Текст книги "Последняя зима"

Автор книги: Алексей Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Но вот началась война, пришли немцы и стали внушать волынцам и полищукам, что они, собственно, не столько украинцы, сколько... арийцы, что им не по пути с украинцами, живущими ближе к Днепру. Вынырнули на поверхность бандеровцы, мельниковцы, бульбовцы, зашевелилась прочая националистическая погань. Эти запели о "соборной Украине", но опять-таки натравливали украинцев из западных областей на своих братьев из центральных районов республики, на великий русский народ, на все советские народы. И снова полнейший провал!

Война показала, что есть единый монолитный украинский народ. Он в дружбе и братстве со всеми, кто живет под советской звездой. С первых же дней оккупации украинцы западных областей, как и все советские люди, взялись за оружие, отстаивая свою Советскую Родину. В условиях подчас более трудных, чем на левобережье Днепра, они боролись смело, самоотверженно. Говорили об этом и славные боевые дела шацкого партизанского отряда. Свидетельством этому и Яринина могила, как и могилы многих других советских патриотов.

Теперь в нашем соединении стояли в одних рядах не только "восточники" и "западники", но и люди почти тридцати национальностей. На новую роту 3-го батальона жаловаться не приходилось. Боевая рота! Командовал ею Иван Пода, одним из взводных командиров стал Трофим Глущук, ротную разведку возглавил Афанасий Бегас... Да и любой местный партизан был незаменимым разведчиком, самым надежным проводником.

Снова начали выходить уроженцы Шапка и Кропивников, Гуты и Заболотья к железной дороге. Однако теперь крушили они фашистские эшелоны уже не самодельными минами, протянув к ним ремешки от постолов, а новейшими МЗД с электрохимическими взрывателями.

Еще недавно районный центр с его немецким гарнизоном, комендатурой и полицией казался местному партизанскому отряду неприступной крепостью. А вот теперь наш 3-й батальон, когда это понадобилось, овладел Шацком с ходу и занимал его сколько хотел. Провели там митинг, раздали жителям муку, жиры, соль и керосин, отбитые у немцев. Изловленные партизанами пособники оккупантов предстали перед народом в ожидании кары. Среди них оказался и кропивнянский староста Стодон Гинайло. По его доносам фашисты казнили семь партизан и советских активистов. При участии этой гадины только в Кропивниках убито 167 мирных жителей. Гинайло не ушел от возмездия.

Опять наступила зима. Кружит она поземками, потрескивает морозами, завывает ветрами, а то вдруг захлюпает очередной оттепелью... Но при любой погоде идут партизаны на очередную операцию. Много боевой работы и у нашего 3-го батальона, расположенного западнее всех остальных. Значит, не сидят сложа руки и воины его новой, местного комплектования, роты.

НОВОГОДНЯЯ ЕЛКА

Мне принесли маленький плотный листок бумаги с красиво отпечатанным в нашей типографии текстом:

ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ

Партизану тов. ФЕДОРОВУ А. Ф.

Командование 1-го батальона соединения Героя

Советского Союза генерал-майора А. Ф. Федорова

приглашает Вас принять участие во встрече Нового, 1944

года, которая состоится на территории 1-го батальона.

Начало гулянья 31 декабря в 21 час.

Командование батальона

Такие же приглашения получили Дружинин и несколько работников штаба. 1-й батальон недавно отвели от железной дороги на отдых, теперь он находился по соседству.

Встречать Новый год в лагере Балицкого готовились с большим размахом. Рассказывали, что там уже разукрашена елка, сколочена эстрада для выступления художественной самодеятельности, а в меню новогоднего ужина включен какой-то сюрприз. Судя по печатному пригласительному билету, Балицкий даже в мелочах решил блеснуть... Знай, дескать, наших! Впрочем, в этом я не видел ничего плохого. Пусть и мелочи напоминают людям о наших успехах – ведь два предыдущих военных года начинались совсем в иной обстановке.

1942 год штаб отряда, тогда еще не соединения, а одного лишь партизанского отряда, встретил на хуторе Ласточка, Корюковского района, Черниговской области. Мы радовались разгрому немцев под Москвой. После скромного ужина партизаны решили ознаменовать приход Нового года налетом на ближайший полицейский гарнизон. Мы ворвались в село Хоромное, перебили там фашистскую челядь. Операция по тем временам казалась солидной.

1943 год встречали в Клетнянских лесах, на юге Брянской области. Первую чарку подняли за успехи Красной Армии на Волге и на Дону. Хотя отряд уже разросся в крупное соединение, приходилось нам тогда туго, очень туго. Гитлеровцы собрали большие полицейские силы, вызвали армейские части и окружили плотным кольцом лесной массив. Вокруг наших и соседних отрядов сжималась петля блокады. Положение было тяжелым.

Но вот подошел год 1944-й. Теперь не нас блокирует враг, а мы блокируем важный узел вражеских коммуникаций. И находимся мы далеко и от Брянских, и от Черниговских лесов – у западной границы Советского Союза. Идет освобождение от захватчиков правобережной Украины. И фронт уже совсем близко от нас – у Житомира.

Близость фронта заставила внести некоторые коррективы в программу подготовленного 1-м батальоном праздника. Гулянье там собирались начать с девяти вечера при свете костров. Нет, так не годится! Ведь по ночам все время гудят над лесом идущие к фронту и обратно немецкие самолеты. Костры помогли бы вражеским летчикам обнаружить партизанский лагерь. Нет, ни осколочных, ни фугасных подарков с небес нам не надо!

Гулянье в батальоне решили перенести на утро 1 января, а встречу Нового года проводить в землянках, соблюдая все правила противовоздушной маскировки.

Последний вечер старого года выдался тихим, хорошим, и мы отправились к лагерю Балицкого пешком. Приятно похрустывал под ногами снежок. Темные вершины сосен и елей подпирали мерцающее далекими звездами небо.

– Где-то будем встречать сорок пятый? – задумчиво спросил Дружинин.

– В Берлине! – откликнулся Рванов.

– А может, и дома! – уронил Кудинов.

Конечно, только дальнейший ход войны мог дать точный ответ на заданный Владимиром Николаевичем вопрос. Но одно мы знали твердо, в одном были уверены: к сорок пятому придем с победами, еще более славными, чем нынешние.

У своей штабной землянки встретил нас Григорий Васильевич Балицкий. Одет он был в прекрасно сидевшую на нем офицерскую форму, на плечах майорские погоны, на груди – Золотая Звезда, ордена. Видно, что Балицкий недавно побрился, подстриг свои щегольские усики а-ля Котовский. Он благоухает одеколоном... Год назад Балицкий ходил в засаленной стеганке, в нахлобученной на лоб кубанке, а пахло от него лишь дымом костров.

Григорию Васильевичу 37 лет. Родился он на Одесщине в семье батрака, у которого было одиннадцать душ детей. В школу Гриша ходил всего один год. Затем мальчику пришлось бросить букварь и взять в руки пастуший кнут, батрачить, как и отец, на кулаков, помещиков. Лишь в 1929 году, уже работая столяром на одном из мариупольских заводов, Балицкий окончил школу ликбеза. В 1932 году стал членом партии. Он продолжал учиться и учился жадно, много, наверстывая упущенное в годы детства и юности.

Перед войной Балицкий работал в Черниговском обкоме партии. Когда началась война и обком готовил подполье, на Балицкого возложили все, что касалось паролей, организации явочных квартир. Он же закладывал в тайники ценности для нужд подпольщиков. Правда, этот фонд нам не понадобился и после войны был возвращен государству, причем со значительными процентами за счет трофеев.

С первых месяцев партизанской войны Балицкий показал себя отличным организатором, талантливым командиром, человеком большой личной отваги. Но Григорий Васильевич не был лишен и досадных недостатков, идущих, как мне кажется, в первую очередь от неуравновешенности его характера. Смелость иной раз переходила у Балицкого в опрометчивость, решительность – в самонадеянность. Иногда он был способен увлечься какой-нибудь одной стороной дела в ущерб целому. По натуре покладистый, скромный, он мог вдруг удивить всех вспышками упрямства и заносчивости.

Подпольному обкому приходилось не раз поправлять Балицкого. И тут всегда проявлялась самая ценная сторона характера Григория Васильевича, за которую я больше всего уважаю его и люблю. Балицкий всегда был дисциплинированным коммунистом, старался разобраться в своих ошибках, осознать их, исправить.

В сентябре на заседании обкома у нас произошел очень серьезный разговор. Балицкому указали, что он недооценивает новую подрывную технику, что в зоне его батальона еще мало создано подпольных партийных организаций. После первых же критических выступлений Григорий Васильевич, по своему обыкновению, взвился на дыбки, поднял руку, требуя слова для каких-то всеобъясняющих справок. Я слова ему не дал и порекомендовал послушать других. И Балицкий скоро убедился, что многое в его работе оценивают отрицательно не только Федоров и Дружинин, но и все члены обкома, и не одни члены обкома, а большинство наших командиров-коммунистов, приглашенных на это заседание. Балицкий присмирел, задумался... Потом он выступил и заявил, что указания партии для него закон, что ошибки будут исправлены.

Однако выступить с покаянной речью – это проще всего. Важно, как поведет себя человек дальше. А Балицкий прямо с заседания обкома отправился на узел связи и послал своим заместителям шифровку с приказами, отражающими только что принятое обкомом решение. Вернувшись к себе, Григорий Васильевич многое сделал и для лучшего использования мин замедленного действия, и для расширения подпольной партийной сети. Вместе с новым комиссаром батальона Акимом Захаровичем Михайловым он быстро выправил положение.

Таков был наш комбат-1, Герой Советского Союза Григорий Балицкий, человек сложный, своеобразный, к которому мы пришли сейчас в гости.

– Добро пожаловать! Милости просим к нашему партизанскому огоньку! говорил Балицкий, распахивая перед нами дверь хаты-землянки.

В данном случае роль партизанского огонька выполняли несколько электрических лампочек, ярко сиявших над уже накрытым столом. В углу разукрашенная елка. По стенам гирлянды из елочных веток образуют две цифры – 1944 и 100.

Значение второй цифры понятно каждому из нас не меньше, чем значение первой: ровно сто вражеских эшелонов подорвал на Волыни 1-й батальон. До чего же приятна такая круглая цифра к Новому году! И не мешало лишний раз представить себе, что за нею скрывалось. Целые парки исковерканных паровозов и вагонов! Горы военной техники врага, приведенной в полную негодность! Обширные кладбища не доехавших до фронта гитлеровских солдат и офицеров! Огромное количество боеприпасов, обмундирования, продовольствия, которых так и не получили немецкие войска! Есть и еще нечто очень весомое за этой круглой цифрой, подкрепленное боевыми делами других наших батальонов: почти полный выход из строя всех дорог Ковельского узла.

– Прошу к столу, товарищи! Рассаживайтесь! – приглашает Балицкий.

– Подожди, Гриша, дай со старыми друзьями поздороваться, – говорю я. – Тут у тебя по-прежнему черниговское засилье!

Пожимаю руки начальнику штаба Ивану Решедько и чекисту Василию Зубко. Оба они из Малодевицкого района, Черниговской области. Однако черниговцами мы называем партизан не только по месту рождения или прежней работы, но и по месту вступления в наши отряды. Вот командир батальонной разведки сероглазый розовощекий Павел Ганжа. Он уроженец Орловщины, но для нас Ганжа – черниговец, потому что пришел к нам где-то под Корюковкой или Щорсом. Считаем мы черниговцем и секретаря партбюро Семена Газинского, хотя родился он в Киеве. Новый комиссар батальона Аким Михайлов – сибиряк, но для всех нас он еще и черниговец. От его высокой подтянутой фигуры и простого русского лица с зоркими внимательными глазами веет спокойствием, силой. Михайлов – старый коммунист, опытный партийный работник, честный, принципиальный, волевой человек. У Центрального Комитета Коммунистической партии Украины были все основания утвердить Акима Захаровича членом нашего подпольного обкома партии.

Начал Михайлов свой партизанский путь в одном из отрядов Александра Николаевича Сабурова. В конце лета 1942 года сабуровцы действовали на правом берегу Десны, а мы на левом. Возникла мысль о слиянии наших соединений. Александр Николаевич прислал ко мне для связи небольшой отряд, возглавляемый Федором Тарасенко и Акимом Михайловым.

Обстановка не позволила черниговцам перейти на правобережье Десны. Мы остались на старых местах, а с нами остался и отрядик Тарасенко Михайлова, разумеется с разрешения Сабурова. Постепенно отряд этот вырос и превратился в наш 11-й батальон. Командир Тарасенко и комиссар Михайлов хорошо дополняли друг друга. 11-й стал одним из наших самых боевых подразделений. Я уверен, что Аким Захарович принесет много пользы и 1-му батальону, успешно заменит здесь Кременицкого, ворочающего теперь делами в польской бригаде.

– Ну как, ладите с Григорием? – тихо спрашиваю я, здороваясь с Михайловым. – Уж больно характеры у вас разные...

– Все в порядке, – отвечает комиссар, сдержанно улыбаясь. – Характеры разные, но ведь цели одни. Вот взаимодействие и налажено!

Рассаживаемся за столом у вспыхнувшей разноцветными огоньками новогодней елки. Стол богатый – домашние украинские колбасы, холодец, заливной поросенок, всевозможные консервы, из тех, что не доехали до немецких складов. Умеют угостить в 1-м батальоне! Впрочем, гвоздь кулинарной программы еще впереди.

За шутками, разговорами время незаметно подошло к последним минутам уходящего года. Из репродуктора донесся знакомый голос Левитана, объявивший о выступлении Михаила Ивановича Калинина.

В своей новогодней речи всесоюзный староста обращается ко всему советскому народу, обращается к фронтовикам и к тем, кто сражается за линией фронта, во вражеском тылу. Он говорит об успехах Красной Армии, о героических усилиях всех советских людей, помогающих добиваться победы над врагом, выражает надежду, что фашисты будут полностью разгромлены в наступающем 1944 году.

Величаво звучит далекий перезвон московских курантов, далекий, но и, как всегда, близкий. Каждый думает: "Мы с тобой. Родина! Мы с тобой, наш славный советский народ! Мы с тобой, Москва!"

Часы Спасской башни отбивают удар за ударом. Вот и последний, двенадцатый... Новый год наступил. Привет тебе, боевой сорок четвертый! Поднимаем чарки за партию, за победу, за нашу дружную партизанскую семью.

Новогодний ужин продолжается. Балицкий делает таинственный знак старшине, после чего на столе появляются, источая аппетитный запах, румяные жареные карпы.

– О, да ты рыболовством занялся! – говорю я Григорию Васильевичу.

– Какое там рыболовство! Это же нелегкая работа... А мы сейчас на отдыхе! – лукаво отвечает Балицкий.

Оказывается, карпов ловили, вернее, заготавливали... немцы. Неподалеку от станции Маневичи есть несколько колхозных прудов. На этих днях гитлеровцы решили полакомиться в свой рождественский праздник свежей рыбкой. В одном из прудов они спустили воду, разбили лед я набрали со дна пять саней рыбы. За это хищничество немцам не поздоровилось. Наперерез "рыболовам" Балицкий послал взвод. Партизаны хорошенько проучили любителей чужих карпов, а весь "улов" отобрали. Половину рыбы тут же роздали крестьянам, другая же сейчас на столе перед нами и перед встречающими Новый год в других землянках.

Вообще-то Балицкий только шутил, сказав, что батальон на отдыхе. Отдых – это официально... Безделье тяготит партизан. И 1-й все время подыскивает себе работенку. Раздобудет Григорий Васильевич где-нибудь толу, сразу же посылает людей на диверсию. Охотников хоть отбавляй! А недавно он снарядил несколько экспедиций за солью. Самый дефицитный пищевой продукт у нас – это соль, добывать ее приходится с оружием в руках. Соль теперь на Волыни еще и валюта. Каждому, кто обнаружит установленную партизанами мину, оккупанты обещают премию солью. За головы партизанских командиров также установлены награды в соляном исчислении. Но вот желающих получить эти награды что-то не находится!

Дверь землянки непрерывно открывают. Приходят с поздравлениями командиры и политруки рот, взводов. Веселой ватагой ввалились батальонные артисты и музыканты. Размеры штабной землянки не позволяют им развернуть свое представление, но можно хотя бы спеть. Прежде всего грянули "минерские частушки":

Спецы мы по желдорогам,

В этом нет сомненья!

Только прибыли на место,

Начались крушенья!

Мы дороги оседлали,

Ими управляем:

Эшелоны с немцами

К фронту не пускаем.

Фрицы ехали-спешили,

Но куда? – вот в чем вопрос...

Как на мину наскочили,

Полетели под откос!

Художественной самодеятельностью в 1-м батальоне ведает один из ротных политруков Василий Яковлевич Коновалов. По профессии он драматический артист. Однако и у нас не забывает своего мирного призвания. И теперь он не только артист, но и режиссер, драматург, хормейстер, неутомимый организатор художественной самодеятельности.

Когда отгремели песни, частушки, Василий Яковлевич выступил вперед и с большим чувством прочел "Письмо к Гитлеру", в духе известного письма запорожских казаков турецкому султану:

– "Кобель тебя зачинав, а сука сплодыла и на белый свет пустыла. Кланяемся тебе голым задом и просымо вас поцеловать в это место нас. Не злякают нас ни машины твои, ни танки, есть у нас для них партизанские приманки, сами их готуем, непрошеных гостей частуем. Едут они на машинах, а взрываются на партизанских минах. Всем им вот тут подходит капут! Бо вояки твои – арийцы не заслуговують инших гостынцив. Всесвитний ты телепень, дурный, як пень!"

Высмеивались в письме и попытки фашистов воевать с нами при помощи авиации, их безуспешные бомбежки лесов:

– "А ще потишылы нас, партизан, твои литуны! Над лесами и нашими батальонами воны кажные дни. Е велыкие втраты, бо их не избежаты! У нашои бабки Насти две курки вбито зозулясти. Биля дырявого моста прыблудний корови отбыто хвоста. Наведено жах на болотных жаб. Хоч вирь, хоч ни, а так було уси дни! Кобылячья твоя голова, не разум у ний, а трава. Ты, свиняче ухо, нашего совета послухай! У першу чергу не верь генералу авиации Кицингеру. Не верь ни трохи и рейхскомиссару Коху. Надсылають воны тоби депеши, надсылають лысты, щоб брехню свою замести. Адже доложили, що партизан разбили, а мы на всех вас..."

Цитировать дальше партизанское послание Гитлеру не представляется возможным. Оно полно выражений гораздо более крепких, чем те, что адресовались в свое время турецкому султану.

Потом мы все вместе, хором, поем "Катюшу", "Войну народную", "Землянку" и другие военные и старинные украинские песни.

Вот чей-то высокий тенор начинает:

По-над лугом зелененьким

Брала вдова лен дрибненький...

И сразу же со всех сторон подхватывают:

Вона брала – выбирала,

Тонкий голос подавала...

Песня рассказывает о крестьянском парне Василе, полюбившем молодую вдову. "Дозволь, маты, вдову браты, вдова вмие шануваты", – просит Василь. "Не дозволю вдову браты, вона вмие чаруваты, чарувала мужа свого, зачаруе и сына мого", – отвечает мать. Не знаю почему, но эта бесхитростная, лирическая по своему содержанию песня всегда звучала в исполнении партизан мощно, раздольно, приподнято. Так звучит она и сейчас. Стройный хор ведет песню дальше, до последней ее строки, до слов Василя:

А я чарив не боюся

И на вдови оженюся!

Простые слова, но сколько чувств, настроения вкладывают в них партизаны... Или оттого это, что с каждым днем все больше вдов на нашей земле?.. Или думают люди о своих семьях?..

Начинаются танцы. Как же без них! Старшина Семен Тихоновский растянул баян, и по переливчатым коленцам все узнали "Корюковскую полечку". Корюковская – значит, наша, черниговская! Тряхнув стариной, пошел танцевать и я. Вот только дам не хватало, и танцевать пришлось в паре с Балицким.

Поздно ночью обошли мы лагерь, заглянули в землянки, где люди еще не спали, обменялись поздравлениями. А днем в батальоне началось гулянье.

Загорелись огни огромной елки, опушенной не хлопьями ваты, а самым натуральным снегом. Опять зазвучали песни, музыка. Несколько сот партизан обступили эстраду, на которой Василий Коновалов, временно сложив обязанности ротного политрука, опять приступил к своим довоенным артистическим и режиссерским обязанностям.

Большой концерт открылся театрализованным обозрением. В прологе Старый год отдавал рапорт Новому году, и старику было о чем рапортовать. Затем действие внезапно перенеслось в ставку Гитлера. Кроме бесноватого фюрера здесь оказались Муссолини, Антонеску, адмирал Хорти, японский микадо и еще кто-то. Все они ругались между собой, укоряя друг друга за поражения на Восточном фронте. В разгар споров прибежал хромоногий Геббельс, держа телеграфную ленту. Он сообщил, что партизаны 1-го батальона подорвали на Волыни сто немецких эшелонов. Гитлер схватился за сердце и тут же грохнулся в обморок.

Во втором отделении выступали певцы, танцоры, декламаторы, музыканты. У нас в каждом батальоне была неплохая художественная самодеятельность. Почти всюду имелись оркестры, составленные из самых неожиданных инструментов. С гармошкой и скрипкой соседствовал пастуший рожок, в лад кларнету и балалайке потрескивали горошины в сухом бычьем пузыре. Роль барабана обычно выполнял чемодан с подвешенными внутри погремушками. Получалось здорово! На этот раз не ударил лицом в грязь и подобный оркестр 1-го батальона.

После концерта гулянье продолжалось. Вдруг все устремились к небольшому возвышению и обступили его плотным кольцом. Здесь демонстрировался своеобразный аттракцион.

По рельсам, сделанным из тонкой проволоки, двигался миниатюрный поезд из вагонов величиной со спичечную коробку. Для того чтобы понятнее было, чей это поезд, на паровозе намалевали фашистскую свастику. Когда игрушечный эшелон достиг определенной черты, демонстратор дернул за нитку, на рельсах пыхнул игрушечных же масштабов взрыв, и паровоз вместе с вагонами полетел "под откос". У людей, привыкших поднимать на воздух настоящие эшелоны, шуточная эта диверсия вызвала бурю восторгов.

И опять гремит баян и чьи-то каблуки лихо бьют мерзлую землю. Партизанский гопак еще задорнее, веселее, чем тот знаменитый, запорожский, ярко описанный Гоголем!

Сегодня партизаны отдыхали... Завтра они снова пойдут в разведку, в бой или на подрывную операцию. Пойдут, куда прикажет Родина.

Хорошо начался у нас новый военный год! И наша последняя партизанская зима уже приближалась к своей середине.

ОПЕРАЦИЯ "СЕМЕЧКИ"

Взвод Михаила Тущенко стоял в небольшой, окруженной лесами деревеньке неподалеку от Чарторийска. При необходимости взводу предстояло занять оборону и перекрыть один из дальних подходов к центральному лагерю нашего соединения. Когда же в район станции Чарторийск посылали минеров, они брали у Тущенко группу прикрытия. Но в последнее время подрывники здесь не работали. В сущности, взвод пес теперь только гарнизонную службу.

Михаил Тущенко вместе с политруком Николаем Хромцовым и общим их ординарцем Васютой жили на краю деревни. Из соседних хат хозяев тоже пришлось временно переселить. По одной дали каждому отделению, в третьей разместили старшину с поваром и кухню. Двадцать пять человек по списочному составу – вот и весь гарнизон.

Стоило ли нам держать так далеко этот одинокий, оторванный от своего батальона взвод? А вдруг отрежут, окружат? Вдруг уничтожат? Ведь мы находились на занятой врагом территории. Гитлеровцы – на станции Чарторийск, всего в десятке километров от взвода. Могли появиться где-то рядом и бродячие бандеровцы, располагающие силами во много раз большими, чем у Тущенко.

Да, гитлеровцы и бандеровцы были близко, но никаких "вдруг" произойти не могло. За судьбу отдаленного гарнизона мы не беспокоились. И вот почему. Прежде всего в условиях партизанской войны взвод – довольно сильная, хорошо оснащенная и очень маневренная боевая единица, способная вести автономно и наступательные и оборонительные действия. Это многократно проверено практикой. Во-вторых, фашисты контролировали оккупированную ими территорию полностью лишь по утверждению геббельсовской пропаганды, всегда выдававшей желаемое за действительное. Какое там полностью! У себя в тылу гитлеровцы жались поближе к железным дорогам, да и то не могли надежно их охранять, особенно подходы к путям. На той же станции Чарторийск они не отваживались и шагу ступить от железнодорожного полотна.

Фашисты пришли на Волынь в самом начале войны, но и теперь, два с половиной года спустя, они чувствовали, что земля горит у них под ногами. Гарнизоны оккупантов в небольших населенных пунктах были фактически блокированы, отрезаны от внешнего мира, находились под постоянной угрозой партизанских налетов. Незавидной была жизнь горе-завоевателей в таких местечках и селах! Приходилось сидеть в блиндажах, в дзотах, всюду расставлять охрану, в уборную и то пробираться по ходам сообщения.

Помню, летом 1943 года мы буквально терроризировали фашистский гарнизон в городе Любешове, кстати сказать представляющем собой довольно крупный районный центр Волынской области. Мало того, что партизаны оседлали все дороги, ведущие в Любешов. Частенько мы подвергали окопавшихся там гитлеровцев еще и артиллерийскому обстрелу, напоминая, что выходить им из своих нор не рекомендуется. А потом партизаны и совсем выгнали оккупантов из города, заняли его, дали свободно вздохнуть населению.

Летом и осенью мы сильно поколотили и бандеровцев, почти полностью вытеснив эту мразь из районов, где находились партизаны.

Конечно, оккупанты вместе со своими прислужниками – украинскими националистами – могли еще наскрести силы для очередной противопартизанской экспедиции. Однако такая экспедиция не смогла бы обрушиться на партизан внезапно. Элемент неожиданности исключался. У нас была широкая агентурная сеть, имелись в селах подпольные партийные и комсомольские организации, повсюду мы располагали множеством добровольных помощников из местных жителей. О намерениях врага партизан всегда предупреждали.

Любопытный случай произошел осенью, когда оккупанты вместе с бандеровцами собирались вытеснить нас из междуречья, ограниченного Стоходом и Стырью. Штаб формировавшейся экспедиции во главе с немецким подполковником расположился в одном из сел Любомльского района. Как водится, начальству отвели хату "почище" с хозяином "понадежнее". А этот хозяин как раз и был руководителем нашей подпольной группы.

– Когда же вы ликвидируете красные банды? – спросил он подполковника, называя партизан так, как называли их немцы.

Ответ последовал неожиданный:

– Наверно, никогда! Федоровцы очень хитрые, они все знают заранее... Просто непонятно, кто им помогает!

Это признание немецкого карателя, вместе с немаловажными разведывательными сведениями, подпольщики буквально через несколько часов передали ближайшему партизанскому батальону, а он сообщил по радио уже нам, в центральный лагерь. И сколько было подобных случаев!

Вот и здесь, в деревеньке под Чарторийском, советские патриоты предупредили бы нашу заставу о готовящемся наступлении на партизан или даже о небольшой вылазке против них. Да и нашлось бы в ближайших селах немало людей, способных с оружием в руках помочь взводу Михаила Тущенко удерживать оборону.

А ведь еще недавно гитлеровцы вместе с бандеровцами вопили на весь мир, будто бы население западных областей Украины враждебно встретило прибывших с востока партизан и не оказывает им никакой поддержки. Какой гнусной, какой беззастенчивой была эта ложь! Опять-таки желаемое выдавалось за действительное... Верно, мы встречали целые села, покинутые жителями перед нашим приходом. Порой мы видели испуганные лица, взгляды исподлобья. Но жителей выгоняли из сел под угрозой расстрела сами бандеровцы. Они же запугивали крестьян мерзкими небылицами о партизанах. И, несмотря на это, предателям украинского народа далеко не всегда удавалось достичь цели.

В Невире, Привитувке и многих других селах во время рейда на Волынь движение нашей колонне преграждали своеобразные баррикады из поставленных поперек дороги столов со всяческим угощением. Столы тянулись и вдоль улиц, а празднично разодетые сельчане приглашали партизан откушать.

Разве мало принято мной на Волыни хлеба-соли из рук почерневших, будто продубленных временем, дедов?! Разве во время привалов не танцевали допоздна наши хлопцы с волынскими девчатами?! Проводники-добровольцы открывали перед нами тайны самых заповедных лесных дорог. Парубки и дядьки просили дать оружие, взять с собой... Нередко желали стать партизанами люди, уже убеленные сединами.

Никогда не забуду двух стариков. Они подошли ко мне, оба босые, в штанах из домотканого полотна и таких же длинных белых рубахах, подпоясанных веревочными поясками. У одного висел на груди Георгиевский крест на выцветшей ленте. Он выдвинулся чуть вперед, замер по стойке "смирно", поднес руку к ветхой шапчонке и громко отрапортовал:

– Ваше превосходительство! Русские солдаты Грищук Семен и Ворожицын Кузьма, находившиеся в длительном отпуску, явились для прохождения дальнейшей службы!

Я слез с коня, обнял славных стариков, объяснил, что хоть я и генерал, по вовсе не "превосходительство", и поблагодарил их за готовность послужить Родине. Деда Кузьму, слабоватого здоровьем, пришлось оставить дома, а другого участника первой мировой войны, деда Семена, взяли шубником в нашу хозяйственную роту.

Через несколько месяцев соединение пополнилось целыми отрядами-батальонами, состоящими из волынцев.

Да, нам нечего было особенно беспокоиться за судьбу взвода Михаила Тущенко. Далекому партизанскому гарнизону народ всегда обеспечит поддержку. А нужен взвод под Чарторийском, очень нужен не только в военных целях. Ведь население смотрит на наших партизан как на представителей Советской власти.

В тот зимний пасмурный день командир взвода и политрук проснулись, по обыкновению, рано и, закончив несложный утренний туалет, вышли на улицу.

Более молодой из них, смуглолицый кудрявый Тущенко, так и не успевший вернуться в родной колхоз с действительной службы, потянулся всем своим ладным мускулистым телом, вдохнул поглубже воздух и сказал:

– Хорошо... Тихо!

– Хорошо, да не очень, что кругом тихо! – отозвался худощавый сутуловатый Хромцов. – Давно на железке не гремели... И когда этот тол сбросят?

– Прояснится – вот и сбросят... Нелетная погода! Ну, пошли, что ли?

Тущенко и Хромцов побывали в отделениях, приняли рапорт начальника ночного караула, сделали вместе с бойцами зарядку, а потом все отправились в ту хату, где находились кухня и столовая.

После завтрака политрук вынул два свежих номера газеты "Радянська Україна", доставленные вчера вечером из батальона, прочел сводки Совинформбюро и побеседовал с партизанами о последних фронтовых событиях. Затем все разошлись по своим делам. Бойцов ждали занятия по тактической подготовке, политрук отправился в "гражданскую" часть деревни, чтобы почитать людям газету, а Тущенко ушел к себе. С девяти утра у него прием населения.