Текст книги "Жили по соседству"

Автор книги: Алексей Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– А папа? Натка?

– Наташа на кухне химию учит, отец в саду. Открыв калитку и поставив машину под навес, Леонид пошел в сад, где едва можно было рассмотреть белевший парусиновый костюм отца. Присел рядом, ожидая, что отец заговорит первым, но Федор Иванович молчал. Тогда сказал сам.

– Мы, папа, завтра поедем. Хорошо? Федор Иванович отодвинулся от Леонида.

– Не знаю. Может быть, и поедем, если от тебя вином не будет вонять.

– Это, папа, Сергей Семенович...

– До Сергея Семеновича мне дела нет, а до Леонида Федоровича есть! И пьяные машины не водят.

– Я совсем не пьян, папа, только...

– Пока от тебя пахнет, не хочу с тобой говорить!

Федор Иванович резко поднялся и пошел по дорожке, но не домой, а на улицу. Прислонившись к стояку ограды палисадника, задумался, удивляясь собственной вспыльчивости.

От утреннего счастливого состояния не осталось и следа. Улегшись в постель, Леонид не мог уснуть: необъятный по количеству впечатлений и воспоминаний день, казалось, все еще продолжался, не давая покоя утомленной мысли. Второстепенное мешалось с большим и важным. Леонид попробовал закрыть глаза, и ему сейчас же представилась бесконечная, несущаяся навстречу дорога, и не было той дороге ни конца, ни края... Потом почему-то очень отчетливо вспомнилась старушка-попутчица и смешной обед в Ефремове.

"Почему так рассердился отец? Конечно, получилось нехорошо, но ведь я был трезв, почти совсем трезв... Во всяком случае, так говорить отец не должен был... И Зина ... Она знала, не могла не знать, как я хотел встречи с ней, и все-таки ушла..."

Над поселком стояла теплая ночь. Совсем близко, в конце сада, запел соловей. Первые колена песни прозвучали неуверенно, потом голос певца окреп и, славя любовь и весну, он рассыпался долгой и громкой трелью. Пение оборвалось так же неожиданно, как началось: возможно, соловья вспугнул Хап, подходивший к вокальному искусству с гастрономической точки зрения.

В саду и в доме Карасевых все стихло.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Плохой конец хорошего дня

1.

В ночь перед экзаменом по химии Наташа видела вещий сон: ей приснился свирепый белый медведь. Особенно страшно стало Наташе, когда медведь, став на задние лапы, заговорил человеческим голосом, задавая ей вопросы по химии. Наташа так испугалась, что не могла ничего ответить, и мохнатый экзаменатор поставил ей совершенно небывалую отметку – "Мо", что, как известно из периодической системы элементов, означает сокращенное название металла молибдена – и ничего более.

Многозначительный, но загадочный Наташин сон стал предметом обсуждения за завтраком. Федор Иванович утверждал, что Наташе приснилась ерунда, но сама Наташа, в далекое от экзаменов время не верившая никаким снам, доказывала, что ее сон все-таки что-нибудь значит. В поисках веских аргументов она по обыкновению обратилась к классической литературе и привела разительный пример:

– В "Евгении Онегине" Татьяна тоже медведя видела.

– Ну и что же?

– То, что после этого случилась ужасная гадость: Онегин застрелил Ленского.

На всякий случай перечитав о молибдене все, что было написано о нем в учебнике химии, Наташа убежала в школу. Вернулась с экзамена не очень довольная, но и не слишком расстроенная. Медведь оказался шутником: на экзамене о молибдене и речи не зашло. Наташе пришлось иметь дело с серой, серной и сернистой кислотами, причем произошла кое-какая путаница.

– Нужно было написать H2SO4, а я написала H2SO3, – объяснила она Анне Степановне. – Александра Ивановна придралась. Я говорю, что это почти одно и то же, а она мне целую лекцию прочитала, что если я на бутылке с H2SO4 напишу H2SO3, то может случиться целая авария и люди сожгутся.

Правда, при ответе на следующие вопросы Наташе удалось несколько поправить дело, но в аттестате появилась четвертая по счету четверка.

После обеда она успокоилась окончательно и заявила Федору Ивановичу:

– Конечно, папа, четверка меньше пятерки, но все-таки больше тройки.

Федор Иванович сделал удивленное лицо.

– Как? Четверка меньше пятерки, но больше тройки?.. Ты это из высшей математики узнала или своим умом дошла?

– И всегда-то ты смеешься надо мной, папа! Наташа надула было губы, но через минуту уже обнимала Леонида.

– Ленечка, миленький, покатаемся!.. Заедем за Зинзинзинчиком, возьмем и ее с собой...

Наташин план соответствовал желаниям самого Леонида. Накануне он уже заезжал к Зине, но оказалось, она уехала в город.

На этот раз за Зиной на ее квартиру зашла Наташа. Вернулась быстро и одна.

– Она опять уехала в город, даже домой с работы не заходила... Знаешь, Леня, я думаю, Зина в тот вечер рассердилась и теперь тебя нарочно мучает.

На следующий день Леонид узнал поразившую его новость: Зина взяла отпуск и уехала на десять дней к родственникам в Брянскую область. Почему перед отъездом она не захотела увидеться с ним? И разве не он должен был отвезти ее на вокзал и проститься с ней на перроне?..

Только через полторы недели Зина вернулась. Первой ее встретила на улице Наташа.

– Она прекрасно выглядит, и, знаешь, Леня, я уговорила ее поехать завтра с нами на прогулку... Вот будет хорошо!

На взгляд Леонида, все складывалось не так хорошо.

– Она не собиралась зайти сегодня к нам?

– Я ее звала... Она говорит – некогда.

– Потом ты сказала, что "уговорила" ее поехать с нами. Значит, она отказывалась и согласилась неохотно? Наташа замялась.

– Нет, очень охотно, только... не сразу. Она готовится к какому-то выступлению.

Зина и раньше готовилась к концертным выступлениям в клубе, но это не мешало ей проводить с Леонидом целые вечера.

– Она любит тебя, Леня, – попробовала Наташа утешить задумавшегося брата. – Только, наверно, она все еще сердится за то, что ты уехал тогда с Тыкмаревыми. Может быть, даже ревнует к Лильке. Попроси у нее завтра прощания. Скажи: "Зина, прости меня. Больше никогда в жизни не случится ничего подобного!" Ручаюсь, что она сразу простит. Я на ее месте моментально бы простила.

Вообще в семье Карасевых друг на друга долго не сердились. После гневной вспышки Федора Ивановича в памятный нам вечер отец и сын помирились на другое же утро. Догадывался ли Федор Иванович теперь о состоянии сына или нет, но только спросил:

– Что, молодец, невесел, головушку повесил?

– Так, папа...

– Ой, так ли?

2.

За широким поясом огородов, километрах в шести от поселка, начинается вековой широколиственный лес, длинной полосой протянувшийся вниз по течению Тавры. Места здесь – одно красивее другого. Посмотришь – так кажется, ничего лучше не сыщешь, а пройдешь по берегу полкилометра – снова ахнешь. На утренних и вечерних зорях и в будни рекою и ее берегами владеют пенсионеры-рыболовы да ребята школьники, отдыхающие от премудростей арифметик, алгебр и синтаксисов, зато в выходные дни приезжает, приплывает и приходит сюда народу тьма-тьмущая.. Рабочие и работницы завода "Сельмаш" и фабрики "Плюшевая игрушка" приезжают организованно – с буфетами, радиолами, а "Сельмаш" иной раз и с духовым оркестром. В дни массовых гуляний от поселка до леса с утра курсируют заводские автобусы и оборудованные скамейками грузовики. У кого есть собственный транспорт, приезжает на нем. Куда ни глянешь, прячутся под деревьями "Победы", "Москвичи", мотоциклы, а сколько лежит на траве велосипедов – не счесть! Приехав, все устраиваются по собственному вкусу: одни собираются компаниями, другие отдыхают в семейном кругу, молодежь теснится около танцевальных и спортивных площадок.

Любителям тишины и птичьего пения приходится забираться в лес подальше и поглубже: чуть ли не на пять километров по берегам Тавры звучит музыка, раздается стройное и нестройное пение, слышатся крики купающихся и шлепанье по мячам.

Карасевы расположились неподалеку от реки на уютной площадке, затененной кружевной зеленью дубов и кленов. Оставив "Москвича" под надзором Федора Ивановича и Анны Степановны, Леонид, Наташа и Зина пошли в глубину леса. Впрочем, Наташа скоро ушла, по ее словам, для того, чтобы посмотреть, как играют в волейбол команды механического и сборного цехов.

Оставшись вдвоем, Зина и Леонид некоторое время молчали.

– Здесь хорошо. Верно, Зина? – сказал, наконец, Леонид и взял ее за руку. Я хотел поговорить с тобой, Зина. Что с тобой случилось? Почему ты не заходишь к нам и стала такая... холодная? ;

Рука Зины была неподвижна.

– С чего ты это взял?

Спросила медленно, лениво, без волнения. "Разговаривает так, точно отвязаться от меня хочет", – подумал Леонид.

– Молчишь все время, точно думаешь о чем-то, чего сказать не хочешь. Раньше ты мне обо всем говорила.

– Какая была, такая и осталась.

– Нет... Помнишь, когда я собирался ехать за машиной, мы мечтали о прогулках, о поездках? О том, что побываем в Москве, на Кавказе... Ты сама предлагала заехать куда-нибудь далеко-далеко в лес и там, у реки, прожить вдвоем целую неделю Ты не забыла? Помнишь?

– Помню... Ребячество все это...

Мягкая рука Зины по-прежнему неподвижна и, может быть поэтому, кажется холодной. Леонид отпустил ее. Так и есть: Зина почувствовала облегчение.

– Ребячество! – повторила она. – Несерьезно, скучно, глупо... Ну, прожили бы неделю, а дальше? Леонид не скоро нашелся.

– Эту неделю мы были бы счастливы, а потом.. потом о ней осталась бы память на всю жизнь.

– И только?

– Чего же ты хочешь от жизни, Зина? Что нужно для того, чтобы ты была счастлива?

– Не знаю.

Леонид заметил, что Зина старается не встречаться с ним глазами. Помолчав, сказал:

– Ты очень переменилась и... больше не любишь меня.

– С чего ты взял? Ты мне по-прежнему нравишься...

– Но...

– Почему "но"?

– Я чувствую по твоему тону. Ты хотела сказать: "Ты мне нравишься, но..."

Глаза Зины впервые встретились со взглядом Леонида, и она тотчас же их опустила.

– Ты выдумываешь, я не собиралась говорить никакого "но", по если ты хочешь, скажу... Последнее время я много думала и решила, что до сих пор мы были очень глупыми. Мы мечтали, не зная, о чем мечтаем...

– Я прекрасно знал: я мечтал о тебе. Зина пожала плечами.

– Опять одно и то же! Я говорю о жизни, о том, как построить жизнь.

– Разве мы не можем ее хорошо построить?

– Конечно, можем! Ты будешь, как вол, работать в цехе, я тоже буду работать, а придя домой, стирать... В голосе Зины прозвучала нескрываемая ирония.

– Подожди... А Дворец культуры, а хор?.. Отец у меня умный и добрый, и мать очень добрая. И товарищи... Зина пожала плечами.

– И все завод да завод: резание металла, расточка, сверление, нарезка, шлифовка, выполнение норм. Боже, как все это надоело!.. И будем мы с тобой жить "по утренней смене, по первой сирене"... А ты, наверно, про меня думаешь: "...но девушки краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти".

Отрывки песни Зина пропела, насмешливо их пародируя.

– Зина!

– Ты возмущён? Я и забыла, что Федор Иванович и ты – пламенные патриоты завода!.. Послушай, Леня: неужели тебе не нравится никакая другая девушка, кроме меня? Такая, которая согласилась бы ездить и целоваться с тобой в машине? Думаю, что охотниц нашлось бы порядочно. Тем более, что у вас свой дом, ты хорошо зарабатываешь...

Даже не смысл, а холодный, циничный тон Зининых слов испугал Леонида. Мелькнула мысль: Зина – артистка, может быть, притворяется? За этой мыслью другая:

Зина ли идет рядом с ним? В поисках разгадки заглянул ей в лицо, но ответного взгляда не встретил.

– Ты подумай об этом, Леня. Серьезно подумай.

– Зина!

– Да, я – Зина! – И, проведя полной рукой по пышным белокурым волосам, Зина сказала холодно и спокойно: – Наша любовь – детская глупость. Не будем больше о ней говорить.

Леонид остановился, Зина прошла несколько шагов вперед и повернулась к нему.

– Я пойду туда, – сказала она, показывая рукой в сторону, откуда неслись звуки музыки, – А ты... ты подумай...

3.

Некоторое время Леонид, ни о чем не размышляя, шел по лесу. Куда шел – сам не знал. Ему хотелось уйти от людей, но люди были повсюду. На первой же лужайке он наткнулся на компанию из нескольких человек – молодых ребят-строителей, живших в общежитии. Расстелив на траве чей-то плащ, они играли на нем в карты. Под деревом стояли бутылки, консервные банки, вокруг валялись комки промасленных газет. Слышалось шлепанье карт и приглушенные возгласы, пересыпанные руганью.

Леонид круто свернул в сторону и зашел в густую заросль орешника. Через двадцать метров увидел лежащего на земле парня в расшитой рубашке-украинке. Кто он – узнать было невозможно: лицо скрывала соломенная шляпа. Рядом с ним, поджав под себя ноги, сидела девушка – мастерица "Плюшевой игрушки" и, тихонько трогая струны гитары, подбирала песенку из "Верных друзей".

Забравшись еще глубже в лес, через полсотни шагов Леонид попал во владения новой компании, мирно беседовавшей вокруг богато накрытой клеенки. Хотел обойти, но его окликнули. На низкой лесной траве сидели и лежали несколько мужчин уже далеко не молодого возраста. Некоторых из них – главного бухгалтера, закройщика, художника и кладовщика фабрики "Плюшевая игрушка" Леонид встречал на улицах поселка раньше.

Центром группы был Сергей Семенович Тыкмарев. Он полулежал, скинув рубашку, и его белое брюзглое тело рельефно выделялось на темной зелени подлеска.

– Подойди сюда, племянник!.. Рекомендую: сын троюродной сестры, передовик производства и, между прочим, автомобильный человек... Он рассказывал, что так его одна старушенция назвала, потому что он собственную машину имеет.

Леониду пришлось поздороваться со всеми.

– Ты, Леня, присаживайся по-свойски.

– Тороплюсь, Сергей Семенович.

– Сюда торопиться не ездят. Скоростничество на заводе осталось. Присаживайся, выпей да закуси как следует. И мы по единой пропустим.

– Не буду пить, дядя... А впрочем... – согласился он, немного погодя.

– Правильно, действуй по-рабочему, – сказал Тыкмарев, наливая полный стакан. – За молодежь!

Леонид залпом выпил. В голове его точно просветлело. То, чего он не понимал, сразу стало простым и понятным.

"Все вздор, – решил он. – Зина хорошая девушка. Просто у нее такое настроение сегодня. А может быть, притворялась, меня испытывала... Но все это чепуха. Я еще раз встречусь с нею и все устроится..."

Повернувшись в сторону какого-то неизвестного Леониду толстяка ("Должно быть, из города", – догадался Леонид), Серей Семенович сказал, по-видимому продолжая прерванный разговор:

– Ты, Юрий Валерьянович, хоть и адвокат, и юрисконсульт, а такой штуки, которую я сделал, хоть всю жизнь думай, не сделаешь... Отводит в 1954 году горисполком заводу "Сельмаш" участок под жилой дом. Участок этот у нас под боком, и мы планировали на нем склад и столовую строить. Получился у нас спор, но с "Сельмашем" спорить, конечно, трудно: кто они и кто мы? Наш директор уже было лапки кверху поднял... А я говорю: стоп! Потому что имеется зацепка: в 1941 году, накануне войны, горисполком эту землю за нами закрепил, и мы даже котлован копать там начали. Кинулся в областной архив: точно, есть постановление.

– Теперь грош ему цена! – махнул юрист рукой. – Во-первых, давность, во-вторых, новое постановление...

– Э, брат! В новом об отмене старого не сказано. Понял? Да и не в том дело: есть бумажка, можно в арбитраж идти и ждать, когда разберется... А мы тем временем пригнали на участок экскаватор и машин тридцать бутового камня и кирпича сгрузили. А "Сельмаш" шляпит: его директор что выдумал – повел дело по партийной линии! Вызывают нашего директора в горком ко второму секретарю. Тут бы все пропало, если бы он поехал, да я уговорил его заболеть и вместо себя меня послать. Я беспартийный, меня разговором о партийной дисциплине не проймешь. Приезжаю. Секретарь давай мне доказывать: "Сельмаш", мол, предприятие всесоюзного значения и прочее... Я выслушал и отвечаю: это все правильно, но только старое решение не отменено, и мы уже на этом участке строительство начали. "Как строительство начали?" – "Начали, и идет полным ходом". – "Не может быть!" – "Совершенно точно. Не верите: машина внизу стоит, можете своими глазами убедиться". Попался он на удочку. "Что ж, поедем". Приехали, а на участке разгар работы. Экскаватор гремит, машины ездят, и уже кладка идет. Прораб руками размахивает, шестьдесят рабочих вовсю стараются...

– Где вы шестьдесят строителей взяли? – усомнился сидевший рядом с Тыкмаревым юрист.

– Настоящих строителей четыре человека было. Остальные наши девчата.

– Ловко!

– Привез я секретаря и одного боюсь: ну-ка он из машины вылезет и спросит, когда строительство началось: постановление горисполкома вынесено одиннадцатого, а мы за дело взялись семнадцатого... Подзываю прораба: как, мол, дела? Тот по моей звукозаписи: "На сегодняшний день земляные работы кончены. Уложены плиты фундамента. План строительства выполнен на 11, 37 процента". Покачал секретарь головой: "Да, – говорит, – вижу, что-то не то получается"... Теперь "Сельмаш" сам в арбитраж обратился... Да поздно! В этот самый день в газете статья "Ценный почин работниц фабрики "Плюшевая игрушка", и в ней полное описание воскресника на строительстве столовой...

– Дальше что было?

– Дальше мы строительство свернули. Через два года только с ним справились... Вот и говорите: "законное основание", "срок давности"... Наш брат, практик, тоже что-нибудь смыслит!

Посмотрев на племянника, Сергей Семенович спохватился, что, пожалуй, зря при нем расхвастался, но Леонид был погружен в свои мысли.

Когда все молча закусывали, Леонид громко и невпопад сказал:

– А ведь я, Сергей Семенович, скоро женюсь!

4.

Прочитав привезенные газеты и номер "Огонька" (самое интересное он читал Анне Степановне вслух), Федор Иванович уютно прикорнул в тени дуба. Погода стояла замечательная, и чувствовал он себя прекрасно Сообщение прибегавшей Наташи о том, что Леонид и Зина гуляют вдвоем по лесу, старших Карасевых не обеспокоило, Анна Степановна даже оказала:

– Пусть себе гуляют, их дело такое...

Наташа достала из машины полотенце и, сказав, что идет на речку купаться, улетучилась.

Запах леса, влажное дыхание близкой реки, легкий шум листьев так подействовали на Федора Ивановича, что он задремал.

"Умаялся за неделю, – подумала Анна Степановна, вглядываясь в поседевшие виски заснувшего мужа. – И то сказать: дело не молодое, да и работа – то в цехе, то на заседаниях".

Прикрыв лицо Федора Ивановича от мух носовым платком, она поудобнее устроилась у него в ногах и, чтобы не заснуть самой, достала из корзины протершиеся носки Леонида, иголку, клубок штопки. Тут ей захотелось пить. Бутылка с водой была под боком, и Анна Степановна всласть попила, глотая воду прямо из горлышка.

За этим занятием и застал ее Семен Голованов. Подкравшись поближе, он прицелился фотоаппаратом и, только щелкнув затвором, сказал:

– Добрый день, Анна Степановна!

– А, Сеня!.. Что это ты? Неужто меня с бутылкой снял?

– И вас с бутылкой и Федора Ивановича.

– Некрасиво этак-то?

– Очень красиво! Наклею в альбом и сделаю подпись: "Прогульщик и лодырь Федор Иванович Карасев и его жена, горькая пьяница Анна Степановна". Попробуйте докажите, что не так!

– Ох ты и выдумщик!

Карасевы понимали и любили шутку. У Наташи хранился целый альбом снимков, сделанных Головановым в самые неожиданные моменты. Помимо членов семьи и товарищей, в альбоме были увековечены Клякса, Хап, даже свирепая Ивана Ивановна.

– А Ленька где? – спросил Голованов, пряча в футляр аппарат.

– Где-то с Зиной гуляет, – объяснила Анна Степановна.

– Закономерно!

– А Наташа купаться побежала.

– Тоже закономерно!.. Когда придут, скажите, что мы их около танцевалки ждем.

– Передам... Ты, Сеня, закусить не желаешь ли?

– Перед танцами совершенно невозможно: боюсь потерять изящество и грацию.

– Небось, от бутерброда с котлеткой не потеряешь!

– Гм!..

По опыту зная, какие котлеты умеет жарить Анна Степановна, Голованов облизнулся.

– Соглашаюсь, чтобы сделать вам приятное, но не думайте, что откупитесь такой жалкой взяткой: пленка будет проявлена, снимок отпечатан и передан куда следует, по назначению.

– Да уж и то в альбоме места не осталось... Таким образом, и Федор Иванович, и Анна Степановна, и Голованов, и оповещенные им товарищи Леонида были спокойны.

5.

По неписаному закону одно из лучших мест на Тавре в выходные дни переходило в полное владение женщин и детворы. Длинный песчаный пляж, пологое неглубокое дно гарантировали здесь безопасность и удобство купания, а густая тень ветел и дубов защищала купающихся от лишнего усердия солнца.

Па своем любимом месте Наташа застала Лилиан. Выбрав тенистый уголок под кустом ивняка, Лилиан (на ней был купальный костюм) сидела и вышивала. Рядом стояла открытая сумка, из которой выглядывали бесконечные мотки разноцветного шелка.

– Ты и здесь вышиваешь, Лилиан? – удивилась Наташа.

– Как видишь, – улыбнулась Лилиан. Скинув платье, Наташа подсела к ней.

– Покажи, Лиля.

Лилиан передала Наташе кусок полотна, вдоль края которого тянулась длинная гирлянда цветов.

– Опять сама узор выдумала: какая ты фантазерка! Почему у этой гвоздики одного лепестка нет?

– У цветов лепестки опадают. Наташа сама смыслила в цветоводстве.

– Конечно, опадают, но зачем это изображать? Цветок должен быть как цветок: у яблони пять лепестков, у оирени и жасмина – по четыре. И это красиво.

– Может быть, но я думаю иначе. У меня есть вышивка: цветы отцветающей груши. Знаешь, когда розовинка внутри становится гуще. На одном из цветков уцелело только три лепестка, два летят по ветру. Внутри венчика пчела.

– И ты вышила все это?

– Да. Хочешь, зайди посмотри.

– Ты прекрасно вышиваешь, Лиля, но рисунков твоих я как-то не понимаю. И вот сейчас: ты сделала набросок на полотне, а вышиваешь не так.

– Отступаю от контуров?

– Да.

– Я поправляю рисунок.

– И портишь его! Когда я кладу фрукты на вазу, я всегда укладываю их, чтобы они выглядели красивее.

– Прячешь пятнышки и червоточины?

– Конечно, не показываю.

Лилиан улыбнулась, потом задумалась.

– И я так делаю... иногда...

К девушкам подошла Зина Пилипенко.

– Это ты? Где же Ленька? – удивленно спросила Наташа.

– Наверное, пошел к ребятам: они его ищут.

– Я думала, что вы будете гулять дольше.

Зина, не отвечая, начала снимать платье. Оно было длинное, узкое, из упругого липкого шелка. Наташа помогла ей.

Рядом со стройной, загоревшей Лилиан Зина казалась толстой и рыхлой.

Наташа ущипнула ее за складку на боку.

– Какая ты толстушка, Зина! Как поросеночек.

– Уж не такая толстая.

– Что же ты не лезешь в воду?

– Нужно сначала отдохнуть и обсохнуть. Йода теплая?

– Не очень: говорят, где-то град выпал... А я еще выкупаюсь. Пойдем, Лиля?

Лилиан сложила вышивку в сумку и легко поднялась. Обе девушки побежали по горячему песку к реке. Вбежав в воду, Наташа вскрикнула, окунулась и медленно поплыла, часто и сильно бултыхая ногами. Лилиан зашла далеко в воду и нырнула. Через несколько секунд ее пестрая косынка показалась на середине реки. Плыла она свободно и быстро по направлению к другому берегу, густо заросшему лозняком. Здесь, под глинистым обрывом, били ключи, и внизу вода была особенно холодна. Держась за ветки, Лилиан вскарабкалась на берег, и ее косынка, удаляясь, замелькала в кустах. Там, совсем близко, находилась заросшая тростником, стрелолистом и аиром старица реки. Посредине заводи плавали округлые листья и молодые, только еще зацветающие цветы белых кувшинок. Лилиан поплыла за ними.

– Лиля! Лилиан! – кричала ей Наташа. – Лилька!.. Противоположный берег безмолствовал.

– Эта Лилька прямо сумасшедшая! – сказала Наташа Зине. – Она когда-нибудь утонет!.. А ты все еще сидишь? Иди же купаться!

Зина поднялась и пошла к реке. Входила в воду нерешительно, зябко поеживаясь.

Наташа не выдержала и начала кидать в нее пригоршнями сверкающей воды

– Что ты делаешь? – с испугом закричала Зина и тяжело бултыхнулась. – Ай!

– Теперь плыви!

Но Зина не поплыла. Сидя на мелком песчаном дне, она обливалась водой.

– Ну хоть зайди поглубже и окунись!.. А вот и Лилиан плывет. Посмотри, сколько она кувшинок нарвала! Лилиан плыла через реку наискось, против течения, держа в одной руке охапку белых цветов. Когда глубина позволила стать на ноги, она пошла к берегу. Наташа кинулась ей навстречу.

– Лиля, милая, дай цветочек!

Мокрые, освеженные купанием девушки снова расположились на берегу. Лилиан задумчиво рассматривала цветы кувшинок, а Наташа плела венки.

– Сделаю венки себе и вам, опущу в воду, чтобы они не завяли, и пойдем в них на танцплощадку.

Увлеченная окружающим, купанием и цветами, Наташа все забывала спросить Зину о чем-то важном и нужном, но наконец, вспомнила.

– Почему вы все-таки так быстро расстались с Леонидом? Я думала, вы весь день вместе гулять будете. Зина пожала плечами.

– Зачем? Наташа, может быть, и была легкомысленна, но в наблюдательности отказать ей было нельзя.

– Вообще ты какая-то чудная стала. И к нам не заходишь, и ничто тебя не интересует... И так уже давно. Когда Ленька приехал и я тебе пошла сказать, ты даже не обрадовалась, а если обрадовалась, то самую чуточку.

Зина сидела, опершись локтями о колени и покусывая нижнюю губу.

– И такой противной манеры молчать и кусать губы у тебя не было, продолжала Наташа. – Ну скажи откровенно, почему вы расстались?

– Стало скучно, и расстались.

– Тебе.. тебе стало скучно с Леонидом?!

– Да.

– Но ведь ты его... Я была уверена, что вы друг друга любите. И мама... Даже папа так думал!..

– Я и любила... немного.

– Только "немного"? Что ты говоришь, Зина! Немного любила, а теперь разлюбила совсем?

– Может быть, не совсем... Но ты этого не поймешь, Ната!

Наташа действительно ничего не понимала.

– Я, Ната, ухожу с завода и уезжаю.

– Ты уходишь с завода?!

– Да, уже подала заявление.

– Неправда! – воскликнула Наташа, хотя поняла, что Зина говорит правду.

– Да, я подала заявление об уходе с завода. Меня пригласили солисткой в областной народный хор, и я согласилась. В городе мне предоставляют квартиру...

– Ты согласилась?! А заводской хор? Кто же будет выступать на вечерах самодеятельности? Ты... Ты подумала об этом?

– Я же говорила, что ты меня не поймешь... Ты думаешь о заводе, о Леониде, а я – о другом. У меня хороший голос. Я могу стать артисткой. – И хорошо! Но разве артистки не могут любить, быть женами?

– Могут. Но быть женой Леонида я не могу.

– Почему?

– У Леонида своя дорога, у меня – своя.

– Потому что он простой рабочий-станочник, а ты – артистка?

Зина пожала плечами.

– Наш областной хор имеет большой успех. Он выступает в Москве, в Киеве, в Ленинграде... Скоро поедет в Польшу, Чехословакию, Венгрию. Возможно, и в капиталистические страны поедет. Как же я могу быть женой человека, который...

– Который тебе не пара?

– Который прочно прикреплен к какому-то поселку и живет только его интересами...

– Какая же ты есть после этого! Зина прикусила губу и отвернулась:

– Суди как хочешь...

– Ты же любишь Леонида?

– Не настолько, чтобы связать себя на всю жизнь с поселком. Есть места получше, и... люди получше встречаются.

Наташа вскочила; Глаза ее засверкали гневом.

– Какая ты гадкая оказалась, Зина! Гадкая, себялюбка, эгоистка!.. После этого тебя... тебя нужно выгнать из комсомола!

Зина оставалась спокойной. Пожав плечами, сказала:

– Причем здесь комсомол? Да и почему я не могу быть комсомолкой? Потому что лучше других пою и хочу стать артисткой?

– Потому что...

Наташа негодовала: было что-то очень нехорошее, даже порочное в расчетливом решении Зины уйти на поиски лучших мест и особенно в той легкости, с которой она жертвовала любовью. Но это было делом ее совести.

– Хорошо, оставайся в комсомоле! – разрешила Наташа. – Но... не смей больше приходить к нам! Слышишь? Не смей! Я тебя видеть не хочу.

– Последнее время я и не ходила, избегала встречи с Леонидом. Ты сама приставала ко мне, чтобы я согласилась поехать с вами сюда... Может быть, ты и на этом пляже мне сидеть не позволишь?

– Я утопила бы тебя сейчас!

– Дурочка!

– И... натягивай платье на свою свиную тушу сама, как знаешь!

Во время этой ссоры снова взявшаяся за вышивание Лилиан не проронила ни слова.

– Слушай, Лиля! – обратилась к ней торопливо одевавшаяся Наташа. – Ты поступила бы так на ее месте?

– Я никого не любила, но не уехала бы от отца... Его многие не любят, но он не пережил бы моего ухода. И я не могу и, пожалуй, не хотела бы быть артисткой...

6.

По дороге к стоянке "Москвича" Наташа не остыла, только ее горячий и немного смешной гнев успел смениться другим, горшим чувством – обидой. Она заплакала.

Слезы дочери всполошили Анну Степановну и обеспокоили Федора Ивановича. Понять что-либо из сбивчивого, прерываемого всхлипываниями рассказа Наташи было нелегко.

– Да успокойся ты, дочка! – говорил Федор Иванович, держа, ее за плечи. Есть о чем плакать...

– Посуди сам, папа: она... она сказала, что будет искать места и людей "получше"... Я никогда, никогда, никогда не ожидала, что она окажется такой гадкой и подлой.

– Ну и что ж из этого, что она так сказала? – успокаивал дочь помрачневший Федор Иванович. – От ее слов мы ни хуже, ни лучше не станем. И завод сквозь землю не провалится, и хоровой кружок немногим пострадает.

– Я никогда не думала, что она окажется такая...

– Не одна ты, все мы обманывались... И хорошо, что, наконец, ее узнали.

– Но Леонид ее любит! Папа, мама, поговорите с ним, чтобы он ее разлюбил.

– У Леонида своя голова на плечах. Правда, не очень еще умная, но варить все-таки может.

– Где он сейчас, Леня-то? – спохватилась Анна Степановна.

– Они с Зиной уже очень давно разошлись, – все еще всхлипывая, сказала Наташа.

"Куда он в самом деле ушел? Развлекаться с товарищами? Так не такое у него сейчас настроение", – подумал Федор Иванович и, покривив душой, спокойно сказал:

– Придет. Не маленький, не потеряется.

– Я бы его сразу разыскала, но куда я пойду, такая заплаканная?.. – Наташа всхлипнула. – И ни за что не хочу с Зинкой встречаться: еще подумает, что я из-за нее ревела...

В грустном молчании сидели Карасевы в лесу, оглашенном звуками чужого веселья. Прошло часа полтора, и солнце успело опуститься довольно низко, когда, наконец, раздалось близкое шуршание листьев и хруст сучьев. Леонид шел под руку с Иваном Татарчуком. На ногах он держался твердо, но был бледен и странно разговорчив.

– Понимаешь, папа, – сказал он, тяжело опускаясь на траву рядом с Федором Ивановичем. – У меня с Зиной произошло... маленькое недоразумение, но... оно будет... лик-ви-ди-ровано... Она говорит: "Не надо машины"... Я с ней согласен: не надо, так не надо!.. И навес для нее напрасно строили... Мы, папа, на то место снова грушу посадим... Ту самую, которую я срубил.

Федор Иванович все понял. Татарчук успел пояснить: