Текст книги "«Непроницаемые недра»: ВЧК-ОГПУ в Сибири. 1918–1929 гг."

Автор книги: Алексей Тепляков

Жанр:

История

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

Не любили чекистов и в номенклатуре: супруга арестованного видного сотрудника ОДТЧК ст. Барнаул А.Г. Онупрейчика в своих хлопотах за мужа встретила в начальственных кабинетах только пренебрежение. Давление общественного мнения ощущали все чекисты. Характерно, что жену одного из работников полпредства ОГПУ родственники спрашивали в письме, служит ли ещё её супруг в этом «поганом учреждении»? [386]386
Тепляков А.Г. «Красный бандитизм…» С.88; ГАНО. Ф. п-1. Оп.8. Д.339. Л.6; ЦХАФАК. Ф. п-312. Оп.1. Д.7. Л.215; ГАНО. Ф.1146. Оп.1. Д.61. Л.165; Ф. п-1204. Оп.1. Д.5. Л.235.

[Закрыть].

В результате даже руководящие чекисты не всегда считали свою работу привлекательной – и из-за моральных перегрузок, и из-за ощущения изгойства. В 1924 г., будучи заместителем полпреда ОГПУ по Сибири и отвечая на вопрос партийной переписи относительно желательной отрасли работы, Б.А. Бак заявил, что хотел бы «усовершенства по специальности механика». Замначальника Бийского окротдела ОГПУ С.Д. Шестаков в конце 1925 г. отмечал «адское желание учиться… на этой почве у меня была целая история просьб, ходатайств и проч., но так ничего и не добился» [387]387
ГАНО. Ф. п-2. Оп.6. Д.2471. Л.1–8.

[Закрыть]. Уйти со службы можно было только с согласия парторгов, которые далеко не всегда шли навстречу. Следует отметить, что даже бывшие чекисты в анкетах, даже партийных, скрывали свою службу в «органах».

Пропаганда официально старалась представить службу на ОГПУ необходимым делом: так, заведующий пресс-бюро Агитпропа ЦК РКП(б) С.Б. Ингулов в 1924 г. в статье «Партии отдайся весь!» писал, что всякая работа – наркома, красноармейца, «агента ли ГПУ» – одинакова почётна и полезна для партии [388]388
Цит. по: Олех Г.Л. «Кровные узы…» С.63.

[Закрыть]. Но вскоре эта тема па абсолютно секретной и совершенно исчезла из открытой печати, характерно, что и термин «агент», поначалу официально обозначавший категории работников транспортных органов ЧК-ГПУ и угрозыска, после 1920-х гг. исчез: данным словечком пожертвовали, постановив, что агентами могут быть только слуги империализма. О чекистах публиковали торжественные оды (вплоть до Маяковского), сами они постоянно выступали в прессе с различными объявлениями и предупреждениями, а в периоды юбилейных кампаний 1922 и 1927 гг. – и с мемуарными очерками.

В литературе 20-х гг. не раз появлялись публикации с яркими описаниями чекистских расстрелов, которые вызывали протест работников Лубянки, видевших в них и вредный абстрактно-гуманистический подход, и расконспирацию методов своей работы. У части интеллигенции того времени – и не только эмигрантской – было ощущение необходимости сделать всё, чтобы не предать забвению события эпохи террора. Сибирский писатель В.Я. Зазубрин в течение всех 20-х гг. собирал информацию о работниках Чека, в поисках своих героев посещая даже психиатрические больницы. Его натуралистическая и вместе с тем психологически проработанная повесть о чекистском терроре «Щепка» была написана тогда же, но опубликована только в 1989 г.

Наличие значительной прослойки лиц, занятых террористической работой, проводимой от лица государства, а также их бесчисленных тайных агентов парализовывало и разлагало общество страхом перед репрессиями. В обществе было заметно влияние не только кадровых чекистов, непосредственно олицетворявших партийную диктатуру, но и множества бывших работников ВЧК-ОГПУ, нередко занимавших высокие посты в партийно-советской и правоохранительной системе, хозяйственных организациях и даже в культуре (из ЧК в литературу пришёл, например, известный поэт А. Прокофьев, в политику – будущий глава правительства Н.А. Булганин). Эти люди привносили в общественную жизнь дух особенной нетерпимости, жестокости и вседозволенности.

Переходный период от ЧК к ГПУ в Сибири затянулся, ибо в течение всего 1922 г. в силу продолжавшейся гражданской войны ГПУ фактически работало методами ЧК, практикуя в ходе подавления многочисленных восстаний в Алтайской, Енисейской, Иркутской и Якутской губерниях массовые бессудные расправы. Далее чекисты работали в режиме поддержания стабильности власти, усиливая осведомительный аппарат, но в специфических условиях Сибири постоянно отвлекались на борьбу с широко распространённым в крае уголовно-политическим бандитизмом.

В результате преобразования ВЧК в ГПУ-ОГПУ репрессивный аппарат был резко сокращён. После 1923 г. чекисты в течение нескольких лет не фабриковали в Сибири особо крупных «заговорщицких дел», но подвергали постоянным репрессиям политических противников и специалистов, активно занимались борьбой с экономическими преступлениями и уголовно-политическим бандитизмом, собирали компрометирующую информацию на весь «подучётный элемент». В 1923–1928 гг. чистка продолжалась в более мягком варианте, чем ранее, но с постоянными репрессиями против ряда категорий населения, которые привязывались к конкретным хозяйственно-политическим кампаниям.

Сибирский край даже в середине 20-х гг. можно было считать сравнительно спокойным лишь относительно: помимо традиционно шаткого положения в Якутии, где то и дело вспыхивали серьёзные мятежи, в нём активно действовало множество как мелких, так и довольно крупных бандитских шаек и отрядов, фактически контролировавших жизнь значительного числа сельских населённых пунктов в отдалённых районах. Уровень уголовной преступности оставался очень высоким. Введение нэпа и легализация частного сектора стимулировали коррупционные преступления, хотя они были очень развиты и при распределительно-уравнительной экономике периода военного коммунизма. Были распространены контрабанда, подпольная торговля золотом, фальшивомонетничество, действовали многочисленные наркопритоны и публичные дома.

Чекисты активно участвовали в пресечении бандитизма и экономических преступлений, осуществляли мероприятия по линии контрразведки, вели разведывательную деятельность, но основная доля их усилий по-прежнему приходилась на область политического сыска. Постоянные репрессии изымали, в первую очередь, активных критиков существовавших порядков. С началом наступления на нэп в 1927 г. политические преследования ужесточились, а в 1929 г. приблизились к уровню начала 20-х гг.

Полпред Л.М. Заковский, обладая полноценной информацией о реакции общества на государственное насилие, оказался в противоречивой ситуации: логика классового противостояния и чекистская психология диктовали необходимость быть на острие репрессий, а необходимость поддержания политической стабильности – регулировать их так, чтобы не вызвать крайних форм противостояния народа и власти. Исполняя директивы верхов и сибирской правящей верхушки, полпред ОГПУ до начала эпохи «великого перелома» проявлял меньше радикальности, чем экстремистски настроенные местные партийные руководители, требовавшие самых крутых мер по противодействию «кулацкой опасности». Однако с октября 1929 г. Заковский практически оставил колебания и, уяснив курс на полную ликвидацию «кулачества», сразу вывел полномочное представительство в число наиболее активных по СССР с точки зрения развёртывания прямых репрессий, о чём говорят цифры арестов осени 1929 г.

В течение 1920-х гг. основная масса населения Сибири, особенно сельского, жила и хозяйствовала относительно самостоятельно (в отдалённых районах даже существовала купля-продажа земли), достаточно свободно отправляла религиозные обряды и имела немало возможностей уклоняться от соприкосновения с властями, особенно в наиболее глухих местах края. Распространение коммунистической идеологии сильно ограничивалось малочисленностью партийно-комсомольской прослойки и относительной слабостью местного управленческого аппарата. Однако сравнительно немногочисленные органы безопасности имели большие агентурные возможности и огромный опыт силового, в том числе террористического воздействия на общество. Они играли роль висящего на стене заряженного ружья, обречённого выстрелить в момент, указанный режиссером.

Возобновление политики массовых репрессий потребовало нового качества чекистской работы. Получив широкие возможности для внесудебной расправы с помощью «троек», органы ОГПУ добились согласия властей на стремительное наращивание своей численности. И аппарат, и политическое влияние ОГПУ вскоре после начала «великого перелома» оказались сопоставимыми с численностью и влиянием органов безопасности периода существования ВЧК.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В период 1918–1929 гг. в Сибири была создана мощная карательная структура, ядром которой выступали органы ВЧК-ОГПУ, приданные им войска, а также милиция. Органы безопасности быстро стали важнейшей частью государственного аппарата, подвергаясь реформированию в соответствии с текущими потребностями системы. Перед ЧК-ОГПУ не было закрытых учреждений и неприкосновенных лиц, пределы их вмешательства в общественную жизнь в большой степени определялись ими самими, что соответствовало пониманию роли чекистов со стороны правящей элиты.

В течение всего рассматриваемого периода ВЧК-ОГПУ старались расширять свои полномочия, быстро освоив методы исполнения социального заказа со стороны как политического руководства, так и собственно чекистского начальства. Власть, прибегавшая к методам террора, нуждалась в бесчисленных врагах и заговорах как для устрашения всех нелояльных, так и для поддержания в обществе атмосферы взвинченности, ненависти к «шпионам», «вредителям», «диверсантам», «саботажникам». В свою очередь, карательный механизм, исходя из ведомственных интересов и демонстрируя свою эффективность, поставлял верхам как можно более внушительные цифры разоблачённых «врагов народа». Органы безопасности вели интенсивную агентурно-оперативную работу против нелояльных лиц, периодически обрушиваясь на них всей силой репрессивного аппарата. Физическое истребление политических противников и подозреваемых в сочувствии им было призвано не только гарантировать стабильность режима, но и создать совершенное общество, свободное от «эксплуататорских классов».

Масштабный красный террор в Сибири начали осуществлять партизанские отряды, а сразу после изгнания колчаковцев для репрессирования причастных к белогвардейской власти создавались следственные комиссии на местах. К весне 1920 г. по всей Сибири были образованы губернские и уездные чрезвычайные комиссии, руководимые полпредством ВЧК, а также крупные подразделения транспортных органов ВЧК и военной контрразведки, сформирован агентурный аппарат. Был твёрдо пресечён сепаратизм сибирского руководства, пытавшегося отстоять независимость Сибчека от центра. До начала 1922 г. численность органов ВЧК непрерывно возрастала. Будучи вооружённым отрядом коммунистической партии, они демонстрировали подчёркнутую жестокость к врагам режима, культивируя идеологию и традиции гражданской войны.

Карательная политика региона подчинялась общим направлениям, диктуемым Москвой, но в Сибири была значительно жёстче в течение всего десятилетия. В начале 20-х годов это было связано с размахом повстанческого движения, а также с отношением властей к населению как «кулацкому» и «спекулянтскому», в середине и второй половине 20-х – с постоянными кампаниями внесудебных расправ над уголовными элементами. Официальную карательную политику усугубляли проявления крайне распространённого в Сибири «красного бандитизма».

В ходе первой масштабной социальной чистки 1919–1922 гг. в Сибири были уничтожены многие десятки тысяч политических противников коммунистического режима, причём основная часть репрессированных приходится на жертвы подавления Западносибирского и других восстаний. Чекисты внесли существенный вклад в разгром крестьянских мятежей, а также в борьбу с организованной уголовной преступностью. Для стиля работы ЧК того периода были характерны повальные аресты, пыточное следствие, преимущественно заочное осуждение обвиняемых коллегиями уездных и губернских чека, массовые бессудные расправы. Количество сфабрикованных «контрреволюционных заговоров» исчислялось сотнями.

В отдельных случаях за фабрикацию дел чекисты могли понести ответственность, но в целом картина, рисовавшая обилие «заговоров», никогда не корректировалась. В практике репрессий начала 1920-х гг., как и позднее, карательные органы сохраняли высокую степень автономности. Уничтожение агентов-провокаторов вместе с членами «заговоров» давало известные гарантии того, что фабрикации дел останутся чекистской тайной. Региональные и центральные власти знали о специфических методах работы ЧК с арестованными и закрывали на это глаза.

С 1922 г. чекистам приходилось согласовывать свои действия с прокуратурой, часто вынуждавшей ОГПУ прекращать заведённые дела. Однако привычные методы получения признательных показаний – угрозы, шантаж, провокации, избиения – сохранялись в арсенале чекистов. Прежним оставалось их отношение и ко всем непролетарским слоям, которые рассматривались как потенциально опасные и подлежащие преследованиям.

Поскольку доктринальные установки большевиков были куда ближе к «военному коммунизму», нэп для большинства из них являлся именно отступлением, тактическим шагом. Поэтому, когда режим почувствовал угрозу своему существованию в связи с сопротивлением деревни, он применил силу и с помощью чекистов физически ликвидировал целые социальные слои и группы, сопротивлявшиеся тотальному огосударствлению жизни. Таким образом, нэповский поворот весны 1921 г. противоречил основной тенденции коммунистической власти, а перелом осени 1929 г. соответствовал её внутренней логике.

Чекисты являлись важной частью аппарата управления и всегда претендовали на особое положение в нём. Партийно-советское руководство старалось контролировать чекистов, часто вмешиваясь даже в агентурно-оперативную деятельность, однако конспиративность работы ВЧК-ОГПУ позволяла органам безопасности иметь известную свободу манёвра, а слежка за номенклатурой, обладание специфической информацией и независимыми каналами её переправки в высшие инстанции позволяли чекистским начальникам активно участвовать в политических интригах. Если в середине 1920-х гг. численность и влияние ОГПУ были наименьшими, то затем обострение политической обстановки вновь привело к возрастанию их роли. При этом органы безопасности оставались под партийным контролем, исполняя установки правящей верхушки.

Чекисты, характеризовавшие себя как «передовой вооружённый отряд партии», являлись специфической частью советского чиновничества. В их среде существовал кастовый дух, воспитывались традиции избранности и жертвенности. Кадры вербовались в основном за счёт военнослужащих, особенно из внутренних войск, а также партийно-комсомольских и профсоюзных активистов. Многие из оперативников начинали с сексотов – зарекомендовав себя толковыми поставщиками агентурных сведений, а то и резидентами, они логичным образом переходили на гласную оперативную работу.

Изучение внутренней жизни чекистов Сибири позволяет сделать вывод о том, что отрицательная селекция, вообще характерная для советской кадровой политики (отбор послушных, серых и безынициативных в ущерб талантливым и самостоятельно мыслящим) в чекистских органах была представлена в максимальной степени. Требования лояльности и послушания возводились в абсолют. Негативно сказывалось на качестве чекистских кадров рекрутирование сотрудников преимущественно из рабоче-крестьянской среды, имевших как правило начальное образование.

Однако малограмотный чекистский аппарат в целом отвечал потребностям карательной политики, поскольку был достаточен для пресечения – зачастую превентивного – политической нелояльности, а большой нужды в реальной контрразведывательной работе не было: Монголия являлась союзным государством, раздробленному Китаю было не до шпионажа, а перед эффективной японской разведкой находился мощный буфер в лице чекистов Дальнего Востока. Многочисленные разоблачённые «шпионы» обычно не имели отношения к зарубежным спецслужбам.

Для чекистских кадров было характерно наличие мощной партизанской прослойки, что приводило к дополнительной криминализации оперсостава и частому проявлению «красного бандитизма». Заметен и значительный уровень политических репрессий внутри самого чекистского коллектива, связанный с доносительством и попытками руководства связывать собственных работников с различными «контрреволюционными заговорами». Руководство на местах осуществляли назначенцы центра, проводился принцип сменяемости кадров, но примечательно, что руководители полпредства Павлуновский и сменивший его Заковский – сразу после выстраивания основ карательной системы и отбраковывания из неё первых начальников Сибчека Левитина и Уралова работали по шесть лет каждый, что сильно нарушало традицию сменяемости начальствующих кадров. (В том же русле находилось многолетнее нахождение на Украине В.А. Балицкого.) Такие факты говорят об определённой стабилизации кадровой политики и встраивании отдельных крупных чекистов в систему лубянских сдержек и противовесов.

Увольнение массы ветеранов ЧК в первой половине 20-х гг. не привело к прерыванию основных чекистских традиций. Кадровый состав, оставаясь преимущественно малограмотным, хотя и получал лучшую чекистскую подготовку, по-прежнему воспитывался в духе правового нигилизма и ненависти к инакомыслящим. Моральный облик чекистов характеризовался крайней распространённостью в их среде не только пьянства, но и разнообразных криминальных проявлений. Уровень преступности внутри чекистского ведомства всё время являлся экстремально высоким. Фактическая вседозволенность и безнаказанность толкали очень многих оперативных работников и на злоупотребления властью, связанные с нарушениями законности, и на всевозможные корыстные преступления.

На ответственных должностях в ВЧК-ОГПУ в Сибири в 20-е гг. подвизались яркие личности с богатым революционным и боевым прошлым, резко отличавшиеся от функционеров МГБ-КГБ последующих десятилетий. Однако бюрократический аппарат нивелировал личностные отличия, требуя повиновения и умения следовать генеральной линии партии. Поэтому тип регионального начальника, независимо от происхождения, национальности, образования, партстажа, революционного прошлого (меньшевик М.Ф. Левитин, межрайонец И.П. Павлуновский, анархист Л.М. Заковский), в основном выглядел единым. Это был классический чиновник советской системы – беспрекословно выполняющий поставленные перед ним задачи, старающийся проявлять инициативу в карательных операциях, нечуждый внутриведомственным интригам, скрывающий промахи подчинённых и формирующий аппарат под свои представления и потребности, наполняя его хорошо знакомыми и лично преданными кадрами.

Начальствующий состав полпредства ВЧК-ОГПУ по Сибири отличали исполнительность, инициативность и умение в нужный момент оказаться на острие репрессий. После массовых сокращений 1922–1924 гг., а также в результате стабильно высокой текучести кадров ВЧК-ОГПУ как в стране в целом, так и в Сибири, в частности, росла прослойка лиц, имевших опыт чекистской работы и нередко выдвигавшихся на ответственную государственную работу, особенно в судебно-прокурорской системе. Массовые вербовки привели к ситуации, когда значительная часть активного населения вела двойную жизнь, негласно осведомляя «органы» о своих знакомых и нередко являясь участниками различных провокационных комбинаций.

20-е гг. ознаменовались опытом создания небывалых в истории России по масштабу и полученным полномочиям органам безопасности. Они вооружённой рукой, не останавливаясь ни перед чем, сломили сопротивление свергнутых классов, осуществив в начале десятилетия первую грандиозную общественную чистку и затем подготовив следующую. В целом жертвами политики режима стали в 1920-е гг. сотни тысяч сибиряков, многие десятки тысяч из которых погибли. Все основные «достижения» карательной системы – политика постоянных чисток, специфический кадровый отбор и многочисленность репрессивного аппарата, массовое заагентуривание населения, крайние жестокость следствия и условий содержания арестованных, внесудебные расправы, упор на фабрикацию заговоров и «профилактическое» осуждение основной массы репрессированных за так называемую антисоветскую агитацию – перешли в 30-е гг. и получили дальнейшее развитие.