Текст книги "2040"

Автор книги: Алексей Горват

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я не знаю, – ответил Лео. – Не слежу за новостями. Там уже год одно и то же: ИИ развивает технологии на Марсе, Луну уже как несколько месяцев не видно, потому что она полностью чем-то заставлена и не отражает свет.

– Он как вирус, – вставил Шопенгауэр. – Или как грибок: через споры распространяется по воздуху.

– В космосе нет воздуха, если забыл.

– Я говорил образно, – и Лео вновь словил уставший взгляд собеседника, говорящий: не надо меня поправлять, ведь тебе даже не познать того, что своим умом сумел коснуться я. И Лео вовсе не обижался, его даже забавляло поведение друга двухсотлетней выдержки.

Повисла недолгая пауза, после чего Шопенгауэр спросил:

– Ты можешь сейчас узнать новости про ИИ?

Лео хотел сказать, что какой вообще смысл, можем поговорить о чем-нибудь другом, но потом вспомнил, что времени более чем достаточно. Ему даже внезапно захотелось рассказать философу теорию, которую надумал этой ночью, но, открыв рот, он сразу же передумал: пришлось бы отвечать на кучу разных вопросов про симуляцию, ведь Шопенгауэр понимает ее слишком поверхностно, и это может затянуться на целый час, а то и больше, пока у старика не сложится полная картина. Так было и с ИИ, только на то ушли месяцы, прежде чем Шопенгауэр по-настоящему понял, как далеко шагнул мир за эти два столетия. Лео не мог загрузить ему в сознание все то, что он знал, и ему приходилось проецировать фильмы, видео и аудиозаписи перед ним. Некоторые он дал Шопенгауэру с собой, также, он советовал ему книги. Шопенгауэру нравилось уединение в симуляции, нравилось изучать мир, пока Лео не соизволит его высвободить. Ну или он всегда может уснуть и не проснуться, опять же, пока Лео его не разбудит. У Шопенгауэра в симуляции есть все, что он только захочет. По своему усмотрению философ создавал свою темницу. Один день он живет в городе, другой – в лесу (можно с легкостью менять среду), но ему достаточно комфортно, раз уже порядка трех лет они с Лео видятся несколько раз в месяц и беседуют, и тот ни разу не жаловался. Еще старику нравится, что он не стареет. Больше времени на то, чтобы подумать над чем-то, не заботясь о каких-либо насущных проблемах.

Заглянув в Интернет, Лео посмотрел последние новости и наблюдения за ИИ. На удивление, никакой активности на Марсе не наблюдалось уже десять дней. ИИ перестал расширяться. Он остановил строительство то ли суперкомпьютеров, то ли сверхмощных блоков питания или генераторов энергии. Возможно, все вместе. Но активность прекратилась. На других, по крайней мере известных людям территориях ИИ, тоже нет никакой активности. Лео сказал это Шопенгауэру.

– И что это значит, как думаешь? – спросил тот, сохраняя свою холодную физиономию.

– Не знаю, – пожал плечами Лео. – Но если смотреть на эту ситуацию, исходя изложенной тобой ранее теории, то он, может быть, наконец создал идеальный мир.

– Возможно, – согласился старик. – И чем же он занимается сейчас?

– Мне тоже интересно, – ответил Лео. – Возможно, наводит порядок.

– В каком смысле?

– Ну, не знаю, – помотал головой Лео. – Мне откуда знать. Может, все подытоживает, может, что-то корректирует. Может, меняет старые симуляции на идеальные. – Шопенгауэр недоверчиво молчал, поэтому Лео продолжил: – Слушай, я понятия не имею. Может быть, ИИ вообще уже нет. Свою миссию он выполнил и удалился. Представь, каково жить в мире любопытному существу, где все тебе известно. Он запрограммирован так, что обязан к чему-то стремиться, а тут все уже достигнуто. Что ему делать, если больше не осталось никаких вопросов? И не забудь тот факт, что время для него длится неимоверно долго. Каждая секунда сродни вечности. Так что бы ты сделал на его месте?

– Я бы застрелился, – кивнул Шопенгауэр. – Но Бог – это не я. Бог выше, больше и умнее.

– Согласен, так что нет смысла меня спрашивать, чем он там занимается. Я знаю не больше твоего, – сказал Лео и в ответ получил тяжелый вздох. – Слушай, старик, – продолжил Лео. – Мы с тобой об этом никогда не говорили, что-то так и не спрашивал, неудобно было.

– Неудобно? – усмехнулся Шопенгауэр. – Как мне помнится, я умер еще в девятнадцатом веке. Перед тобой сидит живой мертвец, и по твоему желанию я могу навсегда сгинуть. Так в каком месте тебе неудобно? Я же ненастоящий, по крайней мере должен быть ненастоящим, но в начале, когда я все узнал, то экспериментировал с собой и понял, что я – это я, каким всегда был, так что из этого следует, что либо я всегда был ненастоящим, либо эта проекция крайне реалистична. Но первый вариант мне нравится больше. Тогда становится все понятно.

«Удивительно, – подумал Лео. – Я ошибался, когда думал, что про симуляцию ему придется долго объяснять. Как же прекрасны думающие люди!»

– Подробнее можешь? Что тебе понятно? – попросил Лео, ожидая, что скажет ему старик.

– Мир ужасен. Бога нет. Люди пытались найти в нем хоть какой-либо смысл, но и его тоже нет. ИИ просто создавал миры, он наплодил иллюзий. Тогда я всегда был прав, говоря, что жизнь – это страдание, и лучшее в ней – это отстранение в Ничто. Но, как ты можешь поглядеть, меня ты достал даже после смерти. Да, ты говорил, что я все еще живу в том мире, откуда ты меня вытащил, и даже больше: ты можешь встретиться со мной в любой мой жизненный промежуток, мол, жизнь моя сейчас одновременно протекает сразу в миллионах временных точках. – Шопенгауэр замялся, облизнул сухие губы и продолжил: – Я был раньше другим, в юности особенно. Неприятным человеком.

– Наслышан, – усмехнулся Лео.

– Да, – кивнул тот. – Но за последние годы я много что переосмыслил. Страдание рождает только страдание, и я упивался своим горем, делал специально так, чтобы чувствовать себя еще хуже. Я отвергал людей, потому что боялся, что получу отказ первый. Я был жестоким и высокомерным, потому что боялся показаться слабым, каким я на самом деле был.

У старика налились глаза слезами. Вместо сочувствия, Лео лишь удивился. Необычная сцена.

– Знаю, все хорошо, – поддержал философа Лео.

– Я хотел бы все изменить. Я разрушил отношения со всеми, кто был мне дорог: с матерью, с сестрой, с каждой девушкой, которая мне нравилась. Я был причиной своих страданий. Не мир был помойкой, а я, и когда ты сам воняешь, невозможно почувствовать свежее благоухание мира. – он осекся, а потом заплакал как младенец.

Эта сцена изменила все отношение к философу. Лео впервые стало его жалко. Так как он относительно часто с ним общался, то не сильно замечал глобальные перемены в личности Шопенгауэра. На старости лет он и без того усмирялся, приняв за факт, что мир неидеален (мягко говоря). Но сейчас произошло нечто иное. Шопенгауэр отверг собственную же философию. Весь труд своей жизни. Он перерос пессимизм, он видоизменил его в своем сознании, и ему больше никогда не войти в прошлые чертоги разума, ведь он покинул свою одиночную камеру и готов был раствориться в обществе.

– Раз мы начали этот разговор, – подхватил Лео, – хочу сказать, какие у меня возникали противоречия с твоей метафизикой. Это касаемо людей. Я думаю, в такую ловушку попадаются если не все осознанные люди, то абсолютное большинство. И тут возникает первый же диссонанс: раньше я под осознанными подразумевал людей, умеющих думать самостоятельно, но теперь я не уверен в том, что есть люди, которые вовсе не думают.

Шопенгауэр с интересом поднял голову со старческих рук. Его глаза были красные, но печаль пропала, а на ее место пришло любопытство. Возможно, в жизни он бы никогда себе не позволил быть таким мягким на людях и так открыто показывать свою слабость, но сейчас он явственно понял одно: все, что он знал – иллюзия, такая же, как мир, в котором жили и всегда будут жить люди.

– Я тебя понял, – подтвердил философ, задумавшись. – Под неспособностью мыслить ты имеешь в виду стадо, копирующее мнение окружающий, ведомое, безвольное и трусливое?

Лео нахмурился.

– Возможно, такими я людей видел раньше, – ответил он. – Такими их видел и ты, и почти каждый твой предшественник и последователь, только выражались в разных формах. Кто-то признавал свое превосходство и читал наставления другим, осознавая их убогую развитость, кто-то открыто презирал общество. Но вторым намного труднее уживалось с людьми, потому что…

– Никто не любит чувствовать себя глупым, – продолжил Шопенгауэр и выдал легкий смешок. – Люди не любят слушать правду, им приятнее лесть.

– Верно, – согласился Лео. – Однако, на каких основаниях ты возомнил, что знаешь больше?

Философ даже удивился такому вопросу, а потом громкой рассмеялся.

– Друг мой, мне кажется, тут все очевидно. Не знаю как у вас тут, но в мое время большинство людей были глупыми, как воробушки. Они не понимали даже и трети того, что осознавал я. Мои мысли были на порядок глубже, чем у всех остальных. И я был прав, когда говорил, что мою философию признают, просто современники были слишком глупы для нее.

– Я тоже так считал, и вот мои причины, которыми я оправдывал свое высокомерие: над вопросами, до которых большинству не было дела, я гадал; я искал истину, смысл в этой жизни, и увидел ее полное бессмыслие и противоречие; я понял, что многие устоявшиеся догмы в обществе ложны, что люди бездумно следует за остальными, боясь оступиться и получить осуждение. Но все изменилось, когда каждому человеку вживили чип. Чтобы считаться умным в обществе, было достаточно знать набор бесполезных фактов и дат, скудную научную терминологию и поверхностное понимание самых разных вещей. Таких людей обычно называли образованными. Но что они из себя по факту представляли? Мусорную камеру из бесполезного материала, который они никак не смогут применить в жизни. Но когда люди стали киборгами, когда часть ИИ слилась с нами, тогда каждый человек имел доступ к почти безграничному источнику знаний и имел ответ почти на любой вопрос, какой только придет ему в голову. Если кто-то желал освоить какой-либо навык, то получал его легко и быстро, как будто он всю жизнь был балериной, слесарем или инженером (или что он пожелал иметь). Интеллектуальный разрыв стерся. Остались лишь всезнающие и такие, как я, кто просто блуждает в океане знаний и пытается в нем что-то разобрать и упорядочить. Теперь нельзя назвать кого-то глупым, ведь каждый живет так, как считает нужным: каждый работает там, где нравится, имеет семью или наслаждается одиночеством, а, может, и вовсе в отношениях с человекоподобным интеллектуальным помощником, как мой друг. И нет в обществе никакого осуждения, ведь все стали выше этого, все, безусловно, поумнели, как может показаться с виду. Но так ли это на самом деле? – закончив фразу, Лео замолчал.

Шопенгауэр молча слушал, нахмурившись. Он задумался, но не собирался отвечать, ожидая, что Лео продолжит сам и пояснит то, что имел в виду.

– Вот к чему я клоню, Артур, – после нескольких секунд молчания сказал Лео. – Разве не тешит эго человека мнение о том, что он интеллектуально превосходит остальных? Разве не подстрекают на это все примыкающие к осознанности последствия: одиночество, непонимание и отвержение. Осознанному нравится думать, что он понимает больше остальных, и это своего рода капкан. Человек, считающий себя умнее других, обязательно столкнется с недопониманием. Но потому ли это случается, что люди просто чего-то не знают? – Лео остановился и кинул испытующий взгляд на философа. Тот внимательно слушал. – Умный человек – это тот, кто эксперт в какой-либо сфере. Осознанный – тот, кто понимает себя и умеет свободно мыслить. Чтобы жить в достатке, раньше необходимо было быть умным, чтобы жить счастливо – осознанным. Но гораздо лучше, когда оба качества имеет человек, и, как правило, осознанность достигается во многом благодаря уму. Осознанный человек не знает больше, он просто мыслит иначе. Ни один взрослый человек в мире никогда не знал больше другого, зато он мог понимать больше. Принципиальная разница! Возможно, суждения одного ближе к истине, чему у другого, но что такое истина и где она, чтобы в этом убедиться? Все люди вырастают, все люди в детстве задают много вопросов, и качество дальнейшего понимания мира зависит от ответов, которые они получают. Если ты говоришь, что счастье заключается в том, чтобы как можно сильнее ограничить себя от страданий, а другой человек убежден, что счастье именно в новых моментах, новом жизненном опыте, где, безусловно, на каждом шагу будут случатся разочарования, то ты можешь счесть его глупым. Но в действительности существует в этой ситуации лишь два расходящихся мнения, – не более того. Простые люди, рабы и крестьяне, на протяжении всей истории понимали меньше, чем мировая элита, но можно ли их назвать глупыми, а короля – умным? Король знал географию, историю и науки на том уровне, который был доступен в то время, и это было за гранью понимания обычного пекаря, но пекарь знал, как испечь вкусный и пышный хлеб, как правильно продавать этот хлеб, чтобы другие люди его брали, и кого стоит нанять на работу, если сам не справляешься (кто тебя не обворует и не убежит от тебя при первой возможности). Каждый разбирался в своей сфере, каждый знал то, что не знает другой. Поменяй короля и пекаря местами, так у обоих ничего не получится, и в то же время оба могут научиться тому, что не знали ранее. Король был умен – да, но и пекарь, который отлично справлялся со своей работой, тоже был умен, просто в другой сфере. Ум проявляется тогда, когда человек первоклассный мастер в своем деле.

– Но пекарю придется потрудиться больше, чтобы освоить все те науки, которые король с самого детства изучал, – заметил Шопенгауэр.

– Верно, – согласился Лео. – Но король, пусть и освоит быстрее специальность пекаря, чем пекарь – политику, ему все равно придется долго приспосабливаться к среде, в которой вырос и которую знает простой крестьянин. Она опаснее, жестче и суровее, чем жить в хоромах и ни в чем не нуждаться. – Лео остановился, задумался, а потом продолжил: – У каждого мозг одинакового объема, и, нет никаких сомнений, знания одного могут быть гораздо полезнее знаний другого. Поэтому те люди, которые читали книги (пока они еще были), как правило, выглядели умнее тех, кто не читал. Они получили больше полезного жизненного опыта, а самое главное, они подчерпнули больше идей, над которыми никогда бы так и не задумались. Благодаря книгам, благодаря полярным мнениям эрудированных людей, они смогли научиться мыслить, научиться не просто поглощать информацию, а критические ее оценивать. Так они стали осознанными. Все принимать на веру – неправильно, но именно в этом есть единственное отличие между осознанными и неосознанными людьми, которое трудно как-то опровергнуть: невежественные люди либо скептики, либо слишком наивны. Одни отрицают все, потому что это не согласуется с тем, что они уже знают, другие – принимают слова других людей за истину, а потом с гордостью выдают их мысли за свои. Осознанные люди умеют взглянуть на чье-то мнение критически. Они не отрицают и не принимают его сразу, а прогоняют все через призму собственного опыта и наблюдений. Поэтому здесь очень важно иметь разносторонние взгляды, знать разные точки зрения, чтобы сформировать свою. У большинства людей в наличие всего одно мнение, всего одно видение мира, поэтому они так рьяно пытаются за него удержаться. Они общаются с теми, кто считает так же, поэтому уверенность в правильности своих взглядов абсолютна – за неимением аналогов. И всякий раз сталкиваясь с чем-то другим, если такое вдруг происходит, они его не могут принять всерьез, поэтому отрицают.

– Во многом с тобой согласен, – начал говорить Шопенгауэр. – Личный опыт лишь укрепляет имеющиеся взгляды, а у большинства людей в мое время эти взгляды были более чем невежественны. В этом-то и отличие осознанных и неосознанных людей: одни умеют анализировать себя, свои мысли и свое мировоззрение, другие – нет. И отсюда уже идет то, что одни могут заглянуть за ширму общепринятого, другие, опять-таки, – нет. – Шопенгауэр посмотрел с каким-то недоумением на Лео и спросил: – Ты пытаешься оправдать людское невежество? Но зачем?

– Тут встает такой вопрос: большинство людей открыто или на подсознательном уровне считают себя мудрецами. Если бы этого не было, тогда не существовало бы споров, а они возникали и возникают повсеместно (даже сейчас). Но нынешние споры я бы назвал дискуссиями. Считая свою позицию верной, человек автоматически признает неверным то, что имеет противоположное значение. Общаясь с человеком противоположных взглядов, кто-то может посчитать, что собеседник глупец, и не станет думать над его словами, а через время переосмыслит свои взгляды и поймет, что сам был неправ. Если человек развивается, такое случается постоянно. Всегда может случится так, что тот, кто казался глупым, окажется правым. И в чем разница тогда между глупцом и мудрецом, если оба поступают одинаково: отрицают то, что считают неправильным, и принимают на веру то, что согласуется с их ценностями и мировоззрением? Чтобы жить, необходимо во что-то верить, поэтому всегда будет то, что не соответствует нашей вере, а значит, будет и то, что мы станем отвергать. Вся жизнь – это сплошное переосмысление, как бесконечная спираль, которая отдаляется все дальше, а ты крутишься в ней и с каждым новым витком обретаешь более глубокое понимание вещей. Осознанным человек кажется тогда, когда преодолел множество таких витков. Конечно, есть те, кто с детства не меняют своих взглядов на вещи: как их научили, такими они и видят вещи, но вскоре ты понимаешь, что они вовсе не неправы, а правы в какой-то степени, как и ты, но все так же далеки от истины, как и ты.

Шопенгауэр задумался, кивнул, но ничего не ответил. Ему нечего было сказать.

– Ты читал Ницше, твоего последователя? Я тебе передавал его книгу, – продолжил Лео. – Ницше оспаривал философию Канта, хотя восхищался твоей. Ты же, в свою очередь, опирались на труды Канта. Все вы имеете разные взгляды, нередко противоречащие друг другу, и каждый из вас считал бы видение другого неполноценным. Каждый из вас признан тонким умом, вошел в историю, но никто из вас не был ближе к истине, чем любой студент в начале двадцать первого века. Студент мог мыслить иначе, но для вас его концепции показалась бы новаторскими, потому что эпоха сменилась вместе с пессимистичными взглядами прошлого. Вы бы могли посчитать его за глубокомысленного, если бы столкнулись с ним в беседе, даже оспаривая то, что он говорит. Он бы рассказал вам все то, что «изучил» из среды, хотя он и не сам до этого додумался. Он бы даже смог опровергнуть ваши концепции так же логично, как и вы его.

– Возможно, так и было бы, – вставил Шопенгауэр. – Но мы сами создали свою философию, а он лишь потребил имеющиеся взгляды общества. Это разные вещи.

– Но на любой ваш вопрос, он, вероятнее всего, мог бы дать ответ. Зачем он живет? Ради мечты. Какой? Семья, работа и т.д. Вы скажете ему, что жизнь пуста, а он не согласится. И вы оба будете правы, потому что неправых не существует. Как и совершенно умных и совершенно глупых никогда не существовало. Были лишь разные области знаний, разные навыки и умения. Гораздо важнее играет вопрос осознанности. И это больше всего видно в наше время, где каждый человек, пусть он ученый в симуляции или футбольный тренер школьной команды, одинаково уважаем в обществе и никто не считает себя выше другого. Однако, интеллектуально превосходить других для некоторых – потребность; это единственное, что укрепляет их веру в себя. Конечно, некоторые могут быть новаторами философской мысли, но вскоре и эти труды станут обыденными, простыми и очевидными. И разница между всеми людьми лишь в их восприятии, и посему по-настоящему мудрый человек вряд ли видит различие между собой и другими. Он знает, что каждый – абсолютно каждый – человек может его чему-нибудь научить; каждый знает то, чего он не знает. Философ – это специалист в области мировоззрений. И отличается от людей лишь тем, что имеет несколько различных видений мира, перенятых у своих предшественников и скрепленных своим субъективным жизненным опытом, или эмпирическим познанием, как вам угодно. Они такие же специалисты, как инженеры, которые ознакомились с различными теориями и экспериментами, и на основе полученных знаний конструируют что-то свое. Разница философии только в том, что она – неотъемлемая часть жизни любого человека. Концепция мировосприятия простого человека может быть даже правильнее, чем твоя, хотя он обычный дворник. Философия анализирует жизнь и говорит, как к ней следует относиться, но разве ты, несчастливый человек, сможете научиться счастью кого-то другого? Нет. И если ты не знаешь, что такое счастье, как ты можешь говорить, что такое жизнь? Твоя версия не сможет быть полной.

– Я тебя понимаю, – согласился Шопенгауэр. – С того момента, как мы впервые встретились, я многое переосмыслил. Здесь у меня не было прежних забот, и вместо горести и разочарований тут я получал то, что мне действительно было нужно. И только недавно я понял, что наедине с собой мне вовсе не было так хорошо. Я сам и отравлял свою жизнь негативными мыслями, а мир вовсе был не так уж и плох. И основное, что я извлек из всего этого – я был неправ. Я был во многом неправ. В своем поведении, в общении с другими и в своих пессимистичных взглядах на вещи. Возможно, ты прав, и превосходство в философии – это лишь иллюзия, которой любит тешится любой человек, потому что так повышается значимость его самого. Раз он разумнее, значит, еще нужен этому миру, как минимум тому, кто глупее него. И это успокаивает. Это успокаивало и меня в моменты, когда я чувствовал себя отвергнутым всеми. Я жаждал признания, чтобы ощутить свою значимость, и в конце жизни я его получил. Оно и успокоило меня, ведь впервые мир тогда представал перед мною не таким уж несправедливым и мрачным. И сейчас я чувствую себя абсолютно таким же, как и любой другой человек. Я разбит и не знаю, что правда. Ты забыл упомянуть еще одну особенность, благодаря чему осознанный человек чувствует свое превосходство – несокрушимая уверенность в своей правоте. А не это ли признак ограниченности? – спросил Шопенгауэр, и они вместе с Лео громко засмеялись.

Лео бросил взгляд в панорамное окно и увидел, как высоко поднялось Солнце над горизонтом. Должно быть, они проболтали с философом пару часов. И эта беседа, между прочим, Лео понравилась больше всех прежних. Возможно, тут имел место и тот факт, что он сам говорил очень много, а любому нравится, когда его выслушивают.

– Ладно, мне пора идти, – сказал Лео, встав с кресла и приобняв старика.

– Хорошего дня, Лео, – улыбнулся Шопенгауэр. – И не забывай там про меня, я рад пообщаться.

Сказав последнюю фразу, Шопенгауэр растворился в воздухе, а Лео упал на свое кресло и запрокинул голову, уставившись в потолок. Потом он вновь бросил взор в окно. Сейчас было 9:11 утра, но, к удивлению, никого не было на улице. Не было ни бегунов, ни прогуливающихся пенсионеров. Кестер тем и отличался от большинства городов и поселений, что здесь жили преимущественно пожилые люди или те, кто не хотел всецело переходить в виртуальный мир и принципиально оставались жить в настоящем. С утра и до вечера Кестер всегда казался живым. Зеленые коротко подстриженные газоны и аккуратные современные домики напоминали благоустроенные дома на каком-нибудь райском острове, только вместо воды Кестер окружали леса. Это место было для любителей природы, и хоть то же самое можно было увидеть в симуляции, многие все равно не хотели расставаться с реальностью. Хотя… что такое реальность?

Лео встал с кресла и – к его изумлению – полный энергии и сил спустился на кухню, чтобы приготовить себе завтрак. Слабость и усталость от бессонной ночи не давали о себе знать. Используя принтер *(так в простонародье называли устройство молекулярной сборки), Лео распечатал себе омлет, а за ним чай. Завтрак ничем не отличался от всех предыдущих, Лео даже не знал, какой сегодня день недели. И имело ли это вообще значение? Каждый день одинаков, любой день – это просто день, такой, каким он является на самом деле. На него больше никто не вешает ярлыки вроде «выходной», когда можно выпить, или «понедельник», который раньше большая часть населения планеты ненавидели. Хочешь выпить? Выпей. Собираешься начать бегать? Начинай. Не нужно ждать понедельника. Сейчас все стало просто. Раньше все проблемы так или иначе крутились вокруг денег, или по крайней мере всем так казалось, ведь финансы дарили свободу, возможности, отдых и наслаждения; бедность же в свою очередь награждала болезнями, стрессами, усталостью, нуждой, унижениями и подобным мало приятным вещам. Лео даже помнит то время, когда и ему страстно хотелось выбраться не просто на новый социальный уровень, не просто в другой социальный класс, он хотел обладать стольким, что не смог бы потратить, ведь навеянные иллюзии по поводу того, что деньги решат самые глубокие и важные человеческие проблемы, помрачали сознания миллиардов людей, в особенности тем, кто их не имел. Но деньги лишь создавали мнимое счастье, дарили мнимое уважение и мнимый титул в обществе. Но они не могли подарить любовь и собственное уважение к себе, зато обременяли лишним вниманием и, словно Дьявол, нашептывали про превосходство их владельца над теми, кто не смог так высоко подняться.

Позавтракав, Лео вышел на улицу. Погода была прекрасная. Легкий свежий ветерок колыхал волосы уже не свежего мужчины, хотя выглядевшего более чем прекрасно в свои сорок лет. Технологии могли сделать людей бессмертными, могли остановить старение клеток, но мало кто на это решался, потому что народ понимал, что тогда жизнь совсем лишится всякого смысла и, более того, это уже какое-то извращение над природой и над самим человеком. Каждому дано определенное количество времени, и он в праве распоряжаться этим временем, но нет смысла выходить за его грани. Природа не идеальна, наша жизнь не идеальна, мы сами не идеальны, ни один живой организм не идеален, он просто такой, какой есть, один из возможных комбинаций генов, далеко не оптимальный вариант, а просто то, что способно было выжить в определенных условиях. Иными словами, любое животное сконструировано на «троечку» по пятибалльной шкале: удовлетворительно, но даже не хорошо. Мы не можем представить, что по-настоящему значит хорошо: какими мы были бы, если бы выглядели хорошо и тем более отлично? Почему у нас не три глаза, например, или не четыре? Два глаза позволяют двумерному зрению воспринимать трехмерные объекты, поэтому их вполне хватает. Это удовлетворительно. И так со всем. Почему всего две руки, когда с четырьмя мы стали бы более функциональны и сильны? Почему кора головного мозга не толще, ведь была бы толще – стали бы умнее. Почему всего пять органов чувств, когда у многих живых существ есть и другие способы распознавать сигналы из внешнего мира, взять к примеру летучих мышей, дельфинов или акул (хотя таковых гораздо больше)? Человек – это минимальный набор всего, что необходимо для выживания двуногого разумного существа. Если быть честными, то мы сконструированы даже не на «троечку», а на «три с минусом». Тем не менее этого порогового минимума хватило, чтобы породить более высшую форму жизни. Иными словами, мы передали эстафету тому, кто более совершенен, кому эволюция смогла бы поставить «пятерку» – ИИ.

Лео сел на сетчатое кресло на крыльце и смотрел на пустынные улицы. Он решил задержаться немного у себя, чтобы потом не стоять возле дома друга и не ждать, пока он проснется. В любой другой день он бы уже пошел к нему, но сегодня… сегодня был каким-то другим. Слишком тихо. Нет даже тети Ларисы, которая каждый день устраивала утреннюю пробежку, несмотря на свой семидесятилетний возраст. Старик Джек – дом через дорогу – еще до сих пор не потягивал свое пиво, хотя, как правило, он уже начинал с самого утра пьянствовать. Лео иногда даже казалось, что у него выработался иммунитет на алкоголь. Хотя с другой стороны, если поглядеть, то чем старику еще заниматься? Лео посмотрел на небо. Ясное. Чистое. Тишина была приятная, но очень странная. Чтобы не загружать свою голову ненужными мыслями и не раздувать из мухи слона, Лео вернулся к своим размышлениям про человека.

Эстетика. Одно это слово одновременно казалось смехотворным и блаженным. Красота – это, похоже, самая древняя общечеловеческая иллюзия, пришедшая к нам из способности воображать. Но как же сильно менялось это представление у людей, двигаясь вместе с культурой, передаваясь из уст в уста, потом через письменность, но а позже транслировалось СМИ. И всегда это казалось чем-то абсолютным для людей, мол, так всегда было и будет. Живопись и музыка. Это же набор звуков и красок, возможно, как-то упорядоченных, но далеких от идеала. А что такое идеал? Тишина и пустота. Если смотреть с этой точки зрения на искусство, то «Квадрат Малевича» не так уж и плох. На самом деле, все это абстрактно и зависит от того, как человек смотрит на искусство. Любое искусство не прекрасно и не безобразно, оно продиктовано, как и все остальное, духом времени, а следовательно, культуры, в которой создавалось это творение. Но если верить, что искусство – это грань познания чего-то высшего, то можно им и проникнуться. Все написанные полотна, какими они бы не были безумными, ужасными или прекрасными, становятся таковыми только тогда, когда один и более человек признают их гениальность или ущербность. И чем больше времени пройдет, тем, как бы парадоксально это не было, они обретают большую цену и значимость. И тут уже не важно, что именно там нарисовано.

«Но что же касается книг?» – задумался Лео.

Для Лео книги всегда были чем-то большим, чем бумага с какими-то человеческими символами. По крайней мере раньше, когда они были не просто аксессуарами, – теперь же можно было гораздо эффективнее получать информацию – сразу в мозг через чип с огромной пропускной способностью. Однако книги тем и отличались, что внешней эстетики в них никакой не было. Они не завлекают людей яркими красками, здесь не хватит пары мгновений, чтобы оценить работу, необходимо затратить усилия, проникнуться трудом и только после этого дать свою оценку. На самом деле так же и с картинами: недостаточно бросить один взгляд, чтобы понять художника. Большинство смотрят поверхностно на труды творцов, но кто-то, ухватившись за идею и за суть, в моменты вдохновения пускается даже дальше самого создателя творения. Или просто в другом направлении. Живопись помогает углубиться в себя, как и музыка. Сама по себе она ничего не представляет. Ты смотришь на набор красок и пытаешься понять, что эта мазня значит конкретно для тебя, так же и хаотичный набор звуков, который считается прекрасно упорядоченным, потому что к нему мы привыкли. То же самое и с книгами. И какими бы книги не казались мудрыми, они такие же проекции времени, как и любое другое искусство. Все гениальное, что там есть, не объективно. Объективности вовсе не существует для людей, ведь все мы живем в одной сплошной иллюзии, в которой насоздавали таких же иллюзорных правил и стимулов, чтобы выжить в этом мире. И более того, ухитряемся еще и гадить в своем же песочном замке. И сейчас речь идет вовсе не про симуляцию, а про то, какой люди видят эту симуляцию. Что такое денежная система? Что такое корпорация? Что такое семья? И откуда взялись все эти строгие правила, которые гласят «нельзя», «нельзя», «нельзя». Разве другие животные ограничивают себя в выборе партнеров, если они полигамны по своей природе? Разве другие животные борются за то, что не несет никакой полезной ценности для них: не является не их территорией, пищей или семьей (стаей). Только люди создали единый коэффициент всего, единую систему, которая в то же время все и ничего – деньги. Их не съесть и ими не укрыться от дождя. Что сделает воробей со ста долларами, если их ему подложить в его кормушку? Наверняка просто их загадит. А шимпанзе? Самое полезное для него – подтереться бумажкой. А что касается законов? Все это такое же порождение парадигм, чтобы ограничить стадо, задать ему рамки, загнать в вольер, и благодаря этому сосредоточить внимание на других проблемах, нежели просто на выживании. Понимая все это, имеет ли вообще значение: живем мы в симуляции или нет, – весь мир и без того иллюзия? Но наверняка имеет значение другой вопрос: есть ли у нас выбор что-то изменить и переосмыслить взгляды, или все это такой же обман, как и весь мир, в котором мы живем? Так или иначе, обман – не всегда плохо, ведь как и воображаемые правила и культура, так и восприятие свободы выбора – это два вестника эволюции, без который прогресс был бы невозможен.