Текст книги "Победительница"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Письмо двадцать седьмое

Я прекратила предыдущее письмо, Володечка, потому что задумалась об этой теме – о нашем желании, чтобы жизнь других складывалась так, как мы хотим. Я виновата перед тобой. Мне всё не хотелось верить, что ты вырос, это трудный момент для всякой матери. А потом появились девочки, девушки, женщины – и всё, и я поняла, что ты теперь не мой. Я помню твою обиду, когда я не хотела знакомиться с твоими девушками, уклонялась, хитрила, ссылалась на то, что мне куда-то нужно срочно уехать. На самом деле я знала, что мне твоя очередная избранница не понравится. Во-первых, уже тем, что очередная. Если она окажется красивой, мне будет казаться, что она много о себе думает. Если некрасивая, будет обидно, что она тебе не пара. А главное – я боялась привыкнуть, боялась, что кто-то придется мне по сердцу, покажется достойной кандидатурой мне на смену, а вы потом расстанетесь, и мне будет больно. Но еще больше я боялась твоей боли. Да, у тебя складывалось всё легко, весело, беспроблемно, как и у большинства молодых людей сороковых годов, нашедших почти оптимальные варианты межполового общения. Но есть то, что опрокидывает всё варианты, – любовь. Твоей любви к кому-нибудь я очень боялась. Не потому, что заранее ревновала, а потому, что почему-то была уверена в ее несчастливом исходе.

Когда появилась Сандра Ким, я сразу почувствовала опасность. Она была у тебя дольше других, и я понимала причину этой привязки – холодность ее красоты. Беспроигрышный вариант: такую девушку хочется растопить. Однажды мы разговаривали с ней где-то среди цветов, на высоте, и я наугад спросила:

– Мне кажется, Сандра, ты придерживаешься идеологии living dead102102
  Living dead – живые мертвецы (англ.). Распространенная в 40-х годах психологическая практика, когда человек говорит себе: «Я умер, следовательно: 1. Я всему радуюсь 2. Я ничего не боюсь. 3. Мне ничего не жаль».


[Закрыть].

Сандра улыбнулась и ответила:

– Нет. Но мне у них многое нравится. Умение радоваться. Умение не бояться терять.

– То есть ты заранее, например, не боишься потерять Володю, если что-то случится?

– А что случится?

– Ну – просто расстанетесь?

– Значит, расстанемся. Почему этого бояться? Странно. Вот я приехала в город, он мне нравится, я в нем живу какое-то время. Но я не боюсь оттуда уехать. Есть другие города.

– Но какой-то может показаться тебе единственным.

– Вряд ли.

– Почему?

– Мы о городе или о человеке?

– О человеке.

– Человек может быть единственным только сам для себя. Для другого он может быть заменяем. На земле огромное количество людей, замену всегда можно найти.

– То есть ты заранее готовишься расстаться с Володей?

– Я об этом не думала, нам хорошо. Но если придется, я не умру с горя.

Мы говорим, а ты, Володечка, сидишь тут же: обычаи того времени заглазных разговоров не предполагали, всё равно содержание становилось известным. Ты улыбаешься, но жилочка на скуле мел ко и тихо подрагивает – как подрагивала она в таких случаях у всех мужчин на протяжении всех тысячелетий. Меня это пугает. У меня плохие предчувствия.

И они оправдались. Однажды Сандра пришла с молодым человеком, каким-то, кажется, Самсоном, и предложила Володе, как это было тогда принято, оценить этого кажется-Самсона. Володя послушно начал перечислять:

– Что ж, высокий, глаза довольно приятные, волосы густые... Остального я не знаю.

– В сексе очень энергичен, – сказала Сандра. – Ты молодец, Володя, ты хороший, но он такой – более бурный. Хотите посмотреть? – спросила она меня.

Люди в определенном возрасте бояться выглядеть ретроградами. Я осталась и посмотрела. Не скажу, что это был бурлеск, но энергия, да, имелась.

– Но я пока ничего не решила, – сказала Сандра, опустившись после этого в воду. – Если кому-то чтото не нравится, говорите прямо.

– Мне нормально, – сказал кажется-Самсон.

– Мне тоже, – сказал Володя. Но жилочка задрожала. И я ушла.

Некоторое время они были втроем, потом появилась еще какая-то Эмма, девушка выше двух метров и имевшая в связи с этим преимущества, потому что любой мужчина, который отказался бы иметь с нею секс, мог быть заподозрен в отсутствии политкорректности и толерантности. Потом там еще кто-то был, время шло, жилочка подрагивала, я страдала.

И однажды, не выдержав, сказала Володе:

– Сынок, не обманывай себя. Ты хочешь, чтобы Сандра была только твоей, ведь так?

– Мало ли что я хочу. Желания – дело неподконтрольное. И часто вредное. Ты вот хочешь крем-гофре, но не ешь его. Потому что вредно.

– Не сравнивай. Да, я знаю, что человек не может принадлежать другому без его согласия. Но ты пробовал спросить ее: способна ли она хотя бы некоторое время находится только с тобой? Если она скажет нет, значит, не настолько ты ей нужен. И тебе лучше бросить ее...

– Мама!

– Извини.

Я извинилась, потому что в запальчивости произнесла выражение, которое в описываемое время звучало хуже грязной брани. В начале века мы спокойно говорили: «Она его бросила», «Он ее бросил», вкладывая в это образное значение, а не прямое – никто никого наземь на бросал. Но потом и это значение стало казаться неприличным: никто никого не имеет права бросить ни в прямом, ни в переносном смысле. Следовало выражаться: «Воспользовался своим правом свободы, предоставив свободу другому человеку». Или: «Я освободила его», «Я освободил ее».

– Извини. Тебе нужно освободить ее.

– Не хочу. В тебе просто говорят пережитки.

– Возможно. Но я опасаюсь за тебя.

– Я не хочу об этом с тобой говорить! – сказал ты.

Нет, я ошибаюсь. Такая формулировка была в то время тоже невозможной – никто не имел права уклоняться от общения, если другой хотел его продолжить.

Он спросил:

– Насколько важно для тебя говорить об этом сейчас?

Я пожалела его – пожалела, забыв, что умная мать обязана быть жесткой. И сказала:

– Я могу и после.

– Тогда после, если ты не против.

– Не против.

Но разговора на эту тему больше не было.

А потом произошло страшное.

Я была тогда в какой-то поездке.

Ночь.

Телефонный звонок.

Я вскакиваю и обливаюсь холодным липким потом.

Невероятным способом я угадываю, что мне сейчас скажут.

– Извините, что поздно... Ваш сын...

– Я вылетаю!

Они очень торопились, Володечка, похоронить тебя без меня. Ты был изуродован, они не хотели, чтобы я это видела, хотя применили пластическую косметику, насколько это было возможно. Ты употребил то, что разрушает на молекулярном уровне...

Я звонила им каждую минуту и требовала, чтобы дождались.

Они отвечали, что есть определенный порядок, который нельзя нарушать. Я могу заказать стопроцентно идентичную копию.

Я не хотела копии. Я хотела увидеть тебя, Володя. Я надеялась, что всё еще поправимо. Стоит мне только успеть доехать до тебя, увидеть, прикоснуться – и ты оживешь.

Я успела, увидела, прикоснулась.

...Сейчас, Володечка, я несколько часов плакала, жалея и горюя, что родила тебя на свет, а ты погиб. Но вспомнила, что не родила и, следовательно, ты не погиб. И успокоилась. Насколько это лучше и для меня, и для тебя...

И всё же иногда я в полной уверенности, что ты действительно жил. До деталей, до эпизодов, до имен тех, кого ты любил...

А вот твой отец, вернее, тот, кто мог быть твоим отцом и некоторое время был им, он давно уже мертв. Он умер молодым, ему не было даже семидесяти.

Но я ведь до сих пор не сказала, кто он.

Это, конечно, Влад.

Вернее, тот, кого я называю Владом.

У меня немного опять всё запуталось. Я уже закончила университет, когда стала «Мисс Вселенная»? Не помню.

Сколько мне было лет тогда? Двадцать или двадцать три?

Не помню.

Но неважно, неважно.

Весна остается весной, сколько бы тебе ни было лет и какая бы ни была вокруг общественная система. Я помню, первое мое возвращение в Москву после долгой разлуки было весной. Влад знал об этом заранее и поэтому высвободил себе целых два дня. Он повез меня на подмосковные озёра. Это, Володечка, были огромные образования пресной воды, в которых можно было даже купаться, а из некоторых после минимальной обработки даже пить воду. По крайней мере, я своими глазами видела, как Влад зачерпнул воду пригоршней и выпил со смехом – и не только остался жив, с ним даже не было никаких неполадок.

Любой москвич имел доступ к этим озерам в любое время, мог приезжать, пригорать, плавать на лодках, купаться. Вообще это было время великого равенства. Как минимум чистый воздух и чистая вода могли быть доступны всем, кто этого хотел. Если кому-то не нравилось место проживания, он легко мог сменить его. Не то что сейчас, когда каждый прирегистрирован к своей ячейке, да еще счастлив, если она у него есть, – учитывая, сколько людей ждет своей очереди...

С Владом я испытывала всегда ощущение силы, мощи, чего-то большого и красивого. Мы мчались на речном корабле, Влад и здесь не мог оставить своих разговоров, он напористо, энергично решал какие-то большие дела по коммуникатору, стоя лицом к ветру и оглядывая окрестности воды и берегов так, будто он всё это создал или собирается преобразовать. Я тогда была уверена, Володечка, что жизнь делают именно такие люди, как твой папа, они словно в лесу просекают прорубку, а остальные идут вслед за ними. У меня рядом с Владом было чувство причастности к значительным событиям, к чему-то глобальному.

А к вечеру мы полувозвратились – свернули кудато в залив, где причалились к помосту на воде, там стояло довольно много кораблей, некоторые очень большие.

Это была неофициальная встреча людей, решающих судьбы страны. Я увидела там многих членов правительственных и парламентских структур, в которых тогда не разбиралась, но меня это и не интересовало. Влад попросил меня, чтобы я была отдельно, откуда-то взялась девушка, которая должна была исполнять роль моей подруги, то есть мы были как бы с ней вместе.

– Сама понимаешь, – мягко сказал Влад. – Я еще не разведен, а у нас тут плохо смотрят, если человек еще не в разводе, а уже с кем-то что-то. Понимаешь?

Я поняла.

Мы ходили с этой девушкой, скучая друг от друга, – она была в таком же положении. Влад общался с мужчинами (Байбакян тоже был среди них), а к нам в это время подошел довольно пожилой по тем меркам, шестидесяти с чем-то лет, мужчина. Я знала его, это был довольно странный человек по фамилии Тощинский, который очень любил выступать в газетах и по телевизору с парадоксальными мнениями, каждый раз с противоположными. Поток его речи был непредсказуем. Так вышло и на этот раз.

– Иди погуляй, – сказал он моей временной подруге. – Девушки парами ходят, безобразие. Развели лесбиянство. В стране демографическая проблема, а они друг с другом целуются.

То, что мы не целовались, Тощинского не смущало.

Девушка отошла.

– И вообще, – продолжал Тощинский, то есть говорил так, будто продолжал, а на самом деле свернул в другую сторону. – Придумали конкурсы красоты. Это не наше явление. Наше явление – платье до пят, волосы платочком завязать, глаза в землю. И восемь ребятишек! Вот наше явление, вот наш идеал. А это что? – показал он на мои бедра, которые были в 103103
  Юбка, парео (тайск.).


[Закрыть], что оправдывалось уикендной обстановкой. Это же разврат! Это ты себя всем открыто предлагаешь – нате, берите! Что, не так?

Я знала за Тощинским репутацию чудака, поэтому решила не оскорбляться.

– О моде говорите? – спросила, проходя мимо, дородная правительственная дама – тоже в довольно короткой юбке.

В голове Тощинского что-то перемкнуло.

– О моде! Если у девушки ноги красивые, гладкие, почему не показать? Для того мы их на конкурсы и посылаем, – похвастался он, словно его личной и государственной заслугой было то, что красивых отечественных девушек посылают на конкурсы. – А если кривые или две тумбы, – он прямо указал на ноги дамы, – то зачем пугать людей? Надень на них паранджу и сиди дома!

– Вы сроду такие вещи говорите, – поморщилась дама.

– Я говорю правду! – отрезал Тощинский. – И это всё знают.

Я издали ловила взгляд Влада, наконец поймала и жалобно улыбнулась, глазами показывая в сторону Тощинского: спаси меня от него! Но Влад склонил голову, словно просил: ничего, потерпи.

Я стала терпеть.

Взяв меня под руку, Тощинский галантно водил меня вдоль пристани и с благовоспитанной улыбкой хорошо себя ведущего клинического идиота нес полную чушь. Тема женщины в современном мире его взволновала, он никак не мог с нее слезть. При этом говорил сердито и напористо, словно убеждал каких-то неведомых придурков, а потом сам же себе и возражал от лица этих придурков, неожиданно поумневших.

– Коня на скаку остановит, в горящую фанзу войдет!104104
  Неточная цитата из какого-то стихотворения. Фанза, фан-цзы, – хижина, изба (кит.).


[Закрыть] Вот идеал женщины! Сильная, высокая, смелая! – убеждал он.

А через пять минут:

– Женщина должна быть женщиной! Коня, видите ли, остановит, в горящую фанзу войдет! Каждый должен делать свое дело! А конюхи на что? А пожарные? Мы за что им зарплату платим? Я внес проект закона: если у женщины трое детей, пусть сидит дома и получает от государства деньги, как воспитательница детского сада. На каждого ребенка конкретную сумму. Мало? Рожай еще! А всех одиночек, гулящих, бродячих, childfree – на периферию. В Сибирь. Одиноких отлавливать в ресторанах и клубах и отсылать в принудительном порядке. Либо выходи замуж в три дня.

Я устала это слушать и сказала:

– Извините, мне пора.

– Куда тебе пора? – закричал Тощинский. – Вот бабы, вот лицемерие! Тут остров, куда тебе пора?

– У меня могут быть свои дела?

И я отошла от Тощинского.

Слегка сердитая, ушла подальше от людей, к воде. Там были заросли у берега. Послышался плеск. На холме, над зарослями, появилась фигура в черном и форменном.

– Греби отсюда! – крикнула кому-то фигура.

– Не ори, – негромко ответил с воды пожилой голос.

Показалась лодка – обычная, с веслами. В ней сидел человек в каком-то балахоне и не спеша греб. На дне лодки была вода, и там бултыхалась, били хвостами мелкие рыбешки. Увидев меня, рыбак вдруг сказал с обидой:

– Радуешься? – хотя я вовсе не радовалась. – Ничего, тебе тоже скоро скажут: греби отсюда. И погребешь!

Я не поняла его слов.

Потом подошел Влад.

– А я тебя ищу.

Обрадовавшись, я шагнула навстречу. Но он придержал меня руками.

– Ты зачем Тощинского оскорбила?

– Я? Чем?

– Говорит, так себя вела, будто он тебя снять хотел. А он не хотел, он просто общался.

– Могу перед ним извиниться, если хочешь.

– Да нет. Просто мне с ним еще работать.

– А со мной жить. Или у тебя нет таких планов?

– Есть, есть.

Он обнял меня.

Мне было грустно.

Так вечно занятый отец отвечает мимоходом дочери, не вслушиваясь в вопросы:

– Да, да. Конечно, конечно.

Дочка насупливается и спрашивает:

– А я завтра умру?

– Да, да, конечно, конечно. Что? – просыпается вдруг отец.

– Да так, ничего! – выходит из комнаты мстительная дочка.

Письмо двадцать восьмое

Этот вечер, Володечка, оставил во мне неприятный осадок, но потом был еще один день, а потом вечер, и нежность, и любовь. И я отправилась на дальнейшие турне в (напоминающем небесное спектральное, то есть многоцветное, явление во время влаги и солнца) настроении, в убежденности, что мое счастье от меня никуда не денется.

Через пару недель, находясь где-то в Токио, ЛосАнджелесе или Париже, не помню, я, не получая несколько дней писем, страшно встревожилась и даже рискнула позвонить Владу, что он категорически мне запретил. И услышала нечто очень странное: «Данного номера не существует». Так случалось, Володечка, если владелец решал по какой-то причине избавиться от своего номера. Но у Влада было еще несколько номеров, которые я знала. Однако всё они или не отвечали, или были заблокированы. Очередным утром, едва умывшись, я бросилась к ноутбуку, вошла в Интернет, и первое, что увидела, еще не открывая почтового ящика, в ленте главных новостей дня: «Владимир Р. женится на Саше Буковицыной».

Я была, мягко говоря, ошеломлена, а твердо говоря, почти убита.

Саша Буковицына, наследница Андрея Бориса Буковицына, одного из самых богатых людей России, считалась очень завидуемой невестой. Ее фотографии постоянно появлялись в уличных газетах и журналах, она мелькала на телевидении, но всё было пристойно, выверено, цензурировано – ясно, что такая девушка не могла позволить лишнего ни себе, ни средствам массовой информации. Да и папа не позволил бы. Никто при этом не знал, какое у нее образование, чем она занимается, но это, собственно, никого и не волновало. Невеста – это было ее звание, занятие, профессия и образование. Ее имя сопрягали то с одним, то с другим известным человеком – и вдруг. Как гром. Неожиданно. Ниоткуда.

Я решила срочно лететь в Москву и попросила купить мне билет.

Тут же прибежали разные люди и стали меня отговаривать, указывать на контракт.

Я сказала, что разрываю контракт.

Они тут же выдвинули вперед адвоката, который с видом злого фокусника предъявил мне множество аргументов, доказывающих, что в случае суда по причине неисполненных обязательств меня ждут огромные финансовые неприятности с последующими долгами и нищетой.

Я ничего не слышала и не хотела слышать.

В самолете просматривала всю информацию, которую смогла найти, об этой Саше. Во мне поднималось чувство, которого я не испытывала по отношению к Цестурии. Цестурия тоже красавица, но зрелая женщина, с умом, оригинальная, деятельная, всего сама добившаяся в жизни, я, пожалуй, даже уважала ее, хотя и ненавидела. А что тут? Только вот эти глаза, эти губы, этот нос? Одна только геометрия – и все?

Слово это, геометрия, мне припомнилась не случайно, Володечка. Однажды в школе ко мне подошла соученица Таня, очень умная и хорошая девочка, и вдруг ни с того ни с сего прошипела:

– Было бы в кого влюбляться! Ты что, лучше меня? Чем? Ничем. Всё это, что у тебя, – геометрия! Он в геометрию влюбился!

Кто это «он», я так и не узнала. Наверное, кто-то из наших классных мальчиков, влюбившийся в меня, а Таня любила его, вот и разозлилась. Я удивилась тогда: за что, почему? Что я такого сделала? Да, я красивая, но разве это моя вина?

Был и другой эпизод, гораздо потом. В очередное навещание мной Бориса и Лары сестра отвела меня в сторону и сказала:

– Послушай, не сердись, но лучше тебе уехать. У нас и так с ним сейчас полный разлад, а тут ты еще... У него настроение портится.

– Почему? Он всегда рад меня видеть.

– Ага, рад. Просто задыхается от радости. Вернее, от того, что хочет тебя – а не может.

Тогда я тоже видела в глазах сестры неприязнь, пограничную с почти ненавистью, и обиделась – за что? И вот, просматривая изображение Саши, я поняла за что. Ни за что. За то, что, ничего не делая, только родившись с чертами лица более правильными, чем у других, я вызываю к себе любовь, не будучи ее достойной. Саша казалась мне такой же – не заслужившей ничем любви, но эту любовь имеющей. Я увидела в ней себя со стороны и возненавидела, но это, естественно, не означало, что я начала ненавидеть себя.

И тут раздался звонок от Влада. Он сказал, что я, наверное, в курсе последних событий, и попросил не обижаться. Он не хотел меня расстраивать и срывать мне турне. Этот брак – только видимость. Он всё объяснит при встрече, главное – не делать резких движений, если я его действительно люблю.

То есть он шантажировал меня моим хорошим к нему отношением!

Во мне всё вскипело, и я сказала, что лишнее движение уже сделано, я лечу в Москву.

Он помолчал. Он умел не тратить слов, когда знал, что ситуация необратима. Ведь даже он со всеми его связями не способен самолет повернуть назад. После паузы Влад сказал:

– Хорошо, я тебя встречу.

Встретил меня не он, а какие-то незнакомые люди. Они провели меня в депутатскую комнату или VIPапартаменты, которые были во всех русских аэропортах, на всех вокзалах, во всех гостиницах, учреждениях, ресторанах, это, Володечка, просто-напросто старинная традиция, даже в домах всегда существовали так называемые чистые половины, гостевые, и комнаты попроще, для просто людей, которые так и назывались – людские.

Вот меня и провели через людской зал в укромную чистую гостевую, где меня ждал мой Влад – теперь уже не мой, с чем я не могла смириться. Верный своим привычкам, сначала он излил на меня потоки гнева за то, что я ничего не понимаю, а тороплюсь наломать поленьев. Хорошо, сказала я, пусть я чего-то не понимаю, тогда объясни, хотя, по-моему, это надо было сделать раньше.

Влад объяснил: перед ним давно стояла проблема развода с женой Ольгой. Проблема очень серьезная: и Ольга была против, и дети не в восторге. А главное, отец Ольги – большой воротун бизнеса и политики, он, если рассердится, испортит Владу не только жизнь, но и всю его карьеру. Особенно когда увидит, что зять на ком-то вторично женится по любви, без интереса, то есть, в его понимании, ради чистого баловства. Именно так он воспринял бы брак Влада со мной. А вот женитьбу на дочери Буковицына он расценит как деловой проект и тоже, конечно, рассердится, но зато поймет и простит, учитывая, что он с Буковицыным давний знакомый и партнер. Поэтому Саша в определенном смысле – средство развода с Ольгой.

– И она это знает? – спросила я.

– Кто?

– Саша, кто же еще?

– Конечно, нет.

– А если узнает?

– Каким образом?

– Я скажу.

– Ты хочешь испортить мне жизнь? Пойми, всё эти женитьбы и замужества в наших кругах – дело абсолютно формальное. У Саши есть приятель, но отец ни под каким видом не позволяет ей выходить за него замуж, он чуть ли не наркоман вообще. Поэтому у нас всё взаимно, я для нее тоже что-то вроде ширмы.

– Она тебе так сказала?

– Зачем говорить, мы умные люди, без слов всё понимаем.

Мы долго еще беседовали, и Влад убедил меня в том, что он прав, что поступает так, как должен поступить. Убедить было не так уж трудно: от слов он перешел к делу, а я в такие моменты совсем теряла голову.

Он посоветовал мне во избежание ненужных мыслей и поступков уехать, отдохнуть, не читать газет и журналов, Интернета, не смотреть телевизор – куда-нибудь подальше, на Карибские острова. И пообещал, что через неделю обязательно прилетит ко мне на пару дней. Это было привлекательно. Вернее, наилучший вариант из имевшихся наихудших.