Текст книги "Те десять лет"

Автор книги: Алексей Аджубей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Время действительно многое прояснило, оценило, отсеяло.

В Китайской Народной Республике происходят перемены, раскрепощающие наши отношения, возвращая им стабильность и доброжелательность. Я видел эту замечательную землю, знаком с ее древнейшей культурой, ощутил, какой громадный потенциал заложен в народе, поднимающем свою родину к новой жизни. Недавно в китайской печати появилась иная, чем прежде, оценка деятельности Хрущева. Его «ревизионизм» и тяга к реформам определяются теперь как первые попытки к обновлению социализма…

Во время поездок за границу Хрущев не становился в позу именитого путешественника, которого ничего не интересует: снобизм в нем начисто отсутствовал, он не стеснялся говорить хозяевам о том, что ему нравится, чему мы хотели бы поучиться. Я бы мог привести длинный перечень того, что вызвало интерес Хрущева, что он советовал перенять.

После поездки в США в 1959 году у нас появились не только семена гибридной кукурузы. Хрущев дотошно расспрашивал фермера Гарста о раздельной уборке хлебов. Особенно его заинтересовала организация труда: отряды комбайнов в дни страды находились в постоянном движении. Механизированные колонны катились с американского севера на юг по мере созревания хлебов. При такой технологии выработка на комбайн увеличивалась против нашей в три раза – с 200 до 600 гектаров. Магазины и столовые самообслуживания тоже «приехали» из США. Во время второго визита в Австрию в 1958 году Хрущев заинтересовался подземными пешеходными тоннелями, остановил машину, пересек под землей «Ринг», и вскоре такие переходы начали строить у нас.

Там же, в Австрии, Хрущев посетил новейший металлургический завод. В огромном цехе, похожем на лабораторию (рабочие были одеты в белоснежные халаты), гости увидели, как за сорок минут «сварили» порцию стали заданной марки. Я не специалист и не знаю точно, в чем отличие этого австрийского способа под литерами «ЛД» от нашего кислородно-конверторного; видимо, в «ЛД» какие-то преимущества имелись – уж очень активное завязалось обсуждение. Хрущев, его первый заместитель по Совету Министров Косыгин, министры Непорожний, Тихонов дали высокую оценку работе австрийских сталеплавильщиков. Зашла речь о покупке лицензии и даже завода, на что австрийские хозяева дали согласие. Однако сделка не состоялась…

Уже в Москве началась массированная «обработка» Хрущева (не знаю, какую позицию заняли члены делегации, на чьей стороне они оказались), и патент «ЛД» остался в Австрии. Оправдывали отказ тем, что мы располагаем не менее эффективным кислородно-конверторным способом, его и будем внедрять с удесятеренными силами.

И внедрение началось. За ходом его следила газета «Правда». Развернулась острая дискуссия. Новый способ наткнулся на плотное сопротивление «доменщиков», утверждавших, что отказ от привычной технологии опасен, может привести к спаду производства и т. д. «Правда» получала постоянную поддержку Хрущева, однако напор противников оказался сильнее его «волюнтаризма».

Сталь во всех развитых странах мира получают сегодня только методом электро– и кислородно-конверторного производства, а у нас и в 1987 году его доля едва равнялась 47 процентам.

Примечательный разговор состоялся у меня однажды с Андреем Николаевичем Туполевым. По приглашению его дочери Юли мы приехали с женой к нему на дачу. Андрей Николаевич, которого мы не видели с поры отставки Хрущева, сидел в плетеном кресле перед домом, отчужденный, весь в себе. Он не любил старости, она его тяготила. После смерти жены, к которой относился с большой нежностью, его не оставляли грустные мысли. Было холодно, и Туполев набросил на плечи старую пилотскую меховушку. Увидев Раду, Андрей Николаевич оживился. Попросил принести американский авиационный журнал «Эйркрафт». «Смотри, признают ведь, что первый в мире реактивный пассажирский самолет сделали русские», – говорил он, листая страницы, посвященные его детищу – Ту-104.

Туполев стал вспоминать перипетии с созданием самолета. Рассуждал о нашей вечной проблеме: как тяжко пробивается все новое. «Я тогда имел сильную поддержку твоего отца, – сказал он. – Если б не давили вместе с ним, не быть бы нам основоположниками реактивной пассажирской авиации».

Вспомнил Туполев и одну из бесед со Сталиным. Тот вызвал конструктора и сказал, что есть возможность детально изучить американскую «летающую крепость» Б-26. Хорошо бы точно скопировать машину для опытных целей. «Сколько времени понадобится для этого?» – спросил Сталин. Я подумал и ответил, что года через два мы построим самолет лучше, чем Б-26. Сталин сказал своим глуховатым голосом: «Если вы измените в самолете, о котором идет речь, хоть один узел и он не будет соответствовать образцу, я вновь отправлю вас в тюрьму».

Туполев засмеялся: «Так тоже можно руководить конструкторами. У нас ведь как? Есть у человека хорошая идея, есть наброски – ему дают конструкторское бюро под новое дело. Лет пять на раскачку, еще три на первый образец. Потом еще пару лет на доводку. А идея себя уже исчерпала. Как быть? В бюро уже тысячи сотрудников. Престиж, звания! И вместо ожидаемого «чуда» начинают штамповать простейшие доильные аппараты. Можно понять людей из такого КБ. Хотя и знают, что дело «швах», держатся за кресло. Не все способны переучиваться, менять место жительства, прощаться со званиями и должностями. У капиталистов проще: не нужен – уходи; у нас же не бросишь человека на произвол судьбы!»

Да, многое смешалось в сложном процессе: человек – наука – техника – производство. В те годы нам еще только предстояло найти экономические и социальные механизмы, которые не требовали бы постоянного давления со стороны «сильных мира сего». Оказалось, что это не так просто. Консерватизм, стремление очернить все, что определяло на каком-то этапе движение мирового научно-технического прогресса, привели нас к существенному отставанию.

Петр Кузьмич Анохин – выдающийся советский физиолог – был ближайшим учеником Ивана Петровича Павлова. Оттолкнувшись от работы своего учителя, начатой еще в 1916 году и не продолженной Павловым, он пришел к поразительному открытию. В ответ на сигнал-раздражитель собака подходила к корму. Однако, обнаружив, что на тарелке не хлеб, к которому она привыкла, а мясо, животное поворачивало обратно. Только спустя мгновение, после некоторого раздумья, собака возвращалась и съедала его. Так Анохин на практике доказал теорию о второй сигнальной системе. Учитель не слишком радостно воспринял открытие ученика. Оно вносило неупорядоченность в стройную павловскую теорию. Нет, Павлов не гневался, не порицал ученика за самостоятельность вывода. Он просто деликатно удалил Анохина из своего окружения. Позже, после смерти Павлова, этим воспользовались некоторые ретивые сподвижники. В годы, когда легко было спровадить конкурента куда подальше, этим мнимым недовольством Павлова воспользовались и укатали Анохина в отдаленные места.

Только после XX съезда Петр Кузьмич Анохин вернулся и стал активно работать в Москве. Он рассказывал мне, что когда в нашу страну приехал «отец кибернетики» Роберт Винер, посетил институт имени Сеченова – хотел познакомиться с Петром Кузьмичом. Американец с признательностью отметил, что первооткрывателем законов кибернетики считает Анохина, поскольку в основе кибернетических принципов – его теория о второй сигнальной системе. А мы объявили кибернетику лженаукой. Впрочем, как и многое другое.

Поездки Хрущева за рубеж снабжали его массой конкретных, на первый взгляд неприметных деталей, за которыми он угадывал и открывал для себя немало существенного.

Президент Франции де Голль, встречая Хрущева на парижском аэродроме Орли, обратился к Никите Сергеевичу с весьма дружеским приветствием: «И вот, наконец, вы здесь…»

Март 1960 года еще не был омрачен резкими рецидивами «холодной войны», еще не вырулил на старт шпионский самолет Пауэрса, «контрас» не атаковали кубинские берега, и в мире укреплялся тот дух мирного сотрудничества, который усилила поездка Хрущева в Америку.

В ту пору Франция стараниями президента де Голля заняла активную, ярко выраженную национальную политику во взаимоотношениях с разными государствами мира, заявила о выходе из военной организации НАТО. Де Голль, вопреки нажиму реакционных кругов, вел дело к мирному урегулированию алжирской проблемы, распался колониальный круг французской империи, и де Голль принял эту реальность.

Герой сражающейся Франции, человек, сумевший отстоять ее достоинство в сложном сплетении военных и послевоенных интриг бывших союзников по антигитлеровской коалиции, добившийся для Франции места среди великих держав-победительниц, де Голль был в ту пору одним из самых популярных политических деятелей мира.

Хрущев оценивал место Франции в европейском доме и место ее президента в системе личных взаимоотношений между лидерами различных государств. Независимая и сильная Франция могла стать хорошим партнером нашей страны: она противостояла амбициям Западной Германии, Италия уступала ее экономическим и политическим влияниям, наконец, Великобритания не могла не считаться с фактором советско-французского сближения.

Хрущев многое имел в виду, когда отправлялся в эту поездку.

Не меньший политический капитал приобретал и де Голль.

Визит Хрущева во Францию подтверждал приверженность СССР политике мирного сосуществования, а динамизм, с каким эта политика проводилась, свидетельствовал о ее фундаментальном значении для нашей страны.

Было что-то трогательно-комичное, когда президент и его гость, подобно Пaту и Паташoну, знаменитым комикам немого кино, вышагивали рядом: высокий, с военной выправкой аристократ и низенький толстяк, похожий на простака-крестьянина, случайно попавшего на великосветский раут. Хрущев вынужден был делать два шага, чтобы «подстроиться» к шагу де Голля.

Однако эти внешние различия не мешали двум лидерам хорошо понимать друг друга, и вся поездка Хрущева проходила под знаком нараставшего интереса французской общественности к СССР и ее лидеру. Во многих городах при встрече главы Советского правительства перед мэрией, куда обычно прибывал Хрущев, собирались десятки тысяч людей и начинали скандировать «Хрущев о балкон» (по традиции гость города должен появиться на балконе и выступить с речью). Хрущев очень скоро вошел во вкус, с охотой выходил к собравшимся, и его душа оратора-пропагандиста находила заинтересованных слушателей.

Де Голль видел, что такой горячий прием организован левыми силами, но это его не смущало. Он ловко угадывал настроение толпы, направлял ее энтузиазм в сторону французского патриотизма, величия Франции, ее места в современном мире.

Журналистов, сопровождавших Хрущева в поездке по Франции, поражала необычайная экспрессия и артистизм, с каким де Голль произносил свои речи. Он мастерски владел всеми интонационными красками своего звучного голоса, как опытный вояка, привыкший отдавать команды под грохот артиллерийских разрывов.

Тесно сдвинутые к переносице глаза генерала зорко наблюдали за слушавшими его, как бы гипнотизируя собравшихся.

Уже на первом приёме журналисты с удивлением обнаружили, что речи де Голля, произносимые экспромтом, абсолютно совпадали с печатными листками, которые заранее раздавала пресс-служба президента. Во время одного из приемов во дворце Рамбуйе мы окружили генерала де Голля и попросили объяснить, как это у него получается. Де Голль на секунду задумался: «Неужели это не ясно? Я учу эти речи наизусть и потом произношу их перед зеркалом. Если вы помните, точно так поступал император Наполеон».

Де Голль удивил Хрущева своей коллекцией карикатур на де Голля, которой президент Франции очень гордился. Когда он с явным удовольствием показывал их Хрущеву, тот сказал, что в первые годы революции у нас рисовали карикатуры на Ленина и это не вызывало у него гнева. Де Голль тут же передал несколько карикатур на Хрущева и посоветовал следовать этой традиции…

Контакты с Францией на высшем уровне, продолженные и после ухода Хрущева на пенсию, значительно усилили влияние советской внешней политики в Европе.

В конце июня 1966 года де Голль посетил Советский Союз. Его принимали с подчеркнутой доброжелательностью.

Из окна моей квартиры хорошо просматривается Советская площадь перед Моссоветом, конная скульптура Юрия Долгорукого, установленная в честь 800-летия Москвы. Де Голль выразил желание обратиться к москвичам с балкона Моссовета. На площади собралась большая толпа, но к моменту, когда президент Франции начал свое выступление, хлынул проливной дождь. Через минуту только самые стойкие, прижавшись к постаменту и распахнув зонтики, еще внимали президенту, громовые раскаты его хорошо поставленного голоса перекрывали шум ливня. Дождь хлестал ему в лицо, но он продолжал речь с истинно французской экспрессией. А я вспоминал Францию, залитые солнцем южные города, крики толпы «Хрущев о балкон» и откровенный ответ президента советским журналистам по поводу того, как он готовит свои речи.

В конце лета 1988 года я беседовал с корреспондентом французской газеты «Фигаро». Он спросил меня, чем объясняется такое «прохладное» отношение к памяти Хрущева в нашей стране. Я задал ему контрвопрос: а почему во Франции подобное «охлаждение» коснулось президента де Голля в 1969 году, когда он проиграл референдум? Отчего Франция в ту пору забыла человека, стараниями которого она утвердила свое величие в послевоенной Европе?!

Теперь воздают должное де Голлю.

Думаю, случится так и с Хрущевым.

Президент Египта Гамаль Абдель Насер, президент Алжира Бен Белла, президент Ганы Кваме Нкрума, президент Индонезии Сукарно, премьер-министр Бирмы У Ну, глава Камбоджийского государства принц Сианук, президент Гвинеи Секу Туре, премьер-министр Конго Патрис Лумумба. Хрущев знал этих лидеров пробуждавшегося «третьего мира». Политическое чутье Никиты Сергеевича подсказывало ему неортодоксальные подходы к взаимоотношениям со странами, которые вскоре образуют мощное движение неприсоединения.

Во время визита Хрущева в Югославию в 1955 году маршал Тито обратил внимание Никиты Сергеевича на президента Египта Насера, посоветовал отнестись к нему внимательно. По существовавшим тогда у нас представлениям Насер был типичным военным диктатором: он пришел к власти в 1952 году в результате «революции офицеров». Его действия в Египте отнюдь не свидетельствовали о торжестве демократии – Насер сурово расправился с левыми силами. Одного этого было достаточно, чтобы, по меньшей мере, «не связываться» с египетским руководством.

Хрущев не спешил предавать политической анафеме этих новых людей в большой политике только за то, что они носили военную форму. Хрущев, может быть, не был силен в философии, не знаю, читал ли он когда-нибудь внимательно Гегеля, но природное чутье, жизненный и политический опыт помогали ему не скатываться на заезженные теоретические дороги, которые чаще всего никуда не ведут.

Он внимательно следил за тем, что происходит в Египте, в других странах «третьего мира».

В 1955 году Советский Союз решил продать Египту оружие, что стало мировой сенсацией. За этим актом последовала череда чрезвычайно важных событий, втянувших в свою орбиту Францию, Англию, воинственный Израиль, а затем Соединенные Штаты и Советский Союз.

Агрессия Англии, Франции и Израиля против Египта в 1956 году, после национализации президентом Насером Суэцкого канала, явилась, по сути, самым опасным рецидивом колониальных амбиций в 50-е годы. Советский Союз решительно поддержал Египет. Президент США Эйзенхауэр отмежевался от действий своих союзников. Хрущев «поймал на слове» американского президента и предложил ему немедленно ввести в Египет объединенный контингент советско-американских войск. Военная авантюра трех стран закончилась отставкой премьера Англии Идена, Франции – Фора. Египет отстоял свое право на суверенную эксплуатацию канала. Это принесло стране не только важные политические дивиденды, но и серьезные валютные поступления – много десятков миллионов долларов…

В Египет я приехал впервые в 1957 году. В Порт-Саиде проходила учредительная конференция солидарности молодежи с юношами и девушками стран Азии и Африки. Там я познакомился с президентом Насером. Он встречался с делегатами.

А затем я бывал в Египте, Ираке, Алжире, Ливии и других странах этого региона.

В Каир приезжал много раз. Мое первое, «порт-саидовское» знакомство с президентом Насером продолжалось. Объяснялось это и тем, что редактор египетской правительственной газеты «Аль-Ахрам», с которой «Известия» поддерживали контакты, Мохаммед Хейкал был близким Насеру человеком, по сути – идеологическим советником президента, а его газета отражала точку зрения правящего ядра египетской революции.

Наши отношения с Хейкалом выстраивались небезоблачно. Господин Хейкал был напичкан антикоммунистическими и антисоветскими штампами, однако в нем чувствовался тот личный интерес, тяга к фактам, которые приводили его, хоть и медленно, к существенным переоценкам.

Любопытно, что когда я спросил Хейкала о том, когда организовалась газета «Аль-Ахрам», он ответил: «Очень давно, в первой трети XIX века. – И добавил – Существенную материальную поддержку нам оказал русский царь Николай…»

Эта фраза воскресила в памяти другой эпизод – парад королевской гвардии в Таиланде. Гвардией командовала королева, одна из самых красивых женщин в мире. Королева принимала парад в форме русского гусарского полка. По площади двигались бородатые гвардейцы, будто сошедшие с гравюры XIX века. Но виденное мной происходило в декабре 1963!

Как попали в жаркий тропический Таиланд, за многие тысячи километров от родины, русские батальоны? Оказалось, что и здесь в первой трети XIX века Россия сильно обозначила свое влияние. Когда после войны 1812 года рухнула империя Наполеона и заморское влияние Франции пошло на убыль, Сиам (так назывался тогда Таиланд) сблизился с Петербургом.

В Таиланде в королевском дворце я видел портреты русских княгинь, породнившихся с сиамской знатью, живописные картинки заснеженного Петербурга. Зимний дворец в столице Таиланда выстроил Растрелли. Здание повторяет архитектурные линии знакомого нам дворца в Ленинграде. Только высокая крыша в традиционном восточном стиле, окрашенная в зеленый цвет, придает зданию характерные «восточные» черты.

Николай I в знак особого расположения подарил сиамскому правителю один из полков своей гвардии. Полк выстроили на Сенатской площади, скомандовали: «В Сиам шагом марш!» – И двинулись в многолетнее пешее путешествие русские гвардейцы.

На королевском параде в декабре 1963 года на знойной площади столицы Таиланда равняли ряды праправнуки – пятое поколение – тех русских солдат. Опереточное шествие воспринималось, однако, не только как «монаршья шалость» Николая, а реально свидетельствовало о вещах более серьезных: Россия давно играла в мировой политике не последнюю роль. Не только на ближнем, но и на дальнем востоке…

В Египте в середине XX века советская политика поддержки национально-освободительных движений находила благожелательный отклик. И президент Насер, и многие другие лидеры африканских и азиатских государств увидели в Советском Союзе не только надежного политического союзника, но и верного партнера в экономических вопросах. После неудачных обращений к западным державам с просьбой о разработке проекта Асуанской плотины и оказании содействия в ее строительстве Насер смело пошел на контакты с Советским Союзом.

Президент Насер стремился глубже понять не только официальную сторону советской действительности. Встречаясь с ним, я чувствовал его чисто человеческий интерес к нашим традициям, быту. На книжных полках в его доме становилось все больше книг, свидетельствующих о широте интересов. Тот полковник Насер, с каким я познакомился в Порт-Саиде в 1957 году, и президент Насер конца 50-х годов существенно разнились. Опыт политической борьбы, в том числе и поражения, связанные, например, с неудачной попыткой объединения с Сирией на чисто националистических основах, или разрыв с Ираком президента Касема, умудрял Гамаль Абдель Насера, раскрывал в его натуре черты крупного политического деятеля.

Приезжая в Египет, я часто беседовал о президенте с советским послом Владимиром Яковлевичем Ерофеевым, знатоком положения дел в Египте. Работал там в ту пору и серьезный исследователь арабского мира корреспондент «Правды» Игорь Беляев. Оба они помогали увидеть и оценить нараставшие под руководством Насера перемены в египетском обществе. Он активно проводил политику национализации, создавал основы для развития крупных государственных промышленных предприятий. Шло ограничение земельной собственности, велась борьба с паразитирующими элементами той части национальной буржуазии, главным образом земельной, которым были чужды интересы развития нового Египта.

Когда я приезжал в Каир по своим журналистским делам, Насер обычно передавал приглашение посетить его дом. Там наши беседы носили непротокольный, непринужденный характер. Президент расспрашивал о моей семье, детях, газетных заботах, культурной жизни в Москве. Сдержанный с виду, немногословный, он располагал к себе тем внутренним обаянием, которое быстро улавливается, если идет от искренности чувств.

После приезда Насера в Москву в 1957 году у него укрепились отличные отношения с Хрущевым.

Строгий семьянин, Насер был очень внимателен к своим детям. Сыновья президента все лето проводили на небольшом островке под Александрией под присмотром старого солдата, много лет служившего с полковником Насером. Так они приобщались к самостоятельной жизни.

В домашней обстановке президент Насер становился мягче, рассказывал о своей семье, отце – почтальоне в небольшом городке под Каиром. Как-то отец президента явился к сыну с упреком по поводу продолжавшегося урезания земельной собственности. «Когда мы объявили об ограничении земельного надела до 200 акров, – рассказывал Насер, – отец приехал, чтобы похлопотать за своего знакомого помещика, считая его хорошим хозяином и человеком. Как мне было переубедить его? Я вспомнил, что мне докладывали о неблаговидных делишках этого помещика, спекулировавшего на близости к отцу президента. Он тайно торговал спиртом, не исключая и святой для мусульманина период рамадана – когда предписано строгое воздержание даже от еды. Показал отцу фотографии изъятых запасов виски. Он был ошеломлен. Уехал молча. Больше никогда не обращался с подобным заступничеством».

«Почему бы вашей семье – жене, детям не приехать в Египет?» – спросил однажды президент. Так наши мальчишки Никита и Алеша побывали в этой сказочной стране. До сих пор храним мы кинопленку, снятую во время «международного футбольного матча между сыновьями Насера с их товарищами и советской «сборной», в которую входили наши мальчишки, сын Игоря Беляева и дети сотрудников посольства. Наши проиграли. Советская «сборная» рыдала на краю пыльной поляны. «Это все жара», – оправдывались наши.

Зимой мы пригласили детей Насера приехать к нам в гости. Президент согласился отпустить только дочь – Ходу. «Мальчишки еще успеют, сейчас у них разгар школьных занятий, а Хода примет приглашение. Сказать вам честно, – добавил президент, – это будет ей полезно. Увидеть Россию, русскую зиму она давно мечтает…»

Ходе было уже 17 лет, и она окончила колледж.

Когда мы с женой встречали ее на аэродроме в Москве, специально для гостьи термометр показывал 30 градусов мороза. Хода вышла из самолета в легкой нейлоновой курточке. Хорошо, что Рада захватила ей валенки и теплую шубу. В первые минуты девушка не могла открыть рта. Холодный воздух ошеломил ее. Но она быстро привыкла к морозу. Уже через день Никита Сергеевич пригласил Ходу, посла Мурада Галеба с супругой на конезавод в Горки X. Там, укутав гостей меховой полостью, их прокатили на русских тройках.

Внимание Никиты Сергеевича к Ходе Насер не было чем-то исключительным. Он часто приглашал в дом многих иностранных гостей, послов с семьями, причем не вкладывал в это каких-то дипломатических сверхзадач. В его естестве было и личное любопытство к этим людям, и искреннее желание завязать чисто человеческие отношения, отбрасывая официальные церемонии.

В книге «Роберт Кеннеди собственными словами» высказывается мысль об американском после в Советском Союзе Ллелуине Томпсоне. Роберт Кеннеди говорит, что посол не пользовался в Москве большим влиянием. Роберт Кеннеди ошибался. Было известно, что Томпсон получил назначение в Москву в ожидании пенсии. Но здесь он пришелся очень «ко двору», завязал крепкие контакты с советским руководством и оказывал серьезное влияние на советско-американские отношения. Президент Кеннеди ценил посла.

Никите Сергеевичу нравился Томпсон. Его дочери учились не в американской школе, а в обыкновенной, советской. Помню, жена посла Джейн рассказала Хрущеву забавную историю из их школьной жизни. Однажды Томпсон пришел на родительское собрание, сел за парту, выслушал замечания о занятиях и поведении своих девочек. Затем он пригласил весь класс вместе с учителями в американское посольство на день рождения дочери. Приглашение вызвало панику. Только через день был дан положительный ответ. Потребовались консультации на разных уровнях, вплоть до Министерства иностранных дел.

Оказалось, мидовцы спрашивали даже у Хрущева: как быть? Нет ли тут какого-нибудь подвоха? «Не волнуйтесь, – сказал Никита Сергеевич, – за наших детей. Пусть они дружат с детьми из других стран. Полезно и учителям понять важность этого».

Перед отъездом Томпсона в США Хрущев пригласил его со всей семьей на дачу. Ребята привезли Никите Сергеевичу свои рисунки с забавными подписями, чувствовали они себя как дома.

Жена советского посла в США Ирина Добрынина навестила чету Томпсонов. Джейн рассказала ей, что девочки хотели продолжать занятия русским языком. Пригласили учителя, и вдруг дочери взбунтовались. На вопрос, в чем дело, ответили: «Этот учитель не знает русского языка, на котором говорят в Москве».

…Весной 1964 года Насер пригласил Хрущева на торжественное открытие Ассуанской плотины. Комплекс гидротехнических сооружений на Ниле строился при содействии СССР.

Египет поразил Хрущева. Грохочущий Каир, беспредельная пустыня, примыкающая к самому городу, пирамиды Хеопса, каменная голова загадочного Сфинкса. Никита Сергеевич наблюдал, как за несколько минут от подножия пирамиды к самой ее вершине поднялся, точнее сказать, проскакал, подобно горному козлу, щуплый, дочерна обгоревший на жгучем солнце человек. Так же легко, прыжками он спустился вниз. Никита Сергеевич снял часы с руки и подарил их ловкому артисту. Того тотчас окружила толпа собратьев по профессии, кормящихся за счет пирамиды, – погонщиков верблюдов, предлагающих туристам экзотическое путешествие на «кораблях пустыни», мальчишек-разносчиков воды и прохладительных напитков, – «часы Хрущева» явно подняли престиж их нового владельца.

Открытие Ассуанской плотины было похоже на вавилонское столпотворение. Сотни тысяч людей, главным образом крестьяне со всех концов Египта, жители Каира, других городов, адская смесь из шума автомобильных моторов, гудков, рева верблюдов, ослов, гул этой колышущейся, как море, толпы, громоподобные призывы мощнейших динамиков соблюдать порядок, не спускаться к барьеру плотины, не прыгать в воду, беречь детей.

Мы стояли вместе с господином Хейкалом на деревянном помосте для прессы и наблюдали, как нильские воды начинают затапливать котлован. Вода поднималась все выше и выше, и вот уже несколько человек беспомощно барахтались в мутных потоках. Я понял, что они не выберутся. Хейкал тоже наблюдал за несчастными. Не было никакой возможности оказать им помощь. Когда последняя голова скрылась под водой, Хейкал проговорил: «Аллах дал, аллах взял…»

Человеческая жизнь все еще мало ценилась в этой пробуждавшейся к новой жизни стране…

В один из дней Хрущева пригласили отправиться в путешествие по Красному морю на парусном баркасе, какие строили в Египте и тысячу лет назад. Подхватил сухой напористый ветер пустыни потрепанный рыжий парус, и баркас, мерно кланяясь синей волне, заспешил от причала.

Баркас, на котором мы плыли, собрал на своем борту команду молодых политиков, жаждавших новых свершений: Насер, его ближайший друг маршал Амер, члены руководства Али Сабри, Анвар Садат, гости из многих стран, примыкавших к Египту не только географически, но и политически.

Хрущев откинулся на жесткую спинку лавки у кормы суденышка и казался мне Стенькой Разиным, ведущим задушевную беседу. Это была та среда, те слушатели, какие особенно нравились Хрущеву, возбуждали в нем образное мышление. Он говорил доходчиво, увлеченно, с юмором, желая обратить слушателей в свою веру.

Для лидеров тех стран, кто слушали Хрущева, пример Советского Союза был куда ближе, доступнее, чем какой бы то ни было другой. Никто не мог отрицать того факта, что всего за несколько десятилетий отсталая Россия превратилась в могучую державу. Хрущев не говорил, какая цена за это заплачена. Не посвящал слушателей в лабиринты нашей внутренней жизни, жестокостей сталинизма, не говорил о голоде, изничтожении крестьянства, истреблении инакомыслящих и многом другом, разорительном и страшном, что выпало на долю народа, рвавшегося к лучшей жизни. Он не любил вспоминать об этом, во всяком случае вслух.

Баркас шел между коралловыми рифами. Ветер в парусах негромко пел свою песню. Море казалось беспредельным.

Разошлись по разным путям участники той беседы. Вчерашние друзья стали врагами, самые «левые» сдали на правый фланг. Бен Белла, когда-то приговоренный во Франции за революционную деятельность к смертной казни, а потом ставший первым президентом независимого Алжира, был свергнут своим товарищем по заключению (тоже «смертником») Бумедьеном. Теперь Бен Белла снова в Париже, но во главе самой реакционной мусульманской организации.

Президента Насера смерть отчасти спасла от трагических перипетий. Он не узнал о том, что к власти в Египте пришел Анвар Садат и круто повернул политический руль в противоположную сторону. Карьера этого человека, предавшего идеалы революционного обновления Египта, закончится печально.

Многое переменилось во многих странах.

Не обошла превратностями судьба и редактора «Аль-Ахрам» господина Хейкала. После смерти президента Насера, в пору правления Садата, он был арестован, затем эмигрировал из Египта, а теперь вернулся на родину. Весной 1964 года мы виделись с ним в последний раз.

Я рассказывал Хейкалу, что под Багдадом во время поездки в Ирак совершил экскурсию по маршрутам библейского предания. Вначале экскурсионный автобус отвез нас к раскопкам Вавилонской башни. Затем проехали километров двадцать по шоссе. Автобус неожиданно остановился. Подумали, что в машине какая-то неисправность. Но нет, нас приглашали выйти. До самого горизонта лежала абсолютно безжизненная земля. Через несколько минут мы ощутили, как нестерпимый жар прожигает подметки. Раскаленный воздух втягивал в себя серо-золотистые песчинки, и этот мерцающий полог парил над барханами, создавая иллюзию их движения. Девушка-гид, нисколько не боясь лучей солнца, бодро рассказывала, что в этих вот местах, по преданию, некогда располагался рай, цвели и плодоносили сады, Адам и Ева, согрешив, дали начало роду человеческому…