Текст книги "Код розенкрейцеров"

Автор книги: Алексей Атеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Сиди там хоть до посинения, – грубовато выразился шеф, – но тетрадки отыщи. От этого зависит очень многое. Надеюсь, ты понял?!

Конечно же, Валера понял. Ясно, что в случае неудачи его ожидают крупные неприятности. А этого он как раз не хотел. Оставалось надеяться на удачу.

ГЛАВА 9

Что в действительности случилось с мукомолом? Куда же пропал сей достойный отпрыск купеческого рода Коломенцевых?

А произошло с Игорем Степановичем следующее.

После примечательной беседы с Егором Олеговым Коломенцев пребывал в легком расстройстве. Откровенно говоря, он надеялся на сотрудничество и помощь. И вот…

Проклиная про себя среду, взращивающую подобных трусов и амеб, Игорь Степанович задумался: что же ему делать? И не придумал ничего лучшего, как пойти напрямик к Десантовым. С этого все и началось.

Беседы, нужно сказать, не получилось. Дома была одна Екатерина Десантова. Она с недоумением смотрела на совершенно незнакомого человека, настаивающего на «приватной», как он выразился, беседе. Что, собственно, значит «приватная», она так и не поняла. Человек представился инженером-мукомолом Коломенцевым и говорил совершенно непонятные вещи. Именно так воспринял ее реакцию Игорь Степанович. Он пытался повернуть разговор в нужное русло, но этого так и не получилось. Коломенцев никак не мог сказать главного. Задать тот самый единственный вопрос, который бы все прояснил. Что-то мешало сделать это. Он интересовался: не знает ли она человека по фамилии Пеликан? Но она с ним незнакома. Потом Коломенцев спрашивал: не помнит ли она, как ехали в Тихореченск?.. Она недоуменно смотрела на него: что значит – ехали? Ниоткуда они не приезжали. И она, и брат родились здесь.

Коломенцев все больше запутывался. А она смотрела на него с растерянной улыбкой, явно не понимая, о чем идет речь.

Наконец Коломенцев откланялся и пошел домой. Дорогой он вспомнил перипетии разговора. Действительно ли Екатерина Десантова ничего не знает о своем происхождении? Коломенцев считал, что неплохо разбирается в людях. Реакция молодой женщины была самой естественной. Похоже, она не лгала. Но как же так? Ведь Пеликан, вне всякого сомнения, посылал Десантовым деньги.

Стоп! А почему же он не показал Екатерине корешки почтовых отправлений? Ведь они лежали в кармане пиджака. Называя себя болваном, Коломенцев даже остановился от неожиданности. А может быть, вернуться и показать? Хотя что это даст? Отправления были вовсе не на имя Кати, а на ее тетку. Девушка могла и не знать, кто посылает деньги. И опять же… Он задумался. Мысли смешались. Зачем все это? Зачем он лезет в чужую жизнь? Не прав ли Олегов, советовавший оставить изыскания?

– Эй, мужик! – услышал он над ухом. – Ты что, офонарел?!

Коломенцев обернулся. На него чуть не наехал грузовик.

– Нажрался, что ли? – добродушно спросил шофер. – Чего на проезжей части встал?

– Ох! – спохватился Коломенцев и вернулся на тротуар. Что с ним происходит? Голова внезапно закружилась, и он вынужден был опереться о стену дома.

– Вам плохо, дедушка? – участливо спросила какая-то незнакомая девочка.

– Ничего-ничего, уже проходит, – произнес он через силу.

– Может быть, «Скорую» вызвать?

– Спасибо, милая. Мне уже лучше.

Девочка ушла. Что же это со мной, испугался мукомол, неужели давление?!

Он сделал осторожный шаг, потом еще один. Вроде все в порядке. Чуть успокоившись, потрогал лоб. Холодный. Может быть, просто переутомился? Сделал еще несколько шагов.

И тут мукомол вспомнил, что дома нет хлеба. Зашел в булочную. Покупателей было довольно много, и он встал в очередь. Занятый своими мыслями, понемножку продвигался вперед, делая шажок за шажком.

– Ой! – закричали совсем рядом.

– Вор!!! – вопил визгливый женский голос. – Вы гляньте!!!

Коломенцев очнулся и посмотрел в сторону кричавшей.

Она тыкала пальцем прямо ему в лицо:

– Вор!!! Вор!!!

К своему ужасу, Игорь Степанович вдруг осознал, что его правая рука находится вовсе не там, где бы ей следовало находиться. Правая рука почтенного мукомола забралась в сумку стоявшей впереди женщины. Коломенцев резко отдернул руку, но было уже поздно.

– Вор!!! – надрывалась крашенная перекисью мадам неопределенных лет. – Нет, вы посмотрите, каков нахал! Я смотрю, такой приличный на вид дядечка, и стоит скромно так, глазки к небу закатил, будто молится, а сам!.. Лазает в ридикюль вот к этой самой гражданке. А главное, на вид такой интеллигентный, даже в шляпе!

– Да он, наверное, специально прикидывается, – поддержал ее старушечий голос. – Все они такие, в шляпах… С виду приличные, а на деле так и норовят в сумку залезть. Да что с ним церемониться, под белы ручки и в милицию. Там разберутся, какой он интеллигент.

– А может, проще надавать по шеям, – раздался молодой нахальный голос.

– Чего там, в милицию? По-нашему, по-народному. По шеяке!

– А если старичку есть нечего? – заступилась за него, как ни удивительно, женщина, к которой он залез в сумочку. – Не от хорошей же жизни старые люди по сумкам лазают. Тем более такие приличные.

– Ну вот, сама же и защищает. А может, они заодно?!

– Да какой он приличный?! Небось всю жизнь по тюрьмам мыкался. А как выйдет, так снова за старое. Не может без этого.

– Намылить ему шею!

Очередь кипела и бурлила, но до рукоприкладства пока не дошло.

– Товарищи, – взмолился Коломенцев. – Господа…

– Ах, господа! – закричала крашеная.

– Вы слышали. Да он не наш! Он – чуждый!

– Шпион!!! – заорал юнец, предлагавший накостылять Коломенцеву по шее.

– Шпиона поймали!!!

– Товарищи, товарищи, я не хотел! Это как-то само собой.

– Смерть шпионам! – закричали в очереди. – Бей его!!!

И могло бы тут случиться совершенно ужасное, но суровый бас неожиданно покрыл визги и вопли:

– Что тут происходит?

Толпа мгновенно распалась, и перед Коломенцевым вырос сурового вида товарищ в синей милицейской форме и фуражке с красным околышем.

– Вот, вора задержали, – робко послышалось из глубин толпы, – к дамочке в сумку залез!

– Этот?! – чудовищного вида палец уперся в грудь Игоря Степановича.

– Он!

– Что-то не похож. Где пострадавшая?

– Я здесь. Не залез он. То есть залез, но не специально. Он – нечаянно.

– А вы что скажете? – обратился милиционер к Коломенцеву.

– Я? Я?

– Вот так всегда, – заключила крашеная, – как воровать – пожалуйста, а как отвечать – у них речь пропадает.

– Ваши документы!

Судорожно шаря по карманам и совершенно ничего не соображая, Коломенцев бормотал что-то про ошибку и случайность, при этом содержимое его карманов вываливалось из пальцев и сыпалось под ноги толпе.

Милиционер поднял с пола пропуск и стал внимательно его изучать.

– Так. Инженер-технолог. Мелькомбинат. Паспорт?!

Коломенцев непослушными руками извлек из пиджака искомый документ.

– Ага! Прописка в порядке. Что это вы, гражданин, себе позволяете?

– Я не хотел, – чуть не плача сообщил Коломенцев, – я прошу меня простить. Я никак не предполагал.

– Простите его, товарищ милиционер, – попросила пострадавшая, – он и вправду не хотел. Старый человек, что с такого взять?

На суровом лице милиционера явственно читалась борьба между служебным долгом и великодушием. Наконец великодушие победило.

– Ладно, папаша, – сказал милиционер, переходя от официального тона на грубо фамильярный. – Вали отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели.

Безвольно опустив руки, поплелся Игорь Степанович прочь, забыв о хлебе, да и вообще обо всем на свете. Его шатало. А вслед раздавалось:

– Ишь ты! Жаль, что в участок не сволокли!

Коломенцев, втянув голову в плечи, семенил, точно побитая собака.

«Как же это?! – билось в потрясенном мозгу. – Как же это?!» Впервые в жизни его назвали вором, чуть не избили, а главное – имели все основания так поступить. Ведь он, несомненно, залез в сумку сердобольной гражданки. Но почему?! Почему!!! Приступ клептомании? Но ничего подобного раньше не случалось…

Наконец он отошел достаточно далеко от булочной, остановился и оглянулся. Преследования не наблюдалось. И тут новая ужасная мысль проникла в сознание. А если его видели знакомые? Что тогда? Он схватился за голову и взвыл. Какая-то женщина шарахнулась в сторону и покрутила пальцем у виска.

Видели! Видели! Несомненно, видели! Он вспомнил, что в толпе в булочной мелькали ехидно улыбающиеся лица сослуживцев. Сколько пересудов теперь будет на службе. Пальцем тыкать начнут. Вор! Он – Игорь Степанович Коломенцев – вор!

Мукомол, словно оживший мертвец, механической походкой поднялся на свой этаж, отворил входную дверь, потом дверь в свою комнату и, как был в костюме и шляпе, рухнул на кровать. Его разум был не в силах понять произошедшее, а совесть, потрясенная случившимся, требовала правдоподобного объяснения.

«Как же могло случиться, – пытаясь размышлять взвешенно и беспристрастно, думал Игорь Степанович, – что на шестьдесят четвертом году жизни я вдруг стал вором?» Он многое пережил в жизни, знал и горе, нужду и голод, но никогда не брал ничего чужого. Лучше бы его назвали убийцей, чем вором. «Как жалок тот, в ком совесть нечиста», – всплыли в памяти строки Пушкина. Именно! Именно!!!

Что же делать?

А может, не стоит так уж стенать и каяться? Что, собственно, произошло? Залез в сумку? Да этого просто не может быть! Случайно в толкотне его рука оказалась прижата к сумке гражданки. Сумка, очевидно, была открыта. По чистой случайности рука скользнула в сумку. Все очень просто. Ведь даже милиционер, страж порядка, понял, что Коломенцев не вор. Да и в толпе звучали слова в его защиту. Ну какой он, помилуйте, вор?!

Будь Коломенцев обычным советским человеком, воспитанным в условиях всеобщего равенства и презрения к частной собственности, он бы удовлетворился подобными доводами. Но Игорь Степанович образовался в те легендарные времена, когда вокруг понятия «честь» разводили антимонии, непонятные современному человеку. Игорь Степанович был соткан из условностей и предрассудков. Не зря он в беспамятстве воскликнул в булочной: «Господа!» И это на сорок втором году советской власти?! Поразительно!

Коломенцев застонал и перевалился на спину. Шляпа слетела с его красивой седой головы и упала к подножию монументальной кровати. Ах, если бы это была голова! Да, читатель! Благороднейший мукомол потерял всякий вкус к жизни. В эту минуту больше всего ему хотелось умереть, чтобы не видеть собственного позора.

Вдруг он вспомнил! В голове словно забухали паровые молоты, тело обдало холодом. Он действительно залез в сумку. Коломенцев даже вспомнил свои ощущения, когда осторожно открывал застежку на ридикюле. Страх, восторг, упоение собственной смелостью. Он сделал это сознательно. Он хотел обобрать сердобольную гражданку.

Все внутри сжалось. Он не мог даже стонать. В подобных ситуациях есть только один способ остаться честным. Самоубийство. Эта мысль пришла словно извне. Еще раньше, в булочной, она вертелась где-то на окраине сознания, а вот теперь выкристаллизовалась отчетливо и страшно. Именно!!! Вот он, выход! Коломенцев приподнялся и сел. У него хватит решимости на поступок. Но хорошо сказать, хватит. А как? Каким то есть образом? Будь у него пистолет или хотя бы охотничье ружье… Пуля разносит затылок, брызги крови и мозга на бархатных шторах, на стенах… Честно и благородно… В лучших традициях русского дворянства. Но ведь он не дворянин. А купечество? Как кончало счеты с жизнью оно? Тоже стрелялось. Лучшие, конечно, представители. А он – лучший! Или нет? Он задумался. Какая, собственно, разница, лучший или не лучший? Все равно ведь пистолета у него нет. Еще какие способы существуют? Можно вскрыть вены. Этим способом кончали счеты с жизнью в его молодости разные студентишки-неврастеники, докторишки и прочие разночинцы. Довольно мерзко и, кажется, болезненно. Бритвой по запястью, плоть расползается как холодная телятина под ножом… А перед этим ложатся в ванну. Почему в ванну? Ах да. Если рука будет не в воде, кровь свернется и кровотечение постепенно прекратится. Кажется, кто-то из древних таким образом расстался с жизнью. Кажется, Сенека, римский философ-стоик. Стоикам, конечно, проще. Итак, бритва. Бритва у него есть. Но ванна… Она общая. Допустим, он совершит акт суицида в общественной ванне. А как воспримут его поступок соседи?

Он представил себя голого, в кровавой воде. Сбежится вся квартира: Сералиона Вильгельмовна, Надя, 3ахар Захарович, малолетний Бориска, Зойка, Матильда Карловна, старуха Лепешинская, тетя Клара Угрюмова, Спиридон, ее муж. Да и из других квартир прибегут. Еще бы! Событие!

Будут обсуждать. Мол, попался на воровстве, обокрал благородную гражданку. Потом начнут извлекать тело. Его передернуло – непристойное зрелище. А не дай бог, ворвутся в ванную, когда он еще будет жив. Тогда и вовсе позор.

Еще способы?

Отравление.

Ну, это и вовсе глупость. Чем травиться? Сулемой, как курсистки? Мышьяком? А может, уксусной эссенцией? Тетя Клара Угрюмова как будто травилась эссенцией, когда ее Спиридон загулял с татаркой Флюрой. Пойти, что ли, проконсультироваться?

Бред! Бред!!!

Остается один простой и верный способ – петля. Конечно, несколько примитивно… И по-плебейски! А вдруг не получится? Он где-то читал, что при самоубийстве через повешение возможно повреждение шейных позвонков без дальнейшей смерти. И тогда всю оставшуюся жизнь будешь ходить с кривой шеей. Потом, говорят, во время повешения происходят самые неприятные вещи: недержание мочи, кала… А еще эрекция. Отвратительно! И все-таки… Петля – самое подходящее решение.

Коломенцев вскочил о кровати и заметался по комнате. Глаза лихорадочно перебегали с одного предмета на другой. Неужели все это – ложе под балдахином, которое он с таким трудом сумел построить, именно построить!.. Эти кресла, письменный стол и книги… Главное – книги! Неужели они останутся, a его не будет… Кому все достанется? Скорее всего растащат соседи, а еще вернее – выбросят на помойку. Вдобавок посмеются, разглядывая его любимые вещи. Скажут: «Барина из себя корчил, а сам по чужим сумкам шарил».

Впрочем, чего жалеть вещи, ведь себя он не жалеет. Столько в жизни пришлось потерять, стоит ли переживать о груде хлама.

Он упал в кресло и обхватил голову руками. В своей долгой жизни он несколько раз оказывался в безвыходной ситуации, когда казалось – жить дальше не стоит. Но никогда еще он не был так близок к осуществлению этого, как сейчас. Да и то… Все бессмысленно… все утло и отвратно… Не лучше ли разом поставить точку? Точку! Жирную и четкую. И как же это осуществить? Хватит ли решимости?

Нужна веревка. Но у него нет веревки. Одолжить у соседей? Вздор! Зачем подводить людей? А может, подходит галстук? Он распахнул створки платяного шкафа. Галстуков у него целая коллекция. Выбирай любой. Вот хоть этот, с павлиньими глазками. Предел безвкусицы, так он считал, но это подарок. Тем более подарок женщины. Он вдруг вспомнил ее ласковые руки, только руки, ничего больше. «Где вы теперь, кто вам целует пальцы?» – всплыли строки из романса Вертинского. Коломенцев повертел галстук, отшвырнул его прочь. Ерунда, ерунда!.. Галстук не выдержит веса тела. А может, выдержит? Он же шелковый. Нет, не выдержит…

Вздор! Вздор!

Взгляд наткнулся на несколько ремней, висевших среди галстуков. Вот хотя бы этот, из крокодиловой кожи. Он купил его когда-то в Сан-Паулу. Отличная вещица. Ремень наверняка не лопнет. Коломенцев попробовал разорвать кожу – куда там! Добротная работа, и пряжка шикарная, из настоящего серебра. Вещь! Значит, решено, для самоубийства он использует именно ремень.

Так! Теперь куда его приспособить? Он заозирался по сторонам. Ничего подходящего. Как же быть? Только крюк, на котором держится люстра. Что же. Сойдет и он. К чему теперь люстра? Долой! Теперь – на что встать? Стол он в одиночку не подтянет, слишком громоздок. Кресло?

Он подтащил кресло, залез на него, попытался дотянуться до крюка. Нет, слишком низко, да и неустойчиво. Он – Коломенцев – привык все делать основательно. Вешаться – так уж на совесть. Как же быть? Но что подумают соседи? Да, вопрос. Или пойти попросить у тети Клары Угрюмовой табуретку? Лампочку, допустим, вкрутить нужно.

Он побежал на кухню. Там, как ни странно, никого не оказалось. Игорь Степанович схватил первую попавшуюся табуретку и поволок ее к себе. Поставил под люстрой, залез, сорвал осветительный прибор, потянул за крюк. Вроде держится крепко. Он спустился и снова заметался по комнате, продолжая сжимать в руке ремень из крокодиловой кожи.

В эту минуту своим растерзанным видом и ремнем он напоминал разгневанного отца семейства, собравшегося устроить нерадивому ребенку суровую экзекуцию. Но старый мукомол намеревался устроить экзекуцию самому себе.

И тут словно прозрение нашло на Игоря Степановича, он снова уселся в кресло и попытался собраться с мыслями.

Что же он делает? Зачем?! Неужели он, всегда гордившийся своей выдержкой и твердостью духа, настолько малодушен… Что, собственно, произошло? Залез женщине в сумку? Да не ерунда ли это? Кто осмелится назвать его вором? Но ведь назвали! А как же честь? Он опять встал, подошел к окну, глянул на улицу. Вот идут люди. Может быть, среди них те, кто видел его позор, запомнил лицо. Завтра они будут показывать на него, тыкать пальцем, ехидно улыбаться, гневно плевать вслед… Он обесчещен. И смыть позор можно лишь одним.

Коломенцев снова взял ремень в руки, сделал петлю, приладил ее на шею. В тот момент, когда он возился с ремнем, ладонь нащупала под рубашкой, на теле, нечто, о чем он совсем забыл. Коломенцев расстегнул рубашку и достал крестик. Золото тускло сверкнуло на ладони. Маменькин крестик… Невольная слеза застлала глаза. Увидятся ли они там?.. Вряд ли. Самоубийство – великий грех. Никогда не был особенно религиозен, но крест носил в память о матери. Может, лучше снять его? Ведь маменька не одобрила бы подобного поведения. Нет! Пусть крестик останется с ним.

И снова сомнения закрались в душу. То ли он делает? Не ведет ли себя нелепо и безрассудно? Плевать! Ведь решил же! Или он – не мужчина?

Коломенцев вновь залез на табурет, зацепил ремень за крюк и попытался накинуть петлю на шею. Ремень был короток. Этого еще недоставало. Придется подложить что-нибудь под ноги. Но что?

Он тоскливо осмотрелся. Только книги… Три-четыре увесистых тома… Потом резко толкнет их ногой, и готово. Какие же книги взять? Пушкина? Кощунство! Достоевского? Более подходяще. Дальше, Мопассана. Туда его, мерзавца. Ага. Вот Бердяев. Сгодится. И, взгромоздившись на трех китов, больше всего занимавших умы русской интеллигенции, Коломенцев выпрямился во весь гренадерский рост. И накинул петлю на шею.

Он замер и попытался осмыслить свои ощущения. Ощущения были вполне обычные в подобной ситуации. Умирать не хотелось. Он представил себя, болтающегося посреди комнаты с вывалившимся синим языком, и содрогнулся. Как гадко! Рот наполнился слюной, нестерпимо захотелось в уборную.

О господи! ТОЛЬКО ЭТОГО еще не хватало! И почему он не выпил стакан водки? Было бы легче умирать. Но не спускаться же снова? Или… Или прекратить эти глупости и жить. Жить!!!

Неожиданно собрание сочинений потрясателей основ русской интеллигенции зашаталось и поползло в сторону.

Коломенцев почувствовал, как почва уходит из-под ног. Но не страх и не ужас посетили его в сию роковую минуту, а досада, что так и не удалось повеситься по всем правилам, основательно и неторопливо.

Понадеялся на незыблемость классиков, а они и подвели.

Нужно было все-таки притащить из кухни столик.

Однако дело было не только в классиках. Раздался треск. Крюк, за который был зацеплен ремень, оборвался вместе с частью потолка, и Коломенцев с грохотом рухнул на пол, больно ударившись задом о табурет.

Все было кончено. К прежнему позору прибавился новый.

Неудачливый самоубийца кое-как поднялся и, держась за поясницу, поплелся к кровати. Даже такого простого дела он не смог осуществить.

С полчаса потомок славного купечества пребывал в прострации. Ни мыслей, ни действий… Все оказалось еще хуже, чем он представлял. На новую попытку уже не было сил, да и удастся ли она? Очевидно, высшая сила не желает его смерти. Во всяком случае, именно сейчас.

Коломенцев повернул голову, обозревая разгром, учиненный им. Книги разбросаны по полу, табурет валяется вверх ножками, крюк от люстры вместе с изрядным куском гипса лежит среди книг, весь пол усыпан штукатуркой.

Неожиданно для себя Коломенцев рассмеялся мелким истерическим смешком. Действительно, комично. Предел идиотизма. Не в силах оставаться больше среди учиненного разгрома, почтенный мукомол кое-как привел себя в порядок и поспешно покинул место несостоявшейся казни.