Текст книги "Жили по соседству"

Автор книги: Алексей Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

На поселок наползали душные сумерки, когда хлопнула калитка. Приподняв взлохмаченную и отяжелевшую от духоты голову, Леонид увидел Сергея Семеновича Тыкмарева. Что бывало с ним редко, Сергей Семенович торопился и, видимо, был озабочен.

– Один дома, Леня?

– Один.

– Хорошо, тебя застал: ты мне и нужен. Большая к тебе просьба: наша машина на ремонт стала, а в город поехать до зарезу требуется, чемодан одному человеку отвезти. Тебе дела на полчаса, дом за это время не убежит.

– Нездоровится мне, Сергей Семенович.

– От жары морит. И мне тяжело.

И впрямь – от жары или после недавней тревожной ночи – выглядел Сергей Семенович неважно, был отечен и желт.

Очень не хотелось Леониду ехать, но и отказать в просьбе было невозможно. Правда, Леонид слышал, что последние ливни попортили дамбу, но препятствием для новой легковой машины это быть не могло.

– Что ж, поедем...

Как лежал на разостланном коврике, так и сел за руль: растрепанный, в смятой расстегнутой рубахе, в чувяках на босу ногу. Торопясь обогнать надвигавшуюся тучу, повел машину с предельной скоростью. Большой чемодан Сергея Семеновича так и прыгал по заднему отделению кабины.

Происшествия начались сразу после моста, в километре от поселка. По дамбе прокладывался газопровод, и с нее сняли асфальтовое покрытие, временно закрыв проезд. Леонид развернул машину и, спустившись с дамбы, поехал в объезд по испорченной дождями грунтовой дороге. Незадолго до его "Москвича" здесь пробивался тяжелый грузовик. По глубоким отпечаткам двойных покрышек было видно, с каким трудом вылезал он из последней колдобины, забросанной множеством жердей. Зная, что придется возвращаться в потемках, Леонид постарался запомнить опасное место. Дальше шли благоустроенные улицы города. Путь "Москвича" закончился на противоположной окраине Таврова, около новенького частновладельческого домика. Сумерки еще не совсем сгустились, и Леонид сумел разобрать на номерном знаке фамилию хозяина: Сироткин.

– До дождя успели! – сказал, вылезая, Сергей Семенович. – Зайдем на пять минут.

– Я здесь подожду.

– Экий дикарь, боишься с добрыми людьми познакомиться!

В кабине стоявшей машины было невыносимо душ-до, и это заставило Леонида вылезти.

Не в пример Карасевым "добрые люди" Сироткины жили замкнуто. За высоким забором с протянутой над ним колючей проволокой остервенело бесновалась овчарка. Калитку открыли не скоро: брали на цепь пса, потом ходили за ключом.

Впрочем, хозяин, маленький плешивый человек в чрезмерно пестрой пижаме, встретил гостей с хлопотливой до подобострастия приветливостью и настоял, чтобы они прошли в дом.

Как ни безразлично относился Леонид к окружающему, обстановка в доме Сироткиных не могла не поразить его своей необычайностью. В основном она состояла из шкафов. Шкафы загромождали прихожую, толпились в столовой, выглядывали из спальни. Шкафы – дубовые и отделанные под красное дерево, двойные, тройные и одинарные, глухие, зеркальные и остекленные – полновластно завладели жилплощадью, вытеснив из дома все, что не могло служить целям скопидомства и стяжательства. В их царстве не было места ни для картин, ни для цветов, ни для книг. Единственный предмет культурного обихода – отрывной календарь висел на дверном косяке, и вид у него был такой взъерошенный и испуганный, точно он был готов в любую минуту сорваться с гвоздя и бежать без оглядки. От шкафов исходил удушливый запах нафталина.

"И могут же люди так жить, – удивился про себя Леонид. – А ведь живут, и довольны!"

И верно: лицо хозяйки, дебелой блондинки, куда более солидной, чем ее щуплый муж, так и светилось самодовольством. Распахнув дверцы буфета, она звенела посудой.

– Нам ехать нужно, – сказал Сергей Семенович, заметив хозяйственные приготовления Сироткиных.

– Успеете доехать, не пешком пойдете. Без угощения гостей отпустить – не мой обычай, – говорил хозяин, хлопотливо помогая жене. – Да и погоду лучше переждать.

Заглянув в окно, Леонид увидел, что начинается очередная гроза.

– Трудно будет назад добираться, – сказал он Сергею Семеновичу.

Сироткин словно обрадовался:

– Ночевать останетесь! Не в обиде будете – жестко не положу. Дождь, по всему видно, долго лить будет.

Точно в подтверждение его слов, по стеклам окон забарабанили крупные капли.

Тем временем хозяйка накрывала на стол. Сироткин разлил из графина настоенную на лимонной корке водку.

– Прошу, гостечки... Едет чижик в лодочке в генеральском чине. Не выпить ли водочки по такой причине?

Сергей Семенович и Сироткин выпили. Леонид пить не стал.

– Что ж ты?

– Не хочется. Ехать надо, дядя.

– Всегда ты этак: "ехать, ехать"! Поедем, когда дождь пройдет, здесь над нами не каплет.

В висках у Леонида стучало от духоты, тесноты комнаты и противного запаха нафталина. Очень хотелось пить, но попросить хозяйку дать стакан воды он стеснялся.

– Едет чижик под дугой, не выпить ли по другой? Веселье Сироткина, сыпавшего присказками, казалось Леониду неискренним. Что-то фальшивое и натянутое слышалось в громком смехе хозяйки. Он со злобой выпил стоявшую перед ним стопку водки. Жажды, конечно, не утолил, но заслужил похвалу Сироткина.

– Вот дело! Да вы кушайте, не стесняйтесь.

– Я есть не хочу, вот пить очень хочется.

– Пить хотел, а молчал! Анечка, принеси, скорее бутылочек пять пива. Оно в холодильнике.

Пиво оказалось такое холодное, что стакан запотел, Леонид с жадностью выпил один за другим несколько стаканов.

– Едет чижик в карете...

Чижик мог ехать до бесконечности.

– Дядя, да поедем же! У нас дома никого нет.

– Как никого нет? А Ивана Ивановна?

– Едет чижик в мундире, те выпить ли четыре?

– Сергей Семенович, Лилиан, наверно, беспокоится.

При упоминании имени дочери Тыкмарев поднял голову.

– Лилиан? Что с Лилиан?

– Я говорю, Лилиан ждет и беспокоится. Походило на то, что Сергей Семенович сразу протрезвел. Озабоченно потерев рукой лоб, он резко поднялся, ударившись спиной о ближайший шкаф.

– Едет чижик в халате, не выпить ли...

– Едем, Леня! – Позвольте, гостечки, а чижик?

– Ну тебя с чижиком!.. Так ты не забудь, половину передашь Виноградову.

– Будьте благонадежны, Сергей Семенович, не первый год работаем... Но уж "посошок" на дорожку обязательно выпить надо!.. Ехал чижик через лог, пора вы пить посошок... Уважьте хозяина, а то пути не будет.

Держа в руках стопки, Сироткин загораживал гостям узкий проход между шкафами, и им пришлось уступить Но хоть и выпили посошок, а пути не вышло.

4.

Гроза или пиво было тому виной, но проскочить опасное место под дамбой Леониду не удалось. Заехав в разлившуюся после нового ливня лужу, машина потеряла разгон и остановилась, осев на задние колеса.

В таких случаях для водителя самое главное – не терять выдержки и терпения. Хватит выдержки и терпения – выход обязательно найдется. Но Леонид погорячился. Понимая, что Тыкмарев, которого в машине окончательно развезло, помочь ему ничем не может, он решил приподнять заднюю порожнюю часть легковой машины рычагом, благо под руками оказалась лежавшая в грязи толстая и длинная жердина. На вид она была вполне надежна. Подведя ее под задний мост, Леонид напряг все силы, стараясь приподнять и вытолкнуть машину. Такая затея была бы непосильна даже для самого Татарчука. Вдобавок жердь оказалась надломленной проехавшим по ней грузовиком! При вторичной попытке Леонида она с сухим треском разлетелась надвое, и Леонид упал вперед так неудачно, что попал ладонью левой руки "а острый и неровный торец обломка жердины. Выбираясь из лужи, он не сразу осознал, что произошло. Боль пришла через несколько минут. Прижимая раненую руку к груди. Леонид стал карабкаться на дамбу, где аварийная бригада газопроводчиков откачивала воду из залитой траншеи.

Жители больших городов удивляются редко, и едва ли кто-нибудь из прохожих на освещенных улицах Таврова задумался о том, зачем промчалась в темноту грозовой ночи темно-синяя с красной полосой милицейская машина, а следом за ней белая машина скорой помощи.

Люди бессонных профессий, которым всегда приходится торопиться, экономят слова. Они выработали свой язык, до предела лаконичный и точный, – язык протоколов и историй болезней. Он ничуть не смешон и не жалок – этот суровый язык прямолинейной жизненной правды! Завтра на досуге врач скорой помощи или дежуривший по отделению лейтенант милиции найдут ласковые, может быть, красивые слова для близких им людей, но сегодня они дежурят, от их точности может зависеть чья-то жизнь, и они вынуждены говорить лапидарным языком фактов.

– Да, – отвечает телефонная трубка. – Карасев Леонид, 23 года. Поступил в 22.45. Тяжелая инфицированная рана кисти левой руки в результате аварии. Отравление алкоголем. Больной направлен в клинику госпитальной хирургии.

Все ясно. Бережно повесив трубку, Федор Иванович выходит из будки телефона-автомата и, обдумывая, что сказать Анне Степановне, идет домой. Он расстроен и очень сердит.

Досаднее всего, что Федор Иванович то и дело ловит себя на отцовской, требующей какого-то снисхождения мысли: "Ведь не на производстве, а на стороне, в нерабочее время... И то нужно учесть, что человек горе пережил".

Поймав себя на родственном мягкосердечии, Федор Иванович сердится еще больше. Нет уж! Кому-кому, а сыну поблажки он не даст.

У калитки дома Федора Ивановича дожидается Анна Степановна, Заговорил сам, не дожидаясь вопросов:

– Узнал. Страшного ничего нет. Поранил кисть руки и попал в хирургическую клинику. Завтра съездишь туда, поговоришь с врачом, да и самого, наверно, увидишь.

Об аварии и "отравлении алкоголем" Федор Иванович молчит, но по его слишком спокойному голосу Анна Степановна понимает, что стряслась беда. Раны бывают разные: с пустяком в больницу не положат. По лицу Анны Степановны текут слезы. Они немного смягчают Федора Ивановича, и он добавляет:

– Руку и на производстве повредить можно.

– Скажут еще – отрезать нужно... Сам Федор Иванович успел продумать такую возможность, но кривя совестью, отвечает:

– Если бы нужно было, уже отрезали бы, а то в клинику отправили: значит, лечить думают.

Маленькая хитрость немного успокаивает Анну Степановну.

– Поди, пока ходил, ноги промочил?

После случившегося, на взгляд Федора Ивановича, промоченные ноги – сущая чепуха, но, чтобы отвлечь Анну Степановну (пусть похлопочет о сухих носках!), он говорит:

– Основательно промочил.

Но как ни хитрил Федор Иванович, а ночь получилась бессонная...

Утром молодой сержант милиции, сотрудник автоинспекции, пригнал "Москвича". Добросовестно обмытая из брандспойта, машина была в полной сохранности.

Сержант отбыл дежурство, и разговаривать с Анной Степановной на деловом языке у него нужды не было.

– Разве это авария! – доказывал он ей. – Настоящие аварии, знаете, какие бывают: не скоро разберешь, где колеса, где руки, где голова! А это вполне обыкновенный несчастный случай по поводу стихийной погоды, к тому же на аварийном месте. Я считаю, что и протокола составлять не стоило. И сын ваш во вполне нормальном состоянии был: сам в машину поднялся и поехал, не лежа, а сидя.

Со своей профессиональной точки зрения сержант, может быть, был и прав, но ему не удалось до конца успокоить растревоженное материнское сердце.

5.

Вечерняя гроза, ставшая причиной несчастья Леонида Карасева, нимало не обеспокоила тех, кто отдыхал во Дворце культуры. Несмотря на жару, киносеансы шли при переполненном зале, а трескучие раскаты грома ничуть не влияли на исход бескровных шахматных битв. Очередная партия Ляликова с Назаровым закончилась классической гроссмейстерской ничьей, что устроило первого и не омрачило настроения второго.

В момент, когда Назаров выходил из шахматной комнаты, из-за статуи Физкультурника вынырнул Игорь Куликовский.

– Можно вас на минуточку, Петр Борисович? – Пожалуйста. Вы хотите мне что-то сказать?

– Отойдемте вон туда...

Отозвав инженера Назарова в тихий уголок за статуей атлетки, толкающей ядро, Куликовский спросил:

– Хотите, Петр Борисович, я вас с красивой девушкой познакомлю?

Читатель, конечно, помнит, какой находчивостью обладал инженер Назаров, но вопрос Куликовского заставил его растеряться.

– Вы... познакомите меня с красивой девушкой? – переспросил он. – Но позвольте...

– С писаной красавицей!.. Посмотрите и обомлеете, – пообещал Куликовский. – Самая красивая девушка у нас в поселке.

Назаров начал понимать, в чем дело, и его живое лицо отразило непритворное негодование.

– Какую гадость вы говорите, Куликовский! – воскликнул он. – Как вам только не стыдно обращаться ко мне с таким предложением!

– Что же здесь особенного? Вы – человек приезжий, почему бы вам и не...

Самое интересное в этом разговоре было то, что Куликовский действительно не понимал гнусности своего предложения. Он судил о людях по самому себе.

Между тем инженер Назаров полностью обрел утраченный на время дар слова.

– Я считал вас за хорошего комсомольца и порядочного человека, а вы, Куликовский, оказались пошляком из пошляков, чтобы не сказать хуже! Нужно было иметь трусливую изворотливость и наглую хитрость Игоря Куликовского, чтобы найти выход из положения.

– Вы, Петр Борисович, кажется, не так меня поняли и черт-те что подумали!.. Я совсем в другом смысле говорил: она очень порядочная девушка и хочет познакомиться с вами для... делового разговора по технике.

– Причем тогда ее красота? И почему она не подошла ко мне сама?

– Красота к слову пришлась, а подойти она по скромности стесняется...

Куликовский заврался так, что его в пот бросило, но остановиться уже не мог. В конце концов Назаров подумал: "Может, я и в самом деле его не понял и зря назвал пошляком?"

– Если ваша красавица хочет говорить по делу, давайте ее сюда, – решил он.

– Тогда подождите здесь, Петр Борисович, я ее сейчас пришлю. Вы ее сразу узнаете: на ней чесучовое платье с красной отделкой.

Самой красивой девушкой в поселке бесспорно была Лилиан Тыкмарева. Ее-то и имел в виду Куликовский. Захочет ли она познакомиться с ученым московским инженером – для него вопроса не возникало. Вращаясь в обществе десятка пошленьких стиляг с фабрики "Плюшевая игрушка", он прикладывал их моральный уровень ко всем девушкам.

Успев выследить Лилиан, Куликовский знал, что она стоит с подругами в вестибюле, и поспешил туда.

– Лилиан, идем наверх!

Лилиан удивленно на него посмотрела.

– Зачем?

– Видишь ли, к нам на завод приехал из Москвы инженер, кандидат технических наук и прочее... Такой, что часто за границей бывает...

– И что же?

– Он хочет с тобой познакомиться...

– С какой стати? И как он узнал обо мне?

– Я сказал ему, что ты самая красивая девушка в поселке.

– Какая глупость! Кто тебя просил?

– Это очень долго объяснять... Я очень тебя прошу: пойди и поговори с ним.

– Ни за что!

Куликовский пришел в отчаяние.

– Слушай, Лиля, выручи как старого школьного товарища! Дело в том, что он может для меня кое-что сделать... Меня в цехе затирают, а он скажет слово – и все... Хоть пять минут с ним поговори...

Лилиан сама не знала, как была хороша в минуту гнева!

– В школе ты был глуп, – отчетливо и громко сказала она. – Но что ты станешь таким дураком и подлецом, я никогда не думала!

– Ну чего тебе стоит, Лилиан?.. У меня на тебя вся надежда.

В глазах Лилиан появилось что-то такое, что заставило Куликовского вспомнить об ударе, который она нанесла вооруженному ножом налетчику. Он попятился.

– Дурак, подлец и... трус! – отчеканила Лилиан и отвернулась.

Бежать из клуба? Но что тогда подумает о нем Назаров, как встретятся они в цехе? Нет, бежать невозможно!.. Но что объяснить тогда ожидающему наверху инженеру? Что он не нашел девушки, что она ушла?..

Куликовский помчался наверх, но, поднявшись по лестнице, остолбенел от ужаса: к инженеру Назарову решительно направлялась Доротея Георгиевна Уткина. Да, не кто иной, а Доротея Георгиевна Уткина, одетая в чесучовое платье с красной отделкой! Худшего издевательства нельзя было выдумать!

Куликовский опрометью слетел вниз и, несмотря на дождь, выскочил на улицу.

Хотя последующий разговор озадаченного инженера Назарова с Доротеей Георгиевной Уткиной имеет самое отдаленное отношение к так называемому стержневому сюжету повести (кто только таких слов навыдумывал!), автору очень хочется рассказать и о нем.

Прежде всего необходимо объяснить, как произошло такое, на первый взгляд, невероятное стечение обстоятельств. Уверяю тебя, товарищ читатель, что никакой натяжки (это слово тоже критики выдумали!) здесь нет. Если ты был достаточно внимателен, то, конечно, запомнил, что Доротея Георгиевна была особой на редкость общительной и почитала за добрых знакомых всех клиентов парикмахерской. Отчего же ей было не подойти к инженеру Назарову? С платьем и того проще: еще в первой главе писалось, что Доротея Георгиевна частенько копировала костюмы Лилиан...

– Ужасно кошмарная погода! – сказала Доротея Георгиевна, грациозно обмахиваясь платком. – Определенно с климатом что-то происходит: в нем стало очень много электричества.

– Да, электричества многовато! – согласился Назаров, на всякий случай отодвигаясь от развевающегося платка.

– Здесь еще ничего, но в парикмахерской – кошмар! – продолжала Доротея Георгиевна. – И, представьте, какой ужас: у меня перестал вертеться вентилятор! Сижу и чувствую, что обмираю, халат под мышками совершенно мокрый... За сегодняшний день я по-теряла ведро пота.

Инженер Назаров выразил Доротее Георгиевне соболезнование по поводу столь тяжелой потери.

– И все-таки я чувствую, что погибну от электричества! – продолжала Доротея Георгиевна. – В меня ударит какая-нибудь молния. Я хотела бы умереть так!

– Это редко кому удается, – усомнился Назаров

– Красивая, моментальная смерть! Я помню, когда здесь была Церковная, однажды убило корову.

– Гм... Это было красиво?.. Кстати, что это за запах? Вопрос Назарова прозвучал тревожно. И не без основания.

– Запах? Это аромат духов "Букет Доротеи Уткиной", – с интригующим кокетством сообщила Доротея Георгиевна.

– Как?

– Меня зовут Доротеей Уткиной...

– Тогда понятно! Могу вас поздравить, вы изобрели парфюмерный феномен.

– Ах, как вы хорошо определили! Каждый раз, когда я делаю маникюр нашим мастерицам (я делаю его бесплатно), они отливают мне в бутылку одеколона. Одна – "сирени", другая – "гвоздики", третья – "ландыша", вот и получается феноменал!

– Я назвал бы эти духи "Тайна Доротеи".

– Вы ужасный шутник! Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете...

В эту критическую для инженера Назарова минуту громкий звонок пригласил зрителей на очередной киносеанс, и Доротея Георгиевна исчезла, оставив после себя феноменальный аромат.

В фойе было безлюдно, когда мимо Физкультурника и Физкультурницы прошли два весьма ответственных работника. Около самых статуй они задержались для короткого, но важного разговора.

– А с тем дело как?

– С излишками в ларьке? К сожалению, подтверждается. Прокуратура начинает следствие... Нить ведет к "Плюшевой игрушке"...

Вот и все интересное, что услышали в течение вечера Физкультурник и Физкультурница. Правда, им довелось кроме того, стать свидетелями четырех объяснений в любви и одной сцены ревности, но это давно уже перестало их удивлять.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Какой бывает дружба?

1.

Целую неделю перед зданием Дворца культуры красуется громадная афиша с начертанным на ней исполинскими буквами словом "Дружба". Величина, разнообразие шрифтов и красок делают ее неотразимо привлекательной: читать ее одно удовольствие.

Внимательно ознакомившись с "ей, мы узнаем, что в 19 часов 23 августа в Малом зале дворца состоится лекция на тему "Дружба в прошлом, настоящем и будущем" и что лекцию эту прочтет действительный член Общества по распространению политических и научных знаний, кандидат педагогических наук А. Д. Парусный, личность, судя по шрифту, которым выделена его фамилия, в высшей степени почтенная.

После этого сообщения следует значительный (мы сказали бы, даже многозначительный) интервал, нижа которого, в виде короткого извещения, доводится до всеобщего сведения, что в 20 часов в другом зале дворца (не в Малом, а в Большом) начнется вечер танцев. Так как на танцы можно было пройти по билетам, взятым на лекцию, напрашивалась мысль о том, что составитель афиши этому легкомысленному мероприятию никакого значения не придавал.

– Ну что же, хорошая афиша! – скажет читатель. – Выполнена художественно, составлена грамотно, знаки препинания на местах.

Все это так! Но ты, дорогой читатель, вглядись в афишу получше, обрати внимание на игру шрифтов и особенно на интервал между первой, велеречивой ее частью и второй, до предела лаконичной. Лично сам автор ничуть не удивился бы, увидев в этом интервале слова: "Потерпите часок, ребята! Зато потом..." По глубокому убеждению автора, составить такую афишу мог только сангвиник, каковых вообще и следует назначать на многотрудную должность директоров дворцов культуры и клубов.

Валентин Осипович Шустров был, если можно так выразиться, прирожденным клубным работником. За двенадцать лет директорства никто ни разу не видел его раздраженным, расстроенным, обескураженным или просто долго над чем-либо раздумывающим. Диапазон его деятельности был необъятен: с легкостью, недоступной простому смертному, он решал все технические вопросы: от работы насоса в котельной до раскроя пачек для хореографического кружка включительно.

В достопамятный день лекции товарищ Шустров успел устыдить нерадивого полотера, самолично продемонстрировав, как следует натирать полы; проконсультировать юных авиамоделистов; показать декоратору, как можно море превратить в горы, а горы в лес ("Фанера, товарищ, тоже денег стоит!"), сделать заказ художникам на портреты передовиков производства ("Только белил поменьше, товарищи!") и совершить множество других административно-хозяйственных дел, когда был атакован смиреннейшей в обычное время заведующей детской библиотекой Марией Игнатьевной. Застигнув Шустрова на лестнице, она вцепилась в его рукав с яростью разъяренной орлицы.

– Что это значит? – сверкая очками и потрясая какой-то бумажкой, спросила она.

– Что "это"?

– Ваш поход за снижение культурного и материального уровня пионеров и школьников!

– Поход за снижение?.. А, вы, наверное, говорите о том, что в этом квартале вместо 600 рублей на детскую литературу отпущено только 450?

– На каком основании?!

– Дражайшая Мария Игнатьевна, клянусь: никакого похода! Все обстоит прекрасно... Зайдемте в кабинет, я вам объясню...

– Мне нужны не объяснения, а деньги!

– Понимаю... Присаживайтесь и успокойтесь... Говорю с вами конфиденциально, как культработник с культработником... Дело в том, что, помимо нас, культработников, существуют бухгалтеры, финорганы и всякие контролеры. Поверьте, я (только это между нами!) ненавижу их всеми фибрами души... От одного вида конторских счетов мне становится не по себе. Но я вынужден мириться. Финорганы и бухгалтеры меня режут, кромсают, рассекают на части, а я мирюсь... Они правы: деньги нужно экономить!.. Но, с другой стороны, на работу нужны деньги, и чем больше, тем лучше... Как же быть?

– Я бы протестовала!

– Я никогда не протестую... Разговаривать с финансистами бесполезно! Я соглашаюсь с ними, а потом вожу их за нос... В данном случае мы с вами, Мария Игнатьевна, очень ловко проведем всех за нос...

– Я... проведу за нос? – ужаснулась Мария Игнатьевна.

– Ну, не вы, а я... В этом квартале вы получите на детскую литературу не 450, а целых 1450 рублей.

– Тысячу четыреста пятьдесят! – воскликнула Мария Игнатьевна. – Вы не шутите, Валентин Осипович? Повторите, пожалуйста!

– И не думаю шутить. Если не удалось в одном месте, нужно наверстывать в другом. Когда завком обсуждал вопрос о пионерских лагерях, я настоял, чтобы там была организована библиотека-полупередвижка.

– Но ведь то лагери!.. – разочарованно протянула Мария Игнатьевна. – И что такое библиотека-полупередвижка? Я даже не представляю себе, что это такое.

– Новая форма библиотечной работы! Я ее там же, на заседании завкома, изобрел. Делается это так: мы получаем от завкома тысячу рублей на ее организацию, покупаем детскую литературу, классифицируем по десятичной системе и таблицам Кеттера и инвентаризируем: ставим свои номера. После этого вы, по примеру прежних лет, подбираете для лагерей библиотеку – все, что для ребят нужно: литературу по биологии, по минералогии, по следопытству, путешествия...

– Это я сумею! – твердо сказала Мария Игнатьевна. – Я поручу передвижку надежной пионервожатой и даже буду выезжать туда сама.

– Прекрасно! Тогда и ребята будут сыты – я подразумеваю духовную пищу, – и книги целы!

Из кабинета директора Мария Игнатьевна ушла, улыбаясь, но на полпути к библиотеке ею овладели сомнения. Она вернулась и, приоткрыв дверь, осведомилась:

– А нам не попадет, Валентин Осипович?

– За что?

– За то, что мы... водим за нос?

– Ни в коем разе! Не родился еще человек, который обвинил бы детскую библиотеку в присвоении детских книг.

– Ну, а в будущем году... тоже проведем? – разохотилась Мария Игнатьевна.

– Всенепременнейше! Идите в завком и получайте тысячу рублей.

Осчастливив Марию Игнатьевну, товарищ Шустров, пригласив завхоза и декоратора, занялся отмериванием розового и белого шелка для портьер на парадные окна фасада. Он отмеривал сам, орудуя метром со сноровкой заправского продавца.

– Отпускаю с запасом, – говорил он. – Портьеры должны опускаться крупными тяжелыми складками, а не раздуваться, как паруса на старорежимном бриге. Понятно?

В результате отмера остался излишек белого шелка в шесть метров, Шустров заботливо завернул его в бумагу.

– А это куда? – спросил завхоз, видя, что директор откладывает сверток в сторону.

– Вы получили семьдесят два метра? Пишите расписку. Готовые портьеры проведите по инвентарю. Понятно?

Через несколько минут перед товарищем Шусгровым стояла вызванная с репетиции хореографического кружка молоденькая инструментальщица Зоя Федорова.

– Твердо решено, что Джульетту будете исполнять вы! – говорил ей товарищ Шустров. – По классу исполнения равняйтесь на Уланову. Если заткнете Уланову за пояс, будете молодцом. Естественно, для этого нужно платье не из марли. Джульетта особенной кокеткой не была, но... одеваться умела. Она ходила в платьях.. Здесь я, правда, плохо разбираюсь: имена итальянские, пьеса английская, трактовка наша, но... нужно платье простое и красивое в стиле... этакого скромного Ренессанса! А в общем, посмотрите журналы и выясните, в чем выступала Уланова. В кружке кройки и шитья состоите? Вот и хорошо!.. Джульетта тоже... была скромная девушка. Пишите расписку: шесть метров белого шелка для пошива платья получила... Исполняющая роль Джульетты З.Федорова... Число, месяц, год... Так! И подтяните как следует Ромео, чтобы он не безобразничал. Я договорился, чтобы его в дневную смену перевели, а он вчера снова на репетицию опоздал.

В эту минуту в кабинет вошел товарищ Парусный.

– А, Андрей Данилович!.. Узнаю вас: появляется как часы!

Пунктуальность товарища Парусного была одним из многих его положительных качеств. Другими положительными качествами были: искренняя любовь к лекционному делу, отзывчивость на любые темы (он считал себя специалистом по вопросам этики) и бескорыстие. В минуты откровенности Шустров говаривал:

– Не человек, а клад! Скучноват, но удобен! Скучноватость лекций товарища Парусного проистекала отнюдь не от недостатка эрудиции, а скорее от ее избытка, от его тесного знакомства с литературой и периодической печатью. Побывав у него на квартире, мы могли бы увидеть огромный стеллаж, уставленный небольшими фанерными ящиками для хранения цитат и вырезок на такие, например, темы: "Любовь. Какой она должна и какой не должна быть", "Социалистическая вежливость", "Быть честным в любом положении", "Красота внешняя и внутренняя" и т. д. Содержимым этих ящиков он щедро делился со своей аудиторией.

2.

Но пока товарищ Парусный в ожидании девятнадцати часов прохаживается по директорскому кабинету и, покашливая, прочищает голос, мы успеем побывать еще кое-где и увидеть вещи, также имеющие кое-какое отношение к великой теме дружбы.

Прибежав из парикмахерской, чтобы переодеться, Семен Голованов застал в своей комнате Ивана Татарчука. Сидя на кровати, Татарчук пытался натянуть на ноги новые туфли приятеля. Туфли трещали по всем швам, но огромные пятки богатыря упрямо не хотели влезать в жесткие задники. Татарчук даже покраснел от натуги. Модный галстук (он также был заимствован из гардероба Голованова), туго затянутый на его шее, придавал ему вид удавленника.

Вдосталь полюбовавшись на это зрелище, Голованов сказал:

– Нет, Ванька, ты окончательно обалдел. Ведь ты носишь сорок третий номер, а у меня сороковой.

– То-то и смотрю, что не лезут! – с грустью проговорил Татарчук. Придется, видно, в своих идти.

И он со вздохом поглядел на огромные, довольно-таки поношенные "скороходы" на резиновом ходу.

– Опять объясняться идешь?

– Обязательно! Сегодня уж непременно. Достань, Сенька, где-нибудь рублей двадцать!.. На представительство: на всякое там мороженое, пирожное, ситро...

– Где же я возьму?

– Достань! Я и так тебе сто двадцать должен... Довод был силен, но Голованов покачал головой.

– Сам в долгу, как в шелку... У Сережки не просил?

– Просил. Пусто. Ведь перед зарплатой.

– Понятно! А у Славки?

– И у него ни бум-бум. У Куликовского просил: показал трешку, говорит последняя.

– Врет. Напрасно у него просил!

– Понятно, напрасно.

– Знаешь, у кого всегда деньги есть? У Анны Степановны Карасевой.

– Неловко просить, я ей уже полсотни должен. Слушай, а у твоей квартирной хозяйки?

– Я сам у нее вчера последние взял.

– Все равно достань где-нибудь!

– Беда с тобой, Ванька! Придется мне к Анне Степановне идти.

– Только не говори, что для меня берешь! Голованов исчез. Вернулся неожиданно быстро с двадцатипятирублевкой в кулаке.

– На, жених!

– Уф! – с облегчением вздохнул Татарчук. – У кого взял?

– Какое тебе дело?

– Все-таки?

– Только вышел на улицу – идет знакомая девушка из нашего цеха. Я у нее и попросил.

– Какая девушка?

– Говорю, знакомая...

– Кто?

– Ну, Люба... Татарчук ужаснулся.

– Стой! Какая Люба?

– Ты что, Любу не знаешь?

– Она?! И ты... ты у нее занял?!

– Почему бы нет? Она охотно одолжила. Двадцати у нее не было, дала двадцать пять.

– И это ее деньги! – простонал Татарчук. – Как же я буду угощать ее за ее же деньги?

– Чудак ты, Ванька! Она дала деньги мне, значит, они мои. Я отдаю тебе, и они становятся твоими.

– А вдруг, когда я за мороженое платить стану, она свои деньги узнает?

– Чепуха! Бумажки все одинаковы.

– Не скажи! У девчат деньги всегда аккуратно сложены и оттого, что лежат в сумочках, духами Пахнут. И у каждой обязательно по-разному.