Текст книги "Десантура"

Автор книги: Алексей Ивакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

5.

-Значит, вас выпустили в сороковом году? Так? – Фон Вальдерзее быстро писал и морщился, когда папиросный дым попадал ему в глаза.

–Так. За примерное поведение.

Лейтенант кивнул. И подумал, что это термин 'примерное поведение' – означает не что иное, как сотрудничество с ГПУ.

–А призвали в Красную армию с началом войны?

–Да. На третий день. В звании майора.

–Так быстро? И что это значит, по-вашему?

–Значит... Значит, был востребован как специалист.

Немец улыбнулся новому подтверждению своей версии. Стучал десантник на товарищей по камере, ой, стучал...

–А жена с дочерью?

Тарасов вздохнул:

–Арестовали сразу двадцать второго. Как немку. Думаю, что расстреляли.

–Почему так думаете?

'Ну что... Пора закидывать удочку?' – подумал подполковник.

–В июне сорок первого были арестованы все немцы, проживавшие в Москве. И нет никаких известий об их судьбе. Зная нравы НКВД – могу предполагать, что все они были уничтожены.

Фон Вальдерзее не удивился. Он был наслышан о действиях ГПУ, вернее НКВД. Один тридцать седьмой чего стоил. Вот взять этого подполковника – грамотный же специалист, бригадой – надо отдать должное – руководил умело. Немало нервов десантники вермахту потрепали. А вот посадили же его ни за что. Просто за связь с 'врагами народа'. И вот еще жену арестовали и расстреляли. На это и надо, пожалуй, давить. Клиент, кажется, может поплыть. И вербовка высококлассного специалиста принесет огромную пользу и Германии, и лично лейтенанту Юргену фон Вальдерзее, офицеру разведотдела сто двадцать третьей пехотной дивизии.

Конечно, абвер заберет Тарасова к себе, но вслед за подполковником может пойти наверх и лейтенант. Главное сейчас – установить максимально возможное в данной ситуации доверие, чтобы Тарасов не представлял себе дальнейшей жизни без фон Вальдерзее.

–Да... Сложная у вас сложилась жизнь... – посочувствовал немец русскому десантнику.

Тарасов вдруг широко улыбнулся:

–А у кого она сейчас легкая? Война есть война.

–А что вы почувствовали, когда догадались о расстреле жены?

Тарасов помрачнел. А в душе снова улыбнулся. Последнее письмо от Нади и Светланки он получил за несколько дней до выхода бригады внутрь котла.

Они жили у отца Николая – Ефима – в том же Кировском краю. Никто его не убивал. Церковь закрыли, да. Превратили ее в колхозный склад. Отец работал в нем сторожем. И продолжал служить литургию по ночам. Среди пыльных мешков и промасленных запчастей. Единственными участниками литургии были наглые крысы, таскающие зерно и облупленные лики святых со стен. Надя писала, что устроилась работать в сельскую школу учительницей немецкого, что живут не сытно, но и не голодно, скучно и спокойно...

–Я почувствовал ненависть, герр лейтенант.

–Почему тогда сразу не перешли на сторону вермахта, господин подполковник? Это бы спасло жизни тысяч ваших и наших солдат...

–Потому что это мой воинский долг. Я давал присягу служить народу.

–Ваша позиция вызывает уважение, но...

–Сталины уходят и приходят, а русский народ остается...

**

–Готов блиндаж, товарищ подполковник!

–Готов, это хорошо... – Тарасов кивнул лейтенанту из комендантского взвода.

Блиндаж представлял собой яму в снегу. Сверху настилом – лежали еловые ветки. Снизу – они же – были накиданы на пол. По центру горела свечка. Благодаря ней внутри укрытия было жарко – на улице минус двадцать, внутри минус пять. Можно нормально спать. Правда, чертова влажность...

Военврач третьего ранга Николай Живаго доложил, что за первые двое суток уже тридцать бойцов обморозили ноги. За месяц так можно треть бригады положить больными...

Да и раненых хватает. Немецкие истребители целый день носятся над расположением бригады.

Очередь рядом проходит – пятисантиметровые дырки в снегу. Тут и легкое ранение в руку или в ногу – означает одно – смерть. Выносить никто не будет за линию фронта. Раненых и обмороженных устраивают в лагерях...

–Командование фронта обещало начать ежедневные авиарейсы – подвоз боеприпасов, продовольствия, пополнения и эвакуация раненых, – доложил начальник штаба Шишкин.

–Начать... Еще задачу не начали выполнять, а уже такие потери... – горестно покачал головой комиссар Мачихин. – Слышали? Начштаба первого батальона – Пшеничный – уснул у костра? Обгорел и даже не заметил.

–Товарищ подполковник... – сказал Шишкин, – Если не разрешим вскрыть НЗ – потери возрастут.

Тарасов нахмурил брови, подумал...

–Пишите приказ. Пора. Надеюсь, что фронт не подведет.

Плащ-палатка над входом вдруг приподнялась:

–Товарищи командиры, – в снежный блиндажик заглянул взволнованный начкар, – Тут пленных привели!

–Ого! – приподнялся Мачихин. – Кто отличился?

–Да они сами вышли!

–Как сами? – не понял Тарасов.

–Это наши пленные! – почти крикнул начкар. – Ходят по лесу в чем мать родила, из оружия только один топор...

–Как наши? – переглянулись командиры и по очереди выскочили наружу.

Перед блиндажом сидели семеро красноармейцев в драных шинелях, без пилоток. А один вообще в подштанниках. В двадцатиградусный мороз начала марта...

Увидев перед собой высокое начальство, мужики начали приподниматься. Тарасов махнул рукой:

–Сидите. Кто такие?

Один все-таки встал:

–Рядовой Ефимов – третий эскадрон четвертого кавалерийского полка. Попал в плен в сентябре сорок первого при выходе из окружения.

И упал.

–Так...

–Документов, конечно, нет? – подал голос уполномоченный особого отдела.

Обтрепанные, истощавшие, почерневшие от мороза бойцы промолчали, продолжая тихо грызть сухари, которыми поделились сердобольные десантники.

–Остынь, Гриншпун... Не видишь, что ли? Лейтенант, – повернулся подполковник к начкару, – Покормите людей. Выдайте нормальную одежду, табак и... И водки. Только немного.

Через час все семеро стояли перед командирами.

–Значится, товарищ подполковник, в плен я попал...

–Мало меня интересует, где и как ты боец в плен попал, – обрезал его Тарасов. – Меня больше интересует – как и откуда ты бежал. И представься для начала...

–Боец Филимонов, товарищ подполковник. А бежали мы с лесозаготовок. Под Демянском сенобаза есть. На Поповом болоте. Не растет ни черта – мох только. Вот. А на той сенобазе – бункеры, штук шашнадцать...

Мачихин вдруг заметил, что у бойца Филимонова нет половины зубов...

–Окон нет, дверей тоже. Норы, только бетонные. Там нас и держат. Вернее держали, – поправился Филимонов. – Мрут как мухи все. Каждый день – тех, кто на ногах стоит – заставляют боеприпасы немцам таскать. Снарядные, с патронами. Еду не доверяют. Кто упал – сразу стреляют. Кто слабые – те крючьями мертвяков по углам лагеря растаскивают, чтобы не мешались. А нас на аэродром бросили – снег расчищать. Вот оттуда мы и дернули. Четверо суток по сугробам, товарищ подполковник...

–Карту читает кто из вас? – спросил начштаба. – Можете показать, где аэродром?

–Неее... – в один почти голос загудели красноармейцы. – Мы ж не обученные...

–Жаль... Населенные пункты, – какие рядом были?

–Святкино проходили...

–Понятно, – кивнул Тарасов. – Силантьев, забери бойцов. Нам тут поговорить надо.

Караул вывел бывших пленных из блиндажика.

–Ну что, отцы-командиры, делать будем? – начал Тарасов. – Вот вам и первые разведданные.

–Сомнительные, товарищ подполковник...

–Без тебя знаю, особый ты, Гриншпун, уполномоченный, что сомнительные. Других пока не имеем и не предвидится, – отмахнулся командир бригады. – Думаю в район Гриневщины надо разведчиков сгонять. Доставай карту...

Еще полчаса командование бригады размышляло над возможностью операции. Опасно, но эффективно. И эффектно. Накрыть силами бригады аэродром, который питал всю – ВСЮ! – окруженную немецкую группировку, цель очень заманчивая...

Очень!

–А с бойцами – что делать будем? – спросил в конце разговора осторожный, в соответствии с должностью, Гриншпун.

–В штат зачислим. Лишними не будут.

Гриншпун скривил нос:

–Не по порядку...

Тарасов сильно сузил глаза:

–Не по порядку их под конвоем сейчас в тыл выводить под конвоем. У меня... У нас, – поправился он, лишних людей нет. Комиссар согласен?

Мачихин, из-за своего медвежачьего роста почти лежавший на лапнике, согласно кивнул:

–Но присмотреть за ними надобно, Ефимыч.

–Это само собой, товарищ комиссар. На это у нас Гриншпун есть. Вот он пусть и приглядывает... А давай-ка посмотрим на этот аэродром поближе, а?

**

Заходящее мартовское солнце слепило глаза, отражаясь от наста. Ефрейтор Петров – снайпер первого взвода – не мог ничего разглядеть – что там делалось на крутом правом – западном – берегу Поломети.

–Твою мать... – грустно шептал он, пытаясь рассмотреть – есть там немцы или нет.

Речка – шириной метров десять всего. Но если немцы там поставили, хотя бы два-три пулемета – звездец переправе.

Накроют на чистом льду на раз-два. И не спросят, как зовут.

Он пытался разглядывать берег в оптику снайперской 'светки' полчаса, не меньше. Но так ничего и не сумев рассмотреть, отполз обратно.

–Ну что? – спросил его младший лейтенант Юрчик.

–Ни черта не видно. Солнце глаза слепит.

–Плохо... С наступлением темноты уже двигаться надо. Юрчик почесал начавшую отрастать щетину.

–Товарищ командир, а разрешите проверить... – подал голос Заборских. – Мы отделением туда дернем по-быстрому и...

–Отставить... С тебя и твоих ребят ночных приключений хватит. Да и приказа не было переходить. Хотя мысль правильная...

–Может мои, товарищ младший лейтенант? – подал голос сердитый на вид сержант Рябушка, командир третьего отделения.

–Давай. Только не сейчас, – остановил дернувшегося уже было 'комода' Юрчик. – Обождем еще час, когда солнце за деревья зайдет.

На удивление его не вызвали к комбату. Оказывается, Иванько был не единственным таким... Пять человек по всей бригаде точно так же легли в снега демянских болот... И выстрела не успели сделать. Жаль. Бессмысленная смерть. Глупая и бессмысленная. Лучше бы пулю фрицевскую словили. А так просто сожрали продукты и сдохли. А рука не поднимется написать их матерям правду. Матери тут не причем. 'Пал смертью храбрых'. Вот, собственно говоря, и все. Что тут еще сказать, а? Пал смертью храбрых. Хотя бы и так. Теперь нам надо прожить за себя и за него так, чтобы не стыдно было смотреть в глазам нашим внукам. Интересно, а внукам не будет стыдно нам в глаза смотреть? Да вряд ли... Они будут лучше нас. Не смогут жрать в три горла чужое. Ведь они наши внуки будут. Наши, не чьи-нибудь. Но главное сейчас фрицев изничтожить. А потом и о внуках думать будем...

–Товарищ младший лейтенант, а товарищ младший лейтенант! Проснитесь!

–А? – Юрчик подкинулся, схватившись за винтовку.

–Пора! Солнце садится!

И впрямь. Начинало смеркаться...

–Рябушка! Готовы?

–Давно готовы, – буркнул сержант.

–Тогда вперед. И при любой неожиданности – назад. Понятно?

–Ясен перец, товарищ командир. За дураков-то не держите. Зря, что ли, учились?

–Сейчас и посмотрим...

Третье отделение пошло вперед. И снова – осторожно спуститься по берегу, залечь на снегу, покрывавшему лед Поломети и цепью двинуться вперед.

Юрчик внимательно разглядывал из кустов в бинокль противоположный берег.

Тишина...

Ребята доползли до средины реки. Несмотря на маскхалаты, их прекрасно было видно на снегу.

И если на том берегу были немцы, то они так же легко видели десантников, как и младший лейтенант.

Сержант Рябушка приподнялся на локте, оглянувшись назад и показал большой палец – все нормально, командир!

Гулкий выстрел тут же порвал тишину. Голова сержанта лопнула как арбуз и снег окрасился кровавыми ошметками. Тело его бессильно задергало ногами.

И правый берег зло полыхнул огнем.

Фонтаны пуль – то белые, то красные – взорвали безмятежную ледяную гладь реки.

Кто-то из бойцов бросился назад и тут же рухнул, пробитый очередью пулемета. Кто-то скорчился, вздрагивая при каждом попадании в тело. Кто-то тонко закричал, выстреливая не глядя обойму. Кто-то просто раскинул руки крестом, сгребая судорожными пальцами горячий от крови снег.

Третье отделение умерло за несколько секунд.

А на том берегу закричали что-то гортанно, и лес вдруг ожил. Хлопнул раз-другой миномет – разрывы разбили лед между лежащими трупами десантников, хлынула вода. Чье-то тело, чуть задержавшись на берегу проруби, свалилось в черную воду, чуть мелькнув на поверхности краем маскхалата и поднятой, скрюченной рукой.

Младший лейтенант, приоткрыв рот, смотрел на смерть своих ребят, а потом вдруг завопил:

–Огонь, огонь, огонь! – не замечая, что взвод уже давно палил по противоположному берегу из всего, что может стрелять.

В ответ били немецкие пулеметы, густо хлопали карабины. Еще одна команда – и по всему берегу встали серо-зеленые в страшных касках. И побежали вперед, спрыгивая с обрывчика и огибая воронки во льду. А минометчики немедленно перенесли огонь на берег, где засели русские десантники.

'Не меньше роты!' – мелькнула правильная, но трусливая мысль младшего лейтенанта.

–Отходим! – закричал он. Его бы никто не услышал, но цепь словно дожидалась приказа – рванув назад, в лес, к бригаде...

Как выяснилось позже, немцы не собирались преследовать передовой отряд десантников. Они просто отбросили их с берега Поломети, словно намекнув – 'Здесь вам не пройти!'. А заодно утопили в реке восемь мертвых и четверых тяжелораненых русских. И еще шутили: 'Раки в этом году будут мясистые...'

Этого не знал рядовой Ваня Никифоров. Он просто заблудился. Он не знал куда идти. Лыжные следы исчеркали весь лес. Они шли вдоль и поперек, крест-накрест. Но куда бы он не шел – везде было пусто. Следы поворачивали, закруглялись, пересекались...

Но людей не было.

А потом он сломал лыжу, наткнувшись на невидимый под снегом корень. Причем сломал вдоль, расщепив ее. Достав дрожащими руками скобы, попытался вогнать их в дерево. Не вышло. Не хватало сил. Тогда он достал суровые нитки и перемотал ими лыжу. Вроде бы держало. Но через пару десятков шагов нитка перетерлась об острый наст.

Тогда он сел и заплакал, уткнувшись в коленки. Обычный восемнадцати летний мальчишка. Ему было страшно. Черное небо равнодушно смотрело на него звездами из-подлобья Луны. Он посмотрел на нее мокрыми глазами. Слезы превращались в льдинки на щеках. Хотелось спать, равнодушное оцепенение мягко обняло кисти и ступни... Стало даже тепло.

Он помотал головой, стряхивая сон.

Поднялся.

И упрямо зашагал, хромая на сломанную лыжу, куда-то вперед, напевая про себя:

–Там вдали, за рекой, разгорались огни... В небе ясном заря догорала...

Через несколько десятков метров он увидел каких-то людей. И скинул непослушными руками винтовку с плеча.

–Хальт! – закричали ему люди.

–Вдруг вдали у реки, засверкали штыки – это белогвардейские цепи...

Винтовка словно сама выплюнула свинец. И ослепила Ваню, но он продолжал стрелять по направлению...

–И без страха отряд поскакал на врага...

Люди тоже плевались огнем в ответ.

Но рядовому Никифорову было все равно. Он прислонился спиной к какому-то дереву и стрелял, стрелял, стрелял – лихорадочно меняя обоймы, словно стараясь, что бы они не попали врагу в руки.

Он не замечал, что несколько немецких пуль уже пробили ему левое плечо, бедра и правое легкое. Он настолько замерз, что ему было все равно. Он не чувствовал ничего, кроме одного:

– Там вдали, за рекой, уж погасли огни, в небе ясном заря загоралась...Капли крови густой... Из груди молодой... – ему казалось, что он кричит, но он просто шептал.

Немцы для верности еще несколько раз выстрелили по упавшему большевистскому фанатику. Потом обыскали его и не нашли ничего, кроме двух гранат Ф-1, десятка обойм для винтовки СВТ и пяти рыбных консервов. Табака не было. Ваня так и не научился курить. Он просто пропал без вести. До сих пор никто не знает, попал ли он хоть в кого-нибудь...

6.

-Итак, давайте, герр Тарасов перейдем к действиям вашей бригады...

–Не моей...

–А чьей же? – удивился лейтенант.

Тарасов глубоко вздохнул:

–Цель бригаде была поставлена простая. Взять Демянск. По расчетам командования Северо-Западным фронтом, в котле должно находиться пятьдесят тысяч солдат и офицеров второго армейского корпуса. Из них сорок пять тысяч на передовой, пять тысяч в тылу.

Фон Вальдерзее так удивился, что перестал писать:

–Сколько, сколько?

–Пятьдесят тысяч.

Лейтенант покачал головой:

–Военную тайну я не раскрою, если скажу, что ваше командование ошиблось почти в два раза...

Тарасов криво улыбнулся:

–Я уже понял. Примерно девяносто тысяч. Так?

–Вы хороший офицер, господин подполковник... – удивленно покачал головой лейтенант.

–Наша бригада, а также двести первая должны были рассечь котел на четыре части, взять Демянск и парализовать второй армейский корпус путем уничтожения штаба группировки.

Лейтенант еще больше удивился:

–Ваше командование...

–Генерал-лейтенант Курочкин...

–Он... Представлял себе трудность подобной задачи?

Тарасов засмеялся...

**

Февральское небо било гроздьями звезд по земле.

Тарасов стоял на крыльце избы, где располагался штаб фронта, и смотрел в эти звезды. Медведица, Кассиопея, Орион... Он не был романтиком. Он был военным. Надя всегда ворчала на него, что он не видит красоты, а только воображает позиции предполагаемого противника.

–Коль, смотри как красиво! Какая излучина...

–Вижу... Вот там и там поставить два пулемета и под фланкирующий огонь...

–Коля! Ну так же нельзя!

–Подполковник! Тарасов! Зайдите ко мне...

Круглолицый и вечно улыбчивый Ватутин махнул Тарасову рукой, приглашая его обратно в дом.

–Николай Ефимович! – начал начштаба фронта, когда они зашли в маленькую спальню. Видимо здесь, обычно, и квартировал генерал-майор. Над узкой кроватью висела огромная, исчерканная разноцветными карандашами карта. На маленькой тумбочке и на полу валялись книги.

–Итак, Николай Ефимович, чаю?

Тарасов кивнул.

Ватутин приоткрыл дверь и крикнул:

–Два чая мне. С лимоном. И это... Печенья овсяного!

–Николай Ефимович, задача перед вами стоит архисложная. Вы сами это прекрасно понимаете, осторожно начал Ватутин.

–Товарищ генерал-майор, я понимаю, – Тарасов никогда не был деликатным. – Вы что-то хотели от меня?

Ватутин почесал нос:

–Тезка, а давайте без иконопочитания? Вы комбриг, а я начштабфронта. Если бы не известные нам обстоятельства, то мы могли бы поменяться местами. Так?

–Вы про колчаковский фронт? Или про арест? Так я был, между прочим, реабилитирован товарищем Берией и войной! – оскалился Тарасов. Не в его характере было играть в игры...– Если не доверяете мне, тогда меняйте на любого другого, но...

Ватутин зло сплюнул на пол:

–Тьфу! Да я совершенно не об этом хотел поговорить!

–А о чем, Николай Федорович? – Тарасов держался ровно и отстраненно, хотя при его взрывном характере это было неимоверно сложно.

–О бригаде! Спасибо! – Дверь приоткрылась и адъютант, в звании старлея, протянул поднос двумя стаканами чая и двумя блюдцами. На одном желтил посахаренным лимон, на другом коричневело овсяное печенье.

Тарасов взял за ручку подстаканника свой чай и осторожно подул на кипяток. Потом взял печеньку с блюдца. Надя такие любила, да...

–Николай Ефимович! – Ватутин бросил дольку лимона в стакан и зазвенел ложкой. – Ваша бригада идет первой. Идет тихо, осторожно, обеспечивает лагерь в котле у немцев. За вами идет гриневская – двести четвертая. Параллельно вторая маневренная под Лычково свою задачу выполняет...

–Я уже знаю, Николай Федорович, – отхлебнул Тарасов чай. Крепкий, кстати. И положил в стакан лимон.

–Я волнуюсь за связь, товарищ подполковник. Не будет связи, не будет операции. Сумеете обеспечить?

–А что мне остается делать, товарищ генерал-майор? Конечно, обеспечу!

Ватутин потер красные глаза:

–Ошибка в одну цифру и продукты с боеприпасами будут сброшены немцам. Понимаете?

–За кого вы меня держите-то? – начал вскипать Тарасов.

–За командира бригады, которая может решить исход всей зимней кампании. А значит всей войны. Это наш первый – слышите? ПЕРВЫЙ! Котел! Пятьдесят тысяч немцев там. Пятьдесят! Строем этих сволочей проведем по Москве. А самое главное – дыра тут будет. Смотри! – Ватутин вскочил и рубанул рукой по карте, отсекая весь левый фланг фрицев. – И из этой дыры мы ударим до Прибалтики. До Балтики! И вся группа армий 'Север' в Сибирь поедет! Куда они так стремились! Сссуки! Ленинград освободим!

Глаза Ватутина горели яростным огнем

–Ты, Ефимыч, только своё дело сделай! А мы уж тебя поддержим. Мы сдюжим. А ты сделаешь?

Тарасов дохлебнул чай:

–Сможем, товарищ генерал-майор!

–Коньячку?

–Нет. Спасибо. Я не пью...

–Правильно! Не пей! Связь, главное связь!

Подполковник Тарасов вышел на крыльцо и снова посмотрел в морозное небо. Звезды, звезды... Кому вы светите сегодня, звезды? Кому на погоны упадете завтра? Кому на могилы?

Тарасов открутил крышку фляги. Понюхал. Поморщился. Хлебнул водки. Опять поморщился.

–В бригаду!

–Есть, товарищ подполковник!

Старший сержант Подавалов – комвзвода ездовых – нещадно стегнул лошадку по спине. Лошадка мотнула мохнатой головой и потрюхала санями в расположение первой маневренной воздушно...

Лошадка знала, что ее там покормят...

**

–Как жрать-то охота... – грустно сказал рядовой Ефимов, безуспешно обыскав в очередной раз свой рюкзак.

–Заткнись, а? – старшина Шамриков плюнул в снег. – Без тебя тошно.

Странно, но вот такое бывает на фронте.

Старшине было полсотни два года. На фоне восемнадцатилетних мальчишек он казался стариком. А вот добился же чтобы его зачислили в десантную бригаду. Он пришел в Монино, где проходили десантники последние свои обучения, своим ходом, прямо из госпиталя. Наплевав на патрули, на предписание, на все на свете – грея на груди письмо, переданное ему в госпиталь из рук в руки, а потому безцензурное:

'Здравствуй, папа! Наконец-то нас отправляют на фронт. Вскорости будем прыгать на головы немцам. Сейчас заканчиваем тренировки. Маме не пиши ничего. Я сам напишу. Мы сейчас в Монино. Прыгаем с парашютами. Извини за почерк. Спешу. Ты-то как? Как рука? Все, бегу, зовут. Твой сын Артем'

Когда старшина прочитал записку, то понял, что должен повидать сына. Полгода на фронте – от Гомеля до Москвы – смерть, кровь и грязь. И Артемка, глупыш, прыгает туда... В эту смерть, кровь и грязь...

Всеми правдами, под угрозой обвинения в дезертирстве, старшина Шамриков добрался до расположения десантников. И уговорил подполковника Тарасова взять его в бригаду.

Как он орал на старшину....

Перестал после одной фразы:

–Товарищ подполковник... Негоже, когда поперек батьки в пекло...

–Старшина, ты сам посуди... Нелегко ведь будет... – Тарасов чесал в затылке, думая как избавиться от этого крепкого, сильного, но... Но уже не молодого старшины.

Старшина Шамриков помялся, а потом сказал:

–Вона, говорят, девки с вами идут. Нешто, девки меня лучше?

–Девки моложе...

–И глупее.

–Мне, старшина, не ум нужен. А сила и выносливость.

Шамриков шмыгнул носом:

–Ну так спытай...

На всеобщее удивление Шамриков уложился во все нормативы. А по некоторым – укладка парашюта, сборка-разборка 'СВТ' – даже опередил некоторых мальчишек.

А последним аргументом для командования бригады стали слова старшины:

–Вот, кабы, товарищ подполковник, твой сын был бы, так ты думаю вприпрыжку бы побежал за ним...

И Тарасов согласился. Хотя и скрепя сердце...

И вот сейчас старшина Шамриков лежал в снежном окопе – где-то внутри Демянского котла – и выслушивал стоны рядового Ефимова – единственного своего подчиненного из ездового взвода. Смех один. Ездовых на весь батальон – два человека. И без лошадей. Принеси-подай. А вот что ты – штатное расписание! Зато Артемка рядом...

–Дядь Вов... Ну, ведь есть что пожрать у тебя, а?

–Нету. Вчера вечером с тобой последний сухарь дожрали.

–Куркуль, ты, дядь Вов... – Ефимов перевернулся на другой бок и подогнул ноги к животу. Так, почему-то, хотелось есть меньше.

–Снег жри, поди полегчает... – флегматично ответил старшина Шамриков. – Говорят, скоро продукты сбросят. Вот тогда и пожрешь, как следует.

–Злой, ты, дядя Вова... – вздохнул Ефимов, снова переворачиваясь на другой бок.

–Ага. Злой. И что?

–Да ничего... Так... Стой, кто идет! – рядовой подскочил, как смог, выставив перед собой трехлинейку.

–Не ори, а? Иди-ка погуляй... – Сержант Шамриков прохрустел снегом мимо рядового, откинув рукой штык винтовки Ефимова.

Тот оглянулся на старшину:

–Гуляй, Вася, гуляй...

–Я Сережа! – воскликнул Ефимов.

–Насрать. Гуляй, боец! – старшина Шамриков почесал нос. Когда Ефимов скрылся в зарослях, он спросил сына:

–Ну как ты?

–Бать, дай закурить?

–Ты же вроде бросил перед операцией, м?

–Снова начал. Дай закурить, не нуди, а? – младший Шамриков протянул дрожащую руку к отцу.

–Артемка... Последняя... Сам смотри...

Старшина достал из вещмешка бумажный кулек:

–Ладошки подставь...

Артем сноровисто подставил ковшичком ладони. Старший Шамриков не спеша, аккуратненько, развернул сверток. Затем – так же аккуратно – оторвал кусочек газеты, сложил его пополам, насыпал в него табачные крошки и, лизнув края, свернул цигарочку. Потом не спеша понюхал ее, глубоко вдыхая...

–Бать... Не томи, а?

–Помолчи. Огонь давай, да?

Сержант Шамриков торопливо щелкнул немецкой зажигалкой, подаренной ему старшиной Шамриковым перед выходом бригады в котел.

Дядя Вова глубоко затянулся... Раз... Другой... Потом протянул самокрутку сыну.

–Бля... Хорошо-то как... – дымом промолвил... Именно промолвил, не сказал, не крикнул, а промолвил, почти шепотом тот. – Аж голова кругом...

–Жрать небось хочешь?

Артем, ошалело глядя в синее мартовское небо, только кивнул...

–На... – протянул старший Шамриков сыну сухарь. – Последний, Артемка.

Тот, опьянённый долгожданным никотином, лениво стал его грызть:

–Вот оно счастье-то... Бать... – по рукам Артема пробежали иголочки, голова зашумела, пальцы онемели:

–М?

–Почему мне так мало надо? Пара затяжек и сухарь... И я счастлив...

–Блевать не вздумай, счастливый. И чинарик отдай.

–На...

Старший Шамриков осторожно вытащил окурок из рук сына и сделал еще пару пыхов:

–Думать чего-то надо, Артемка. Иначе сдохнем тут и мамка не дождется....

Старшина не успел ответить. По лесу захлопали выстрелы немецких карабинов...