Текст книги "Последняя зима"

Автор книги: Алексей Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Возле крыльца уже толпились люди. В стороне стояло двое саней. Видно, приехали и дальние. Суровый ординарец комвзвода и политрука огромный полтавчанин Васюта, забежав вперед, попросил селян самим разобраться в очереди. Тущенко поздоровался, стряхнул с валенок снег.

– Ну, кто там первый? Заходите! – пригласил он.

Вместе с Михаилом вошла в комнату пожилая женщина из этой же деревни. Дело к партизанам было у нее самое простое, обыденное:

– Дай, сынок, конягу по дрова съездить... Нема чем топить!

– Свободны ли наши коняги? Сходи, хозяйка, на кухню, найди там старшину... Дядьку Андрея знаешь? Вот он – старшина... Скажи, пусть даст, если свободны кони... А кто рубить дрова будет?

– Да уж как-нибудь... С малыми!

– Тогда вот что! Если кони есть, пусть запрягут тебе к одиннадцати, когда партизаны ученье кончат. Выделим еще двух хлопцев в придачу. Да обожди, я напишу!..

Он быстро написал старшине записку и проводил до дверей повторяющую слова благодарности женщину.

Следующие просители вошли, когда Тущенко уже разделся и сел за стол. Это были краснощекая, закутанная в Платки девка и парень в кожухе. Выглядели они несколько растерянно. Командир взвода понял, зачем к нему пришли, но для проформы спросил:

– Что скажете, громадяне?

Те переглянулись. Парень быстро сглотнул слюну, а девица потупилась и ответила низким глуховатым голосом, почти басом:

– Ожените нас!

– Желаем вступить в законный брак! – заявил парень.

– Хорошее дело! – кивнул Тущенко. – А почему в Чарторийск не поехали? Там же волостное управление.

– К подлюкам этим ехать?! Да чего ради! – даже возмутился жених.

– Мы хотим по закону, – грохнула невеста.

– Правильно, законной власти пока в Чарторийско нет... Сейчас вас оженю! – сказал Тущенко и, обращаясь к парню, спросил: – Любишь ее?

– А как же! У нас все по-хорошему.

– А ты, невеста? Обижать своего чоловика не будешь?

– Да что вы, товарищ начальник! У нас же любовь!

Командир взвода, узнав у вступающих в брак их фамилии, имена, возраст, местожительство, написал на листке трофейной бумаги:

СПРАВКА

Настоящая справка выдана жителям хутора Борки, Волынской

области, Украинской Советской Социалистической Республики, Малюженко

Степану Трофимовичу, 1924 года рождения, и Гончар Марии Григорьевне,

1925 года рождения, в том, что сего, 6 января 1944 года, они по любви

и согласию вступили в законный брак.

Гончар Мария берет фамилию супруга – Малюженко.

По восстановлении органов Советской власти справка подлежит

обмену на свидетельство загса.

Начальник партизанского гарнизона

М. Т у щ е н к о

Хотя бумага не имела ни водяных знаков, ни герба, ни печати, хотя скреплял справку лишь кудреватый росчерк партизанского начальника, молодые приняли ее с благоговением. Документ был бережно сложен, после чего исчез под платками Марии. Супруги пожали Тущенко руку, поблагодарили за труды и теперь уже степенно, солидно покинули хату.

Следующей посетительницей оказалась старуха из соседнего села. Она привезла больную внучку. Врача для приема партизан и местных жителей присылали из медчасти соединения по пятницам, а была только среда. Выяснилось, однако, что температуры у девочки нет и больная жалуется лишь на слабость, на головные боли. Решили, что возвращаться домой бабке с внучкой не стоит, пусть поживут до пятницы у знакомых. Ну, а сегодня к девочке зайдет медсестра.

Побывали у Тущенко еще многие. Обращались по самым разнообразным вопросам. Командир взвода решал их быстро. Удивил и озадачил только сухонький остроглазый старичок с бородкой клином, последний из сегодняшних просителей.

Поздоровавшись и присев на предложенный ему табурет, дедок пожевал губами, испытующе оглядел Михаила и сообщил, что приехал хлопотать не за себя, а за все село с ближайшими хуторами.

– А в чем дело? – спросил комвзвода.

– Ох-ох-ох! Мы бы и сами... Но куды уж самим! А треба, ох як треба! Вот и зарешили запобеспокоити партизан... Вам же все едино! Хоч тута, хоч там! Для вас це раз плюнуть...

– Что все равно? Насчет чего хлопотать послали?

– Ох ты боже ж мий! Не сказав ще? Память! За железницю наша справа, за семечки...

– Какие семечки?

– Подсолнух. Зупинку треба потягу зробить... Все село просить, вместе с хуторами...

– При чем тут поезд? Откуда поезд?

– Тьфу ты, бестолковый! – рассердился старик. – С подсолнухом потяг, ну, проще вымовить, эшелон... С Чарторийска. Миной его зупинить.

В конце концов выяснилось, что немцы свозят сейчас на станцию из глубинных заготовительных пунктов подсолнечные семечки. Будут грузить в вагоны для отправки в Германию. Крестьяне просят подорвать этот состав где-нибудь поближе к селу, чтобы семечки можно было разобрать.

– Маслица бы жинки набили! – говорил дед. – Ох, соскучилися без масла! Особливо малы диты... А где визмешь? Коров почти що немае... Верно, кой-кто из селян конопельку сеял за огородами... Были бы с конопельной олией! Так осенью бандеры до нас заскакивали, всю коноплю конями потравили... Ну що ты зробишь?! Сеяли мы и подсолнух. По мне, семечковая олия даже смачней конопляной! Но и подсолнух горман позабирал. Наши семечки в Чарторийске лежат. И наши, и отовсюду. Как их визмешь назад? Зупинить потяг миной, и все. Партизан просить! Народ так рассудил. Хиба ж це несправедливо?!

Дед выжидательно посмотрел на командира взвода.

Вот тут-то Михаил Тущенко и растерялся. Просьба совершенно необычная! Как это вдруг подорвать эшелон по заказу местных жителей? Конечно, минерам приходится проводить операции с "разгрузкой". Бывает! Такая операция потруднее обычной. Нужны усиленные группы прикрытия, дополнительное минирование, нужно заранее хорошо разведать, что в эшелоне везут. Разгружаются обычно поезда с оружием, боеприпасами, продовольствием. Но ведь, собственно, семечки тоже продовольствие... Ну, не совсем! Их еще превратить надо в продовольствие... Что же ответить деду? Минеров у взвода все равно нет. Доложить в батальон? Пожалуй, засмеют! Сейчас нехватка тола... Поезда подрывают только на выбор, все больше бронепоезда... А тут – семечки! Но старичок-то хороший, и по-своему правильно рассудили в селе... Что же ему сказать?

Тущенко задумался, ища выход из щекотливого положения. Дед продолжал выжидательно смотреть на комвзвода.

– Эх, память! – неожиданно поднялся старичок и всплеснул руками. – Я тебе и мину привез... Здоровенька така мина! Нашей миной и зупините эшелон... Пиидем побачишь!

Командир взвода не мог понять, откуда взялась у селян мина, но был рад оттяжке и вышел вместе с дедком на улицу.

Заботливо прикрытая соломой и рядном, на дне саней лежала не мина, а 25-килограммовая авиационная бомба.

– Откуда ее взяли? – спросил Тущенко.

– С болота вытягнули. Як бомбил нас фашист по началу войны, стилько их в болото понакидал!

– Там и сейчас их много?

– Откуда ж им зараз взяться? Повытягнули, партизанам ще летом отдали.

– А эта?

– Тьфу, бестолковый! Семечки ж треба, зупинить эшелон треба. Вот и шукали мину всем селом по местам, куды литом не пройти. Трясин богато в нашим болоте, а зараз подмерзли. Вон цю мину за трясинами насилу и нашукали! Ну як – справна буде? Добре гукне?..

Затруднения Тущенко не уменьшились. Из авиабомб и артиллерийских снарядов минеры умели выплавлять взрывчатку. Ее желтовато-серую кашеобразную, пока не застынет, массу называли "мамалыгой". Пригодится и эта двадцатипятикилограммовка! Но ведь дело, в конце концов, решает не взрывчатка. Всегда бы нашли немного... Посчитает ли командование нужным возиться с этим семечковым эшелоном? А люди уже и "мину" приволокли... Хотят как-то облегчить партизанам работу! И раньше для нас бомбы из болота таскали. Нет, надо, конечно, доложить! Надо!

Михаил заметил возвращающегося из деревни политрука, сказал деду, чтобы тот немного подождал, и бросился навстречу Хромцову. Объяснил ему в двух словах неожиданно возникшее дело.

– Скажи, пожалуйста, какие заявки начали поступать! – засмеялся Хромцов. – Верит в наши силы народ. Правильно, обязательно батальону сообщим!

– А сейчас что ответить?

– Не надо хитрить... Зачем? По правде ответим.

Деду объяснили, что о просьбе сельчан требуется доложить партизанскому начальству. Задерживать любой эшелон с награбленным у советских людей добром, конечно, надо, но можно ли это сейчас сделать должны решить те, кто повыше...

– Господи! Да разве ж мы не зрозумляем!.. Начальство, оно и есть начальство. Сам служил... Тилько чекать долго нельзя" Як бы не увез герман тот подсолнух!

– Долго ждать не будете. Сегодня же доложим! – сказал Тущенко. – А за ответом наведайся денька через два. Никуда не денутся ваши семечки. В вагоны их еще не грузили?

– На складе лежат.

– Ну вот! А поедешь сюда снова, узнай, как там с погрузкой. Договорились?

С дедом договориться было нетрудно. Сложнее – быстро сообщить в батальон о необычайном ходатайстве. Рации у взвода нет. Отправить с донесением конного связного? Но разве письменно все изложишь! А вдруг какие-то дополнительные вопросы у начальства? Решили, что в батальон съездит сам политрук и доложит про эшелон с подсолнухами.

Не прошло и суток, как о просьбе крестьян стало известно во всех подробностях не только в штабе батальона, но и в штабе соединения.

– Да это просто замечательно, что к партизанам обращаются по таким вопросам! – говорил Дружинин, расхаживая по моей хате-землянке. – В Любешове нашему Фролову пришлось стать землеустроителем, вносить весьма существенные поправки в произведенное гитлеровцами распределение земли. Там же, в Любешове, да и в окрестных селах Лысенко помогал учителям составлять школьные программы, организовал розыск и сбор советских учебников. Война не кончилась, кругом немцы, а наш командир 7-го батальона уже взялся за свои довоенные обязанности заведующего Волынским облоно! Партизаны лечат, партизаны школы налаживают, партизаны землю дают... А вот теперь от нас требуют заняться и снабжением. Правильно! Сельпо нет, исполкома нет, значит, и о подсолнечном масле мы должны позаботиться.

– Обрати внимание, с каким тактом, с каким пониманием обстановки подошел народ к проблеме, – сказал я. – Ничего лишнего у нас не просят! Сами заберут семечки, сами набьют масла. Только остановите эшелон! А для этого еще и бомбу привезли, не желая вводить нас в лишние расходы. Заказ, так сказать, на давальческом сырье.

– Верно! – улыбнулся Дружинин. – Что ж, тогда сразу надо дать задание! Итак, на очереди – операция "Семечки".

Мой заместитель по диверсионной работе Егоров воспринял приказ относительно этой операции без малейшего энтузиазма и подчеркнуто сухо сказал:

– Слушаюсь!

– Постойте! Слушаться вы обязаны, а вот почему губы надули? – спросил я.

– Ну как же, Алексей Федорович! Сегодня – семечки, завтра – орешки, а послезавтра, наверно, конфетки разгружать будем. У нас толу на бронепоезда не хватает! Дожились до ручки!

– Сами виноваты. Плохо экономили, когда тол был! А насчет ручки – это верно, дожились. Протянутую ручку все видят! Вот те мужички нашим минерам авиабомбу пожертвовали.

– А нет ли там еще? – сразу заинтересовался Егоров.

– Вполне возможно, что и есть. Свяжитесь, разузнайте... Впрочем, зачем селянам "мамалыгой" вам помогать, когда вы им подсолнухом помочь не очень-то хотите!

– Почему же не хочу? Все будет сделано.

– Эх, Алексей Семенович! Сколько надо повторять, что на Волыни у нас не только чисто военные цели... Разве, подорвав именно этот эшелон, мы не укрепим нашу дружбу с населением, не повысим партизанский авторитет?!

– Я понимаю... Все сделаем в лучшем виде. Разрешите выполнять? – В голосе Егорова зазвучали как будто уже другие нотки.

Он и действительно провел все в лучшем виде. Под Чарторийск в помощь Тущенко послали еще один взвод и группу опытных минеров. Связались с дедом-ходоком и с нашей агентурой на станции. Точно установили, когда эшелон, груженный семечками, тронется в путь.

Километрах в двадцати от Чарторийска поезд ожидала целая серия тщательно подготовленных партизанами сюрпризов.

Замеченный машинистом небольшой снежный сугроб на скате железнодорожной насыпи вдруг начал двигаться вверх, к полотну, и оказался человеком в белом маскхалате, поставившим на рельсы небольшой ящик. Затормозить уже нельзя, поздно. В следующие три-четыре секунды человек в маскхалате скатился с полотна, партизанская "нахалка" взорвалась под колесами локомотива, и вагоны, лязгая и грохоча, полезли друг на друга.

Лежавший в засаде бронебойщик послал в паровозный котел несколько пуль из противотанкового ружья, и окрестности огласились сдвоенными, строенными гудками. Это послужило сигналом. Из лесу двинулся к эшелону целый санный обоз, рядом бежали пешие крестьяне с пустыми мешками и кошелками. Впереди всех ехал, причмокивая на лошадь и размахивая концами вожжей, остроглазый дедок, задрав вверх заиндевевшую бородку клином.

Разбегалась поездная охрана. Трещали ей вслед автоматные очереди.

– Сюда! Быстрее!.. Забирайте ваши семечки! – кричал селянам Михаил Тущенко.

Партизаны сбили с вагонов замри, а где в проломили стенки. Разгрузка началась. Вскоре начался и вывоз, Зная, что немцы боятся ходить в лес, крестьяне поступили хитро. Семечки они возили, выражаясь языком железнодорожников, на коротком плече: сваливали на поляне, километрах в трех от полотна, в кучи и опять ехали к эшелону грузиться. А взять семечки из лесу время найдут потом!

На случаи появления вспомогательных поездов партизаны быстро заминировали дорогу по обе стороны от разгружаемого эшелона. Насовали вдоль пути и противопехотных мин, предназначенных для охранников, которые выскочат из вагонов. Были устроены засады. Операция проводилась по всем правилам партизанской разгрузочной техники и тактики.

Вспомогательный поезд из Чарторийска показался только часа через три. Он шел медленно, осторожно, как бы прощупывая полотно приделанной к паровозу противоминной решеткой. Мина и взорвалась под решеткой, выгнув при этом рельс. Поезд остановился. Охранники начали выскакивать из вагонов. Кто тут же оставался без ног, напоровшись на противопехотную "мелочь", кто попадал под автоматный и винтовочный огонь нашей засады.

В общем, к тому времени, когда вспомогательный тронулся дальше, семечек успели выгрузить много. Операция "Семечки" прошла успешно, без малейших потерь. Неудивительно! Шел 1944 год. Партизаны многому уже научились.

Об удачном выполнении "спецзаказа" еще долго напоминала подсолнечная лузга, которую дневальные выметали из взводных землянок. А позже, когда об этой операции стали уже забывать, на столе в нашей штабной столовой появился салат из квашеной капусты, заправленный свежим пахучим подсолнечным маслом.

– Откуда такая роскошь? – спросил я.

– В подарок из-под Чарторийска привезли, – сообщил старшина.

– Ах, значит, там набили себе маслица, да и нам перепало! А капуста откуда?

– Оттуда же бочку прислали. Знают, что к чему идет!

Вскоре мы подорвали на разных дорогах несколько эшелонов с зерном. К разгрузке приглашалось население. Крестьяне нуждались не только в хлебе на сегодня или на завтра. Его можно еще как-то заменить картофельными лепешками... Приближалась весна. И сеяться-то надо!

КОРИДОР ЧЕРЕЗ ФРОНТ

Мы все чаще посматривали на большую, во всю стену, оперативную карту, густо испещренную пометками нашего начальника штаба. В день Нового года Дмитрий Иванович воткнул красный флажок у Житомира. Накануне войска 1-го Украинского фронта выгнали фашистов из этого областного центра вторично. Не только здесь, но и повсюду гитлеровцев отбросили к тем рубежам, откуда они начали ноябрьское контрнаступление на Киев.

Попытка вновь захватить украинскую столицу стоила оккупантам колоссальных потерь. Оставляя за собой тысячи могил под березовыми крестами и целые горы искореженной военной техники, фашисты продолжали отступать на запад. В первых числах января советскими войсками были освобождены Новоград-Волынский, Олевск, Бердичев... Карта показывала, что один из ломающих вражескую оборону клиньев нацелен в сторону Сарн. От острия этого клина до партизанских застав оставалось меньше ста километров.

Фронт приближался, но мы знали, что вряд ли в ближайшее время произойдет наша встреча с регулярными частями Красной Армии. До Берлина пока далековато. Гитлеровцы еще занимают большие территории. Во вражеском тылу для партизан оставалось немало дел. Следовало ожидать, что наше соединение перебросят куда-нибудь западнее. Стоявшие по соседству отряды Д. Медведева и В. Карасева уже приготовились отправиться на выполнение новых заданий.

Медведевцам и карасевцам сниматься с места будет легко. Недавно они сдали всех своих раненых в наш госпиталь. А вот куда теперь девать раненых нам? Ведь их, нуждающихся в постоянном лечении, уходе, лишенных способности самостоятельно двигаться, скопилось до двухсот человек.

Брать с собой в поход большой санитарный обоз невозможно. Оставить госпиталь под охраной одного из батальонов тоже нельзя, поскольку места, где мы сейчас находимся, могут стать ареной длительных ожесточенных боев.

Связывало нас и население гражданского лагеря. На произвол судьбы его тоже не бросишь!

Положение было весьма затруднительным. И выход из него был только один: срочно перебросить на Большую землю по крайней мере пятьсот человек. Шутка ли?! Не пять, не пятьдесят, а пятьсот... Как это сделать?

Видно, подошло время осуществить давно задуманную, совершенно необычную в партизанской практике боевую операцию – прорубить через фронт коридор и вывести по нему в советский тыл обоз с нашими ранеными, а также со стариками, женщинами, детьми.

Задача выглядела бы намного легче, имей мы возможность выполнить ее силами всего соединения. Но нельзя прекращать диверсионную работу на железных дорогах, ставших уже прифронтовыми магистралями, нельзя свертывать разведку, данные которой так необходимы наступающей Красной Армии, нельзя ни на минуту ослаблять партизанскую борьбу на огромном участке, простирающемся вплоть до государственной границы СССР. Осуществить необычную операцию предстояло всего лишь одному из наших отрядов-батальонов, а именно 7-му, под командованием Федора Ильича Лысенко.

Огромная ответственность ложилась на этот славный испытанный батальон. Ему надо не только пробиться через фронт, охраняя сотни саней с беспомощными, небоеспособными людьми, но и вернуться затем обратно, доставить в соединение очень нужный груз. Украинский штаб партизанского движения обещал помочь нам получить на Большой земле новое вооружение, а главное – взрывчатку, снаряды, патроны.

В шифровке, полученной из штаба, указывался пункт, куда мы должны направить обоз: город Олевск, Житомирской области.

Но как пробиться к этому Олевску? Где удобнее всего прокладывать коридор?

Генштаб Красной Армии должен был сообщить нам, на каком из ближайших участков фронт наименее плотен. Однако обстановка непрерывно менялась, и достаточно точной информации из Москвы мы так и не дождались. Пришлось ограничиться данными нашей собственной разведки, побывавшей во многих местах непосредственно у немецких позиций.

Выяснилось, что переходить через фронт нашему обозу будет выгоднее всего между селом Золотое и станцией Домбровицы, расположенными севернее города Сарны. В Золотом находился бандеровский гарнизон, в Домбровицах довольно значительные силы немцев, по зато между двумя этими пунктами пока не было сплошной линии обороны. Участок контролировали курсирующие здесь броневики фашистов и пешие патрули. Разумеется, противник может перегруппироваться, чтобы преградить дорогу партизанам, но на нашей стороне будут и лесисто-болотистый характер местности, и внезапность, с которой предстоит действовать. Пока обстановка в районе Золотое Домбровицы была благоприятной, и мы не стали медлить.

Вечером 15 января вернулись наши разведчики во главе со старшим лейтенантом Плешковым, а на следующее утро началось формирование обоза. К этому времени штаб установил, что обоз будет состоять из 600 саней и повезет на Большую землю 650 человек. К людям, которых мы еще раньше наметили отправить, решено было присоединить несколько десятков раненых из отрядов А. Бринского и большинство наших "старичков". Отлично повоевали эти пожилые седобородые партизаны, славно послужили Родине! Пусть теперь послужат ей не в немецком, а в советском тылу, восстанавливая разоренное войной народное хозяйство. Боевое оружие они передадут в более молодые и сильные руки, таких рук у нас достаточно.

16 января, как только рассвело, к госпитальным землянкам подкатили вереницы саней. Тепло одетых, тщательно побритых и подстриженных раненых бережно укладывают на сухое взбитое сено, заботливо укрывают одеялами. Вид у отъезжающих торжественный, праздничный, но и немного грустный, смущенный. Это и понятно. Впереди их ждут Большая земля, освобожденные от врага города и села, встречи со своими близкими, по жалко покидать и дружную партизанскую семью, тоже ставшую для них родной.

Проводить побратимов пришли все свободные обитатели Лесограда. Сани окружены народом. Идет обмен адресами, подарками, добрыми пожеланиями. И конечно же не обходится без дорогих сердцу воспоминаний:

– А помнишь, как штурмовали Брагин? Помнишь первые операции у Маневичей? А бои с бульбашами в Цуманских лесах? А бои в сорок втором на Черниговщине?..

Помнят, все помнят, нельзя такое забыть! У многих покидающих нас, особенно у раненных сравнительно легко, от этих воспоминаний сумрачнее, беспокойнее становятся лица. С надеждой ищут они глазами главного хирурга доктора Гнедаша. А что, если опять его попросить? Не оставит ли?! Но все знают: просьбы будут напрасны. Списки отъезжающих окончательно утверждены. И сколько уже говорилось, разъяснялось, что эвакуация раненых проводится в интересах дела...

Мы с Дружининым идем от саней к саням. Прощаясь, стараемся настроить раненых на веселый лад, шутим, подбадриваем, а у самих тоже кошки скребут на сердце. С золотым расстаемся народом! Вот лежит на розвальнях, окруженный провожающими его бойцами, командир 3-го батальона Петр Андреевич Марков. От Брянских лесов до берегов Западного Буга провел он своих партизан. Десятки труднейших боев, с полсотни подорванных эшелонов на счету у Маркова, недавно представленного к званию Героя Советского Союза. Какой это несгибаемый коммунист, талантливый командир, какой хороший товарищ! Полученная Петром Андреевичем тяжелая, упорно не заживающая рана потребовала и его отправки.

Заметив наше приближение, Марков что-то шепнул партизанам, и те моментально разбрелись по сторонам, оставив его одного. Ну, ясно, Петр Андреевич хочет говорить с нами по секрету, однако каков секрет, угадать нетрудно.

– Ошибочка вышла у медицины, – начинает Марков. – Чувствую себя превосходно! Через два-три дня могу вернуться в строй. А этот бюрократ в, белом халате Гнедаш слушать ничего не хочет! Надеюсь, Алексей Федорович и Владимир Николаевич, вы сейчас же отмените приказ о моей эвакуации.

– Какая эвакуация?! Ты едешь помочь Лысенко получить боеприпасы, хитрит Дружинин. – Попутно не мешает, конечно, проконсультироваться в тыловом госпитале... Воспользоваться случаем! От тыловых медиков и зависит – отпустят ли тебя назад...

– Черта с два вырвешься! – вздыхает Марков. – Впрочем, сбегу, если добром не отпустят... Поймите, что батальон свой терять жалко!

– Вот насчет этого, Петр Андреевич, не беспокойся! – говорю я. Возвращайся к нам здоровым, отдохнувшим, примем с распростертыми объятиями, и батальон получишь тот же. Даю тебе слово!

Мы прощаемся с Марковым и шагаем дальше. Под огромной разлапистой елью сидит на ящиках из-под тола Максим Титович Глазок с дочерью и сыном. Старого Глазка мы отправляем домой.

– Где подарок? Надо, чтобы подтянули сюда, – тихо говорю я Дружинину.

– Сейчас распоряжусь! – кивает Владимир Николаевич и поворачивает обратно.

Я подхожу к партизанскому семейству. Старик сразу же выкладывает свои претензии:

– Як же так, Олексей Федорыч?! Мени приказано ехать, а малы диты одни остаются... Кто же за ними присмотрить? Кто держать в руках будет?

– Так, значит, ты мне, Максим Титович, дальнейшее воспитание Миши и Поли не доверяешь?

– Доверяю. Тильки дуже богато у вас таких дитей, за всеми и не поспиешь углядывать... Уж вы лучше, товарищ генерал, меня с ними оставьте!

– А мамашу вам не жалко? Сколько уже времени одна! – негромко говорит Миша.

– Молчи, сосунок! – сердито машет на него рукой Максим Титович.

– Михаил прав, – говорю я. – Пора вам и до дому, дядя Максим! А скоро и мы, кто помоложе, домой вернемся. За детей не беспокойтесь, присматривать буду... Да и какие они дети! Миша собственными руками шесть эшелонов подорвал, Поля – давно невеста.

– Во-во! Тильки о женихах и думае. Не розумие, дуреха, що женихи да свадьбы – це вже послевоенное дило! Совсем тут без меня избалуется...

– Поля – отличная санитарка, недавно ее медалью наградили, напоминаю я. – Нет, в добрый путь, Максим Титович! Поезжай, поработай хорошенько в колхозе, там твои руки ох как нужны! Привет и низкий поклон всем черниговцам от нас передай...

В это время на возке, запряженном парой добрых коняг, подъезжает Дружинин. Довольно объемистая поклажа в санях укрыта брезентом и стянута веревками. Соскочив на дорогу, Владимир Николаевич весело спрашивает:

– О чем споры и семейные раздоры?

– Да вот бунтует Титыч, не хочет домой уезжать, – сообщаю я.

– Как же так! А мы ему подарок приготовили, ему и колхозу. Принимай, товарищ Глазок! От всего нашего соединения подарок. Коней в колхоз сдашь, пригодятся там сейчас кони, а остальное лично тебе, есть тут продукты, есть одежка-обувка.

Старик растроган подарком. По-крестьянски передаю ему вожжи из полы в полу. И я и Дружинин крепко с ним обнимаемся.

Попрощались и с Павлом Мышлякевичем, уезжающим на Большую землю вместе с женой и дочкой. Благодаря искусству Гнедаша лицо тяжелораненого минера выглядит теперь совсем хорошо.

Затем идем к гражданской части обоза. На санях – укутанные потеплее ребятишки, женщины, инвалиды и старики. Тут много еврейских семей. Высокий, совсем уже древний старец, подняв руки к небу, вдруг начинает что-то выкрикивать нараспев. Женщины поддерживают его одобрительными по интонациям, но абсолютно непонятными мне возгласами.

Случившийся поблизости наш кинооператор Михаил Моисеевич Глидер выступил в роли переводчика. Едва сдерживая улыбку, он объяснил:

– Они за вас молятся, за командира и комиссара! Старик говорит, что командир – это пророк с сияющими глазами, посланный богом для их спасения...

– Скажи им, что не богом послан, а Советской властью, – буркнул Дружинин.

Однако выражение "пророк с сияющими глазами" он запомнил и потом не раз шутливо употреблял по моему адресу.

Но вот уже все готово к отходу обоза, вернее, к отходу большей его части. Еще сотни две подвод присоединятся к нему в лагере батальона Федора Лысенко, расположенного восточнее. Оттуда под надежной партизанской охраной обоз пойдет дальше.

Прозвучала команда, и длинная вереница саней заскользила вперед.

* * *

На другой день участники похода, оставив позади километров сорок, уже приближались к реке Горынь.

Людям не верилось, что сейчас середина января. Теплый порывистый ветер разогнал облака, и с голубого, лишь кое-где белесоватого неба солнце светило хотя и не особенно ярко, но по-весеннему ласково. Слева от дороги чуть поскрипывал ветвями сосен и шуршал хвоей протянувшийся стеной лес, справа искрились заснеженные поля.

Многие раненые дремали. Хорошо, тихо... Будто и нет войны!

Однако столкнуться с врагом партизаны могли каждую минуту. Поэтому вперед высланы конная и пешая разведки, в авангарде колонны идет ударная рота автоматчиков, а боевое охранение надежно прикрывает обоз по сторонам и с тыла.

Вдруг люди в санях встрепенулись, начали приподниматься, прислушиваться. Или показалось? Нет, не могло померещиться всем сразу. С юго-восточной стороны донесся отдаленный раскат грома. Очень редко, может, раз в десять лет случается гроза зимой, но никогда не бывает ее при безоблачном небе. Раздался еще один протяжный раскат, и партизаны поняли, что там, на юго-востоке, гремит артиллерийская канонада.

Молоденький раненный в ногу боец, сдвинув с одного уха шапку, старался получше уловить приглушенный расстоянием гул орудий. Лицо парня было напряженным и чуть растерянным.

– Как дела, Марченко? Гром гремит, фашист трясется, наш обоз вперед несется... Так, что ли?

Боец обернулся, увидел рослого чернобрового всадника, попридержавшего коня у его саней, и, сразу узнав секретаря батальонного партбюро Скрынника, весело ответил:

– Точно, Кирилл Николаевич, обоз несется... Вот уже и фронт голос нам подает... Эх, проскочить бы!

– Не проскочим, так пробьемся, не пробьемся, так прорубимся. А фашиста ты, Марченко, знаешь!.. Руби его только до пупа, а после он и сам развалится!

Подмигнув парню и тронув плетью коня, Скрынник рысью поехал дальше. Он задержался у одних саней, потом у других, у третьих. Для всех партизан находил секретарь партбюро доброе слово, веселую шутку. Неожиданно колонна остановилась. Кирилл Николаевич помчался радоном вперед.

В голове колонны, возле автоматчиков, собрались кружкой и рассматривали карту комбат, комиссар, начальник штаба, командир разведки, еще кто-то. Лысенко, заметив подскакавшего Скрынника, призывно махнул рукой:

– Давай сюда, Кирилл, поближе! Ты, как всегда, вовремя!

Решался важный вопрос. До села Золотое оставалось пять километров. Разведчики донесли, что там по-прежнему находится бандеровский гарнизон, хотя и небольшой, всего с полсотни штыков. Идти ли напрямик через село, по хорошей дороге, расшвыряв с нее бандитов, или же обойти Золотое стороной, лесом?

– Через километр будет развилка и начнется дорога на Домбровицы, напомнил Скрынник. – Может, по той лучше? Какое положение сейчас в Домбровицах?

– Туда и не суйся! – покачал головой комбат. – Полно там немцев, окопы роют, артиллерию подтянули... Наверно, собираются оборонять станцию.

Конечно, националисты в Золотом не окажут серьезного сопротивления. Увидев, что партизан много, они сразу же разбегутся по хатам, по чердакам. Однако именно этого и приходилось опасаться. Обоз втянется в село к вечеру. Пользуясь темнотой, бандеровцы могут открыть по раненым огонь из-за угла. С другой стороны, если обходить село лесом, националисты сумеют просочиться туда и наделать много бед выстрелами из-за кустов и деревьев.

Командование решило двигаться лесом, а бандитские силы в селе сковать боем, который завяжет с ними рота автоматчиков.

– Мне с ротой? – спросил Кирилл Николаевич.

– Там парторга своего хватит, – ответил комиссар Криницкий. – Тебе лучше с обозом быть и со всеми остальными... Присматривай, чтобы не запаниковал кто-нибудь, когда с дороги свернем.