Текст книги "Последняя зима"

Автор книги: Алексей Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

знали Ф. Фрида. Приняли их там очень сердечно. В память о брате

Ружена увезла в Англию маленькую сосну, выкопанную в лесу, где пал

Франтишек.

В 1967 году мне довелось быть в Лондоне и навестить супругов

Хьюстон, живущих в одном из пригородов английской столицы. В своем

саду они показали украинскую сосну, хорошо здесь прижившуюся. Ее

вечнозеленые ветви еще раз напомнили мне о славном

партизане-интернационалисте.

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

Почту с Большой земли получали мы редко. Дважды за всю зиму ее выбросил вместе с боеприпасами покруживший над лесом самолет, а один раз доставил наш обоз, ходивший в Олевск по "коридору".

Когда почта прибывала, некоторым партизанам вручалось сразу по нескольку писем. Жадно схватив драгоценную пачку, счастливчик прежде всего раскладывал корреспонденцию в хронологическом порядке, по датам штемпелей, а затем, то улыбаясь, то хмурясь, принимался читать одно письмо за другим.

Вести от родных и близких всегда радовали партизан, хотя между строк и проглядывала правда о тяжелой жизни в советском тылу, о невзгодах, принесенных войной. Но хорошо, что хоть живы родные, что крепятся они, ждут сына, мужа или брата домой! Пробежав листки, исписанные знакомым почерком, человек будто дома побывал и увиделся со своими близкими.

В каждом взводе бойцы, получавшие письма, перечитывали их вслух для всех остальных. Так повелось. Партизаны одного взвода, живущие в одной землянке, были единой семьей, с общими интересами, радостями и печалями. Случалось, что кто-нибудь, слушая адресованное товарищу письмо, пригорюнится, тяжело вздохнет, тогда ему обязательно скажут:

– Получишь и ты!.. Живы твои, найдутся! Еще встречать тебя выйдут!..

Но почти половина партизан, если не больше, никаких известий о своих родных не имела. У многих семьи остались на занятой врагом территории, у многих затерялись в потоках эвакуированных... Командиру роты Павлу Игнатьевичу Лащенко почта приносила лишь конверты от различных официальных учреждений, и в каждом были одни я те же заставлявшие сжиматься сердце слова: "Местопребывание Ваших жены и дочери установить не удалось".

Старший лейтенант Лащенко расстался с женой и маленькой дочкой в первый же час войны. В этот час он поднялся по тревоге вместе со всем гарнизоном Брестской крепости. Вернуться домой не пришлось. Начались дни героической обороны одного из передовых советских редутов на западной границе. Ударные части фашистских армий успели продвинуться на сотни километров вперед, календарь показывал уже середину июля, а немало верных присяге советских воинов все еще продолжали сражаться в осажденных фортах старой крепости.

Павел Лащенко был среди тех, кто решился однажды на отчаянную ночную вылазку. Каждый второй из храбрецов пал под пулеметным огнем. Старшин лейтенант и еще несколько солдат и офицеров прорвались через немецкие цепи, проскользнули мимо постов и ушли от погони. Лащенко стрелял, полз, снова стрелял, затем плыл через реку, брел по болоту, действуя почти безотчетно. Пришел в себя на другой день утром в лесу под кустом дикой малины. Было тихо, где-то рядом посвистывали птицы... Павел лежал на траве смертельно усталый, исхудавший, обросший щетинистой бородой, но живой, невредимый, с партбилетом в левом кармане промокшей гимнастерки и последним нерасстрелянным патроном в обойме, сбереженным для себя.

Лащенко знал, что если он уцелел, то должен сражаться дальше. Он пошел на восток. Проделал невероятно трудный, полный опасностей путь, пока не очутился в одном из наших партизанских отрядов.

Всю дорогу старшего лейтенанта тревожили мысли о семье... Что с женой, что с маленькой Верочкой? Остались ли невредимы во время бомбежки Бреста? Хотелось верить, что живы, но тогда – где они? Удалось ли выбраться из города, сесть на какой-нибудь поезд? Или офицерские семьи отправляли в тыл автомашинами? Какова судьба жены и дочки, если они застряли в Бресте?

Эти вопросы терзали Лащепко и после того, как он уже стал партизаном. С каждым обратным рейсом прилетавших к нам самолетов старший лейтенант посылал запросы о семье в Штаб партизанского движения, в Наркомат обороны, в ЦК. Ответы приходили неутешительные.

Особенно тоскливо и беспокойно становилось на душе у Лащенко, когда получал письма политрук роты Сергей Петрович Вохмяков, его сосед по землянке. Заметив это, политрук перестал читать письма при ротном, тщательно избегал разговоров с ним о собственной жене и сыновьях, живущих в Ярославле. От Лащенко не укрылся этот маневр политрука.

– Брось, Сережа! Я ведь понимаю: чуткость проявляешь! – сказал он однажды. – Но разве мне было бы легче, если бы и ты не знал о своих?! Рассказывай, брат, рассказывай, как там твоя Ольга, как Алешка и Миша?

Политрук смутился, покраснел даже и начал нехотя, скупо делиться последними новостями из дому.

– Постой! – вдруг перебил его Лащенко. – Я вот о чем подумал: пусть Оля узнает через адресный стол – нет ли в Ярославле моей Полины? Вдруг туда эвакуировалась! Мало ли что бывает!

– Хорошая мысль! Обязательно напишу, сегодня же... Правда, неизвестно, скоро ли почту отправят.

Сергей Петрович не сказал, что он еще полгода назад просил жену навести справки и в Ярославле, и в адресных столах других городов, но Лащенко Полина Ивановна, 1914 года рождения, уроженка бывшей Екатеринославской губернии, там не проживала.

Смуглого плечистого Лащенко и типичного русака, светловолосого сероглазого Вохмякова связывали не только служебные отношения, но и самая настоящая крепкая боевая дружба. Политрук знал, как любил командир роты свою маленькую семью, видел, каких переживаний стоила Лащенко неизвестность о ее судьбе. Беспокойство, тревоги Павла не давали покоя и Сергею Петровичу.

Когда соединение пришло на Волынь, у командира роты вспыхнула новая надежда отыскать хотя бы след дорогих ему людей. Где-то в Маневичскоы районе он случайно узнал, что на дальнем лесном хуторе живут две беженки из Бреста. Лащенко помчался туда. Женщины и в самом деле оказались женами брестских городских служащих. Обе выбрались из Бреста уже после того, как его заняли немцы, считая, что прокормиться в сельской местности будет все-таки легче. Знакомых среди семей военных эти беженки не имели, но слышали, что часть жен и детей офицеров успели отправить на восток, а некоторые потом сами ушли неизвестно куда.

Вот и все, что узнал тогда Лащенко. Ничего нового он не услышал, подтвердились лишь его предположения, но обрадовал сам факт встречи с женщинами из ставшего ему родным города. И тут же офицер подумал: а почему бы и Полине с Верочкой не оказаться в этих довольно близких от крепости местах?

С тех пор, в каком бы населенном пункте ни приходилось бывать Павлу Игнатьевичу, всюду задавал он неизменный вопрос: "Нет ли кого-нибудь из Бреста?"

На хуторах и в селах жили беженцы из Ковеля, из Луцка, из Владимира-Волынского, а из Бреста старшему лейтенанту довелось еще встретить только одну женщину. Была она женой офицера, но не того полка, в котором служил Лащенко. И от нее не услышал партизанский командир ничего ободряющего, скорее наоборот.

– Возможно, ваша супруга и на Волыни, – сказала Павлу Игнатьевичу новая знакомая, – но найти ее будет трудно, очень трудно. И вот почему. В первые месяцы войны я вместе с другими женами офицеров нашего полка жила в селах, неподалеку от Бреста. Но кто мы такие, там не знали. Ведь мы не говорили, что мы из крепости, жены военных, и фамилий своих настоящих не называли. Знали бы вы, как злы немцы на защитников крепости!

– Предполагать могу, – усмехнулся Лащенко.

– Ну вот... Попадись им офицерская жена, сразу отправили бы в концлагерь! Да и бандеровцы не пощадили бы! А чтобы донести на тебя, подлец может найтись... Будем надеяться, жива-здорова ваша Полина Ивановна, не исключено, что и находится она где-то близко, но знают ее в селе не как Лащенко, а как Семенову или Петрову, жену бухгалтера или агронома, взятого на фронт рядовым.

Конечно, Павел Игнатьевич продолжал поиски, но безуспешно, и новая надежда постепенно таяла, исчезала. Однако старший лейтенант не подозревал, что вместе с ним ищет Полину Ивановну Лащенко вся его рота. Настойчивые коллективные розыски велись по инициативе Вохмякова.

Он рассудил логично: сто человек могут сделать в сто раз больше, чем один. Пусть и не все сто были привлечены к поискам, но, во всяком случае, каждый из партизан роты, попадавший в новое ли село, на новый ли хутор, независимо от других заданий, обязательно еще наводил справки о Полине Ивановне. Это было дополнительное задание – особое... Спрашивали не только о женщинах из Бреста, но и о любых беженках, появившихся в населенном пункте во время войны, встречались с ними, разговаривали. На тот случай, если Полина Ивановна не назовет себя, Вохмяков сообщил партизанам ее приметы: среднего роста, вьющиеся каштановые волосы, нос с горбинкой, у подбородка родинка овальной формы. Внешность жены командира роты Вохмяков отлично себе представлял по многим его рассказам.

Поиски держались в строгом секрете от старшего лейтенанта. Человек скромный и щепетильный, он сразу бы запретил бойцам отвлекаться от основных дел ради него, хотя дела нисколько от этого не страдали. Пожалуй, у Сергея Петровича хватило б красноречия доказать это старшему лейтенанту. Но нельзя же зря трепать нервы человеку, нести ему вместе с новыми надеждами и все новые разочарования! Ведь шансы отыскать Полину Лащенко или что-нибудь о ней услышать были очень невелики.

Батальон уже не раз менял на Волыни район дислокации, партизаны из роты Павла Игнатьевича перебывали в десятках сел, хуторов, местечек, по ничего о жене своего командира так и не узнали. И вдруг в самом начале февраля след ее обнаружился.

Молодой боец Андрей Зозуля, ходивший на связь в соседнее партизанское соединение, доложил политруку роты, что на хуторе Дубовец, километрах в тридцати отсюда, он разговаривал с женщиной, хорошо знающей Полину Ивановну и вместе с нею покинувшей Брест.

– А не с какой-нибудь другой Полиной Ивановной? Ты хорошо разузнал? спросил Вохмяков.

– Все точно! И фамилия Лащенко, и девочка лет семи была при ней... Да эта гражданка и нашего комроты знает, имя его назвала. Она тоже жена офицера одной со старшим лейтенантом части.

– Ну и где же сейчас Полина Ивановна? Они потеряли друг друга или как?

Оказалось, Зозуля все подробно выяснил. В августе 1941 года несколько жен офицеров Брестского гарнизона, из тех, кому не удалось эвакуироваться, отправились пешком на юго-восток. Все они думали, что война скоро кончится. Решили ждать прихода советских войск в селах, расположенных подальше от больших дорог, где и немцев-то, по всей вероятности, нет. Эта группа женщин, а с ними и детей, добралась до Любешовского района, Волынской области, и там осела на некоторое время.

Полина Лащенко с женщиной, которую отыскал Зозуля, нашли себе пристанище в селе Вулька-Щетинская. Здесь они провели зиму. К весне у беженок кончились вещи, которые они меняли на продукты, да и самим жителям Вульки приходилось все туже затягивать пояса. Ходили слухи, что в районах поближе к Ковелю люди живут сытнее, что там многие крестьянские хозяйства нуждаются в рабочих руках. Поэтому весной 1942 года часть женщин перекочевала дальше на юг, среди них и встреченная Зозулей на хуторе. Полина Ивановна же осталась в Вульке; она умела шить, начала этим подрабатывать, надеялась как-нибудь и дальше прокормиться с дочкой.

– Значит, они расстались почти два года назад? – прикинул вслух Сергей Петрович.

– Выходит, что так, товарищ политрук.

– Нда... Срок солидный! И многое за этот срок могло произойти... Пока точно не узнаем, где сейчас супруга старшего лейтенанта, тревожить его нельзя. Понятно, Андрей? Завяжи свой язык на десять узлов, на губы повесь десять замков.

– Обижаете, товарищ политрук!

– Не обижаю, а предупреждаю: никому ни полслова.

Надо было послать кого-нибудь, хотя бы того же Андрея Зозулю, в Любешовский район. Взять человека да вдруг отправить за сто километров без ведома Лащенко политрук не мог и сказать ему, зачем надо послать, тоже не мог. Пришлось посвятить во все командира и комиссара батальона. Вот почему уже через несколько минут после этого Лащенко получил приказ откомандировать в распоряжение штаба батальона партизан Зозулю Андрея и Конашкевича Виктора для выполнения особого задания.

– Вечно норовит лучших из роты забрать! – с досадой сказал Сергею Петровичу старший лейтенант. – Будто нам самим такие ребята не нужны...

– С начальством особенно не поспоришь! – пожал плечами Вохмяков.

Дорога к Любешову оказалась трудной. Высокий остроносый Зозуля и плотный розовощекий Конашкевич почти все время шли пешком, лишь изредка пользуясь попутными санями. Немцев в этих глубинных местах не было, но приходилось опасаться бандеровцев и полицаев. Большие села обходили стороной. Заночевать остановились на хуторе Гречаны в доме надежного, много раз проверенного человека.

Блаженствуя на жарко натопленной печке, партизаны тихо разговаривали.

– Неужели найдем Полину Ивановну? Просто как-то и не верится, сказал Конашкевич.

– Отчего не найти? Найдем... След теперь имеется! – уверенно ответил Зозуля. – Вот стоял бы наш батальон у Любешова, может, и сам бы ротный со своей женой в этой Вульке столкнулся...

– А что ты думаешь! Бывает... Ты про встречу двух братьев в штабе нашего соединения слыхал? Как они опознали друг друга?

– Что значит опознали, если они братья?!

– А вот послушай! Приезжают к нашему генералу по каким-то делам люди из соседней бригады, есть такая спецбригада Анищенко. Прибыл с ними и начальник связи этой бригады Скрипник. Стоят возле штаба, разговаривают... Тут же рядом несколько хлопцев из нашего четвертого батальона находились. Ну, а в четвертом, сам знаешь, большинство партизан – бывшие пленные, что пришли из-за Буга... Как раз к одному из таких вдруг начал присматриваться Скрипник. Потом подходит и спрашивает: "Вы сами будете из Ростова?" Тот отвечает: "Верно, из Ростова". Скрипник опять ему вопрос: "А звать вас Александр?" Парень из четвертого захлопал от удивления глазами да как бросится к Скрипнику... Что ж оказалось? Два родных брата встретились!

– Почему же они сразу друг друга не признали?!

– Очень просто! Тот, который в бригаде у Анищенко, еще за три года до войны на действительную призвался, когда младший совсем пацаном был... Да еще два года войны прибавь! А началась война, взяли в армию младшего, Сашку. Вскоре на него прислали похоронную... Старший тоже об этом знал. Но Сашка вовсе не убит был, а только ранен и раненным попал в плен... Потом убежал, сначала вместе с поляками партизанил, затем к нам попал... И до того у братьев стежки-дорожки перехлестнулись, что свели их лицом к лицу!

– Вот действительно, гора с горой не сходится... А мы с тобой не на случай надеемся, а идем по верному следу. Значит, найдем Полину Ивановну... От нас все зависит!

– Эх, радость-то какую принесли бы и командиру, и всей роте! Надо найти... Ну давай, Андрюха, храпанем минуток триста... Завтра еще шагать и шагать.

Следующая ночевка была у них уже под самым Любешовом, в расположении 10-го батальона, а на третий день партизаны добрались и до Вульки-Щетинской, небольшого сельца с обгоревшими у южной околицы хатами.

Остановив первую же идущую навстречу девушку, Андрей обратился к ней с вопросом:

– Скажи, красавица, нет ли у вас в селе хорошей портнихи? До того обносился, что и свататься не в чем. Кто бы тут рубахи мог сшить? Материал имеем.

– Есть портниха, и хорошая, городская... Но она по домам ходит работать, своей машинки у нее нет... Хотя если для партизан, так любая хозяйка даст машинкой попользоваться! Вон в том проулке живет портниха, вторая хата по правую руку.

– А как зовут вашу городскую мастерицу?

– Полина Ивановна.

Да, это была она, жена командира роты, усталая, исхудавшая женщина с каштановым локоном, выбившимся из-под косынки, с овальной родинкой у подбородка. Рядом с ней, сидя на лавке, играла тряпочной куклой большеглазая девочка лет десяти, очень похожая на Павла Игнатьевича. Разговор, однако, начался о рубахах.

– Как же, обязательно сошью, с удовольствием... Приносите материю. Эх, ребятки, ребятки, может, и мой муж где-нибудь в партизанах! Не встречали старшего лейтенанта Лащенко?

– Не приходилось... А может, и встречали, разве запомнишь! – сказал Зозуля.

Конашкевич отвел глаза в сторону.

– Вот так и все отвечают, кого ни спросишь, – продолжала со вздохом Полина Ивановна. – Я понимаю, всех в памяти не удержишь. Но может, лицо запомнилось?.. Верочка, доченька, принеси папину карточку...

Девочка бросила испуганно-вопросительный взгляд на мать, но та ее успокоила:

– Этим дядям можно показать! Они с немцами воюют, как и твой папа... Принеси, детка!

Вера убежала за перегородку и вернулась оттуда с завернутой в платочек фотографией. Когда Зозуля взглянул на снимок, его чуть не прошибла слеза. Он увидел своего командира роты, совсем молодого, улыбающегося, еще только с двумя квадратиками в петлицах, а рядом сидела в нарядном платье полная красивая Полина Ивановна, держа на коленях крошечную Верочку.

– Нет, не видел такого, – как можно спокойнее сказал Зозуля. – Да жив он, бьет вовсю фрицев!

– Наверно, жив, но вот где он?.. Ну хорошо, друзья! Приносите материал, машинку я достану...

– Не знаю, сможем ли раньше чем через неделю снова к вам заглянуть... Вы все время здесь будете? Никуда не собираетесь?

– Буду конечно... Пока работа в селе есть.

Партизаны распрощались с Полиной Ивановной. Едва они отошли от хаты, как Виктор обрушился на Андрея с упреками:

– Сволочь ты, гад ты этакий, сердца в тебе нет! Разве можно так над женщиной издеваться? "Не приходилось встречать", "не видел"... Сказать надо было! Обрадовать!

– Не горячись, Витя, остынь... Ну сказали бы, а дальше что?

– Попросить в десятом батальоне сани, посадить на них Полину Ивановну с дочкой – и прямо к нам!

– Не очень-то прямо мы с тобой шли! А бандеровцы? А полицаи? А метель начнется?.. Нет, я все делаю, как политрук приказал... Ты уж моей линии держись, это тоже приказано.

– Я и то держусь.

– Вот все у нас и в порядочке! Теперь только поскорее бы в роту вернуться, доложить.

О результатах миссии Андрея Зозули и его напарника узнали в роте сначала лишь три человека – комбат, комиссар и политрук Вохмяков. Они сразу же начали совещаться, как быть дальше.

– Отправим за семьей самого Лащенко, это ясно, – говорил командир батальона. – Но я полагаю, что ему не надо знать главное прежде времени... Взбудоражится, полетит, еще по дороге в какую-нибудь неприятность сгоряча влезет...

– Вообще-то Павел человек спокойный, выдержанный, но от такой новости у любого характер перевернется! – заметил Сергей Петрович.

– Пожалуй, верно, придется нам и дальше темнить! – сказал, улыбнувшись, комиссар. – Пришлите к нам, товарищ Вохмяков, старшего лейтенанта.

Явившийся к начальству Лащенко получил приказ завтра утром в 8.00 отбыть на трех санях с десятью автоматчиками в село Вулька-Щетинская для выполнения особого задания. В чем состоит задание, он узнает по прибытии в село из дополнительного приказа, который ему там вручат на явочной квартире. Адрес явки известен партизану Зозуле, которого следует включить в группу.

– От кого будет дополнительный приказ? – спросил Лащенко.

– От меня и от комиссара, – уточнил комбат. – Больше ничего вам сказать не могу... Предупреждаю, что задание очень важное. В попутных населенных пунктах нигде не задерживаться, ночевать на хуторе Гречаны или в расположении десятого батальона. Своим заместителем по роте оставьте политрука. Вопросы есть?

– Вопросов не имею.

– Выполняйте!

...Утром маленькая экспедиция тронулась к Любешову... "Что там может быть? – думал дорогой Лащенко. – Боеприпасы брать? Сказали бы! На связь? Тоже предупредили бы, пароль дали... Возможно, какую-то разведку предстоит вести! Впрочем, на месте все прояснится!" Огорчало командира роты лишь то, что нельзя задерживаться в селах, походить по хатам, порасспросить о беженцах из Бреста, из других мест...

Ночевали на маленьком хуторе Гречаны, а к середине следующего дня были уже в Вульке. Остановились в крайней хате, распрягли коней.

– Ну пошли, Зозуля! – обратился к Андрею командир роты. – Еще Харченко со мной, Татищев... Остальным здесь подождать. За старшего Максимкин... Пока отдыхайте, хлопцы!

До знакомого Андрею переулка было недалеко. Вот он уже, вот и та самая хатка!.. Один только Андрей знал, к кому они идут, какая встреча ждет командира. Сердце Зозули колотилось... Только бы Полина Ивановна оказалась дома!

Все четверо вошли в сени, старший лейтенант стукнул легонько в следующую дверь... "Прошу!" – раздался из комнаты голос, вдруг показавшийся ему знакомым. Лащенко распахнул дверь, на секунду застыл у порога, потом метнулся вперед, а Зозуля уже выпихивал товарищей из сеней на улицу.

– Подождать надо, ребята, – говорил он. – Тут дело семейное! Нашел ротный свою женку...

Павел Игнатьевич вышел к ним через несколько минут счастливый, взволнованный, недоумевающий и прежде всего вопросительно взглянул на Зозулю. Тот уже держал в руке вынутый из кармана пакет.

– Приказано вам вручить! – сказал Андрей и передал конверт старшему лейтенанту.

Лащенко прочел следующие строки:

"Дорогой Павло!

Прости нас, пожалуйста, но мы решили, что лучше тебя прежде

времени не тревожить. А теперь – поздравляем, радуемся вместе с

тобой.

Дополнительный приказ таков: забирай Полину Ивановну и Верочку и

возвращайся в батальон. Передай им привет. Вот и все "особое

задание"!"

Дальше следовали крупная, размашистая подпись комбата и четко выведенная, без росчерка, фамилия комиссара.

– Павлик! Где же ты? – раздался голос Полины Ивановны, и она с еще не просохшими счастливыми слезами на лице показалась в дверях.

– Папа! Па-поч-ка! – кричала из комнаты Вера.

В глазах Лащенко мелькнула не то растерянность, не то смущение.

– Разрешите, товарищ старший лейтенант, быть пока свободными? невозмутимым тоном спросил Зозуля.

– Ну и хлопцы! – сказал, рассмеявшись, командир роты. – Да, свободны до особого распоряжения... Идите туда, к нашим. Вам спасибо, им спасибо, всем спасибо! Детали потом выясним...

Подробности розысков Полины Ивановны командир роты выпытал у Андрея на обратном пути.

А в батальоне уже готовились к торжественной встрече. Первым делом Вохмяков перебрался в другую землянку. Старшина приволок откуда-то перину и сказал, что это для девочки. От ротной кухни тянуло паленой щетиной зарезанного кабана и, кажется, даже самогонным духом.

Встреча старшего лейтенанта, его жены и дочери была шумной, сердечной.

Утром к супругам зашел Вохмяков. От старенького женского халата и тряпочной куклы, лежавших на табуретке, от перемытой до блеска посуды, от расчески с застрявшими между зубцами обрывками длинных волос повеяло на Сергея Петровича такой домашностью, чем-то таким хорошим, полузабытым, что у него защемило в груди.

После приветствий политрук заговорил о том, что его сюда привело:

– Вот ведь какое дело... Хочет рота Полину Ивановну видеть. Просит ее выйти, так сказать, познакомиться...

– Господи! Всех вчера, кажется, переобнимала! – всплеснула руками Полина Ивановна.

– Не всех, далеко не всех!.. А главное, что не все партизаны нашей роты вас видели... Многие вчера в наряде были, одна группа ночью из разведки вернулась.

– Надо тебе, Поленька, по землянкам пройти, – заметил старший лейтенант.

– Нет, не по землянкам! – твердо сказал Вохмяков. – А то опять получится – одни видели, другие не видели...

– Как же мне быть? – чуть растерянно спросила Полина Ивановна.

– Ко всей роте надо вам выйти. Сейчас! Люди уже построены.

Рота стояла двумя шеренгами на небольшой поляне за лагерем, ожидая ту, кого долго искала. Разные находились в этих шеренгах люди. Были среди них и парни с огрубевшей на войне душой, такие, для которых, казалось бы, все трын-трава, но не было среди них ни одного, кто не любил бы свой дом, своих родных, свою семью, кто пренебрегал бы законами партизанской дружбы.

Во имя этой дружбы искали партизаны жену и дочь командира. И каждый, возможно подсознательно, надеялся когда-нибудь тоже встретиться со своими близкими. "Особое задание" политрука удалось в конце-то концов выполнить, Полина Ивановна приехала. Может быть, сбудется и их мечта!

И вот разом, без всякой команды, партизаны в шеренгах подтянулись, выравнялись, приняли стойку "смирно". К ним приближались четверо. Справа шел старший лейтенант Павел Лащенко, защитник Брестской крепости, потом окруженец, затем хороший партизанский командир, уже завершающий свой тяжелый маршрут запад – восток – запад. Слева шагал ярославский рабочий Сергей Вохмяков, добрый, славный человек, тоже получивший от войны нелегкую нагрузку... А между ними шла женщина с широко открытыми сияющими глазами, придерживая за руку девочку в стоптанных валенках.

Вот все они подошли поближе к роте, остановились. Полина Ивановна увидела множество устремленных на нее глаз, взволнованных, потеплевших.

– Здравствуйте, родные! – сказала она негромко и как-то очень уж просто.

В ответ беспорядочно прозвучали ответные приветствия. Отвечали по-разному: "Здравствуйте, Полина Ивановна!", "С приездом!", "Поздравляем вас!" Жещина хотела сказать еще многое, поблагодарить всех, но слова застряли у нее в горле, углы губ дернулись, и Полина Ивановна, беспомощно махнув рукой, побежала к стоящим в строю. Она повисла на шее у растерянно заморгавшего глазами автоматчика Гладышева, что-то тихо причитая, совсем по-бабьи. Плечи ее вздрагивали.

Вот как закончилась эта партизанская быль. Добавлять, пожалуй, нечего... Нет, добавлю! Полина Ивановна не только сшила, но и вышила рубаху Андрею Зозуле, да и не ему одному.

МАРИАН СТАНОВИТСЯ СОЛДАТОМ

При каждом появлении у нас в штабе комиссара польской бригады Виктора Кременицкого его обязательно спрашивали:

– Ну, как там поживает Мариан?

Наверно, и в этот приезд Виктору Александровичу ужо не раз задавали обычный вопрос. Во всяком случае, когда Кременицкий зашел ко мне и я поинтересовался самочувствием и успехами Мариана, лицо комиссара приняло страдальческое выражение.

– Опять! – воскликнул он. – Да что вы – смеетесь надо мной?! Дался всем наш Мариан! А в бригаде кроме Мариана сколько угодно таких же Казимиров и Франтишеков, Эдвардов и Мечиславов, Адамов и Тадеушев... Ничуть не лучше!

– Вот поэтому-то Мариан всех интересует... Он, так сказать, единица измерения! Помнишь, ты же сам сказал, что Мариан станет у вас настоящим солдатом?

– Отлично помню! – вздохнул Кременицкий.

Дверь распахнулась, и вошел, поеживаясь от холода, Владимир Николаевич Дружинин. Увидев гостя, он обрадовался:

– Здравствуй, Виктор! Ну, давай рассказывай... Как там у вас пан Мариан?

Мы с Кременицким расхохотались.

Партизан бригады имени Ванды Василевской двадцатидвухлетний Мариан Фалькевич и не подозревал, какой популярностью пользуется его имя в штабе соединения. Увы, эта популярность не была связана ни с воинскими подвигами Фалькевича, ни с его дисциплинированностью, ни с успехами в боевой подготовке. Еще в начале организации польской бригады Мариан Фалькевич запомнился тем, что за каких-нибудь два-три дня совершил целую серию совершенно недопустимых проступков. Он опоздал на перекличку, разговаривал в строю, дважды вступал в пререкания с командиром роты, без разрешения отлучился из лагеря, не вышел на занятия по изучению материальной части, ссылаясь на болезнь, которой у него не оказалось, и в заключение сладко заснул на посту у взводной землянки. Тогда-то, рассказав нам о похождениях Мариана, комиссар бригады и пообещал сделать из него хорошего солдата.

Не следует думать, что Фалькевич был каким-то злонамеренным нарушителем самых элементарных воинских порядков. Ничего подобного! Любой проступок молодого польского партизана возникал как бы сам собой, помимо воли Мариана, и для каждого проступка находилось у него множество оправданий.

От Кременицкого узнали мы и о диалоге, который произошел у него с Марианом, после того как последний заснул на посту.

– Товарищ Фалькевич! Вам доверили охранять ночной покой всего вашего взвода...

– Пшепрашам, пане комиссар, я охронял, я бардзо добже охронял. Я ходил вкруг бункера, я обсервовал по стронам...

– Обождите, Фалькевич! Во-первых, нельзя перебивать разговаривающего с вами начальника. Во-вторых, называйте меня "товарищ комиссар", а не "пан комиссар". В-третьих, как это вы можете утверждать, что ходили вокруг землянки и посматривали по сторонам, когда командир взвода обнаружил вас сидящим на ящике, с опущенной на колени головой, с крепко закрытыми глазами?.. В таком положении можно видеть только сны!

– Какие сны? Какие сны, товарыж комиссар? Человеку уже нельзя закрыть на минуту глаза в самом конце дежурства!

– Спать часовому нельзя ни в начале, ни в середине, ни в конце дежурства. Если бы к вам подошел не командир взвода, а бандеровец или немец, он не стал бы, Фалькевич, вас будить, а сделал бы что-то гораздо похуже.

– Пшепрашам, товарыж комиссар, но немец к нам не пошел бы, он скорее пошел бы в бункер к минерам.

– А если и у минеров часовой будет спать? Впрочем, Фалькевич, ваше мнение на этот счет меня не интересует... Вы вступили в партизаны добровольно, вы торжественно обязались подчиняться партизанской дисциплине, а теперь на каждом шагу ее нарушаете. Просто стыдно за вас! Отправляйтесь к командиру роты и доложите, что получили от меня два наряда вне очереди. Пусть пошлет вас на кухню чистить картошку!

– На кухню я не можу, пане комиссар! Там працюют Бронька с Иреной, они будут смеяться...

– Правильно сделают! Скоро смеяться над вами будет вся бригада... Идите и доложите командиру роты о полученном взыскании.

Мариан с достоинством удалился. Командира роты он сначала "не нашел", а когда тот сам попался ему на глаза, доложить о приказании Кременицкого "забыл".

Вот каков был Мариан Фалькевич. Вместе с тем это совсем неплохой парень, очень неглупый, физически крепкий. Он сын местного крестьянина-середняка, хозяйство которого разграблено бульбашами. В патриотичности Мариана, в искренности его желания помочь Польше избавиться от оккупантов и обрести самостоятельность сомневаться никто не мог. Вступил Мариан в партизанскую бригаду с самыми лучшими намерениями, но вот стать настоящим, полноценным бойцом ему как-то не удавалось. Причем Виктор Кременицкий был совершенно прав: людей, очень напоминавших Мариана, в бригаде набралось порядочно.

Собственно, никого из нас это не удивляло. Ведь любой человек, новичок, ранее не служивший в армии, вступив в один из наших отрядов, мог бы составить Мариану отличную компанию, решительно ничем от него не отличаясь. Но и Мариан, и всякий другой в любом из наших старых отрядов быстро отрешился бы от своих гражданских привычек, стал бы за какой-нибудь месяц хорошим партизаном.