Текст книги "Десантура"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

17.

-Таким образом, Вы, подполковник, утверждаете, что не принимали участие в разработке операции?

–Никак нет, герр обер-лейтенант. Перед атакой бригадами, вернее моей бригадой и остатками бригады Гринева, деревни Добросли, в наше расположение прибыл представитель штаба фронта полковник Латыпов. Формально для проведения инспекции, фактически же он стал руководить соединением.

–Расскажите подробнее о Латыпове.

–А что о нем рассказывать? Полковник и полковник. Смелый, решительный, властный. Оперативник. Вместе с ним прибыли так же майоры Решетняк и Степанчиков. Первый – разведчик, второй – авиатор.

–То есть, Николай Ефимович, Вас, фактически отстранили от командования бригадой? Я правильно понимаю Ваши слова? – сказал фон Вальдерзее. – И как вы оцениваете это ммм... положение вещей.

'Все-таки фриц не по-русски фразы строит, не по-русски...'

–А как тут можно оценить? – ответил Тарасов. – Майор Гринев фактически сорвал всю операцию. Не смог пробиться через Полометь. Батальон его вышел к нам фактически безоружным. Винтовки и автоматы. Да и то – не у всех. При этом батальон неизвестно где шатался. Двое суток! За это время гитлеровцы... То есть ваша разведка уже нащупала наш лагерь и стала блокировать его. Еще немного, задержись мы еще на сутки – нам было бы не вырваться из кольца. Так и сдохли бы на болотах. Прибытие представителей штаба фронта расставило все по своим местам. Мы начали действовать, но вы уже были готовы. А ведь сила десантника – в скорости и неожиданности. Действия же соединения стали предсказуемы... К сожалению... Это не учли ни Ватутин, ни Латыпов, ни, тем более, Гринев.

–Господин подполковник, а ведь Гринев не так уж и виноват... – внимательно посмотрел на Тарасова обер-лейтенант.

**

За время вынужденного ожидания гриневской бригады на основной базе саперы выстроили штабной шалаш.

Здоровущий, укрытый сверху парашютным шелком. С легкой руки разведчика Малеева шалаш стали называть шелковым. Так и прижилось. В этом 'шелковом шалаше' дневал и ночевал мозговой центр бригады.

После принятия радиограммы из штаба о прибытии полковника Латыпова ждали темноты. Координаторы должны были прыгнуть на парашютах.

И вот уже стремительно темнело. Синее мартовское небо сиреневело, затем чернело, и только красный закат кровавил на западе. 'Опять мороз будет' – тоскливо подумал военврач третьего ранга Николай Живаго. – 'Опять помороженные будут. Днем все тает, ночью льдом схватывает. Просушиться бы... Да где? В Малом Опуево только сотню самых тяжелых оставили. А всю ораву только в Демянске можно разместить по домам. А его сначала взять надо. Что там начальство думает?'

Живаго докуривал самокрутку, свернутую из табачной пыли, пополам с прошлогодними листьями. Огонек обжег распухшие пальцы, тогда доктор достал из кармана спички. Взял две палочки и зажал окурочек ими. И снова затянулся.

А из 'шелкового шалаша' вылетел с матом кто-то невысокого роста. В сумерках военврач не разглядел – кто это. Но по голосу догадался – комбриг. И Живаго поспешил удалиться – Тарасов был горяч в гневе.

А потому врач не увидел, что за Тарасовым вышел Мачихин.

–На, комиссар, читай!

Тарасов сунул Мачихину клочок бумаги:

'Выполнение задачи вы недопустимо затянули. Будете отвечать лично, Тарасов и Мачихин. 19.03.42 Курочкин'

–Мда...– буркнул гигант Мачихин. – Можно подумать мы до этого заочно отвечали...

–Ты, Ильич, подумай, а? Сначала этот придурок прорваться не может, затем шляется неизвестно где, мы людей теряем, скоро уже полбригады поморозится, а теперь мы еще и затянули? – когда Тарасов кипятился речь его становилась сбивчивой.

–Язык у тебя за головой не поспевает, Ефимыч!

–Расстрелять бы этого Гринева, к чертовой матери!

Мачехин покачал головой:

–Ох, и кипяток ты Ефимыч, ох, и кипяток... Теперь понимаю, за что тебя арестовали в тридцать восьмом...

Тарасов прищурился и напрягся.

–За язык твой несдержаный, вот за что. Болтал бы меньше, думал бы больше...

–А ты меня, Ильич, не учи и не лечи! И Родина и партия меня простили. И доверили бригаду, и в тыл к немцам послали. А если бы не простили, разве доверили бы? – зло сказал подполковник.

Мачехин успокаивающе похлопал Тарасова по плечу и загудел басом:

–Ишь как ты казенно заговорил-то... Родина простила, партия доверила... Теперь нам это прощение и доверие снова заслужить надо!

–Прости, Ильич... Погорячился... – Тарасов быстро отходил от вспышек гнева, случавшихся с ним все чаще и чаще.

Мачехин только хотел предложить Тарасову вернуться в штаб, как в небо над Невьим Мхом взлетели три красные ракеты. А с севера накатывался неспешный гул тяжелых самолетов.

–Тэбешки! Никак Латыпов со товарищи прибыл? Не ошиблись координатами, надо же!

Тарасов и Мачехин побежали к аэродрому. Если так можно назвать расчищенную полосу в полторы сотни метров шириной и восемьсот метров длиной. Руками, расчищенную, между прочим, помороженными руками саперов, комендачей и всех, остальных, кто боевое дежурство не нес. В том числе, и легкораненые. Сначала раскидали снег, а затем, накинув веревки на бревна, волокли их по взлетно-посадочной полосе, утрамбовывая снег. Адская работа! Зато сейчас 'ушки' садятся легко, и даже особо смелые пилоты на 'тэбешках' умудряются приземляться на пятачок.

Но сегодня пилоты этих трех самолетов не рискнули. Два из них снизились до ста метров и вниз полетели грузовые контейнеры, с привязанными оранжевыми лентами. А третий кружил поодаль. Когда транспортники 'отбомбились' – третий зашел чуть выше. И над базой бригады раскрылись три парашюта. Хорошо, что ночь была безветренной...

А через час началось совещание комсостава соединения.

–Доложите обстановку, Тарасов! – с места в карьер взял Латыпов.

–На данный момент бригада потеряла пятьсот девять человек обмороженными ранеными. Из них эвакуации требуют двести тридцать семь человек. Убитых и пропавших без вести около трехсот...

–Что значит 'около', подполковник? У вас, что учет потерь не ведется?

–Точный подсчет пока невозможен, товарищ полковник! Бригада постоянно ведет боевые действия и потери несем ежечасно. И больше всего от холода и голода. Пятьсот раненых было на утро. Сейчас я не могу сказать, сколько из них переживет эту ночь и сколько к ним прибавится к утру.

–Значит вы уже потеряли треть бригады, Тарасов! Бесполезно и бесцельно! Почему не обеспечиваете себя продуктами, как было запланировано штабом фронта? От вас только слезные радиограммы о помощи! У вас тут благородные девицы или советские десантники?

Тарасов опять начал закипать, но смог сдержаться. Лишь зло крикнул:

–Адъютант! Шашлыка принеси. Три порции. Гостям. Они с дороги устали! И чай организуй!

–Ну вот – шашлыком балуетесь, товарищ подполковник! – засмеялся Латыпов, но тут же посерьезнел. – Почему срываете график операции?

–Из-за этого... – кивнул Тарасов на побагровевшего Гринева. – С ним только в городки играть. Воевать Гринев не умеет. Бригаду свою проср...

–Выбирай выражения, Тарасов! – вскочил Гринев и стукнул кулаком по столу.

–А ты лучше мне объясни, где вы шлялись? И почему за твое разгильдяйство должны отвечать мы? – Тарасов тоже вскочил.

Злыми взглядами два комбрига буравили друг друга. Первым отвел взгляд, все же, Гринев:

–Я не обязан перед тобой отчитываться!

Тарасов заорал на него:

–А ты перед моими бойцами лучше отчитайся, сволота!

–Что?? – взревел Гринев и схватился за кобуру.

Назревавшей драке помешал Латыпов:

–Смирно! – рявкнул он, тоже вскочив. – С таким настроением воевать нельзя. Вы погубите и операцию, и бойцов, и друг друга. Приказываю! Прошлое забыть до возвращения домой. Будем разбираться там – кто виноват и что делать. Вольно.

Дождавшись, когда Гринев и Тарасов сядут, продолжил:

–Эвакуацию я обеспечу, со снабжением вопрос тоже решим. Теперь будем думать над операцией по захвату Доброслей.

–Товарищи командиры, разрешите? – в шалаш вошёл адъютант. Перед каждым из гостей поставил крышку от котелка. На каждой крышке лежал прутик с нанизанным мясом, сочным, шипящим – только что с огня.

–Ну вот, а вы говорите... – улыбнулся Латыпов. Взял прутик, поднес ко рту... И тут на его лице возникла гримаса недоумения. А потом, почти мгновенно, он брезгливо поджал нос:

–Что это?

–Шашлык, товарищ полковник.

–Он же, он же...

–Слегка подтухший. Это мясо с павших прошлой осенью лошадей.

И полковник Латыпов, и Решетняк со Степанчиковым положили мясо обратно. И только тут Латыпов увидел, что и Шишкин, и Гриншпун, и Мачехин, не говоря уже об адъютанте и радистах, сидевших в углу тихо, как мыши, – стараются не смотреть на воняющий 'шашлык десантника'. Только непроизвольно сглатывают слюну.

–Чай, пожалуйста, – бесстрастно сказал адъютант, поставив три кружки со странным зеленым напитком, – это сосновый. Есть еще еловый, но этот мягче. Не так смолой отдает. Врачи говорят, от цинги помогает. Так что вы угощайтесь.

Латыпов посмотрел на своих майоров. Кивнул. Те поняли его без слов.

И стали выкладывать из вещмешков богатство – консервы, хлеб, чай, даже круг колбасы.

–Давайте-ка перекусим, товарищи командиры, а потом продолжим. Старший лейтенант! Забери... это! – кивнул полковник на 'чай' и 'шашлык'. Адъютант кивнул.

Через несколько минут стол был накрыт. Жестом фокусника Латыпов достал из своего мешка бутылку коньяка 'Двин':

–Опля! Думаю, не помешает! А только поспособствует... Между прочим, сам комфронта послал!

Совещание шло почти до утра. Утрясали мельчайшие элементы операции. Еще бы... Там, в Доброслях находился штаб всей окруженной группировки врага. Сам генерал Брокдорф со всей своей поганой свитой! Если операция удастся – паника гитлеровцам обеспечена! И наши войска, наконец-то, додушат фрицев в Демянском котле!

**

А в Малом Опуево гарнизон сержанта Фомичева готовился к очередной атаке фрицев. Пятой. Или шестой?

Фомичев со счета сбился, честно говоря.

Прошло уже четыре дня с того, как десантники выбили немцев из деревни и обустроили тут базу для тяжелораненых.

Бабы разобрали их по домам. Раненые отлеживались в тепле, обмороженные оттаивали с помощью женской ласки – материнской ласки. Пацанам было по восемнадцать-девятнадцать лет, а в деревне жили, в основном солдатки да матери солдат. Мужиков-то еще летом забрали. А прошлой осенью вся молодежь – ровно по наитию – ушла на восток. Вместе со колхозным стадом.

Вот еще бы кормежка нормальная была бы...

Да где там!

Картошка, свекла да капуста. Вот и весь рацион.

Немцы еще в декабре забрали со дворов всю неэвакуированную живность. Куриц там, коз...

Только Тоньке-агрономше немецкий офицер оставил корову. Мол, больная та корова, сказал. А сам поселился у нее дома.

–Значит, приехали они. На двух машинах, больших таких. И телеги три. Ходят по дворам, собак стреляют, кошек пинают. А курам башки сворачивают и в телеги. Коз тоже – стреляют и в кузовы. А мы что, кричим, ругаемся – а они тока ржут в ответ, да пинаются. Нюрка как бросится на ахфицера, у нее ж детей пять штуков, солдат ихний – хлоп из ружжа. Нету Нюрки. Детишек -то мы разобрали по хатам. А они собрали мясо – и уехали. Вечером вернулися. Ахфицер к Тоньке пошел жить. К солдатке-то... Тьфу!

–Агриппина Матвеевна, дальше то что? – спросил у старушки сержант Фомичев.

–А што? Она, значитца, корову держит – немцев молочком со смятанкой кормит. Ну и нам продает. Не всем, конешно, а тока тем у кого детеныши. А нам покупать-то нечем, ак мы в лес ходили, дрова делали. Приташым вязанку – нам-от стаканчик молочка-то, да... Я-то ладно, котейка да я. Муж-то еще девять лет помер, когда голод-то был. А детишек, так и не случилось, не дал Господь... Ак я то молочко соседкам, у кого детишки. А Гришка в феврале помер...

–Какой Гришка, тетя Агриппина?

–Да, котейка мой! Залез к Тоньке в хлев, и немец его тамака стрельнул... Он, вишь в ведро свалился, когда лакал!

–Мать...

–Да ладно, сынок, заведу я еще котейку. А вот детишек-то как бабы заведут, ежели вас на войне поубивают? Охохо... Иди, сынок, чай заботы у тебя военные? Прости старую, каркаю тебе под руку...

Агриппина Матвеевна поправила серый платок на голове, повернулась и пошагала, переваливаясь по свои старушечьим делам.

Сержант Фомичев долго смотрел ей в след. Потом поглядел, прищурившись, на желтое мартовское солнышко, и пошел к позициям.

Хотя весь гарнизон и составлял всего лишь двадцать бойцов – оборону они держали крепко. Спасибо немцам, кстати. На второй день после взятия деревни в одном из сараев Фомичев обнаружил в сарае склад мин. В основном, противопехотных.

Немцы могли атаковать только с одной стороны. С дороги, ведущей к Большому Опуеву. С севера и востока деревню прикрывали поля и леса. С запада – речка Чернорученка и болото Невий мох. И только с юга вела дорога – узкий зимник. Именно эту дорогу Фомичев и перекрыл противотанковыми, густо пересыпав их противопехотками. И в первую же атаку у немцев подорвался там танк. И запер дорогу напрочь. А по полям танки идти не могли – глубина снежного покрова достигала полутора метров. Зима-то была снежной. Немцы пытались пройти пехотой по полям – но и там Фомичев щедро раскидал мины. Да и атаковать, проваливаясь по пояс в снегу, немцы не умели. Так атаковать никто не умеет. Кроме финнов. Финский лыжный батальон и ударил по десантникам позапрошлой ночью. И только трофейный 'МГ' с чердака вовремя ударил по цепи летящих по целине финнов. Ночи-то морозные, лунные... Так цепью и лежат, сволочи.

После чего немцы подозрительно притихли.

Даже авиация не долбит! Впрочем, это понятно. Аэродром-то наши еще в первые дни накрыли.

–Живы, бойцы? – Фомичев спрыгнул в траншею.

–А фиг ли нам, сержант! Еще б табачку с водочкой, можно тут и до Победы прожить!

–Победу нам самим надо сделать, боец... – буркнул Фомичев. – Как тут у вас?

–Тишина, сержант! Солнце греет, птички поют. Весна скоро! Что из штаба, какие вести?

–Никаких, пока. А вы тут не расслабляйтесь. Немец, он хитрозадый. Каверзу точно думает. Ежели что... Я в штабе.

Штабом десантники Фомичева называли единственный в деревне полукаменный дом – низ кирпичный в три слоя, верх деревянный в два бревна. Даже минометчики немецкие не могли разбить его стены. И узкие окна первого этажа надежно предохраняли от осколков. Богатей, видать, строил еще до Октября.

Здесь же и жила Тонька со своим 'велетинаром'... Сучье вымя...

Коля Фомичев плотно закрыл дверь. В лицо пахнуло сладким теплом и запахом сушеной свеклы. Как дома. Мамка из морквы и свеклы 'камфеты' делала, нарезала долечками и сушила на печке. Сладкиеее...

В подвале десантники нашли мешок свеклы. Сначала так по паре сожрали, потом обо... обделались красно-жидким в сортире. Пришлось делать паренки. Это когда свеклу или ту же морковку, или даже репу – нарезаешь мелкими кусочками, паришь в чугунке, а потом высушиваешь на печке – вкуснейшая вещь! Камфеты, да... Как ириски, которые сержант Фомичев пробовал только раз. В самом Кирове, на вокзале.

А в избе на этот запах не обращали внимания. Бойцы яростно спорили о чем-то.

–А я не женился! Она хотела! Мать хотела! И ее мать хотела! А я не женился! Понял?

–Ну и дурак!

–Дурак, дурак, да? А вот ты мне скажи, женился бы я, а утром в военкомат!

–Ну...

–Жопу гну! Я в деревне последний парень остался. Только малолетки. Да пацаны постарше домой стали вертаться. Вона мать писала – в феврале Митька вернулся. Сосед. Гармонист первостатейный был. А безрукий сейчас. По плечи вырвано все.

–Ну...

–Не нукай! Не запряг! Рук нет, а мужицкий корень на месте! Бабы-то терпеть не умеют. Женился бы я, распечатал бы... А она к Митьке-безрукому. Ладно-то или как?

–Не ладно. А с чего взял, что она к Митьке-то побежит? Он ж ее даже прижать не сможет.

–Бабы – они такие. Прижать не первое дело. Сила мужицкая в другом месте! – Высокий парень у окна нервно колотил по стене крепко сжатым кулаком. – Вот выберусь отсюда – первым делом в банно-прачечный отряд пойду.

–Корнем трясти? – хохотнул кто-то в темноте далекого угла.

–Дура ты! Дура! Я девку голой только на пруду из кустов видал!

–Сам ты дура, Фофанов. Мог бы и не только поглядеть, а и полапать как следует! Женился бы и хорошо.

–Ну уж нет! Вернусь – первым делом под подол ей полезу. Проверять. Целая она или нет.

–А ну не целая – тогда как!

–Убью, – сказал Фофанов. Спокойно так сказал. – Ее убью, хахаля убью и председателя убью.

–А председателя-то за что? – удивился голос.

–А что не доглядел...

–Эх... Да разве тут доглядишь... – вздохнул кто-то еще. – Как там в песне-то... 'И у детской кровати тайком, сульфазин принимаешь...'

–Слышь, Колупаев, я ведь и тебя сейчас прирежу... – Фофанов стал медленно приподниматься.

–Стоять! – Фомичев рявкнул, перекрыв назревающую драку. – Обалдели, что ли? Немец вот-вот атакует, а они тут из-за баб несуществующих решили зубы друг другу посчитать!

–Извини, Фомичев! Тут чего-то Фофанова на воспоминания понесло.

–А ты, зубоскал, и готов поиздеваться, да?

Сержант Паша Колупаев встал из своего угла, тяжело вздохнув:

–Серег, извини, не со зла я!

Фофанов молча кивнул. Потом пожал протянутую руку Колупаева.

–Новости есть?

–Есть, Паш... Выйдем?

Фомичев и Колупаев вышли на воздух. Солнышко яростно наверстывало упущенное зимой, стуча капелью по уцелевшим наличникам.

–Донесение из штаба бригады, Паш. Уходим.

–Куда?

–Обратно на базу. Аэродром готов, эвакуация раненых начинается. Слава Богу, отлежались тут в тепле, подкормились немного...

–Картохой вареной...

–В лесу и картохи-то нет.

–Тоже верно. Прислали кого?

–Нет. Сами будем вытаскивать до базы.

–Звездец... Нас тут двадцать здоровых и сотня раненых! По пятерых на брата! Тарасов чем там думает-то?

Колупаев аж схватился за голову, обдумывая – как лучше эвакуировать раненых.

Фомичев вздохнул:

–Паш... Часть раненых своим ходом доберутся. Тут всего пять километров. На полпути встретят, помогут, дотащат ослабевших.

–А если...

–А если немцы... На этот счет, надо прикрытие оставить. Человек пять. С пулеметом и ПТР.

–Понятно...

Потом сержант Колупаев посмотрел в глаза сержанту Фомичеву и...

–Да, понял, Коль, понял. Я останусь.

–Паш... Я бы, но приказ-то мне...

–Нормально все будет, Коль... До темноты выждем и к вам рванем! По рукам?

Они пожали руки и разошлись – каждый по своим делам.

А еще через два часа прощались снова.

–Догоняй!

Фомичев надел веревку от самодельных волокуш на грудь и сделал шаг вперед. На волокушах лежал, так и не пришедший в сознание со дня атаки на Опуево, какой-то неизвестный Колупаеву боец.

Колонна раненых двинулась в лес. Каждый из здоровых тащил такую же, как сержант Фомичев, волокушу. Рядом с каждым шли, пошатываясь, те, кто мог ходить. Шли на запад. Русские солдаты привыкли ходить на запад. Хоть и темна вода в облаках, но и в эту войну – так они надеялись – дойдут до запада. Никто из них не помнил – как родился, никто не знает – как умрет. А женщины смотрели на их бритые, когда-то затылки. Забинтованные, грязные, обросшие затылки. Никто из бойцов не оглядывался. Они отступали на запад.

А какая-то бабушка крестила и кланялась каждому из колонны:

–Святый Боже...

Голова забинтована, глаз нет. Но идет сам, держась за плечо товарища. И несет винтовку.

–Святый крепкий...

У этого оторвана рука по локоть. Лицо бледное-бледное. Идет. Оглядывается. За ремнем граната.

–Святый безсмертный...

Лежит на волокуше. Смотрит в небо. Глаза пустые-пустые. Голубые-голубые. Открытые. К небу закрытыми глазами не подняться. А пальцы живые. Почерневшие. Обугленные морозом. Стучат, стучат что-то морзянкой по саням.

Старушка хватает проходящих мимо. Сует вареную картошку в мундире. Десантники – кто может – кивком благодарит ее...

И никто не спросит, как зовут бабушку. Сил нет. Безымянные бабушки войны...

–Опять мужикам кровушку проливать... – шептали бабы во след.

Колупаев сплюнул три раза через плечо, глядя на уходящую колонну:

–По местам! Трапезников, Коврига – на левый фланг. Противотанковое возьмите. Васильев, Паньков – на правый. Ждем до темноты плюс час. Потом уходим за колонной.

–Лады, командир! А ты где будешь?

–На чердаке за пулеметом. Если немцы атакуют – Васильев!

–Я!

–Бьешь из противотанкового по бронетехнике. Только когда втянутся на поворот, понял?

–Не дурак, Паш... Понял.

–Я пехоту отсекаю. Да продержимся, парни! Не пройдет тут немец!

Колупаев еще раз бросил взгляд назад. Колонна уходила в лес. Медленно уходила. Изо всех сил уходила.

–По местам, ребят...

Звонкая такая тишина... Как будто война где-то там, далеко... За лесным полумраком...

Первый разрыв случился, когда он только-только вошел в бывший их штаб. Сержант рванул на второй этаж. Еще взрыв! Осколки застучали по стенам.

Колупаев упал на пол и пополз к пулемету. Где-то хлопнул миномет, застучали автоматы.

Он осторожно выглянул в узкое окно.

Немцы на этот раз поступили...

На дороге стоял танк и время от времени хлопал по деревне фугасными. Лениво так хлопал. Не спеша.

А в атаку шла пехота. Тоже не спеша. Лениво так. Еще и ржут, сволочи... Видно как ржут. А перед немцами идут бабы. И дети. Некоторые на руках. Кричат, визжат... Гады! Глаза бы закрыть, нельзя, нельзя.

Колупаев закусил губу. Пацаны молодцы – ждут, не высоваются, терпят. Небо-то как высоко... Рукой не достать... Смотри! Смотри!!

Толпа прошла по воронкам, оставшимся после предыдущих атак. Сейчас ступят на мины... Немцы остановились. Ждут, ссуки, ждут... Сейчас... Вот уже можно над головами по каскам очередь дать, чуть позже... Чуть...

–Аааааааа!!!! – закричал кто-то в траншеях и бросился вперед с автоматом наперевес. И тут же упал, сбитый метким выстрелом. Махнул рукой, как птица.... Ага... В белых маскхалатах, за дорогой, лежат еще фрицы. Хитрые, сволочи! По месту, откуда выскочил то ли Ванька Паньков, то ли Сашка Васильев ударил еще одним фугасом танк.

Бабы и дети завизжали и попадали на землю.

Паша не вытерпел и вдарил очередью над толпой в самую гущу фрицев. На, ссуки, на! Как тараканы побежали в разные стороны!

Танк стал разворачивать башню, целясь по дому.

–Трапезников, давай, давай же!

Хлопнуло ПТР. Пашка увидел, как высекла пуля сном искр по броне. Смазал, чертяка! Давай еще раз!

Танк дернул чуть назад, пернув синим бензиновым выхлопом.

Колупаев бил короткими очередями по залегшим фрицам, стараясь не задеть визжащую кучу баб. Самые умные из немцев подползали к этой толпе, поняв, что русский пулеметчик бережет своих.

Вдруг, словно какой-то шуткой, паша Колупаев вспомнил фильм, который показывали им перед самым выходом на задание. 'Александр Невский' Там немцы тоже детей в огонь кидали. Песня там была правильная... Как это... Вставайте люди русские, на эээ... славный бой, на смертный бой, вставайте люди русские, парам-пам-пам... Как там дальше?

–Давай, Серега! Давай!

Серега Трапезников не успел попасть. Сделал еще выстрел, но пуля опять цвиркнула по квадратной башне немецкого танка. Тот ответил новым выстрелом. Чуть промазал, но... Длинный ствол противотанкового ружья изогнуто упал в нескольких метрах от траншеи.

–Ну, фашисты... – Паша метнулся за стенку -раз-два-смена ствола! Потом метнулся к дальнему окну – ушли наши, ушли! И глупо, очень глупо дал очередь по танку. Надеясь попасть по щелям, что ли?

Заскрипела башня. Немец чуть дернул вверх ствол танковой пушки, потом право-влево...

Бабушка в детстве так крестила перед сном.

А потом упала ночь на глаза.

Закончилась она, когда Пашка открыл глаза. Над ним стоял немецкий офицер и зло улыбался, вытирая кровь, текущую с рассеченного лба.