Текст книги "Последняя зима"

Автор книги: Алексей Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Есть! Понятно... И не один присмотрю! Все коммунисты знают, что им в таком случае делать.

Задуманный маневр удалось осуществить полностью. Пока автоматчики вели на окраине Золотого бой с бандеровцами, искусно его затягивая, делая вид, что никак не решаются начать атаку, обоз под охраной трех других рот обогнул село с севера и вышел к лесистому берегу Горыни. Но здесь партизан ожидала неприятность. Оттепель сильно размягчила лед на реке, почти всюду он был залит водой, кое-где зияли и сплошные промоины. О переходе на тот берег без постройки переправы не приходилось и думать. Значит, надо валить деревья, готовить настилы. Но ведь за это время могут со стороны Домбровиц ударить немцы, да и бандеровцы их поддержат. Наверно, уже поняли, что остались в дураках. Поэтому медлить нельзя, Переправу начали строить сразу же, несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки.

Работали, не зажигая костров, почти на ощупь. Хорошо, что вскоре взошла луна и помогла партизанам своим ровным неярким светом. Все просеки, тропинки, ведущие к месту, где сосредоточился обоз, перекрыты заставами. Четвертая рота оседлала дорогу из Домбровиц на Золотое. Эта предусмотрительность была не лишней. К полуночи, когда наводку переправы почти закончили, со стороны станции показалась большая колонна гитлеровцев. Очевидно, националисты дали им знать о появлении партизан.

Подпустив колонну поближе, четвертая рота завязала с фашистами бой. Немцы залегли вдоль дороги, принялись окапываться. Перестрелка то нарастала, то вдруг затихала, то опять становилась ожесточенной. Соваться же в лес, да еще ночью, оккупанты не большие охотники.

В начале новых суток первые подводы с ранеными перебрались на восточный берег Горыни. Как раз в это время начался артиллерийско-минометный обстрел. Фашисты били из Домбровиц примерно в том направлении, где шла переправа, но били по площади, наобум: вести прицельную стрельбу они не могли.

Снаряды и мины ложились где-то в стороне, не нанося партизанам урона. Обоз вместе с основными силами батальона благополучно перешел реку. Затем на правый берег оттянулось и прикрытие.

– Ну, полпути как будто одолели! – радовались партизаны.

Однако все понимали, что и вторая половина будет нелегкой. Томила неизвестность. Удалось ли перейти фронт? Да и где она, эта линия фронта?!

Остаток ночи шли лесом, осторожно, с опаской, но никого не встретили. Утром отряд выбрался на большак. И опять – никого навстречу. Нет нигде и следов, говорящих о недавних боях. В стороне виден хутор. Посланные туда разведчики ничего толком от хозяев не добились. Немцы проходили этой дорогой дня два назад, а где находятся теперь, хуторянам неведомо.

После короткого привала колонна двинулась дальше. А к ней уже летел связной от дальней конной разведки, летел, встав во весь рост на стременах и ликующе крича во все горло:

– На-а-аши-и!.. Кра-а-асные!.. Советская кавалерия!..

Оказалось, что по этой же дороге движется на запад небольшой разведывательный отряд из прославленной конницы генерала Белова.

Волнующая весть быстро пробежала по колонне. Радость у всех огромная. Ведь сколько мечтали партизаны о встрече с Красной Армией, сколько думали о советских солдатах, очищающих родную землю от фашистской погани! И вот наконец увидят этих героев-богатырей, обнимут их, расцелуют.

Без всякой команды партизаны подтянулись, пошли строевым шагом. Каждый поправлял на ходу шапку, ремень, автомат... Раненые, кто только мог, приподнялись в санях.

Кирилл Скрынник ехал где-то в середине длинной, почти двухкилометровой колонны. Всю ночь провел он с ранеными, подбадривая, успокаивая их, поддерживая в людях хорошее настроение. Пришлось секретарю партбюро успокаивать раненых и теперь, но только по совершенно другому поводу:

– Как это – возле нас не задержатся?! И задержатся, и поговорят, а найдется, так и по чарке с вами выпьют... Чарку, конечно, гарантировать не могу, а за все остальное ручаюсь!

Впереди грянуло раскатистое "ура", и Скрынник заторопился туда. Беловские конники уже спешились и переходили из одних крепких объятий в другие. Кирилл Николаевич пробился к ближайшему солдату в пестром маскировочном халате, тоже стиснул его сильными руками, чмокнул в небритую обветренную щеку.

Именно такими и представляли партизаны советских армейцев. Ладные, уверенные в себе, душевные ребята! А как хорошо обмундированы, какие у всех удобные, новой конструкции автоматы!

Кавалеристы обходили раненых партизанских бойцов, задерживались у многих саней. Повсюду задымили цигарки. До чего же хороша, ароматна отечественная махорочка из солдатских кисетов! Это тебе не табачок-дубнячок из древесного листа, не горький, дерущий горло самосад и не дрянные трофейные эрзац-сигареты!.. Разговорам, взаимным расспросам не было бы конца, но партизанам надо спешить на восток, а армейским разведчикам – на запад.

Перед расставанием командир кавалеристов сказал Федору Ильичу Лысенко:

– Помни, что четкой линии фронта в этих местах нет. Какой-то слоеный пирог! Вы сейчас как раз по нашему слою идете, но нетрудно и на фашистов наскочить. Опасайся! И на воздух поглядывай! Стервятники здесь часто рыщут.

Совет пригодился. Не успели партизаны пройти вперед несколько километров, как в небе появилось с десяток "юнкерсов". Обоз немедленно свернул к лесу. Но разве легко быстро, без суматохи втянуть под его зеленую защиту огромную колонну! Снова пришли на помощь опыт, боевая сноровка.

В лес входили не по просеке, сани за санями, вереницей, а сразу широким фронтом, по бездорожью, напрямик. Рубили и ломали тонкие стволы деревьев, подтаскивали возки руками, искали лазейки в, казалось бы, непроходимой чащобе. Вражеские летчики уже заметили партизан. Вот самолеты разворачиваются и пикируют к лесу. С надсадным воем летят вниз сброшенные "юнкерсами" фугаски.

Чуть поторопились фашистские летчики. Выдержки не хватило! Бомбы легли далеко за спинами партизан. Самолеты ушли на второй заход, а это дало время обозу полностью убраться с открытой местности.

Бомбежка укрывшейся в лесу колонны – дело явно бесперспективное. Немцы это знали. Теперь сбрасывать смертоносный груз они могли только наугад. Если же бомба случайно и упадет неподалеку от людей, деревья преградят путь осколкам. После второго захода "юнкерсы", повернув к югу, улетели. Один легко раненный партизан, одна убитая лошадь – вот и все потери батальона.

Избегая ненужного риска, отряд пробыл в лесу до наступления темноты. Партизаны отдохнули, подкрепили свои вилы запасами из сухого пайка, а к вечеру снова тронулись в путь. Утром они уже подходили к Олевску.

За время войны этот небольшой украинский городок не раз был ареной ожесточенных боев. Летом 1941 года советские войска доблестно обороняли здесь дальние подступы к Киеву. Нашим пришлось отойти. В городе начали бесчинствовать оккупанты, а затем и бандеровцы. Пресловутый атаман Бульба даже объявил Олевск своей столицей. Весной 1943 года партизанские отряды генерала Ковпака, двигаясь в сторону Карпат, вышибли отсюда фашистов вместе с их челядью и хорошо здесь отдохнули. А вот недавно Олевск был окончательно освобожден войсками 1-го Украинского фронта и уже стал его ближним тылом.

Последнее сражение за Олевск было особенно яростным. Об этом свидетельствовали обгоревшие остовы тяжелых немецких танков, разбитые орудия, развороченные блиндажи. Партизаны с восторгом рассматривали следы мастерской работы наших артиллеристов и авиаторов. Огромное впечатление на лесных солдат произвели встреченные у железнодорожного переезда советские танки, знаменитые "тридцатьчетверки", о которых все много слышали.

Дальше станции идти не пришлось. В городе свирепствовал сыпной тиф. Армейские медики успели сделать немало, чтобы укротить эпидемию, но размещаться в Опевске было еще опасно. От железнодорожного коменданта Лысенко позвонил коменданту города.

Взяв телефонную трубку, Федор Ильич усмехнулся. Тридцать месяцев не держал он в руках эту штуку! По телефону последовало распоряжение разместить партизан лагерем в роще за станцией, а самому командиру батальона прибыть в комендатуру.

Вечером Ф. И. Лысенко записал в свой походный дневник:

"19 я н в а р я. Приняли меня хорошо. У соответствующих начальников уже есть приказ о выделении нам всего необходимого. Для раненых затребуют специальный санитарный поезд. Обратно с батальоном пойдет группа венгров и поляков, которых затем надо будет перебросить дальше.

Наш лагерь у станции оборудовали на славу. Сделали несколько больших шалашей-балаганов, натянули полученные у коменданта палатки. Конечно, людям хочется побывать в городе, но там сыпняк. Примем все меры, чтобы не завезти эту хворобу в наш партизанский край. Надо уберечь от нее и всех раненых, всех "пассажиров", доставленных на Большую землю. Никого в город не пускаем. Криницкий, Скрынник, Онопрейчик и другие политработники разъясняют народу, в чем дело.

Послал донесение Федорову и Дружинину".

Вот еще несколько записей из дневника командира 7-го батальона, относящихся к пребыванию в Олевске:

"20 я н в а р я. Получена ответная радиограмма от Алексея Федоровича и комиссара. Поздравляют с успешным выполнением первой части операции, желают выздоровления раненым, беспокоятся относительно взрывчатки и оружия.

Беспокоиться им нечего. Завтра начнем получать. Этим делом займется наш начальник боепитания Геннадий Киселев.

21 я н в а р я. Получили две 76-миллиметровые пушки и две 45-миллиметровые, получены минометы, автоматы, снайперские винтовки. Завтра будем грузить снаряды, мины, патроны и три тонны тола. Киселев сияет от радости, но ему все мало, он готов опустошить все склады! Один только тол – огромная поддержка для соединения. Ведь по килограмму, по шажке командиры друг у друга выпрашивали!

Полученное вооружение радует всех партизан. Особенно нравятся новые автоматы и винтовки с оптическим прицелом.

23 я н в а р я. Познакомился с венграми и поляками, которые пойдут с нами. Венгры – это большей частью военные, добровольно перешедшие к нам от фашистов. Есть в группе поляки и венгры из политэмигрантов. Все они настоящие патриоты, все жаждут поскорее попасть на родину, чтобы вести там партизанскую и подпольную борьбу с нашим общим врагом.

Сдали раненых. Трудным было прощание, многие плакали. Партизаны, возвращающиеся в немецкий тыл, нагрузили отъезжающих письмами, поручениями разыскать родственников и т. п. Я написал в Киев и в Москву. Так до сих пор и не знаю, где жена и дочь. Последний раз виделся с ними во время бомбежки Луцка.

24 я н в а р я. Провел совещание командиров и политработников, посвященное обратному маршу.

Кое-кто из наших людей все же прорывался в город, да и по делам многим приходилось бывать. Перед отходом всех и вся пропустим через бани, дезкамеры.

Дороги совсем развезло. Пойдем не прежним путем, испорченным бомбежками и распутицей, а новым. Проводниками берем крестьян из одной ближней деревушки – Степана Еремчука и Петра Грицая. Хорошие люди, от фашистов натерпелись много. Обещают вывести нас к тому самому месту на реке Горынь, где мы переправлялись.

Фронт проходит по Горыни, дальше Красная Армия здесь не наступала. После взятия Сарн направление одного из основных ударов советских войск переместилось, насколько я понимаю, на Ровно – Луцк. Ну и правильно! А здесь, в лесах и болотах, мы повоюем.

Распрощались с нашими отвоевавшимися "старичками". Ночью выступаем обратно".

И вот 7-й батальон снова в походе. Трудностей у него не убавилось, хотя и нет сейчас с партизанами "пассажиров", а обоз стал меньше, маневренней.

На шестидесяти санях размещено свыше трех тонн взрывчатки. Опаснейший груз! Конечно, приняты многие меры предосторожности. Ящики с толом старательно обложены сеном и плотно привязаны к саням, чтобы не тряслись. Сани с взрывчаткой рассредоточены, между ними идут возки с безопасным грузом. Все же достаточно упасть поблизости хотя бы одной бомбе, мине или снаряду – может произойти детонация тола. А что бывает, когда взрывается тол, партизаны хорошо знали!

Для того чтобы свести к минимуму опасность угодить под бомбежку или обстрел, отряд продвигался лишь ночами. Невероятно изнурительным, тяжелым был этот марш в темноте, по бездорожью, через глухие леса и подтаявшие болота. Поздним вечером 27 января партизаны вышли к берегам Горыни. Если переправа в районе села Золотое уцелела, можно еще до рассвета перемахнуть на другую сторону реки.

Но вернулась разведка, и ее командир, запинаясь и теребя портупею, будто сам был в чем-то виноват, доложил упавшим голосом, что переправа разрушена, подходы к месту, где она стояла, заминированы, а льда на Горыни почти совсем не осталось.

Это был удар, и удар очень сильный.

После небольшого совещания с командирами Лысенко объявил свое решение:

– Обоз отведем подальше в лесок, тщательно замаскируем и оцепим охраной. Разведчики отыщут для переправы такое место, где подходы не минированы. Всем остальным бойцам готовить настилы и козлы для постройки моста.

Дело осложнялось еще тем, что подходящего строевого леса под рукой не было. Растущие поблизости березки и осинки толщиной в руку, как и стволы молодого хлипкого сосняка, не смогли бы выдержать тяжести обоза. Крепкий, надежный лесоматериал начали заготавливать километрах в четырех от берега. Затем перетаскивали его волоком к реке и прятали в кустах. Обстановка требовала большой осторожности и скрытности. Людей изнурял холод, питаться приходилось всухомятку. Костер не разожжешь, когда где-то рядом немцы и бандеровцы.

Партизаны работали без отдыха три дня и две ночи. Многие шатались от усталости. Все заметно осунулись, а Скрынника временами еще пробирал озноб.

– Да ты, никак, болен, Кирилл? – спросил Лысенко.

– Здоров на еду, да хил на работу! – отшутился секретарь партбюро, подставляя плечо под тяжелую тесину.

– Говори правду. Может, тебе отдохнуть надо?

– Пустяки!.. Лихорадит немного. А лихорадка не матка, что с нее взять? Отдыхать будем у себя в лагере.

На третью ночь началась установка моста. Мешкать нельзя ни минуты. Несколько десятков партизан вошли кто по пояс, кто по плечи в ледяную воду. Работали с остервенением, в кровь разбивая пальцы, кусая губы... Рядом с бойцами – командиры рот, взводов, политруки. Стоит в воде и Кирилл Николаевич, орудует топором, закрепляя козлы.

Криницкий, будто по срочному делу, отозвал его на берег:

– Ты же болен! У тебя наверняка повышенная температура...

– У многих она повышенная! А секретарю партбюро нельзя отсиживаться на бережку, когда все ладят переправу.

Скрынник сказал это, но тут же пошатнулся. Комиссар приказал ему переодеться во все сухое, выпить стакан разведенного спирта и лечь в сани под тулуп.

К часу ночи переправа была готова. Отряд перебрался да западный берег благополучно. Дальше двигались уже знакомыми местами. Под Золотым опять произошла перестрелка с бандеровцами, а потом шли уже без особых препятствий.

Вечером 31 января участников похода на Большую землю встретили разведчики соединения, а на другой день они все вместе прибыли в Лесоград.

* * *

Как мы радовались удаче! Сотни раненых и людей из гражданского лагеря находятся теперь в полной безопасности и больше не связывают нас. Партизаны старших возрастов отправлены по домам. Пополнено наше вооружение, получен солидный запас боеприпасов, имеем вдоволь взрывчатки. Доставлено и много всякого иного добра. Причем потери среди участников похода минимальнейшие. Правда, заболел Скрынник, но я не сомневался, что его могучий организм справится с простудой, полученной на постройке переправы. После ледяной ванны познабливало и других партизан, но теперь они уже чувствуют себя превосходно.

Однако вскоре выяснилось, что Кирилла Николаевича свалила не только простуда.

– Тиф! Сыпной тиф! – констатировали врачи.

Простуда лишь осложнила и без того тяжелую болезнь. Там, в Олевске, секретарь партийного бюро батальона многое делал, чтобы уберечь наших партизан от инфекции, а вот сам где-то ее подцепил. Несмотря на все усилия врачей, спасти Кирилла Николаевича не удалось. Через несколько дней мы опустили его тело в могилу, и в воздухе прозвучал прощальный салют.

Тяжело было возвращаться с кладбища.

На войне люди умирают часто. Смерть ходит рядом, к соседству с ней привыкаешь, неизбежность потерь создаешь, но все равно щемит и ноет в груди, когда она вырывает еще кого-нибудь из наших рядов. Кирилл Скрынник был хорошим человеком и коммунистом, настоящим партийным вожаком. Он стал партизаном еще осенью 1941 года, когда наш отряд находился в Черниговских лесах под Ченчиками.

Сначала рядовой боец, потом политрук взвода, позже член партбюро, наконец, секретарь партбюро – таков послужной список Скрынника в отряде имени Щорса, ставшем затем 7-м батальоном нашего соединения. До войны Скрынник работал председателем райисполкома на Киевщине. Не знаю, как проявлялись тогда организаторские способности Кирилла Николаевича, но партизаны всегда прислушивались к его мнению, уважали и любили своего секретаря партбюро, шли за ним. Шли прежде всего потому, что Кирилл Скрынник всегда был в самой гуще людей и влиял на них силой собственного примера.

Если отдыхают, веселятся бойцы, Скрынник не будет стоять в стороне, снисходительно на них поглядывая, а первым затянет песню, пустится в пляс, забренчит на гитаре, растянет гармошку.

Если трудно людям в походе, Скрынник шагает рядом по колено в воде или по пояс в снегу, без жалоб, но и без громких фраз, только роняя с улыбкой бесконечные свои прибаутки.

Если голодно, он поделится с бойцом последним сухарем. Если завяжется бой, Кирилл Николаевич бьет из автомата в передней цепи. Если надо подорвать вражеский эшелон, он вместе с минерами на рельсах. Если строят переправу, он, даже чувствуя себя нездоровым, первым дрыгнет в холодную воду...

Таков был секретарь партбюро Кирилл Скрынник. Таковы почти все наши коммунисты. Они – ведущая, организующая сила партизанских отрядов. Сколько их пало в боях при выполнении своего партийного долга! Скрынник пал тоже в бою, хотя и не от вражеского выстрела...

Этот бой партизаны выиграли. Проложенной через фронт дорогой мы пользовались еще не раз. Пока крупные наступательные операции Красной Армии не переместились в район Ровно и Луцка, наше соединение оставалось на старых местах и продолжало выполнять поставленные перед ним задачи. По-прежнему мы нуждались в надежных связях с Большой землей. Теперь они протянулись и через наш партизанский коридор, движение по которому наладилось в обе стороны.

Нет, коммунист Кирилл Скрынник погиб не напрасно!

КОГДА НЕ БЫЛО ТОЛА...

Благополучное возвращение нашего обоза радовало всех. Для минеров же это событие превратилось в настоящий праздник. Наконец-то с Большой земли был доставлен тринитротолуол, короче – тротил, а еще короче – тол. Получив больше трех тонн мощного взрывчатого вещества, мы могли возобновить диверсионную работу с прежним размахом.

За последние недели подобрали под метелку, употребив тут же в дело, последние толовые шашки. Вражеские эшелоны приходилось рвать лишь изредка, на выбор, связками гранат и артиллерийскими снарядами. Почти все минеры испытывали муки вынужденного простоя. Тоскливо бродили они по своим лагерям в поисках хоть какой-нибудь завалявшейся мины... Да разве такое добро заваляется!

Именно в эти дни распространился слух, будто у командования имеется неприкосновенный запас взрывчатки. Меня, Дружинина, Егорова целыми днями осаждали настойчивыми просьбами раскошелиться. Но вскоре ходатаям стало ясно, что резерв – только миф, созданный ими же самими. Все приуныли еще больше.

Утешением минерам оставались лишь надежды на будущее (которые с возвращением обоза оправдались) и воспоминания о прошлых операциях (а каждому было о чем вспомнить!). Много интересных рассказов довелось мне услышать в землянке подрывной роты, в батальонах, когда приходилось там бывать, у себя в штабе, во время попыток наших мастеров подрывного дела уговорить меня "дать из резерва".

Конечно, эти рассказы не предназначались для печати. Люди просто отводили душу, возвращаясь мысленно к боевым эпизодам, участниками или свидетелями которых они были. Но во многих отношениях рассказы бывалых минеров были примечательными. Кое-что из услышанного я здесь приведу.

Юбилейный эшелон

Это рассказ В а с и л и я К у з н е ц о в а, молодого коммуниста, одного из лучших минеров 1-го батальона.

Вася – богатырского сложения сибиряк, до войны он был золотоискателем. Как-то Кузнецов остался ночевать в центральном лагере, и наши подрывники попросили его рассказать о своей самой удачной операции... Василий задумался на минуту-другую, затем начал окающим сибирским говорком:

– Самая удачная операция? Трудно сказать – какая. Остановил эшелон вот тебе и удача. Ах, самая-самая? Ну тогда – юбилейная операция. Ее никогда не забудешь.

Осенью мы готовились отметить вторую годовщину нашего батальона. Ну как, думаем, отметить такой день? Сначала хотели выбить из какого-нибудь большого села немцев или бандеровцев, митинг там провести, парад устроить. Но поблизости такого села не оказалось, а уходить далеко от "железки" нельзя: участок у нас очень важный – между Луцком и Ровно. Тогда батальонное начальство и партбюро решили отметить юбилей подрывом очередного эшелона, но провести операцию не совсем обычно.

Ведь к чему мы всегда стремились? Прежде всего вывести из строя паровоз, повредить его посильней. Пусть немцы ремонтируют подольше. Известно, чем меньше у врага паровозов, тем меньше пойдет поездов! Не забывали мы и о другой задаче – минировать пути в таких местах, где вагоны друг на дружку полезут и где растаскивать их фашистам придется не один день. Помнить-то об этом помнили, на всякие хитрости шли, чтобы получше справиться с делом, но все же после взрыва многие вагоны вместе с грузом часто оставались целыми.

А вот юбилейный эшелон решили во что бы то ни стало разделать под орех! Так разделать, чтобы и скорлупы фрицы не подобрали. Остановить, выгрузить все, что партизанам пригодится, а остальное сжечь, уничтожить. Задачка, сами понимаете, не из простых!

Руководить операцией взялся командир батальона Григорий Васильевич Балицкий, Герой Советского Союза. Любит он ходить на операции. Веселый всегда идет, песенку свою любимую напевает: "Эх, махорочка-махорка, партизанский табачок!" Левый глаз Григорий Васильевич тоже на диверсии потерял. Да разве это его остановило!

Провести операцию наметили километрах в двух от станции Олыка. Во-первых, рельсы там по выемке проходят, значит, хороший завал на пути получится. Во-вторых, совсем рядом с полотном шоссейка тянется, очень удобно расположить в кювете группу поддержки.

Вышли на диверсию с вечера. Часам к девяти были на месте. Ставить мину поручили мне. Рвать приказано натяжным способом, веревочкой. МЗД штука умная, это мы все знаем, но вот какой эшелон идет, она разбираться еще не умеет. Может сработать под порожняком или под каким-нибудь маленьким составом. А нам мелочью заниматься в честь юбилея неинтересно! Поэтому и решили взрывать "на веревочку", когда будет вполне ясно, что идет эшелон как раз такой, какой нужен.

Заряд я поставил приличный – килограммов пятнадцать. Теперь нас ругают за перерасход, правильно рутают: пятнадцатью кило и два эшелона опрокинуть можно. Только ведь тогда особое дело было – юбилей, это же не каждый день случается.

Ладно... Заминировал я полотно, замаскировали мы с хлопцами все честь честью, отползли, шнур к укрытию протянули. Теперь ждать надо.

На своих местах были не только мы, минеры. К востоку и западу от участка Балицкий выслал по одному взводу со станковыми пулеметами для прикрытия. Возлагалась на них еще одна задача. Когда мы подорвем нужный эшелон, боковые заслоны должны немедленно заминировать полотно на флангах, чтобы не допустить подхода к нам других поездов. Точно расписаны обязанности и у всех бойцов основной группы.

Сижу в своем окопчике, жду. Часов в одиннадцать показался с запада поезд. Вскоре Григорий Васильевич подал сигнал, что рвать надо этот. Эх, думаю, лишь бы вовремя подгадать! Ни секундой раньше, ни секундой позже! Поспешишь – паровоз, конечно, с рельсов сойдет, по может остаться неповрежденным. Чуть запоздаешь – взрыв под тендером ударит, опять плохо.

Рванул удачно. Паровоз аж подкинуло, и он упал с откоса буквально вверх колесами, потянув за собой еще два или три вагона. Всего их в эшелоне оказалось тридцать восемь, это вместе с платформами. Паровоз опрокинулся, и все сразу же начали действовать по боевому расписанию. Ординарец Балицкого, бывший железнодорожный машинист, бросается к упавшему паровозу и поджигает масло. Остальные хлопцы бегут к составу.

Поездная охрана быстро очухалась и встретила нас гранатами и автоматным огнем, больше почему-то гранатами. Завязался короткий бой. Человек пятнадцать из охранников мы перебили, остальные разбежались по кустам.

Начинаем "разгрузку". Трофеи – самые для нас подходящие. В трех вагонах – новенькое обмундирование; взяли сотню комплектов. В соседних вагонах – водка, вино, сигареты, тоже годится, особенно если учесть, что завтра в батальоне праздник. Выгрузили несколько ящиков спичек, многие ребята понабрали туалетного мыла, упакованного в картонную обертку. Осмотрим вагон, возьмем что нужно и сразу его поджигаем. Специально были выделены для этого бойцы с факелами.

На открытых платформах стояло шестнадцать автомашин-пятитонок с полной заправкой. Тоже подожгли. Горели исправно, особенно когда баки с бензином начали взрываться.

Продолжаем "разгрузку". У главного кондуктора взяли накладные, чтобы потом разобраться, какой груз остался в вагонах и уничтожен.

Вдруг слышим автомобильные гудки. Да не одна, а много машин сигналят. Наверно, целая автоколонна из Лупка или Ровно идет! Заметили, думаем, фашисты пожарище и выслали сюда пехоту на автомобилях. Плохо. Сматываться пора! А майор Балицкий кричит:

– Продолжать разгрузку! Это же горящие пятитонки сигналят, у них проводку позамыкало.

Оказалось, что и в самом деле горящие автомобили гудят... Ну, конечно, всего с поезда не возьмешь, да и времени нет! К насыпи уже подогнали лошадей. Навьючили их, чем успели. Все остальные вагоны подожгли, включая и те, что остались невскрытыми.

Балицкий приказал дать ракету: это сигнал – всем отходить. По дороге к лагерю подвели итоги. Эшелон уничтожен начисто. Охрана почти вся перебита. У нас, правда, имеется несколько раненых, но большинство ран легкие, от мелких осколков гранат. Трофеи богатые, но потом оказалось, что могли быть еще богаче. Кое в чем мы промахнулись!

Думали, например, что в картонных коробках мыло, а там лежало по нескольку штук зажигалок. Зачем они, когда в каждой только по одному камушку! Но не в зажигалках главная промашка.

Утром разобрались наши штабисты в накладных на груз, взятых у обер-кондуктора. И что же, оказалось, мы сожгли?! Среди прочего – тысячу штук ручных часов, две тысячи пар простых кожаных сапог и тысячу восемьсот пар хромовых... Вот это да! На все бы соединение хватило. Правда, неизвестно, как вывезти столько добра в лес. Ну хоть сотню пар захватили бы.

Впрочем, черт с ними, с этими простыми и хромовыми сапогами! Важно, что фашистам их не носить! Да, многого они недосчитались... От паровоза и тридцати восьми вагонов одни только обгорелые рожки да ножки остались. Вот какая была у нас юбилейная операция!

Проводник Микола

Хотя В л а д и м и р у П а в л о в у было немногим больше двадцати лет, его справедливо причисляли к нашим подрывникам-ветеранам. Партизанить этому московскому комсомольцу пришлось с первого года войны. На Волыни он уже командовал диверсионным взводом.

Минеры любили послушать Павлова, а ему было о чем вспомнить. Вот один из его рассказов:

– Ну хорошо! Ставить мину трудно, маскировать – тоже целое искусство. Все это известно. Давайте, ребята, о другом задумаемся. А каково было бы нам, минерам, без наших проводников?! Я считаю, что хороший проводник во многом решает успех операции. По непролазным болотам, через лесные чащи выводит он подрывников к самым нужным, удобным местам на железных дорогах. У меня было немало хороших проводников, но самый лучший, надежный из них это, конечно, Микола Слупачек.

Как только пришли мы в этот район, Миколу выделил нашему взводу проводником командир местного партизанского отряда Николай Конищук. Помню, тогда он сказал; "Хлопец толковый, вы не смотрите, что он в лаптях! Тут все у нас лапотники..."

Шестнадцатилетний Микола был сыном чуть ли не самого бедного крестьянина в селе Маневичи. Слупачеки в панские времена лошади не имели, коровенка у них была ростом с хорошую козу, а землицы – жалкий клочок, как говорится, и курицу некуда выпустить. Микола окончил два или три класса, а потом, лет с десяти, стал пастушонком у помещика. Ну, что тут долго распространяться, всякому ясно, как могла такая семья встретить Советскую власть! Вздохнули Слупачеки свободно, в колхоз вступили. А тут вскоре война.

Четыре раза немцы отправляли Миколу на работу в Германию, и четыре раза он бежал, возвращался в родное село. Подумайте только, четыре раза! Последний раз его успели довезти до Франкфурта-на-Майне. Он и оттуда сбежал, пройдя в своих лапоточках чуть ли не всю Германию. Вернувшись, больше в селе не засиживался, а вступил в партизанский отряд Конищука, откуда его нам и передали.

С виду тихий, незаметный паренек этот Микола, но умен, находчив, смел всем на удивление. Помню, узнал он и доложил мне, что где-то по ту сторону железной дороги лежат в лесу собранные и припрятанные бандеровцами мины к батальонному миномету. Такой товар нам всегда нужен. Решил отправить за ним людей. Микола говорит: "Лучше я один съезжу... Вернее будет!"

Дали ему подводу, лошадь, снабдили липовой справкой. Поехал. Мины взял, сверху дровами прикрыл. На обратном пути надо ему через железнодорожный переезд двигать, где часовой-немец стоит. Прошлый раз, когда телега была пустая, все обошлось: повертел-повертел часовой справку и пропустил Миколу... А теперь? Как ехать с таким-то грузом?

Однако парень не сдрейфил, поехал напрямую. На переезде опять сунул немцу свою справку и давай ему тут же зубы заговаривать. Вынул кусок сала, предлагает на сигареты меняться. Торгуется, спорит... Вот выдержка! Наконец обмен состоялся, закурили они с часовым. Затем Микола не торопясь поехал дальше.

Фашистов ненавидел он люто. Однажды лежим у дороги и видим: путеобходчик идет. Остановился возле только что поставленной мною МЗД. Заметил, наверно. Надо снимать обходчика. Микола просто задрожал весь: "Дай я! Дай я!" Разрешил ему выстрелить, но и сам тоже приложился, чтобы подстраховать, если промажет. Какое там! С первого же выстрела снял он фашиста, а расстояние было приличное.