Текст книги "Вспять: Хроника перевернувшегося времени"
Автор книги: Алексей Слаповский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– А может, не наступит? Может, все обратно пойдет? – спросил Милозверев. – И я, получается, ни с чем останусь?
Перевощиков понял, что объяснять что-либо Милозвереву бессмысленно: Гедимин Львович, разъяренный самоуправством времени, пошел на него лоб в лоб, не желая с ним считаться.
И с этого момента каждый день несчастный Иванченко вынужден был летать в Москву, вручать Милозвереву чемоданчик, который назавтра исчезал, Иванченко опять летел, опять вручал… до той поры, пока в сейфе Перевощикова этого чемоданчика не оказалось, потому что он еще не был наполнен.
Но это отдельная история.
Анастасия и Анатолий стали еще дальше от свадьбы, чем были накануне. Но Анатолий заявил:
– Плевать! Свадьба была? Была. В церкви венчались? Венчались. Брачная ночь с пятницы на субботу была? Была. Мы муж и жена, будем жить вместе.
Ольга Егоровна присутствовала при разговоре.
Она возразила:
– Вы извините. Анатолий, но мы Настю воспитали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных, она у нас крещеная, между прочим!
Анастасия слушала с удивлением: она впервые слышала, что ее воспитывали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных. Но решила пока помолчать, дослушать.
– И поэтому, – продолжила Ольга Егоровна, – мы гражданского брака не признаём, особенно такого, который не зарегистрирован.
Анатолий предвидел такой поворот и был готов к нему.
– Не беспокойтесь. Ольга Егоровна! – сказал он. – Я уже всё продумал. Больше того, я договорился и в загсе, и в церкви. С утра регистрируемся и быстро венчаемся – и живем нормально, как муж и жена. Без всяких свадеб, правда, не каждый же день свадьбы устраивать! Зато законно. К вечеру все истекает, если предположить, что время будет и дальше идти назад, но мы повторим процедуру.
Немного хлопотно, конечно, но…
– Но вы не учли, – перебила Ольга Егоровна, – что не к вечеру все истекает, а в полночь! Значит, вы ляжете в постель, извините за выражение, как супруги, а после двенадцати начнутся уже внебрачные отношения?
Анастасия хотела сказать, что внебрачные отношения у них уже давно, но почему-то опять промолчала.
– Хорошо, тогда регистрируемся и венчаемся сразу после полуночи. Броня на сутки, – пошутил Анатолий.
– Но вы же, Анатолий, через полгода вернетесь обратно в Москву, – напомнила Ольга Егоровна. – Зачем же травмировать Настю? Она будет об этом постоянно помнить.
– За полгода, Ольга Егоровна, многое может случиться.
– Вот пусть сначала и пройдет полгода, – довольно сухо сказала Ольга Егоровна, ободренная молчанием дочери: она решила, что Анастасия на ее стороне.
И это было почти так. Вернее. Анастасия была на своей стороне – она думала о том, к чему действительно приведет странный брак, обращенный не в будущее, а в прошлое. Детей не будет, это уже понятно. Дом, окончательно отделанный только месяц назад, через месяц начнет как бы разрушаться, то есть не строиться, а, если можно так сказать, расстраиваться: крыша исчезнет, потом стены – и как жить в таких условиях? Это будет выглядеть смешно, а Настя не любила и не хотела быть смешной.
Анатолий не собирался сдаваться. Видя препятствие в теще, как он ее мысленно называл. Анатолий, однако, решил с ней не спорить, обратился к Анастасии:
– Ты-то как думаешь?
– Глупо как-то получится, – пожала плечами Настя. – Ночью в загс тащиться, потом в церковь…
– Я могу договориться с работницей загса и отцом Власием – на дом к нам придут.
– Вы еще церковь домашнюю тут постройте! – хмыкнула Ольга Егоровна.
– И построю! – ухватился за идею Анатолий.
– А ее на следующий день уже не будет!
Анастасия даже рассмеялась, представив это, – но смех был, конечно, не веселым, а скорее нервным.
Анатолий оскорбился.
– Я вижу, то, что происходит, кому-то даже нравится! – сказал он, глядя на Анастасию прямым взглядом свободного в своих поступках и словах человека. Так его учили в американской высшей школе: что бы ни говорил, смотри в глаза. Это обезоруживает.
Но рядом с Анатолием на лекции Анастасия не сидела и не знала этого коммуникационного закона, поэтому обезоружить ее оказалось непросто.
– Ты меня в чем-то обвиняешь? – холодно спросила она.
Ольга Егоровна отвернулась к окну, чтобы посмотреть, как там погода. Моросило, мокрые листья болтались на дереве, они даже на вид казались холодными, Ольга Егоровна невольно поежилась, и это помогло скрыть довольство, которое она испытала от слов дочери и ее правильно взятого тона.
– Тебя, – подчеркнул Анатолий, – я ни в чем не обвиняю.
И это опять же был верный ход, каким он описывался в американских лекциях: никогда не осуждай впрямую человека. К примеру, нельзя плохому работнику говорить: «Ты плохой работник!» Нужно мягко укорить: «Ты не очень хорошо справился с этим делом!» Анатолий, помнится, спросил, почему бы без всяких разговоров не уволить плохого работника к чертовой матери? Профессор горячо возразил: ни в коем случае, это дискриминация, нужно сначала несколько раз указать работнику на те задания, которые он выполнил не очень хорошо, а после этого, пожалуй, и уволить, но обязательно с корректной формулировкой. Допустим, с такой: «Ты хороший работник, но мы сейчас оптимизируем производство, поэтому большое количество хороших работников нам невыгодно, извини!» И дать ему при увольнении приличную аттестацию, чтобы человек смог устроиться на другую работу, не чувствуя себя ущемленным в своих демократических правах.
Но Анастасия и в этом случае поняла все по-своему:
– А кого ты обвиняешь? Мою маму?
Анатолий удивился: при чем тут мама? То есть вообще-то он, конечно, именно ее имел в виду, но надеялся, что это прозвучит как намек на широкие обстоятельства, на местную ментальность, на фокусы времени – и т. п.
– Я вообще никого не обвиняю, – возразил он.
– А в чем же дело?
Теперь не понял Анатолий. Он так и сказал:
– Я не понял.
– А если не понял, как я тогда тебе объясню? – спросила Анастасия.
О, эти загадочные русские вопросы, особенно вопросы женские! Отвык от них Анатолий, отвык от их двойного и тройного дна!
– Что объяснишь? – напрягся он.
– То, что ты не хочешь понимать.
– А что я не хочу понимать?
– Ты меня спрашиваешь? – поразилась Анастасия. И обиженно поджала губы.
Анатолий стоял, слегка выпучив глаза, абсолютно растерянный. Давненько с ним такого не бывало.
Но опять американские лекции пришли на помощь. Вспомнилось: «Если ты чувствуешь, что потерял инициативу или нить беседы, вернись к той цели, которая перед тобой стоит».
«А какая цель стоит передо мной?» – задался вопросом Анатолий.
Ответ был очевиден: перед ним стояла Анастасия. Она и была его целью. Он слишком уже привык наслаждаться ее красотой, ее телом, ее темпераментом. В сущности, все равно, женой она будет или нет, главное, чтобы подольше была с ним.
И тут Анатолия озарило: если время необратимо пошло вспять (не хочется верить, но – допустим), то завтра будет среда, третье! А в среду третьего они были в Придонске: приехали туда во вторник и переночевали в лучшей придонской гостинице. Следовательно, без всяких разговоров завтра Анастасия окажется в его руках – горячая, счастливая, любящая. Значит, надо не тратить время на пустые разговоры, а спокойно дождаться полуночи.
Зато есть повод еще раз блеснуть отточенной университетской наукой, один из постулатов которой гласит: «Если ты уверен в своей будущей победе, заранее смягчи своего врага, чтобы он не захотел отомстить тебе».
Анатолий шагнул вперед, взял за руки Анастасию и Ольгу Егоровну (сумел дотянуться), как бы объединяя их собой.
– Дурак я, – сказал он. – Но поймите сами: я так мечтал, чтобы Настя стала моей женой! У меня просто голову снесло, вот я и предлагаю всякую чепуху. Мы вместе обдумаем и что-нибудь решим, правда?
После этого он немедленно ушел, чтобы не портить кульминацию. А мать и дочь почувствовали себя неловко.
– Все-таки хороший он человек, – вздохнула Ольга Егоровна, словно сожалея об этом.
– А я тебе всегда говорила! – с досадой сказала Анастасия, но досадой не злой, а укоризненной, почти ласковой.
И они обнялись, глядя за окно, где на глазах темнело и холодало – как оно и было перед свадьбой. А до этого вообще были заморозки. Значит, опять будут.
Илья Микенов не находил себе места от радости: если так пойдет, Анастасия неизбежно вернется к нему! И опять у них будет то, что было. Его распирало, хотелось поделиться с кем-то. В обеденный перерыв он зашел в лабораторию. Там было всего несколько человек – Владя, лысый юноша, сидящий за компьютером, худощавая девушка, завернувшаяся в теплую кофту, глядевшая хмуро, в тон погоде, унылившейся за окном, и полная женщина в углу, вяжущая шерстяной носок и шмыгающая красным носом; из глаз ее текли слезы. Владя сидел за перегородкой, там, где было место заведующего, который отсутствовал.
– Начальствуешь? – спросил Илья.
– Его и в прошлый четверг не было, на больничном сидел. А вот половина сотрудников просто не явилась. Я и сам неизвестно зачем пришел. Все расчеты и анализы будто черт языком слизал, какой смысл работать?
– Смотри, Столпцов узнает.
– Узнает – и что? Я удивляюсь, как он других умудряется заставлять работать. Грозит: зарплату не выдам. И дураки ему верят.
– А вдруг и правда не выдаст?
– Она уже выдана! В прошлом! И мы неизбежно идем к этому дню, дню зарплаты. Пусть и прошедшему. Правда. Столпцов всем говорит, что если с переменой суток сделать ничего не может, то в течение дня он всему хозяин. Закроет кассу, и всё. И верят, и боятся. Не могут сообразить, что, если он второго числа кассу закроет, перед этим, третьего, деньги у людей все равно появятся в полном объеме!
– Почему?
– Ну, Илья, хоть ты-то должен соображать! Элементарно: день после выдачи зарплаты наступит раньше, чем день самой выдачи! С уже выданными деньгами!
– Действительно, я не подумал! – рассмеялся Илья.
Он сидел на углу стола, качал ногой и выглядел легкомысленно счастливым.
– Что это с тобой? – спросил Владя. – Все с ума сходят, а он радуется!
– Если честно, Владя, радуюсь. Почти счастлив. Ведь если так пойдет, я опять буду с Настей!
– Не обязательно, – охладил его Корналёв. – Человек – не руда, не анализы, как у нас. – Владя поморщился, вспомнив об утраченных результатах и пропавшей работе, – он может менять поведение. С другой стороны, – сказал он, не дождавшись возражений Ильи, потому что и сам умел себе возразить, – в момент переключения времени он беспомощен. И если когда-то Анастасия в этот момент была с тобой…
– Была! И не раз! – кивнул Илья.
– Значит, хочет не хочет, а опять будет. Но ведь может тут же и сбежать.
– А я не дам. Уговорю, придумаю что-то… Не буду таким лопухом, как раньше, понимаешь? Я изменю прошлое! Я добьюсь того, что, если все повернется назад, она не захочет выходить замуж за этого… За директорского сынка.
– Хм! – сказал Владя. – А я, значит, вернусь к жене? И получу обратно свою машину? И могу не оставлять ее Галине, когда все повернется назад, то есть вперед?
Однако, верный себе, он и тут нашел возражения.
– Но она же, гадюка, опять захочет развестись, как уже было.
– Почему?
– Потому что я с Вероникой опять свяжусь. И дернуло меня…
– А ты не связывайся.
– Время свяжет. Опять мы с ней поедем с пробами грунта в Придонск, опять она меня к своей тетке пригласит, а тетки дома не окажется, пустая квартира, вино, музыка…
– Откажись!
– Смысл? Мы с ней как раз в полночь оказались в горизонтальном положении, которое соответствовало обоюдному желанию, – витиевато выразился Владя. – И опять я буду мучиться, зачем я с ней связался.
– Сначала будешь мучиться, а потом свяжешься, – поправил Илья.
– Вот видишь, даже я путаюсь. Главное – факт измены обойти нельзя. Он был – и будет. И я признаюсь Галине. И кончится наш, в общем-то, вполне нормальный брак, который на самом деле не лучше других, но и не хуже.
– А если не признаешься?
– Но она-то знает! Она уже знает, Илья! Прошлое не изменишь! Я уже переспал с Вероникой, и этого исправить нельзя! И пересплю я с ней второй раз или нет, не имеет значения.
– Почему? Мы только пощупали, что такое это прошлое, мы в него еще как следует не въехали. Да, возможно, его изменить нельзя, но из него, из нового прошлого, можно как-то изменить новое будущее, которое потом наступит – после того, как все кончится!
– Ты считаешь?
Владя с сомнением покачал головой.
– Ну, посмотрим, – сказал он. – А пока – полная депрессуха. Ты посмотри на моих.
Он приоткрыл шторку.
– Вон Эльвира Даниловна, страдалица, – указал Владя на плачущую женщину, – носочки внучкам вяжет, позавчера целый носок был, а сегодня с утра – только краешек. А завтра клубок пряжи будет. А послезавтра и он исчезнет, а Эльвира Даниловна пойдет в магазин заново пряжу покупать. И она ведь понимает это, а перестать не может, потому что иначе жизнь для нее окончательно обессмыслится.
А Люся, – соболезнующее посмотрел он на девушку, – влюблена в меня, глупенькая. И знает, что я знаю, хотя не признавалась. Раньше веселая была, бодрая – потому что человек всегда надеется на лучшее. Вот и она надеялась, что когда-нибудь я ее оценю. В будущем. А будущего нет, кончились и надежды.
– Печально, – согласился Илья. – А паренек, я вижу, не унывает.
– Толик-то? Это верно. Нашел себе нишу: играет в компьютерные игры. Он вообще компьютерозависимый или, можно сказать, зависаемый, судя по тому, что вечно не высыпается. Наголо подстригся, нет времени голову мыть. А в игры сейчас играет не длинные, чтобы успеть за день до конца пройти. Однодневное удовольствие. Одноразовое. Я думаю, в будущем, то есть в прошлом, цену будет иметь только одноразовое. То, что живет в одном дне.
– Ты глубокую мысль выразил. Владя, – задумчиво сказал Илья.
– Сам не ожидал, – поскромничал Корналёв. – Кстати, ты знаешь, что Слава Посошок умирал и воскрес?
– Что-то слышал.
– Вот кто счастлив по-настоящему. Откинул копыта в ночь с субботы на воскресенье, а потом воскрес, потому что оказалась ночь с субботы на пятницу.
– А мы ему опохмелиться не дали, – вспомнил Илья.
– Сволочи. Слушай, а пойдем к нему, он во «Встрече» ошивается. Выпьем тоже.
– Можно. Хотя я пить не очень хочу.
– А я хочу! – загорелся Владя. – Я всегда хотел, но похмелья боялся, у меня страшное похмелье даже после бутылки пива, организм такой.
– Да, ты говорил.
– Обязательно напомнить? Да, говорил! Но на том и дружба строится: чтобы один мог сто раз повторяться, а другой слушать с неослабным интересом!
– И опять ты мудр. Владя.
– Не сбивай с главного! Я теперь могу ужраться – и завтра ничего не будет! Потому что в среду четвертого у меня похмелья не было!
Перед уходом Владя строго, но по-дружески сказал покидаемому коллективу:
– Я ненадолго. И давайте попробуем все-таки поработать.
– А смысл? – спросил Толик, не отрываясь от игры. – Завтра все пропадет.
– Смысл в том, чтобы навыки не растерять.
– Навыки тоже пропадут.
– Ошибаешься, – возразил Владя. – Время идет назад, но ум человека развивается только вперед. И навыки тоже. Иначе не бывает.
Когда вышли, Илья спросил:
– Ты действительно так считаешь?
– Нет, – признался Владя. – Я хочу так считать. Не исключено, что мы растратим всю мудрость, которая из нас сегодня так и прет, и станем такими же, как были. И даже хуже. Если движение назад не прекратится, нам будет двадцать, потом пятнадцать, десять, пять. А если не растратим мудрость, еще хуже. Представляешь себя в пять лет с сознанием взрослого мужчины?
– Не дай бог!
– То-то!
Илья задумался. На самом деле в то, что станет когда-нибудь вновь пятилетним мальчиком, он не очень верил. Он боялся другого: поворот времени в обратную, нормальную сторону произойдет до того, как они с Анастасией опять будут вместе. И принял важное решение: не дожидаться. Попробовать уже сейчас наладить отношения. Надо только обдумать, как именно.
А Слава Посошок блаженствовал.
Кафе «Встреча» открылось, его хозяева и работники с торжеством вспоминали, как забрали их, будто преступников, темной ночью, увезли в Придонск, морально издевались, задавая унизительные вопросы, и как потом они преспокойно вернулись обратно, будто ничего не было. Правда, люди в форме сердито приехали опять, но им объяснили, что в силу обратно идущего времени хоть сто раз увози работников кафе в Придонск, они все равно будут возвращаться. Впрочем, люди в форме и сами об этом знали, их просто послало начальство. Один из них, лейтенант Валера Беленький, был грустен.
Звание лейтенанта ему присвоили всего лишь неделю назад. Значит, через неделю он его лишится? Или все-таки учтут заслуги и что-нибудь придумают? У его товарищей тоже были различные проблемы, связанные с поворотом времени, наводящие на грустные думы, к которым они не привыкли, будучи профессионально оптимистами, – поэтому они охотно согласились, когда Рафик предложил им угоститься.
– Учитывая обстоятельства! – уточнил Беленький, усаживаясь за стол.
– Конечно, конечно, – с понимающим видом кивал Рафик и подмигивал выглядывавшему из кухни Сурену.
Он не стал напоминать, что раньше и Беленький, и многие его коллеги из Придонска наведывались в кафе без всяких обстоятельств. Не так давно Рафик, и без того кормивший бесплатно рупьевскую полицию, высказал заезжим гостям претензию. Причем в опосредованной форме: подавая начальнику отдела оперативной информации придонского УВД майору Ивану Дмитриевичу Сусало порцию толмы, он вздохнул, глядя поверх головы майора – так далеко, будто видел всю глубину армянской многовековой истории, – и сказал древним скорбным голосом:
– Разорюсь я скоро…
А майор был не один, с гостями из Москвы, поэтому отреагировал не как должно, а сугубо вежливо:
– С чего бы ты разорился? Не даром кормишь!
И выдал Рафику пару тысяч своих кровных. Присовокупив при этом, что сдачи не требуется. Московские гости сделали было вид, что тоже тянутся к бумажникам, но Сусало протестующе выставил руку: не тревожьтесь, угощаю по законам гостеприимства!
А в Придонске, дома, Ивану Дмитриевичу жаль стало этих кровных двух тысяч, весьма весомых при его официальной зарплате – так жаль, будто у него их из кармана вынули. Вот и дал он указание лейтенанту Беленькому провести мероприятия, которые отучат Рафика вздыхать когда не надо, да еще вслух.
Но сейчас Рафик не вздыхал, он угощал от чистого сердца. Да и Сурен постарался, сделал толму не дежурную, присыпанную нарезанным луком и петрушкой, а настоящую аштаракскую, с яблоками и айвой, курагой и черносливом, с эстрагоном и укропом.
Слава же сидел в компании дальнобойщиков, один из которых. Румпаков, высокий тридцатилетний мужик, погиб в пятницу в Вологодской области, а сейчас вот сидит, как ни в чем не бывало, на пути в туже Вологодчину, и рассказывает водилам-товарищам:
– Иду, значит, под восемьдесят, туманит так слегка, но видимость терпимая. Не то чтобы нормальная, но и не как молоко. Впереди поворот.
Я, само собой, на всякий случай посигналил, потому что мало ли дураков, кто повороты напрямик режет!
Товарищи кивнули, одобряя действия Румпакова и осуждая тех дураков, кто срезает повороты.
– Смотрю, – вдохновенно продолжал Румпаков, – а на меня летит джип. Причем именно не едет, летит, потому что дорога-то влажная, а он, вместо чтобы маневрировать, по тормозам ударил. Ну, его и несет. Болид, тля, курва, бобслей-двойка! А мне куда?
Товарищи покачали головами, представляя себя на месте Румпакова.
– Смотрю, а там баба! В смысле – девушка! – хлопнул себя по колену Румпаков.
Товарищи опять покачали головами: да, уж если не повезет, то не повезет по полной.
– Значит, на нее надежды нет, начинаю уходить вправо, но понимаю же, что она мне в фуру долбанется, поэтому после вправо даю опять сразу влево, чтобы она скользящим ударом хотя бы.
Товарищи молча оценили мастерство и благородство Румпакова.
– И тут меня валит, – сказал Румпаков. – Валит меня на бок, ничего не могу сделать. Мало того, впереди сосна. Прямо передо мной. Группируюсь, сжимаюсь весь. То есть грамотно все получилось.
И я бы цел остался, но кто же знал, что у сосны сук обломанный с мою руку толщиной и что он через стекло прямо в меня вонзится?!
Все кивнули: знать и предвидеть такие вещи невозможно. Это судьба.
Румпаков вытер вспотевший от воспоминаний лоб, отхлебнул пива.
– Больно было. В позвоночник мне сук этот въехал, а там же нервные окончания. У меня остеохондроз когда схватит, и то от боли скрючиваюсь, а тут – вы представьте. Прямо так больно, что заорать хочу. Хочу – а не могу. Думаю, почему это я не могу? И почему мне, между прочим, уже как бы и не больно? И тут догадываюсь: я же умер! И вы не поверите, так мне спокойно сначала стало. Так… Ну, будто в теплую ванну залез. А потом жену вспомнил, детей. Жалко их. Но, обратно, как жалко? Ну, как бы это сказать…
– Внеэмоционально, – подсказал Посошок.
– Чего?
– Жалко, но без участия чувств. Умом.
– Вот! – подтвердил Румпаков. – Умом жалко, а чтобы переживал из-за этого – нет. Думаю: ну, умер и умер, что ж теперь.
– Как же ты думал, если ты умер? Чем? – удивились слушатели.
– Не знаю. А потом темнота… А потом бац – и я дома, просыпаюсь по будильнику, ничего со сна не соображаю, Нинке своей говорю: быстро собери пожрать, мне еще груз получить, а завтра, как штык, в Вологду попасть. А она говорит: да я еще вчера собрала. А потом как закричит! Она же тоже спала, не сообразила сначала. Коля, орет, ты же вчера уехал! Я думаю: в самом деле, как же это? Ну, а потом постепенно стало проясняться. В свете происходящих событий.
– А эта фитюлька на джипе, наверно, умчалась и даже назад не посмотрела! – сказал кто-то.
– Это я еще выясню. Завтра окажусь на том повороте – и она там окажется. Я на этот раз вообще на обочину въеду и встану. Дождусь и напомню ей. Кстати, девушка ничего себе, симпатичная…
– Извините, ничего вы не выясните, – огорчил Румпакова Слава Посошок.
– Почему?
– Потому что это же в пятницу было. А завтра будет среда.
Румпаков вспомнил, что происходит в мире, да и другие вспомнили. Молча посидели, обмозговывая.
– Нет, но ехать-то все равно надо, – обреченно вымолвил Румпаков. – Я подрядился, аванс взял. Что же мне, возвращать его?
– А у вас и не будет аванса, – сказал Слава.
– Ты что, издеваешься? – посмотрел на него Румпаков мутноватыми пивными глазами, по которым ясно было видно, что он может быть не только благородным, но и совсем наоборот.
– Ни в коем случае! – опроверг Слава. И тут же, чтобы успокоить водилу, продекламировал одно из заветных стихотворений, для шоферов сочиненных: – Пусть нас сама собой ведет дорога, но, приключений вовсе не боясь, доставим груз мы ценный до порога, и нас не устрашат ни снег, ни грязь!
– Точно! – воскликнули застольщики-шоферы, а Румпаков налил Славе, хлопнул его по плечу и сказал:
– Выпей за мою вторую жизнь!
И Слава выпил. Он теперь никому не отказывал. Он ходил от стола к столу, слушал диковинные истории, к хмельному блаженству добавилось ощущение чего-то необыкновенного. В отличие от других, он не мудрствовал лукаво, хорошо оно или плохо, главное – все живут не как обычно, горячее, взволнованнее. Казалось бы, будущее должно волновать больше – там мы ничего не видим, только догадываемся, а прошлое известно и скучно. Но нет, день ото дня прошлое становилось все загадочнее и непредсказуемее. Знаешь только, что окажешься в таком-то положении в таком-то месте, но зато сутки до следующего поворота – твои, и ты волен делать, что угодно, поскольку это никак на тебе и на других не отразится!
Этой мыслью он поделился с пришедшими Ильей и Владей.
Они выслушали и переглянулись.
– Вот что значит, когда ум лишними знаниями не испорчен, – иронично сказал Владя. – Думаешь, без тебя не доперли? А я для чего тут? Напиться – потому что на мне это никак не скажется.
– Напиться – пустяки! – махнул рукой Слава. – На мне это и раньше не отражалось, вернее, только в хорошую сторону. А я вот вечером лежал и представлял, что будет, когда люди поймут, что можно не только безнаказанно напиваться, а, например, убивать. Ведь убитый завтра воскреснет! Это может превратиться в спорт, в забаву. Или – не понравился человек, раньше бы просто обругал его или сделал замечание, а сейчас возьмешь да и убьешь.
– А если время завтра повернется в нормальную сторону? – спросил Илья.
– О том и речь! Люди могут зайти очень далеко, думая, что им за это ничего не будет. И такого наворотят… И даже твое безобидное пьянство, Владя, учитывая твою неприспособленность, может для тебя завтра обернуться похмельным гибельным кошмаром, потому что это будет именно завтра, а не вчера. А ведь в самом деле это же в любой день может произойти! – воскликнул Слава, подумавший, что, пожалуй, зря он так безоглядно радовался приключению со временем.
– Не пугай, – сказал Владя. Принесли заказ – обильную выпивку и закуску. Владя тут же разлил: об опасности пьянства интереснее говорить, будучи пьяным.
Правда, разговор свернул на другое.
– Расскажи, Слава, как там? – спросил Илья.
– Где?
– Там, где ты побывал.
– Вы тоже знаете, что я был покойником?
– Весь город знает.
– Если честно, не успел рассмотреть. Это незадолго до двенадцати было. А в двенадцать я уже вернулся.
– Если время повернется, тебе бы надо осторожней быть, – посоветовал Илья. – Раз уж ты знаешь, что с тобой в будущем может случиться.
– Когда повернется, тогда и буду осторожничать, – махнул рукой Слава. Собственная судьба его интересовала меньше, чем судьба мира.
– А я вот о чем думаю, – сказал Владя. – Как это все-таки может быть? Земля крутится вокруг своей оси туда, куда и крутилась. Грубо говоря, от утра к ночи, а не наоборот. Почему происходит этот перескок? Ведь это что должно означать? Это должно означать, что Земля начала в какой-то момент вращаться вокруг Солнца в обратном направлении, смена времени суток сохранилась, а смена времен года будет теперь задом наперед: осень, лето, весна, зима и так далее.
– Чего быть не может, – заметил Илья.
– Теоретически может, если мы стали бы Южным полушарием. И было бы как в Австралии.
У нас лето, в Австралии зима. У нас осень, у них весна. Это я еще как-то могу представить, хотя с трудом. Но время-то все равно должно двигаться вперед!
– Второй закон термодинамики, – кивнул Илья.
– Он о чем, этот закон? – поинтересовался Посошок.
– Если упрощенно: энтропия изолированной системы не может уменьшаться. Только увеличиваться. Только вперед. К тепловой смерти Вселенной, – объяснил Илья.
Слава не понял, но догадался.
Так они приятно беседовали и не заметили, как стемнело. Кафе закрывалось в двенадцать, и около полуночи обычно Рафик просил гостей разойтись. Но сейчас он не сделал этого: знал, что в двенадцать заведение само освободится.
Так оно и вышло, а сам Рафик обнаружил себя в подсобке на мешках с картошкой – с официанткой Людой, как и было в прошлую среду. Обнаружила себя, конечно, и Люда, стелившая на мешки свой рабочий халат. И вдруг призадумалась. И сказала:
– Вот что, пойду-ка я домой. А то прошлый раз сожитель меня ждал, злился. Павлику моему со зла по затылку дал. Мне что, своего ребенка не жалко?
– Выгони этого сожителя. Или я могу ему тоже по затылку дать. Зверь, разве можно детей трогать?
– Ага, выгони. Пробросаешься так.
– Ты же его не любишь, ты меня любишь.
– Мало ли. Он человек хороший вообще-то.
– А я плохой?
– Ты тоже хороший. Но по-другому. И у тебя тоже семья.
– Это правда, – сказал Рафик. И ему вдруг захотелось домой, в семью.