Текст книги "Пересеченная местность (СИ)"

Автор книги: Алексей Смоленцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

  Ему сделалось страшно. Он, допущенный в эту жизнь на секунду, чем он занят? Чем он был занят все эти тридцать лет? Тут он и ощутил существование Бога. Не понял, а именно ощутил. Ибо только Его волей – неведомой и всеобъемлющей – могла существовать такая река, во всей ее вечности и глубине.

  Автобус давно уже мчался по трассе, а он все еще чувствовал Волгу. Понять Волгу было, как понять себя, и понять, что есть Россия, и что он русский, и задохнуться восторгом этого чувства. Россия – река, как Волга, движущаяся сквозь века, но осознать ее еще сложнее. Он лишь смутно чувствовал радостную тревогу в душе: он со всей своей ничтожностью, с мгновенностью своего бытия, он – сейчас – течение России, как и эти люди вокруг: как миллионы невидимых, неведомых других людей – все испаримся, исчезнем, но с нашим исчезновением река тут же обретет новые капли, питающие собой ее неизбывность. Река неисчезаема, вечна.

  Ему дано было понять Волгу, понять, что есть и нечто большее: Россия, недоступная пока его зрению, и есть, теперь он точно знал, – есть Бог. Ни Россия, ни Волга немыслимы без Него. Он подумал, было, что русло России – Православие, но тут же остановился, чувствуя непосильность мысли, и, боясь случайными, суетными словами разрушить открывшееся. Хватит ли жизни, чтобы понять, Сергей не знал. Но жить он должен иначе, чем жил, или зачем все это?

  Но вот уже неделя, а он все еще жил прежней жизнью. Выпивал с Сашкой, а как иначе? Тот бы обиделся. Значит, произошедшее ничего не изменило в нем? Значит, ничего не было? Показалось? Он твердо знал – было. И твердо знал, что обязан сделать выбор. И был почти уверен в том, какой выбор сделает. Но все катился по инерции, не решаясь и не понимая, что и как надо изменить, эта жизнь была привычна, а та неведома. От этого и неуют в душе, и тревога.

  * * *

  Квартиросдатчик уже ждал его. В руках у Сергея была сумка, и поролоновый матрац, который Сашка вручил ему, буквально отобрав у жены. Ехать и, правда, оказалось недолго, с полчаса, чуть больше. Квартира оказалась на восьмом этаже, но лифт работал. Оставив вещи, Сергей прошел с квартиросдатчиком до паспортного, и тот по дороге показал ему и почту, и магазины, и сберкассу. На предложение обмыть вселение, Сергей ответил отказом:

   – Не пью, даже с другом «на посошок» отказался. А то одна знакомая пугала: «Здесь все пьют», – так что лучше не начинать. Да и не на что особо, я ведь на самом деле тебе все отдал. У друга стольник занял, а жить до первой зарплаты.

   – Тогда, счастливо. А за деньги не переживай, они: может, мальчонку моего от голодной смерти спасут, – мужик улыбался, но было видно, чувствовал себя неловко.

  Сергей неторопливо шел по улице. Район, как район. И пьяных вроде не видно. Он купил кефира, творога, хлеба и решил: обойдусь, экономить надо, на сколько эти сто тысяч тянуть, – неизвестно. Вечером маме надо позвонить, а то уехал: ни слуху, ни духу, хотя так и обещал, – пока устроюсь... С семи тариф льготный на переговоры, в два раза дешевле, заодно и картошки возьму, творог каждый день есть не будешь.

  Сергей открыл непривычную еще дверь, вошел, и смог только развести руками. В углу на свернутом поролоновом матраце, поникнув головой, сидел печальный квартиросдатчик.

   – Извини. Паспортный с четырех, а не с двух. Где, думаю, мотаться буду? Бутылочку взял, колбаски, угощаю. Может, отметим все-таки?

   – Говорю же: не пью, – ответил Сергей, и испугался, что второй раз мужик не предложит.

   – А кто говорит: «пить»? Мне самому в паспортный, и домой быстрее надо, сына из садика забрать, парень у меня – боец. Но по сто грамм...

  Сергей ушел на кухню мыть привезенные от Сашки бокал без ручки, железную кружку, и ковшик с облупившейся эмалью. Из комнаты раздался грохот.

   – Надеюсь, не водка? – крикнул Сергей, набирая воду.

   – И водка тоже, – послышалось из комнаты.

  Квартиросдатчик уже по хозяйски раскатал матрац и уселся на него, скрестив ноги. Видимо, во время этой операции он и задел бутылку, так как на полу блестела бесформенная лужица. Тут только Сергей подумал, что у него нет половой тряпки, а грязь в квартире, – одной пыли сколько.

   – Даже вытереть нечем.

   – Ладно, садись.

   Сергей протянул ковшик с водой

   – На. Я не запиваю.

   – А ты посмотри на воду. Какое уж, – запивать, ею и руки мыть нельзя.

  Сергей поднес ковшик к лицу, пахнуло затхлой ржавостью болота, и на вид жидкость была ржаво-маслянистая. Придется, пока плиту не подключат, минералку пить, – подумал.

  Выпили. Ковылев закурил, квартиросдатчик что-то рассказывал о жене, с которой были нелады, зато при словах о сыне, голос его светлел. Вдруг он вылупил глаза:

   – Смотри! – на месте лужицы белело пятно густо белого цвета, – Краску разъело! Ну, сука! Я говорю: «Чья водка?» – АО «Родник», говорит, видите – на тыщу дороже". Ну, сука...

  Тут же разлили по второй.

  – Вроде и ничего, вкус хреноватый, но пить можно.

  По третьей разливал уже сам Ковылев. Бутылка на двоих. Подумаешь. Чего отказывать? Мужик – душевный. И мужик тоже не возражал, хотя бутылка пополам, явно больше тех ста грамм, о которых он говорил вначале.

   – Ладно, уже четыре, мне пора, – вспомнил квартиросдатчик.

  Сергей не хотел оставаться один.

   – Пошли вместе, – сейчас позвоню, решил он. Недалеко от паспортного сдатчик хлопнул себя ладонью по лбу:

   – Идиот! Денег не оставил, а там две триста платить надо. Слушай, извини...

   – У меня десятками.

   – Ты подожди, я сдачу мигом вынесу.

  Он нырнул в отдел, и не успел Сергей докурить, – вернулся, протягивая деньги.

   – Спасибо, извини.

   – Может, продолжим? – неожиданно для себя предложил Ковылев.

   – Нет. Нет, что ты, – он замахал руками, и неожиданно закончил, – Хотя... разве что по сто грамм, тут рюмочная недалеко есть.

   – Какая рюмочная?! Берем бутылку, закусить, и – обратно. Час тебя все равно не устроит.

   – Нет, нет, даже не думай. Я поехал.

   – Мы уж давно с тобой едем... Давай так: берем бутылку, стаканчик у бабок купим, садимся в скверике на Бакинской, выпиваем по сто, ты – уезжаешь, я – ухожу. Идет?

   – Идет, – тот был неподдельно рад компромиссу.

  Бутылку они выпили до конца. Дальше были рюмочные, овощные...

  Проснулся Ковылев на поролоне, одежда валялась на полу, хотелось пить. Слава Богу, на месте. Он не помнил, как дошел, как ложился. Автопилот. Из окна падал неяркий, трепещущий свет, он увидел ковшик, дотянулся, преодолевая отвращение к запаху, глотнул, раз, другой, резкий спазм от желудка подкатил к горлу, зажимая рот, он успел добежать до туалета... Стало легче. Нет, это пить нельзя. Сейчас минералки возьму, вроде видел киоск возле дома. Он поднял с пола пиджак, достал бумажник, сто, сто, пятьсот, все мелочь, он подошел к окну, там было светлее, высыпал все из бумажника, – всего было три с половиной тысячи. Все, все, все... он замычал и, мотнув головой, чуть было не долбанул лбом в стекло, опомнившись в последний момент, и просто прижался лицом к стеклу, чуть влажное оно приятно холодило. Денег не было. Напрягая память, он понял, что ничего не потерял, он их просто пропил. Пропил. В овощном, кажется, брал ананас мальчонке в подарок, за первую бутылку деньги вернул, – новоселье не у тебя, а у меня... Новоселье... Денег было не жаль. Парень, может, этих ананасов и не ел никогда. Да и мужик душевный, все время отказывался, он за меня думать должен, что ли? Но что делать? Занять не у кого. Позвонил маме! Скот!

  За окном, слева в небе пульсировало багровое зарево, словно отсвет адского пламени. Преисподняя? А правее – две высоченных трубы, прямо в черные облака упирающиеся, как ворота, и обозначены по радиусу красными лампочками, по верху и по средине: чтоб не промахнуться? Души сначала все на небо, на Суд, а потом, кто заслужил, – туда, меж этих труб... в невидимое, но пульсирующе отсвечивающее в небе пламя. Боже, где я? Ты меня забыл? Нет! Я, я тебя забыл. Узнал только, и сразу забыл, а наказание – вот оно. Прости, прости, Господи. О чем это я? Да. Жизнь сначала? Начал! Россия... Вот она твоя Россия! – Твой сто шестнадцатый, – навеки! Вот оно твое Волчье солнце, – багровое зарево в черных тучах. Нет, сейчас нельзя думать, нельзя. Отвлечься, уснуть...

  Но снова и снова накатывает. И больнее всего, что так и не позвонил маме.

  Всплыла еще одна отчетливая картинка:

  Троллейбус, двери открыты.

   – Ну, не поминай лихом брата Колю!

   – Колю? А кто это?

   – Я, я – Коля!

  И Николай таки втискивается в закрывающиеся уже двери.

  Узнал хоть, как зовут, а то все квартиросдатчик, квартиросдатчик. Вот и познакомились.

  Утром, почувствовав приближающийся вал ночных мыслей, резко встает, стягивает с себя майку, еще одна есть в сумке, и, примерившись, одним движением рвет ее пополам. С остервенением моет полы раз, другой, до чистоты, словно пытаясь смыть что-то и в себе, только пятно от пролитой водки никак не исчезает. Чуть подсохнет, и вот он – остров, на который тебя забросила жизнь. Сотри его, или выберись. Не можешь?

  Он идет на почту. У лифта мужик:

   – Ты с похмелья, что ль?

  Сергей неопределенно поводит плечом, лифт ухает где – то внизу.

   – Поправься, – мужик протягивает початую бутылку.

   – Денег нет, вчера все пропил.

   – Какие деньги? Давай, – мужик дружелюбно протягивает бутылку, – Этих... ульи... поговорить не с кем. К Ваське зашел – дома нет.

   – Не буду, – Сергей уже бежит по лестнице.

  Мужик с сожалением ворчит вслед.

  На почте он быстро врет маме, что все хорошо, питается нормально, денег хватит до зарплаты.

   – Я тебе письмо послала на Главпочтамт

   – Время вышло, разъединяю.

  Письмо. Ему важно именно сегодня получить письмо. Но ехать не на что. Пешком? Он вытаскивает завалявшиеся, мятые талоны. Есть! Один целый. А обратно можно и пешком.

  ...На почте вместе с письмом ему вручают и перевод. Не послушалась, послала. Он покупает в магазине напротив минералку, пьет, и, прислонившись плечом к стене, читает письмо, но даже не может уловить смысла, слезы стыда и раскаянья у самых глаз, временами он резко вздыхает, сглатывая, гася, рвущийся наружу всхлип. «Прости, мама, прости, как в детстве бормочет он. Я больше не буду». Никогда еще с такой искренностью не понимал он свою вину перед ней. В письме мама просит поставить свечку в Храме, как бы от нее. И он идет в Храм. Ставит свечку. И долго сидит там, на лавке у стены. И думает, думает...

  Возвращается он уже затемно, в полупустом троллейбусе.

  Жизнь постепенно определилась и наладилась. Он вышел на работу, получил первую зарплату. Платили достаточно, хватило и долг отдать, и праздник «первой получки отметить» с новыми товарищами. И не хотел он, и боялся, но знал, что не отмечать нельзя, – не поймут. И все обошлось, посидели хорошо, и Сергей умудрился не напиться, поймал грань в стадии опьянения и на ней удержался. А по выходным он ездил в Храм. Не к службе даже, службу он один раз попробовал выстоять, – не смог, а так, просыпался и ехал. Просто ставил свечи и уходил. Для него сама дорога, сам путь туда были важнее. Он полюбил эти воскресные поездки. Полупустой троллейбус, не торопясь, мол, воскресенье, оно и для меня – воскресенье, вез его к городу. И почему-то так легко, так хорошо думалось в эти минуты. Он смотрел в окно, не вникая в разнообразие местности, занятый своими мыслями. Но спроси его: «О чем?», наверное, пожал бы плечами: «Так...» В общем, все выровнялось, уже и ритм возникал привычный.

  У Сашки был несколько раз, долг отдал, и так заходил. И жена его теплее стала относиться, второй смысл исчез из голоса. Рада, так рада, недовольна, так недовольна. Но недовольство только в Сашкину сторону. А Сергею:

  – Ты, Сережа, заходи почаще, недалеко ведь работаешь.

  Сергей удивлялся, – кто их, женщин, поймет? Вскоре Сашка пригласил на день рождения:

  – Какие там гости! Заходи, посидим вдвоем, молодость вспомним, четвертый десяток пошел, не кот чихал. И Лариса приглашает, что, – говорит, – в праздник один будешь сидеть, Сергея бы позвал? Приходи.

  Последний аргумент произвел впечатление.

  Когда уже сидели за столом, раздался звонок. Подружка пришла.

  – Ой, у вас гости! Я на минутку. Мне некогда... Нет, нет.., – это на уговоры.

  Тут уж и Сергей подключился:

  – Отметим мое счастливое спасение. Помните, что Вы про сто шестнадцатый говорили? Жив.

  После он проводил Галю (так звали подружку) до дома. Шли пешком. Он опасался неловкой паузы, перескакивая с одного на другое в поисках темы. И выяснилось, что она работает в библиотеке. Сергей заговорил о литературе, а она так задавала вопросы, что он не умолкал до ее дома. Когда она остановилась возле подъезда, столько осталось недосказанного, что его предложение еще встретиться, было вполне уместным и естественным.

  В первый раз, когда он остался у нее, они почти до рассвета возились, разговаривали... Галя уснула, а он вышел на кухню и, запахнувшись в ее халат, курил, стоя у окна. После Светки у него никого не было. И он чувствовал, как что-то сдвинулось в нем. Освободилось, изменилось, ушло, пришло? – Он не знал. Ему было хорошо с ней. Вся манящая, свежая, когда он целовал ее тело, казалось, оно пахнет молоком, столько молодости и здоровья было в ней. Но думал Сергей совсем не о Гале. После этой ночи, вот сейчас перед рассветом, он почувствовал, что возвращается в прежнюю жизнь. Это потрясло его и он не находил опровержения. Была Светка, будет Галка, суть не меняется, – семья, работа – завод, пять рабочих два выходных, раз в год отпуск, воспитание детей, тихая старость, проводы на пенсию... И вся жизнь? И все? Но для чего все это было со мной? Для чего?

  Странно, какой резкий, затхлый запах сегодня у светло сизого, робко струящегося дыма. Надо проветрить. Он открыл форточку. И сразу же понял, что ему станет легче на улице. Потихоньку, чтоб не будить Галю (он не мог ей сейчас ничего объяснять), оделся и вышел. Полной грудью вдохнул, чуть влажный, прелый, но не застоявшийся, живой воздух. Медленно побрел тротуаром. Холодно, но лужи не тронуты ледком, маслянисто-черно блестят, отражая рассеянный, нездорово-чахлый свет фонарей, и все-таки в воздухе, в небе ли, тяжелом и низком, ощущение зимы.

  «Наверное, завтра будет снег, – подумал он. – Надо же, как старик пытаюсь угадывать погоду по своим приметам». И вдруг понял, что когда все началось со Светкой, он потерял счет времени. Само время. Когда был развод? Зимой, летом? Он перестал замечать время года, потерял цвет, запах... все движение, – были внешние действия, а в душе он стоял на месте. Жил, но не воспринимал мир. Спроси, какого цвета была вода в Волге, – не ответит. Когда же это началось? Он пытался вспомнить: « Она поздно приходила, и я стал задерживаться с мужиками... Точно. В первые разы! А ведь ровно год. Последнее, что я помню, – первый снег».

  Пить пошли в чей-то гараж, вечер тянулся, спорили, кто-то бегал за вином, уходить собрались уже в ночи. Вышли и обалдели, – снег! Земля была покрыта тщательно, без изъяна. Он даже взял тогда в горсть нежные, влажные снежинки с капота машины, компания была большая и пока пили, «жигуленок» выгнали на улицу, растер лоб, щеки, – первым снегом умылся... Этот первый и стал последним, что он запомнил. До сегодня. Сегодня вернулось все!

  Он чувствовал, – вернулось! И цвет, и запах и время. Но вернулась и жизнь, та жизнь. Весь этот год он был, словно замерший, стоял на месте, готовясь перейти на следующий уровень. Но не смог? Неслышный щелчок, и он опять идет по тому же кругу? Перечитывая книгу, находишь для себя, новое в мыслях автора, а сюжет? – Сюжет – тот же. И он вернулся в тот же сюжет: семья, завод... Осторожно кольнуло щеку, лоб. Он вгляделся в освещенное фонарем редкое мелькание. Дождь? Раскрыл навстречу небу ладонь... Словно милостыню порошу? Усмехнулся. А может милость? Может все дело в том – что просим? Ладонь так же кольнуло. Не снежинка даже, крупинка. Снег.

  Мимо старчески продребезжал первый троллейбус.

  В понедельник утром Сергей позвонил на работу и, сказавшись больным, отпросился на неделю. Надо было, что-то решать. Эта неделя – последний его шанс. Иначе судьба распорядится по-своему и, наверное, уже навсегда. По приезде, устроившись на работу, определившись с жильем, получив первую зарплату, познакомившись с Галей, он испытывал вдохновение, прилив сил, все складывалось, казалось жизнь начинается заново. И вот... Мучительно путая день с ночью, метался Сергей, вспоминая, пытаясь разобраться, зачем он здесь. Не в городе этом, а вообще на земле.

  В субботу приехал Сашка.

  – Еле разыскал тебя. Хорошо еще газету с телефоном этого хозяина не выкинули. Ты куда пропал? На работе говорят – заболел. И не весточки! А вдруг ты помер? Хоронить-то мне придется! Шучу.

  – Да я не подумал даже, что ты потеряешь. Позвонить не сообразил. И не болею я. Так.

  – С Галкой поссорился? Так, она наоборот, первая тебя искать начала. Переполох устроила. Ну и моя подключилась. Ладно. У меня новость радостная: общагу тебе дали. Начальник просил передать. В понедельничек можешь въезжать! А по этому случаю...

  Сашка извлек из яркого пакета бутылку.

  – Не буду я. Ты извини.

  – Точно – заболел! Мигом вылечим.

  – Подожди. Серьезно не буду. Я вот думаю все. О жизни... не знаю, как сказать...

  Сашка уже по хозяйски развалился на матраце.

  – Вот сейчас вместе и подумаем! – мигом подобравшись, он взялся за бутылку. – Хотя, что и думать? У Галки квартира. Женишься, дети пойдут, работа есть, платят нормально. Чего еще? Живи и радуйся. Давай стакан, или что у тебя есть? И зажевать чем ни будь.

  Сергей достал хлеб, скрюченный кусок сыра.

  – Я не готовлю, в последнее время...

  – Пойдет. Скоро Галка тебе готовить будет. Из одной? – он наполнил чашку.

  – Нет. Я серьезно сказал. Не буду.

  – Ну, дело твое.

  Сашка аппетитно выпил, занюхивая хлебом, шумно втянул в себя воздух, закусил.

  – Ты знаешь, Саш, я однажды в больнице лежал. Когда еще со Светкой жили. А у меня там, знакомый в компьютерном центре работал. И научил он меня в преферанс на компьютере играть. Я целые дни просиживал. Начну проигрывать, кнопку нажал новая партия. Не пошло, – опять сначала. А потом – раз и выиграл! Победитель! А тех проигранных, как бы и не было. А сейчас думаю. Я ведь и с жизнью так хотел...

  – Ну, понес, ну понес... Тебе точно выпить надо. Смысл жизни по трезвянке постигать – дохлый номер.

  – Может и так. Одно я точно понял: вся беда в том, что не любим мы никого. Не только женщин. А вообще ничего в этой жизни не любим...

  – Серег, или выпьем, или я пошел. С тобой точно не то, что-то. Любовь, карты. Тебе, пожалуй, еще недельку отдохнуть не помешает. А может и лишнего наотдыхал? Не пить, да не работать, точно с ума сойдешь. Кстати о любви...

  Дальше говорить было бессмысленно. Сашка пьянел. Разговор свелся к работе, и к одной крановщице, которую Сашка наметил в качестве добычи. Сергей открыто тяготился его присутствием, но он ушел лишь, когда бутылка почти опустела. Сергей тоже выпил грамм сто – таких доз он не боялся, а за друга беспокоился, что тот, в одиночку уговорив бутылку, до дома не доедет.

  Вечером раздался стук в дверь.

  Сашка? Не должно быть. Может и точно: до дома не доехал? Жена ищет.

  Сергей открыл. На пороге стояла Галя.

  – Ну, прямо день визитов. Днем Саша приезжал. Вечером – ты. Как бы и с работы делегация не нагрянула.

  – Саша! Видела я сейчас твоего Сашу. Ни бе, ни ме... Ничего добиться не возможно. Еле добудились его. Я про тебя спрашиваю. А он одно твердит: «Пропал парень. Нет Сереги. А хоронить мне. Выпил? – Помянул друга» Вот я и поехала. Слава Богу, живой, – она оглядывалась, куда положить пальто.

  Сергей повесил его на открытую дверь комнаты, сверху своей одежды.

  – Ты болеешь?

  – Нет. Думаю. Боюсь дальше жить. Боюсь, что опять та жизнь начнется, от которой уехал. Оказывается, не уедешь. Не так просто: другой город – и все сначала.

  – Ты подумай, а я пока делами займусь. Голодный, небось.

  Галя колдовала на кухне над, привезенными с собой, припасами. Он лежал в комнате.

  Утром, уходя от него, она сказала:

  – Не знаю, что ты думаешь, и как тебе предложить, скажу, как есть. Говорят, тебе общежитие дали. Но ты лучше ко мне переезжай. У меня тебе спокойней будет. Жениться тебя никто не заставляет, можешь не бояться. Живи, думай себе...

  – Спасибо, Галь. Но это неудобно.

  – Спасибо! Нечего тебе тут торчать. Вот тебе ключ, у меня второй есть, приду с работы, что б дома был, – в ее нарочитой строгости сквозила ирония. – С тобой только по-командирски и надо. Приедешь?

  – Не знаю.

  – Опять – «не знаю»! Не уйду пока «да», или «нет» не скажешь.

  – Приеду.

  – Домучила, наконец-то, – она поцеловала его, – Жду.

  Постояв в прихожей, он дождался пока громыхнули двери лифта, закрываясь за Галей. Вернулся в комнату. Растерянно огляделся. Тоскливо подумал: «Надо собираться...» Подошел к подоконнику. Постоял, прижавшись лбом к стеклу, как в ту первую, горькую ночь. Светало. Падал уже настоящий снег, не крупинки, а стремительные белые хлопья. Земля меняла цвет. Становилась похожей на чистый лист школьной тетради. Еще немного и можно писать набело...

  Вдруг он увидел Галю. Распахнул форточку. Встав ногой на батарею, высунул голову на улицу:

  – Галя! Галя!

  Она недоуменно обернулась. Потом сообразила, подняла голову.

  Он, насколько можно было, вытянул перед собой руку и разжал ладонь, освобождая пригревшийся в ней ключ...