Текст книги "Жили по соседству"

Автор книги: Алексей Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Были всякие, даже черные...

– Фу!

– Коричневые...

– Фи!

– Серые, мышиного цвета...

– Бр...

– Были еще такие... Ну как тебе сказать?.. Как твой зимний халатик.

– Цвета какао с молоком?

– Примерно.

– Да отстань ты от него! – прикрикнула на Наташу Анна Степановна. Человек с голоду помирает, а ты к нему пристаешь.

Но остановить Наташу было не легко.

– Полюбуйтесь на него! Были машины цвета какао с молоком, а он выбрал лягушачьего!

– Не лягушачьего, а болотного.

– Не болотного, а самого что ни на есть пре-раз-ля-гушачьего! Я всегда говорила, что у тебя нет вкуса!

Спор с сестрой не помешал Леониду расправиться сначала с яичницей, а потом с тарелкой щей и изрядной порцией солянки. Запив эту благодать стаканом холодною молока, Леонид поспешил к машине, где застал вооруженного складным метром отца.

О постройке гаража или о сооружении временного навеса для машины Карасевы думали и раньше, но дело это сулило большие неприятности и под благовидным предлогом уточнения габаритов "Москвича" все время оттягивалось.

– Придется отодвинуть калитку на метр сорок и расширить на полметра, поделился Федор Иванович своими расчетами. – Я уже размерял: вот здесь будет проезд, а гараж вон там.

Он показал в глубину сада, на красивую двадцатилетнюю грушу, в темной зелени которой светились огоньки мелких завязей.

Ознакомившись с планом отца, Леонид понял, что вместе с грушей должны будут погибнуть клумба с Наташиными георгинами и большой куст сирени. Это был наименьший ущерб, вызванный вселением "Москвича" на густо озелененную усадьбу.

– Жаль, папа, такое дерево валить.

Жаль? Леониду и впрямь было жаль рубить красивое, молодое, плодоносящее дерево, но слова его прозвучали как-то очень спокойно, и Федору Ивановичу показалось, что настоящая жалость бывает не такая.

"Старое и новое... Непреложный закон диалектики", – подумал Федор Иванович и тотчас почувствовал, что где-то в тайниках души у него возникла ничем не объяснимая неприязнь к вторгнувшемуся в его быт "Москвичу" Про себя усмехнулся: "Стар становлюсь. Антимеханизаторское настроение".

Молодость бывает эгоистична. Не заметив грустной задумчивости отца, Леонид принес топор, пилу и лопату.

– Я калиткой займусь, а уж грушу ты сам... – сказал Федор Иванович.

Когда топор первый раз ударил по корню дрогнувшего и испуганно зашумевшего дерева, Федор Иванович отвернулся и едва не крикнул: "Подожди!"

Как ни силен был первый удар, раненое дерево еще можно было вылечить. Но Федор Иванович промолчал.

6.

Строительство навеса было в полном разгаре, когда появились первые гости товарищи Леонида по комсомольской бригаде: весельчак и шутник Семен Голованов, кудрявый красавец Игорь Куликовский и белокурый великан Иван Татарчук. После осмотра обновки они включились в работу Карасевых, и с ней было покончено засветло.

Взявшись за топор, Татарчук заодно покончил с поваленной грушей. На время этой работы Федор Иванович уходил в глубь сада. Вернувшись, увидел груду дров и хвороста. Прямой полутораметровый штамб дерева (как тщательно Федор Иванович обмазывал его известью этой весной!) был ошкурен и стоял прислоненный к стене сарая.

– Такое бревнышко в хозяйстве пригодится, – весело сказал Татарчук Федору Ивановичу. – Груша – дерево крепкое.

"Дерево, в конце концов, на то и дерево, чтобы служить человеку живым и мертвым", – подумал Федор Иванович, но эта рассудочная мысль не успокоила его. не рассеяла грусти.

На ступеньках веранды между Наташей и Анной Степановной сидела Зина Пилипенко, любимица семьи Карасевых и всего заводского коллектива. Немного выше среднего роста, румяная и пышная, она на первый взгляд могла показаться слишком полной, если бы ее полноте не сопутствовало обаяние здоровья и молодости. И уже совсем не замечалась эта полнота, когда, одетая в расшитое русское платье, с косами, небрежно переброшенными через плечи, Зина подходила к ярко освещенной рампе сцены и, солируя, вела за собой многоголосый заводской хор.

Увидев Зину, Леонид по-товарищески предоставил друзьям завершение строительства и поспешил к крыльцу.

– Сегодня же повезу всех кататься! – щедро пообещал он.

– Отдохнул бы лучше: ведь из Москвы приехал – не шутка! – сказала Анна Степановна.

– Я уже отдохнул, мама!.. Машина, не считая водителя, поднимает троих. С первым рейсом поедешь ты, папа и...

Леонид посмотрел на Наташу и Зину и выбрал:

– И Зина.

– А я? – тоном обиженного, готового заплакать ребенка спросила Наташа.

– Ты – со вторым рейсом. Ты, Семка и...

– Зиночка! – сделав невиннейшее лицо, подсказала Наташа.

– И Зина! – согласился Леонид. – Третьим рейсом поедут: Ваня, Игорь и...

– Зин-зи-зинчик! – снова подсказала Наташа, сделав на этот раз такую хитрую гримасу, что Леонид покраснел.

– Довольно тебе, Натка! – проговорила Зина, плавным движением рук поправляя концы пестрой шелковой косынки.

– Язык у тебя без костей, только бы насмешничать, – в свою очередь пожурила дочь Анна Степановна. – Однако, ежели на машине ехать, чай, приодеться надо...

С этими словами Анна Степановна приподнялась. В ту же секунду Наташа воскликнула:

– К нам Тыкмаревы идут!

К дому Карасевых, наискось пересекая улицу, уверенно и неторопливо двигался высокий и статный пожилой человек, одетый в чесучовый костюм. Рядом с ним легкой походкой шла стройная молодая девушка.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Может быть, вначале и скучноватая, но совершенно необходимая

1.

Здесь читатели, если хотят, могут посетовать на автора: начал рассказывать об одном, так об одном и рассказывай, в сторону не сворачивай.

Ох, и нетерпеливый народ эти читатели, особенно молодежь!

Помню, ехал я в поезде и наблюдал, как читала книжку одна девушка. Читала, что называется, запоем. Так увлеклась, что обо всем на свете забыла: то хмурится, то улыбается, то вздыхает, – одним словом, переживает. И вот вижу, лицо ее неожиданно становится скучным, она зевает и начинает торопливо перелистывать книжку. Забежала вперед страниц на десять... и снова увлеклась.

Книжка была у нее не моя, совсем другого автора, но мне все-таки стало обидно, и я спросил:

– Чем объяснить, что вы хорошую книгу с пятого на десятое читаете?

Она посмотрела на меня и ответила

– Книжка, верно, неплохая, но только чрезвычайно бестолковая: все время речь о любви идет, но местами автор от сивки-бурки плести начинает: в воспоминания, в рассуждения, в описания какие-то пускается. Совсем это лишнее. Я сейчас такое скучное место пропустила, а дальше опять хорошо пошло.

– Про любовь?

Девушка так увлеклась чтением, что только головой кивнула и ответила междометием:

– Угу!

Все это я вспомнил для того, чтобы и у меня не случилось недоразумения с читателями. В этом месте повествования писательский долг велит мне свернуть немного в сторону и даже вернуться назад. Хотите – читайте эту главу, хотите не читайте, но запомните: пропустите ее – жалеть будете!

2.

Прежде чем рассказать, кто такие Тыкмаревы, нам придется снова вернуться ко временам Церковной.

Казалось бы, что постройка огромного завода должна была в самое короткое время стереть с лица земли порожденный нищетой кустарный кукольный промысел, но он оказался неожиданно очень живучим. Живучесть его, в сущности, объяснялась просто: Советской стране нужны были усовершенствованные сельскохозяйственные машины, но это вовсе не значило, что советская детвора перестанет играть в куклы. Даже наоборот получилось: неуклонно возрастал спрос на машины и параллельно с этим, без всякой видимой связи (эх, плоховато еще у нас с кадрами товароведов-экономистов!), возрастал спрос на игрушки.

Кукольный промысел пережил своеобразный кризис, но потом оправился и возродился для нового расцвета.

В начале тридцатых годов он был на краю гибели. Неуклюжие, сшитые из старых тряпок куклы стали никому не нужны. Смешно вспомнить, а бывало так: нашьет иная кустарка целую дюжину кукол, распродаст их за бесценок на базаре уцелевшим единоличникам и бежит в игрушечный магазин покупать на вырученные деньги хорошего, настоящего кукленка для дочери или внучки.

Куда дальше идти? Совсем пришел конец промыслу, но спасли его бабка Тыкмариха и ее сын Сергей Семенович Тыкмарев. Одна из лучших мастериц-кукольщиц, бабка Тыкмариха, смекнула, что работать по-старому нельзя, и пустила в ход "праздничный товар" (бывало, и раньше мастерицы баловали своих внучат тщательно сработанными и нарядными куклами). Когда в городе открылась очередная выставка народного искусства, бабка принесла на нее образцы своего художества. Сшитые из нового материала, разряженные в цветастые накрахмаленные платья, куклы свидетельствовали о немалом художественном таланте мастерицы и имели большой успех.

Секретарь обкома партии, побывав на выставке, вслух укорил председателя облкустпромсоюза:

– Под самым городом такое сокровище находится, а ты не видишь! Где же твоя инициатива?

Председатель сразу прозрел, и на следующий день в Церковную выехал заведующий оргинструкторским отделом союза.

Но и здесь, пожалуй, ничего бы не вышло, если бы умная бабка Тыкмариха не поручила деловых разговоров сыну, Обойдя поселок, молодой Тыкмарев сумел организовать довольно многолюдное собрание мастериц: собралось человек сорок старух и несколько девушек. Скрывать нечего: из молодежи пришли хроменькие, глухие, горбатые, которым работать на строительстве завода было не под силу. Но собрание состоялось, и на нем решено было организовать артель. Председателем избрали престарелого партизана, бывшего председателя сельсовета. Когда же возник трудный вопрос о хозяйственном и техническом руководстве, его снова разрешила Тыкмариха. Поднявшись и низко поклонившись собравшимся, она сказала:

– Товарищи и подружки мои! Одно дело – куклы гандобить, другое – артельное хозяйство вести. Здесь грамотность и большое разумение требуются. Говорили, чтоб меня в правление выбрать, а какая я правительница, ежели подписаться не умею? Совет же такой даю: вместо меня моего сына выбрать. Он грамотный, всякие порядки знает и в нашем промысле разбирается. Пускай нам послужит. Может, неладно делаю, что сына хвалю, так не обессудьте... Как скажете, так тому и быть!

После речи Тыкмарихи Сергей Семенович Тыкмарев единогласно был избран в правление артели. Уже в то время занимал он немаловажную по Церковной должность счетовода сельпо, и многим показалось странным, что он без колебания сменил ее на ненадежное место заведующего производством маленькой артели "Мягкая игрушка". Немало молодому красивому парню пришлось выслушать насмешек, что взялся он за тряпочное бабье дело, но Сергей Семенович либо отмалчивался, либо коротко отвечал:

– Там посмотрим, что будет.

И доказал свою правоту. Сумев добыть щедрые кредиты, он сразу поставил производство на широкую ногу. Умер первый председатель правления, был снят за нехорошие дела второй, ушел, получив повышение, третий, уехал учиться четвертый, а Сергей Семенович как был, так и оставался заведующим производством. И не мудрено: энергичный, инициативный, привыкший ладить с людьми, он знал дело и не боялся риска, связанного с нововведениями.

Еще в пору, когда артель переживала первые организационные трудности, он привез из города две штуки коричневой фланели и купленного за дорогую цену, но очень красивого игрушечного медведя. Не погнушавшись "бабьим делом", сам распорол игрушку, сделал по споркам выкройки и роздал лучшим мастерицам-надомницам. Те взялись за новую работу нехотя, с сомнением. И впрямь – чуть ли не половину сшитых мишек пришлось забраковать, зато вторая половина (мишки в то время входили в большую моду) оправдала расходы. Да и забракованные не погибли. Распоров их и соответственно браку уменьшив заготовки, Сергей Семенович выбросил к Новому году нестандартных по размеру, но недорогих медвежат. Артель получила внеплановый доход, а заработок мастериц увеличился на целых тридцать процентов. За медведями пошли в ход пёсики, котики, слоники.

По настоянию Тыкмарева крепко ставшая на ноги артель пригласила специалиста-закройщика, а потом и художника. Через пять лет она обзавелась пошивочным цехом с машинами, работавшими от электромоторов.

Умерла, сделав свое немаловажное дело, мудрая бабка Тыкмариха, умерли или ослепли ее подружки, а дело росло. После войны Тыкмарев сумел не только его восстановить, но и расширить, добившись включения фабрики в систему местной промышленности.

Так рядом с гигантом-заводом прочно обосновалось другое промышленное предприятие, пусть небольшое, но нужное – теперь уже фабрика "Плюшевая игрушка". И снова предоставив удобное директорское кресло другому, Тыкмарев удовольствовался должностью его заместителя по производственной и хозяйственной части.

Давно смолкли насмешки над "бабьим делом". Если по подъездной ветке с завода "Сельмаш" ежедневно уходили десятки платформ, груженных машинами, предназначенными подчас для самых далеких стран, то чего-нибудь стоили и емкие контейнеры с продукцией фабрики "Плюшевая игрушка". От Мурманска до Еревана знали ее марку магазины детских товаров.

Не зря, значит, уходил с должности счетовода Сергей Семенович Тыкмарев, не зря отдал двадцать семь лет жизни хлопотливому делу!

С годами Сергей Семенович хотя и отяжелел, обрюзг и жаловался частенько на сердце, но все еще был бодр и деятелен. Только личная жизнь ему не удалась. Женился он, к великой обиде многих девушек-мастериц, где-то в другом, далеком городе, будучи в командировке. Зато и привез такую красавицу, каких в Церковной не видывали, разве в песнях пели:

Лицо белое, очи черные, А уж глянет, как рублем одарит.

Крепко любил ее Сергей Семенович, но непрочно оказалось его семейное счастье. Родив мертвым второго ребенка, мальчика, красавица жена умерла, оставив молодому вдовцу (был в то время Сергей Семенович в самом расцвете сил) двухлетнюю девочку. Тяжело пережив горе, на нее-то и перенес он свою великую любовь. Может быть, из-за нее и не женился второй раз, взяв в дом для ведения хозяйства одинокую родственницу.

Умен был Сергей Семенович, но любовь словно ослепила его: выбрал он дочери имя Лилиан. Для заграничного романа оно сошло бы, но, как хотите, а Лилиан Сергеевна да еще Тыкмарева звучит нескладно. Одно оправдание – в то время было в моде давать несуразные имена.

Однако не в имени дело. Каждый, кто видел Лилиан, не смеялся, а задумывался. Она была хороша малюткой, восхитительна девочкой-подростком и красива девушкой.

Не скудна наша земля красавицами, а хорошенькими хоть пруд пруди. И то сказать: не та красавица, что на весь мир славится, а та, что сердцу нравится. Но красота Лилиан не только нравилась, но и удивляла. Посмотрит на нее человек и задумается: бывают ли впрямь такие красавицы?

Начнут, бывало, хвалить какую-нибудь красотку и обязательно вспомнят о Лилиан. Один вспомнит, другой отзовется:

– Что о той говорить!.. Может быть, из миллиона одна...

Чуть выше среднего роста, стройная, с простой гладкой прической каштановых волос, Лилиан обладала правильными и в то же время мягкими чертами лица, такими, что... впрочем, пусть каждый себе представит настоящую красавицу.

Один пожилой и талантливый художник, писавший на заводе портрет знаменитого литейщика, встретив Лилиан на улице поселка, проводил ее долгим восторженным взглядом.

– Вот это натура! – воскликнул его спутник, тоже художник, но более молодой и менее талантливый. Старик покачал головой.

– Может быть, но не для меня. Я не Антонис Ван-Дейк, не Бартоломе Мурильо, даже не Жан Батист Грёз...

Художники молча стояли до тех пор, пока Лилиан не скрылась из вида.

– Девушка-элегия, – определил старший. – Не советую никогда связываться с такой натурой: лучший способ проявить ограниченность своего таланта.

Знала ли сама Лилиан о своей красоте? Конечно, знала и, зная, никогда ничем ее не подчеркивала. Сергей Семенович часто упрекал ее за скромность выбранных фасонов платья. Заглядывая в журналы мод, он иногда находил что-нибудь нарядное и предлагал ей. Лилиан в ответ говорила:

– Не надо этого, папа! Как ты не понимаешь, что это мне не подходит.

Когда она появлялась в перворазрядном городском ателье, неизменно происходило одно и то же: в зеркальной примерочной комнате собирались закройщицы, мастерицы, иногда досужие клиентки. Сверкая матовой белизной голых плеч, Лилиан торопливо надевала готовое платье и, расправив его, без тени кокетства поворачивалась перед зеркалом. Скромное по фасону платье выглядело королевским нарядом и, что удивительнее всего, всегда прекрасно сидело. Не давая полюбоваться перешептывавшимся зрительницам, Лилиан торопливо снимала обновку.

Однажды пожилая, но очень нарядная клиентка, жена профессора, попросила Лилиан пройтись в новом платье по залу ателье. Лилиан посмотрела на нее и резко ответила:

– Я обыкновенная, живая девушка, а не кукла.

Лилиан ушла, а профессорша долго переживала происшедшее.

– Дерзкая девчонка!.. Совершенно невоспитанная девчонка!

Немного остыв, профессорша добавила:

– Но хороша! И... кажется, неглупа!

3.

Тыкмарев приходился Анне Степановне троюродным братом, но родственных, даже близких, добрососедских отношений между семьями Карасевых и Тыкмаревых не было, несмотря на то, что их дома разделяли какие-нибудь сто метров. Трудно сказать, что было причиной такой отчужденности, вернее всего – несходство характеров Федора Ивановича и Сергея Семеновича. В детстве Лилиан часто играла с Леонидом и Наташей (она была младше первого и старше второй), но дружбы так и не возникло. Больше того, с некоторых пор Наташа невзлюбила Лилиан. Случилось это, когда Лилиан, закончив строительный техникум, под предлогом болезни отца отказалась ехать на предназначенную для нее работу.

Этим и объясняется, что, увидев подходящих к дому Тыкмаревых, Наташа сделала гримасу.

– Сейчас опять начнутся разговоры, – шепнула она Зине. И они начались.

– Молодец, племянник! – сказал Сергей Семенович Леониду. – Одобрить можно... Снилось ли тебе, Анна Степановна, что будем мы на собственных машинах раскатывать?

К оценке покупки Тыкмарев подошел по-деловому, расспросив Леонида о ее технических показателях. Осмотр машины занял чуть не час.

Подошла Доротея Георгиевна Уткина. Так, Доротеей Георгиевной, мы будем именовать ее и в дальнейшем, хотя по паспорту она значилась Дарьей Егоровной. Приход ее сразу вызвал бурное оживление. Дальняя родственница Карасевых и Тыкмаревых, она не походила ни на кого. Старая дева, ибо счет ее годам давно остановился на тридцати пяти, Доротея Георгиевна нимало не тяготилась одиночеством, возмещая отсутствие семейного очага самой широкой общительностью. Развитию этого качества способствовала ее профессия. Она работала маникюршей в поселковой парикмахерской, а кому неизвестно, что парикмахерские являются своего рода клубами? К этому следует добавить, что Доротея Георгиевна была ужасающе эксцентрична. Каждую появившуюся у нее мысль она высказывала в любом обществе немедленно, в самой откровенной форме, выбирая сильные эпитеты и очень громко. Делалось это, впрочем, без злого умысла.

Что касается наружности, то, чтобы не обидеть эту почтенную особу, скажем коротко: ее внешность была прямой противоположностью внешности Лилиан. Даже несмотря на то, что Доротея Георгиевна очень часто подражала ей в выборе фасонов платья. Вдобавок ко всему она постоянно пользовалась духами самого неопределенного, но пронзительного запаха.

– Это мне нравится! – с разбегу обрушилась она на Леонида. – Племянник покупает машину, а я узнаю об этом последней! Услышала такую новость и чувствую – буквально не могу работать: в голове головокружение, сердце бьется, руки трясутся, в глазах всякие звезды и планеты. Бросила все и убежала. А клиентки, как назло, самые нетактичные: видят, что человек взволнован, последних чувств лишается, а все-таки к нему с грязными ногтями лезут... Ах, Леон, вы и представить себе не можете, как я рада!

– Чему вы, собственно рады, Дарья Егоровна? – спросил Семен Голованов, любивший подтрунивать над Доротеей Георгиевной.

– Удивительно невежливый юноша! – ответила она и снова повернулась к Леониду. – Вы, Леон, открыли нам бездну, полную наслаждения!

– Закрой ее сейчас же, Ленька! – сделав нарочито испуганное лицо, посоветовал Голованов, Доротея Георгиевна даже не заметила этой реплики.

– Ах, если бы только вы знали, Леон, как я обожаю высшие скорости! воскликнула она. – Когда я езжу на высших скоростях, у меня кружится голова и появляются страстные мысли. Надеюсь, вы не откажетесь немного меня покатать?

– Разумеется, Доротея Георгиевна... – проговорил ошеломленный Леонид.

– Я всегда знала вашу вежливость! И знаете что? Мы будем газовать! Пожалуйста, не жалейте эту самую – как ее называют? – коробку со скоростями...

Здесь в разговор вмешался персонаж, на которого до сих пор никто не обращал внимания, а именно Ивана Ивановна.

Предусмотрительно загнанная Наташей в палисадник, она, хотя и была возмущена происходящим, на ее взгляд, беспорядком, но держалась спокойно до тех пор, пока увлеченная автомобилизмом Доротея Георгиевна не подошла вплотную к изгороди палисадника. Тогда, просунув сквозь решетку голову и длинную шею, хитрая гусыня и нанесла ей предательский удар сзади.

Доротея Георгиевна взвизгнула и замахала зонтиком, но Ивана Ивановна и не подумала отступать.

– Когда вы, наконец, зарежете эту отвратительную гусыню? – спросила Доротея Георгиевна, потирая скрытый под множеством одежд синяк.

– Ко-го? – точно не доверяя своему слуху, скрипуче спросила Ивана Ивановна. – Ко-го?..

– Тебя!

Ивана Ивановна так завертела головой и так зашипела, что всем стало ясно: она, в свою очередь, мечтает видеть зажаренной Доротею Георгиевну.

Давясь от смеха, Наташа схватила веник и отогнала рассвирепевшую птицу. Ивана Ивановна удалилась с поля боя, громко хлопая крыльями и победоносно гогоча.

– А ты чему смеешься, негодная девчонка? – обрушилась Доротея Георгиевна на Наташу. – Только приди ко мне маникюр делать, я тебе пальцы обкарнаю!

– Доротея Георгиевна, миленькая! Не сердитесь, но я, право, не могу...

И Наташа залилась хохотом, заразившим всех, а в конце концов и Доротею Георгиевну.

Совсем разрядил обстановку Федор Иванович, предложивший Леониду покатать гостей.

Построенные полчаса назад диспетчерские расчеты были принесены в жертву вежливости и гостеприимству.

В машину сели Доротея Георгиевна и Тыкмарев. Переднее место после всех неторопливо и неохотно заняла Лилиан, сказавшая:

– Мне, папа, не хочется ехать, но если едешь ты, поеду и я...

4.

– Это прямо-таки возмутительно! – кипятилась Наташа, провожая глазами убегающее облачко пыли. – Спрашивается, почему поехали Тыкмаревы?.. Я этого Леньке никогда не прощу! Во-первых, я ни за что не буду ездить на его противной лягушке, во-вторых, после экзаменов он будет обязан выучить меня управлять машиной... И терпеть не могу эту Лильку! Подумаешь, "мне не хочется ехать"... Воображает, что делает одолжение!

Слова Наташи последовательностью не отличались, но ее почти никто не слушал.

– Да будет тебе, Натка! – сказала, наконец, Зина, все время спокойно сидевшая на ступеньке крыльца.

– А на твоем месте я задала бы Леньке как следует! Принарядившаяся для прогулки Анна Степановна отозвалась:

– Вернется скоро, наше от нас не уйдет. Федор Иванович, стоя у калитки, разговаривал с товарищами сына. Говорили о заводских делах. В другое время Федор Иванович не остался бы равнодушным к цеховым новостям, но на этот раз в коротких его репликах можно было уловить что-то похожее на усталость и задумчивость.

– Так, так... – говорил он. – Это хорошо, что со Станкостроя пригласили... Делиться хорошим опытом надо... Это хорошо...

Первым понял настроение Федора Ивановича Семен Голованов и, глянув на ручные часы, сказал:

– Пошли, ребята, до дому. Ленька устал и от нас со своей машиной никуда не денется. Пусть проведет вечер по-семейному.

Вместе с ребятами ушла, несмотря на Наташины уговоры, Зина. Уходя, по обыкновению расцеловалась с Анной Степановной и Наташей.

Сумерки быстро сгущались. Все же, пройдя по саду, Федор Иванович успел еще раз оценить и пережить происшедшие перемены: пустоту широкого проезда и холодный простор неба на месте густой кроны дерева. Около сарая белело ошкуренное бревно. На ощупь оно было влажным: древесина еще жила.

"Место дерева заняла машина: закон диалектики, – снова подумал Федор Иванович, садясь на скамейку. – И живуч же, должно быть, инстинкт собственника, если я этак о каком-то деревце тоскую!"

Обнаружив в себе чувство собственника, Федор Иванович глубоко заблуждался. С деловой стороны срубленная груша большой ценности не представляла – в саду были деревья куда более ценные и интересные с точки зрения садоводства, но такого красивого дерева больше не было. Вот этой-то погибшей красоты и было жаль Федору Ивановичу. О ней-то и грустил он весь вечер, а может быть, и гораздо дольше...

5.

Промчавшись по высокому мосту над рекой, машина въехала в город и через несколько минут плавно катилась по асфальту центральных улиц Таврова.

– Куда везти? – тоном профессионального шофера спросил Леонид.

– Ах, куда угодно, только, пожалуйста, стремительно! – воскликнула Доротея Георгиевна.

– Далеко не поедем, – отозвался в свою очередь Сергей Семенович. – Доедем до парка я обратно. Машина подъехала к широким воротам парка.

– Дальше немного, вон туда... Сергей Семенович указал на огни ресторана, маячившие в зелени каштанов и акаций.

– Подъезжай сюда. Так... Стоп! Запри машину.

– Зачем, дядя?

– Затем, что ты, умница, хорошую покупку сделал, и я тебя с ней поздравить желаю. Обмоем, чтобы колеса лучше вертелись.

– Я пить не буду, Сергей Семенович, – довольно решительно сказал Леонид. Мне, как водителю, нельзя.

– Пить тебя я не заставлю, а губы помочить можно.

– Обожаю холодное шампанское! – заявила Доротея Георгиевна.

Заняли столик на веранде, и Тыкмарев подозвал официантку. Заказ, судя по тому, как долго она записывала, был сложен и не во всем выполним. Тыкмарев остался недоволен, сказав:

– Бедно живете! Скажи Александру Митрофановичу: приезжал, мол, Сергей Семенович и остался в претензии.

Запутавшиеся в листве фонари еще не светили, но веранда была освещена настолько ярко, что Леонид невольно подумал: "Точно в витрине магазина сидим".

По-видимому, такую же стеснительность испытывала и Лилиан, севшая спиной к зрячей темноте.

Зато Доротея Георгиевна чувствовала себя как рыба в воде. Она поминутно оглядывалась вокруг, вслух сообщая о своих наблюдениях.

За столиком справа сидели трое мужчин. Футляры со скрипкой, кларнетом и гобоем изобличали их профессию.

– Рядом сидят музыканты! – сказала Доротея Георгиевна. – Адски обожаю музыку! Она всегда навевает на маня безумное настроение. Только не понимаю, почему эти нахалы так на меня лупятся!

Автор очень хорошо относится к Доротее Георгиевне и склонен (заметьте, совершенно искренне!) считать ее замечательной женщиной, но правда для него дороже всего, и он должен констатировать, что музыканты смотрели мимо Доротеи Георгиевны, стремясь разглядеть сидевшую с опущенной головой Лилиан.

Официантка, очевидно давно знавшая Тыкмарева за тароватого клиента, быстро сервировала стол.

Наполнив шампанским (его было принесено две бутылки) фужеры Доротеи Георгиевны и Лилиан, Тыкмарев потянулся к стопке Леонида с графином коричневой жидкости.

Ожегшись коньяком, Леонид торопливо закусил ломтиком апельсина.

– Больше не буду пить.

– И не надо. Ты закусывай как следует... Икорки съешь, потом сардинки.

После двух рюмок, Тыкмарев покраснел и оживился.

– Должен прямо тебе сказать, племянник, одобряю? Одобряю тебя за то, что ты приобрел вещь!

"Вещь" в понимании Леонида была предметом. Ему вспомнились надписи на вокзале и в бане: "Сдавайте вещи в камеру храпения", "Часы и ценные вещи сдавайте на хранение банщице". И английская булавка, и хомутик от ремешка тоже вещи. Но назвать вещью машину!

Леонид только что собрался возразить Сергею Семеновичу, но в это время из парка донеслись звуки музыки: на эстраде исполняли в высшей степени минорный вальс, и он показался Леониду необыкновенно красивым. Понравился вальс и Доротее Георгиевне.

– Какая очаровательная музыка! – воскликнула она. – Я могла бы вечно слушать такую музыку.

– Долго слушать – спать захочется, – ответил Сергей Семенович.

– Ах, нет! Я хотела бы умереть под звуки прекрасной мелодии! – во всеуслышание заявила Доротея Георгиевна, оглядываясь на музыкантов.

Как всегда бывает у здоровых людей при слабом опьянении, чувства захмелевшего Леонида обострились. Он стал замечать то, чего не замечал раньше: его внимание привлекло странное разлапистое пятно на скатерти, очень что-то напоминавшее. Напряг память и вспомнил: пятно было похоже на остров Целебес, изображенный на школьной карте восточного полушария.

Через два столика, слева, сидела еще одна компания: группа молодых людей. Все они были острижены одинаково, "под бокс". Походило на то, что перед приходом в ресторан они наскоро подстриглись в одной парикмахерской. Пили, видимо, долго: стол был густо уставлен пивными бутылками. Один из парней, хорошо сложенный брюнет (лицо его показалось Леониду знакомым), был трезвее товарищей. Он упорно смотрел на Лилиан, втолковывая что-то соседу. Тот тоже посмотрел и громко сказал:

– Есть взять на мушку!

– Не шухари, балда!

Разговор этот не понравился Леониду, и, передвинув стул, он закрыл Лилиан своей достаточно широкой спиной.

Она, опершись на стол левой рукой, ела пломбир и тихо говорила с отцом. Тот ей возражал. Донеслась его фраза:

– Докторов слушать, так и дышать вредно... Лилиан покачала головой.

Давно знакомая красота девушки никогда не поражала Леонида, но сегодня он залюбовался ею и сказал:

– Ты такая красивая, Лиля, что все на тебя смотрят.

– Очень жаль, – ответила она и негромко, очень просто сказала: – Прошу тебя, Леня, уедем отсюда... Доктора совсем запретили папе пить, а он их не слушается. И ведь тебя дома ждут... Смотри, уже совсем темно.

Как он забыл, что дома его ждут? И кто: мать, отец, Зина, Наташа, самые близкие товарищи!.. Впрочем, нет! Он хорошо все время помнил об этом, но неудобно было торопить других, а потом... потом... эта музыка!..

– Сергей Семенович, поедем? – спросил он. Еще раз взглянув на дочь, Сергей Семенович тяжело поднялся.

6.

На обратном пути Леонид развез по домам восхищенную поездкой Доротею Георгиевну и Тыкмаревых. Подъехав к своему дому, он застал неожиданную тишину. Только одна Анна Степановна ждала его на веранде.

– Мама, где же Зина и ребята?

– Ушли.

– И Зина?

Зина могла бы подождать, должна была подождать!..