все б ничего, вполне в Володином вкусе, если бы не взгляд этих пронзительно-голубых глаз. Нет, его нельзя было назвать пустым, но была в нем некая отрешённость – в стиле «я знаю, что будет, и пусть будет, что будет». А ещё – были в этом взгляде и чистота, и бесстыдство, и порок, и невинность, и имя этому взгляду было – Бездна. И какая-то странная двойственность – её взгляд и притягивал, и пугал.

«О, господи!» – простонал про себя Сталкер. – «Да ведь она, похоже, ещё и малолетка! Влетим мы с ней под статью, как пить дать, влетим!»

И всё ещё он боялся признаться себе в том, что понял практически сразу, на мгновение встретившись с ней глазами – она!

– Дамы и господа! – обратился Сталкер к присутствующим. – Просьба нас извинить – мы удаляемся на небольшое производственное совещание.

– Так и скажи, что у тебя на эту деваху член встал, – зло проронил Мишка.

– Иди к чёрту, – ответил Сталкер, сгребая со стола бутылку водки и три стакана. – Федя, пойдем в павильон – там всё и обсудим.

– Как вы её на двоих-то делить будете? – загоготал всё тот же Мишка.

– Заткнись, педик! – Сталкер направился к двери. Мимо его головы пролетела пустая бутылка и разбилась, ударившись о косяк.

Павильон представлял собой помещение площадью квадратов в тридцать, где находились: знаменитый «траходром», круглый стол, два стула, несколько прожекторов на ржавых, облезлых штативах и гора декораций, списанных за ветхостью или ненадобностью из драмтеатра. Сталкер повесил на дверь табличку «Не входить – идет съёмка!», после чего ещё и задвинул шпингалет.

– Ну вот, теперь нам, надеюсь, мешать не будут. Тебя хоть зовут-то как? – обратился он к девушке.

– Ника, – ответила девушка. – Мне раздеваться? – и скинула курточку.

Сталкер даже слегка опешил.

– Ну… раздевайся, если хочешь, – пробормотал он. Ника стащила с себя футболку с полинявшей и полуосыпавшейся картинкой, на которой некогда красовались не то патлы рок-звезды, не то мурло очередного кандидата в депутаты – сейчас это было уже неустановимо. Лифчика под футболкой не оказалось. Так же решительно стянула и джинсы, швырнув их на «траходром».

– Трусики тоже снимать? – спросила она.

– Да подожди ты со своими трусиками! – воскликнул Сталкер. – Садись. Водку пьёшь?

– Немного, – ответила Ника. Володя с хрустом отвинтил крышку, разлил «Смирновскую» по стаканам и, никого не дожидаясь, осушил свой стакан. Требовалось успокоиться. Не так часто случалось ему совершенно не понимать, что с ним творится. Один голос внутри него ликовал: «Есть! Есть! То, что нужно! Если эту роль не сыграет она, её не сыграет никто!» Но кто-то другой, из тьмы подсознания, умолял: «Откажись! Откажись, пока не поздно! Посади её на мотор, скажи – девушка, мы рассмотрим вашу кандидатуру и позвоним, – и забудь записать номер телефона».

«Наверное, я слишком много пью, и это – предвестники белой горячки», – подумал Сталкер и по причине, как видно, вечной человеческой непоследовательности, налил себе ещё.

– Что это ты так целенаправленно надираешься? – поинтересовался Федя. – В зобу дыханье спёрло?

– Да нет. Слушай, девочка, тебе этот тип хоть что-нибудь объяснил?

Она кивнула.

– А ты что-нибудь поняла из его объяснений? Это ж не просто фильм – это порно!

Ника кивнула снова.

– Да, я знаю. На съёмках я должна буду делать вид, что трахаюсь с тем злобным педиком, а после съёмок – трахаться с кем-то из вас.

«Это бред», – решил Сталкер. «Алкогольное размягчение мозга. Откуда она может знать, что именно Мишка будет её партнёром?» Голос из подсознания вопил: «Отговори её! Или скажи, что она не подходит – например, по возрасту». Но первый голос не соглашался: «Кретин! Ты пропустишь свой единственный шанс! Да по всему она более чем подходит! Она рождена для этой роли!».

«Рождена?» – удивился Сталкер. И вспомнил вдруг собственные слова: «Это нельзя сыграть – это должно быть в ней!»

«Рождена? Должно? Быть? Бред, это просто какой-то бред!»

Внезапно тот внутри Сталкера, который был против, громко и отчётливо спросил Володиным голосом:

– Ника, а годков тебе сколько? Семнадцать-то хоть будет?

– Восемнадцать. Через три месяца, – сказала она равнодушно.

– Родители есть? – не унимался Тот, Который Против. – А вдруг они увидят тебя в этом фильме?

– Ну, отцу я сама отошлю кассету – пусть подрочит.

– Володька, ты с этой пьянкой совсем долбанулся! – зашипел ему в ухо Федя. – Ты её что – отговариваешь?

У Того, Кто Был «За», появился союзник.

– Не знаю, – Сталкер потер лоб. – Не знаю. Наверное, я отупел.

– Вот уж точно – тупее некуда! Я её искал по всему городу, последние деньги спустил на взятки гаишникам, а этот мудила нажрался и давай морали читать!

– Да, Федя, ты прав. Это просто припадок прекраснодушия вперемешку с идиотизмом.

Тот, Который Был Против, уходил обратно в чёрную глубь, на ходу заметая следы.

– Федя, сходи, пожалуйста, за закуской, – попросил Сталкер. – А мы пока побеседуем.

И, едва за Федей закрылась дверь, скомандовал чужим, странным голосом:

– Снимай трусы.

А после швырнул её на «траходром» и взял с исступлённой, животной яростью изголодавшегося самца. И, кончая, увидел бездонную пропасть в её голубых, словно небо, глазах. И понял, что в этот момент колесо получило огромнейшей силы толчок, и его уже не остановить.

5

Прошла неделя, длинная, скучная и скупая на решающие события. «Солдатскую любовь» заклинило – после того, как Сталкер самоустранился, заявив, что лучше будет терпеть материальный, чем моральный ущерб, фильм стал превращаться в этакий «порнодолгострой», обещая по своему завершению в далёком будущем явить миру редкостную скучищу. Юрке удалось-таки со скрипом организовать съёмку двух с половиной сцен, но Мишка со Светкой опротивели друг другу настолько, что это было заметно как невооруженному взгляду, так и бесстрастному оку камеры. Гриша сначала бесился, потом впал в депрессию, а после – в своего рода моральный коллапс и в этом состоянии встретил рождённый под пером Сталкера сценарий без воодушевления, но и без негатива. И даже достал столь нужный для съёмок настоящий «макаров». Основным аргументом послужила фраза, которую ему хором проорали Федя и Сталкер – один в правое ухо, другой в левое – «мы что, дырки от пуль в двери дрелью сверлить будем?» Аргумент оказался неотразимым, ибо дрель пришлось бы покупать в магазине, а «Макаров» можно было за флакон арендовать у Федорчука.

Ника поселилась в студии, поскольку, как выяснилось, никакого намека на жильё у неё в городе не было, и она уже год жила, где придётся. Благодаря чему количество постоянных подвальных жителей выросло ещё на одну человеко-единицу. Остальными человеко-единицами были Сталкер и Витька, Сталкер – по необходимости, а Витька – из лени и экономии. Он жил в получасе езды, но тяжкая и зеленая жаба давила его тратиться на транспорт. Равно как и на жратву – в этом плане он регулярно «падал на хвост» то Сталкеру, то Грише, то Юрке.

Всю неделю подвальная троица, поименованная Федей «детьми подземелья», а Гришей – «заместителями крыс», проводила время, углубившись каждый в свои занятия. Сталкер творил, Витька просиживал штаны и кресло в «офисе», а Ника бродила по студии или часами сидела, уткнувшись взором в одну точку – не то медитировала, не то наблюдала за ходом неких, ею одной видимых событий. Впрочем, иногда её неожиданно «прибивало» заняться какой-нибудь деятельностью – прибираться или помогать Дяде Васе распутывать кабели. Но любое дело Ника быстро бросала, возвращаясь в свою привычную отрешенность.

– Федя, ты где её откопал? – спросил как-то Сталкер.

– В ментовке, где ещё, – ответил тот, – когда снимал репортаж про блядей.

– Она что – проститутка?

– Да, вроде бы, нет – её за беспаспортность загребли.

О «юбилейном» вечере ни Сталкер, ни Ника не вспоминали. Сталкер, вероятно, потому, что ушел с головой в писанину и, кроме того, активно потреблял препарат под названием «циклодол», повышающий, как известно, умственную активность и снижающий половое влечение. Так или иначе, всё шло своим чередом, и, казалось, этой тягомотине дней не будет конца.

Но, рано или поздно, всему приходит конец – и тягомотине, и циклодолу, и даже Фединым странствиям в поисках сенсаций.

– Хорош дурака валять! – решительно сказал он, грохая об стол свой «Панасоник». – Завтра снимаем первое убийство. Павильон я забираю на весь день и, чего бы там не вопил Юрка, реквизирую Мишку.

Как не удивительно, назавтра вся съёмочная группа оказалась на месте, и – совсем уж редкий случай! – никто не опоздал, что было сочтено хорошим предзнаменованием. Припёрся даже Юрка, хотя ему-то на съёмках делать было совершенно нечего.

– Пускай с декорациями помогает, – распорядился Федя. – Зеваки мне на хрен не нужны!

Дядя Вася размотал свои кабели и, кряхтя, приволок тяжеленную дверь, ту самую, которой суждено было быть расстрелянной в упор.

– В неё ты и будешь целиться, – втолковывал Федя Нике. – Только, ради бога, осторожнее! Промахнуться здесь, конечно, невозможно, но стрелять тебе придётся, лёжа на спине под Мишкой. Да, кстати, ты когда-нибудь стреляла из пистолета?

– Один раз, – ответила Ника. – Мусор знакомый пострелять давал.

– Тогда пойдём в подвал, потренируешься.

Вскоре в глубине подвала загрохотали выстрелы, усиленные эхом и Федиными воплями: «Держи крепче! Так, чуть выше! Молодец!» Если бы не звукоизоляция, минут через десять на студию ворвался бы ОМОН.

– Не девка, а потенциальный снайпер! – восхищённо сказал Федя, когда они вернулись на съёмочную площадку. – По местам! Актёры, раздевайтесь! Гриша, проконтролируй, пожалуйста, чтобы возле двери не оказалось никакого идиота. Ну что, Дядь Вася, Сталкер – готовы? Камера, мотор!

Никто не понял, как это случилось. Только все увидели, что Мишка, выгнувшийся в позе величайшего наслаждения, внезапно рухнул на Нику, и сталкеровский объектив забрызгало чем-то красным.

Дядя Вася выронил камеру, даже не успев сказать своё коронное: «Хреновина!», Юрка подавился хотдогом, а Гриша пробормотал:

– Ну, ребята, вы переигрываете!

Его рассудок отказывался принять страшную мысль, что это произошло, что это – уже не игра. Лишь ничем не интересующийся Витька продолжал спокойно дрыхнуть в своём кресле.

Сталкер же окончательно пришёл в себя только тогда, когда Мишкин труп уже стащили с Ники, а та сидела на «траходроме», уставившись в неведомую даль. В руке у неё всё ещё оставался пистолет.

– Суки! – вопил в истерике Гриша. – Что вы наделали, суки!

Первым в создавшейся ситуации смог сориентироваться Федя.

– Гришенька, звони Папе. Кроме него, нас никто не отмажет.

До Гриши, наконец-то, дошло, что орать бесполезно – нужно выкручиваться. Запинаясь о кабели, он побежал звонить. Сталкер почувствовал необходимость хоть что-то сделать. Он присел рядом с Никой, обнял её, не заметив, как перемазался в крови.

– Девочка, девочка моя! Это – несчастный случай, ты не виновата, это просто несчастный случай! – твердил он, как заведенный, убеждая то ли её, то ли себя.

Не прошло и получаса, как на потрепанном «жигуленке» с забрызганными грязью номерами подъехали трое совершенно одинаковых, коротко стриженых ребят. Быстро, по-деловому, засунули Мишку в пластиковый мешок, загрузили в багажник и уехали, сказав напоследок безо всяких эмоций:

– Уничтожьте плёнки.

К Сталкеру, всё ещё обнимавшему заляпанную мозгами и кровью Нику, подсел Федя и шепнул:

– Я посмотрел плёнку – там нет ничего!

– Уже – нет?

– Вообще – нет! И не было!

Но не это было самым странным. Самым странным было то, что никто не заметил, как злосчастный «макаров» перекочевал из Никиной руки в обширный сталкеровский карман.

6

Федя и Сталкер пили два дня. Точнее, двое суток, окончательно перепутав день с ночью. Время от времени кто-нибудь из них отключался в той позе, в какой его настигала очередная капля алкоголя, ставшая последней, переполнившей чашу. Отключался, но только для того, чтобы через два-три часа, полуочухавшись, продолжать накачиваться водкой. Вскоре они начали вырубаться попеременно, явив собой некий алкогольный маятник, поэтому никакого общения не получалось. Да оно и не требовалось – это был всего лишь сеанс противошоковой спиртотерапии.

Ника бродила по студии, созерцая невидимое, и натыкалась на предметы. На любые вопросы отвечала односложно, и самым пространным ответом, какого от неё удалось добиться, было слово «нормально». Витька по-прежнему дрых – его психика отличалась таким здоровьем, что заставляла усомниться в самом её существовании. Все остальные подевались кто куда – Юрка заедал стресс, Дядя Вася перематывал на дому трансформатор, а Светка, по слухам, завела роман. Мишка же, скорее всего, нашел последнее пристанище на дне какого-нибудь затопленного котлована или в ванне с серной кислотой. В студии повисла тяжелая, удушливая атмосфера, смешанная с запахом хронического перегара. Однажды забрёл Гриша, взглянул на удручающую мерзость запустения, поморщился, плюнул на пол, проворчал: «Коматозники, блядь!» и ушёл.

Но на исходе вторых суток алкомарафона двое «коматозников» включились почти одновременно.

– Хватит, – с трудом шевеля губами, сказал Сталкер. – Рефлексировать хватит! Если эта история помешает нам закончить фильм, то значит, что мы с тобой попросту говна не стоим.

– Типун тебе на язык, – ответил Федя. – Завтра похмеляемся и рвём в «театральный» – искать актеров.

– Решено. А что, у нас кончилось пойло? Подожди, сейчас пороюсь в карманах – не могли ведь мы пробухать всё до копейки! – и Сталкер полез в карман. И сразу понял, какой предмет двое суток так неприятно врезался ему в пах, потому как первым, что ему удалось нащупать, оказалась рукоятка «Макарова».

«Как я ещё себе яйца по пьяни не отстрелил!» – подумал он, вспомнив, что не поставил пистолет на предохранитель.

Сталкер и сам не знал, для чего упрятал его в карман. Возможно, виной тому было так называемое «жопное чувство» или распространенная ментальная установка – «в хозяйстве кулака пулемет не помеха». Во всяком случае, извлекая на свет несколько измятых бумажек, он заботился в первую очередь о том, как бы ненароком не задеть спусковой крючок.

– Ого, а мы почти миллионеры! На сейчас и на утро хватит. Ну что, Витьку сгоняем или сами пойдем?

– Сгоняешь его! – отозвался Федя. – Это туловище будить – больше времени займет. Только погоди, сначала поссать схожу.

Федя исчез в глубине подвала, и это позволило Сталкеру вытащить, наконец, «пушку» и облегчённо щёлкнуть предохранителем. Тут ему вспомнилась чеховская концепция, гласящая, что если в первом акте на сцене висит ружьё, то в пятом оно непременно должно выстрелить.

«А если в первом акте стреляет „макаров“, то в финале придется вытаскивать на сцену миномёт?» – усмехнулся он, засовывая пистолет за пояс. В кармане он, всё-таки, ужасно мешал.

В «театральном» они проторчали целых три часа, не добившись, при этом, почти ничего. Из предполагаемых кандидатов двое отказались сразу и наотрез, другие сослались на занятость, и лишь один, вроде бы, заинтересовался и обещал позвонить, как только покончит с предыдущей халтурой.

– Тугой нынче пошел студент, – прокомментировал Сталкер, покидая стены института. – Ох, как мне хреново!

– Ну что, – сказал Федя. – Поехали, что ли, на студию. Там сядем и – будем думать.

– На что думать-то? – воскликнул Сталкер. Последние копейки ушли на утреннюю опохмелку.

– Не грейся – у меня ещё стольник остался. Я его, правда, Лёвке вернуть обещал, но что уж тут, раз такие дела. А Лёвка перебьется. Ему этот стольник, как нам «беломорина».

В целях экономии завернули к известной Сталкеру бабке, которая торговала спиртом. Хитрая бабка продавала спирт только знакомым, во всех остальных случаях прикидываясь напрочь глухой. На этот раз она решила прикинуться ещё и подслеповатой. Сталкер заметил бабке, что она охренела, поскольку сталкеровскую рожу могла наблюдать, как минимум, в неделю раз. Но прозрела бабка только тогда, когда Федя помахал у неё перед носом купюрой.

– Как же я сразу-то тебя не признала? – удивилась бабка и пошуршала в кладовку.

– А я говорю – всё должно быть настоящим! – едва не кричал Сталкер на подходе к студии. – Любая бутафория – ложь, а искусство не приемлет лжи!

Конечно же, они не удержались и полфлакона приговорили в подъезде. Произошло это после почти парламентских прений – разбавлять спирт или нет? Сталкер утверждал, что осквернение спирта водой равно переводу добра на говно, Федя же с ним не соглашался, доказывая, что неразбавленный с похмелья – вредно. В конечном итоге был достигнут консенсус, выраженный следующей формулировкой – «разбавлять мы не будем, но запить чем-то надо». По достижении консенсуса Федя морально изнасиловал местных жителей, и после множества неудачных попыток выпросил-таки в чёрт знает, какой по счёту квартире, кружку воды. Возможно, во всех предыдущих квартирах обитали одни кержаки, которые, как все знают, чужим воды ни за что не дадут.

Эффект превзошел все возможные ожидания, ибо путь от подъезда до студии (а они проделали его пешком, поскольку даже Федя – и тот не рискнул садиться за руль в таком состоянии, оставив машину под присмотром всё той же бабки – за умеренную плату, разумеется), так вот, путь прошел в спорах на эстетико-философские темы. Если в этих спорах и рождалась истина, то рождалась она под аккомпанемент сочнейшей нецензурщины.

– Так что, едрить твою мать, мы, по-твоему, и актеров должны «мочить» по-настоящему?! – возопил Федя, размахивая, словно поп кадилом, спиртоносной тарой.

– Ну, это уже дань библейским заповедям, обуславливающая относительный процент допустимой лжи, – наукообразно ответил Сталкер, споткнувшись на этих словах о поребрик. Удержаться от падения ему не удалось, но, тем не менее, вторую, непочатую бутылку он спас.

– Что ж, да здравствует минимум бутафории! – воскликнул Федя. – За это мы обязаны выпить!

– Причём, немедленно! – сказал Сталкер, вставая.

– Похоже, я повредил колено. Больно-то как, ё-моё!

За минимум бутафории они выпили прямо на улице, обойдясь без стакана и без закуски, после чего Федю обуяли поистине наполеоновские планы.

– Это должен быть суперфильм! – провозгласил он.

– И если он «пойдёт» – а он, по любому, «пойдёт», – мы снимем и «Жопу-2»! «Жопа» нам принесёт сотни тысяч, а «Жопа-2» – миллионы!

– Иди в жопу! – заорал Сталкер. – Тебя просто несёт, а я идти почти не могу! – судя по всему, он при падении то ли порвал, то ли растянул какую-то связку.

Так они и ввалились на студию: один – отдавшись во власть широкомасштабных прожектов, другой – хромая и матерясь. А так как оба были поглощены своими сильными и пьяными чувствами, они не сразу заметили, что на студии что-то не так. Вроде бы, в «офисе» всё было, как обычно – лампочка в стеклянном колпаке, вечно пустой, но всегда тщательно запертый Гришей сейф, стол, телефон на столе, продавленное кресло. Но в кресле не было Витьки.

Двуединство Витки и кресла всегда служило поводом для студийных шуток – «Витька и кресло – близнецы-братья; говорим – кресло, подразумеваем – Витька, говорим – Витька, подразумеваем – кресло», и так далее, и тому подобное. Но на этот раз кресло оказалось лишённым своей непременной составляющей.

– Куда ж его чёрт унёс? – недоуменно произнёс Федя, грохнув бутылкой об стол. Он и трезвый не мог плавно поставить предмет на поверхность, а уж спьяну делал это так, как будто и предмет, и поверхность – его злейшие враги.

Сталкер начинал постепенно трезветь. Сознание ещё пребывало под влиянием алкоголя, но что-то, находящееся то ли глубже, то ли выше сознания, предупреждало: «Будь готов к худшему».

– Федя, без паники, – бросил он и двинулся в сторону павильона. Что его потащило именно туда – а не в аппаратную или, к примеру, не на склад, – он не знал. Вообще, как Сталкер установил позднее, тогда он действовал почти инстинктивно, не контролируя своих действий.

Ника сидела на «траходроме» в чём мать родила, уставившись в пространство. Перпендикулярно «траходрому», головой к Никиным ногам, лежал на спине Витька со спущенными штанами, и его горло было перерезано от уха до уха. Орудие убийства валялось рядом – нож, принесённый некогда Сталкером из странствий по недрам подвала.

– Что будем делать? – спросил протрезвевший Федя. – Опять обращаться к Папе? Но это уже не похоже на несчастный случай!

– Подонок, – ответил Сталкер. – Полез – получил. Мне его не жалко.

– Мне тоже. Только куда мы его теперь денем?

Тут Сталкер опять посмотрел на нож и вспомнил свою прогулку по подвалам – в частности, как он обнаружил в подвале скелет, что все остальные сочли плодом его неуёмной фантазии.

– Туда, – сказал Сталкер. – Там его сотню лет не найдут.

– А как мы объясним его исчезновение?

– Ушёл. Мы разругались по пьяни, и он ушёл. Витьке ж давно предлагали пойти охранять какого-то не то депутата, не то бандита. Ника, приди, наконец, в себя! – крикнул Сталкер, хватая её за плечи. – Ты меня слышишь?

Она кивнула.

– Вот и хорошо! Одевайся, ведро и тряпка – в углу. Расхлёбывать кашу будем вместе. Федя, болотные сапоги – на складе.

Витька был тяжеленным, а сапоги – дырявыми. Они моментально наполнились водой и стали неподъёмными. Сталкер, схвативший Витьку под мышки, споткнулся и упал, взвыв от боли в колене.

– Давай бросим его здесь, – предложил Федя.

– Нет – слишком близко. Надо дальше – туда, где я скелет находил.

– Мёртвых – к мёртвым? Так какого хрена ты всё ещё задницей в луже сидишь? Вставай, потащили!

– Подожди, нога пройдёт. Эх, перебинтовать нечем! Дай руку – я встать не могу! Чёрт, где фонарик?!

Наконец, чертыхаясь и проклиная друг друга, мёртвого Витьку, Нику и всех, кого только удалось вспомнить, они дотащили тело до того места, откуда запах разложения, по мнению Сталкера, не мог достигнуть студии.

– Ну что, пошли? Володька, у тебя с ногой что – совсем плохо? Так обопрись на меня, слышишь, ты, сукин сын!

Когда они выбрались из катакомб, полуодетая Ника домывала павильон. К этому времени всё уже выглядело вполне невинно и буднично – генеральная уборка, и ничего больше.

– Где нож? – спохватился Сталкер.

– Выкинула, – сказала она.

– Врёшь! Отдай его мне. Слушай, я всё понимаю, и Федя – тоже. Витька сам виноват, козёл безрогий. Но нож ты должна мне отдать – я всё улажу.

– За тем кирпичом, который торчит из стены. Я туда его спрятала.

– Ворона! Самый тупой мент догадался бы! Федя, у нас ведь остался спирт?

– Я не буду, – отказалась Ника.

– Надо, девочка, надо. Я тебе разбавлю.

Вскоре она уже спала на сталкеровском матрасе.

– Ну ладно, Володька, – сказал Федя. – Я двинул, а то что-то за «тачку» боязно. «Легенду» мы утрясли, девка отрубилась. Кстати, где пистолет?

– В реке, – соврал Сталкер.

– Ну, и о’кэй. Федорчук выкрутится. Только, Володька, случайно ли это всё?

– Пофиг. Мы делаем фильм.

– Да, конечно. Когда студент позвонит, возобновляем съёмки. Ну, всё – утром буду. Запри за мной дверь.

Лишь сейчас Сталкер почувствовал, что устал, как собака, и пьян до изумления. А ещё он понял, что никакая сила не заставит его пойти спать в павильон. Потому он и рухнул рядом со спящей Никой, чуть не завопив от боли, пронзившей колено. Но, едва боль утихла, Сталкер ощутил, что не в силах бороться с желанием. Это не была похоть в чистом виде – скорее, потребность совершить что-то наподобие ритуала. Соучастие в убийстве, точнее, в двух убийствах, следовало скрепить соитием.

«Если она меня убьёт, то, значит, так мне и надо», – подумал Сталкер, стаскивая с Ники рубашку.