Текст книги "Партизан Фриц"

Автор книги: Алексей Егоров

Соавторы: Павел Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

7. Тут слова не нужны

В ночь на первое марта вьюга намела большие сугробы около деревенских построек. Задорье – как крепость, окруженная белыми валами причудливой формы.

Эсэсовцы, засевшие в деревне, никак не ожидали партизан в то раннее утро. Они полагали, что после метели пробиться через заносы – дело совершенно невозможное. И не подозревали фашисты, что ветер сравнял, а крепкий утренник сцементировал снег. По мартовскому насту подобрались партизаны к селению и ударили по противнику. Застигнутые врасплох каратели были разгромлены. Мало кому удалось вырваться невредимым…

Хмурое утро наступало нехотя. Но с каждой минутой рассвет все отчетливее вырисовывал контуры зданий, деревьев, снежные сугробы. Бойцы увидели и следы хозяйничанья фашистов. Посреди деревни зловеще чернела виселица. Слегка припорошенные инеем трупы повешенных свисали с перекладины.

Когда умолкли последние выстрелы боя, из домов стали выходить на улицу оставшиеся в живых люди. Сцены одна горше другой. Старуха с изможденным лицом трясущимися руками обняла партизана, запричитала:

– Осталась я одна-одинешенька. Пощадили бы, ироды, хоть внученьку… Зачем я жива?

Старик, несмотря на утренний заморозок, с непокрытой головой рассказывал высокому худому бойцу с забинтованной рукой:

– Сам я видел. Батька твой был в одном исподнем. На ногах-то ничего не было. Так босиком и гнали его к столбу. Все молчали. Только у самой веревки выругался и плюнул в харю одному. Тот залаял как собака, да первым его в петлю…

Шменкель прислушивался к голосам. Вдруг его ухо уловило слова, которые словно ножом полоснули по сердцу.

– Из Паделища, за немца его повесили-то, – низким простуженным голосом говорила старуха, укутанная в черный платок.

Фриц быстро подошел ближе к говорившей. Она продолжала:

– Староста Петунов донес, дескать, предателя ихнего прятал. Он же и удавку на него набросил.

– Как его фамилий?

Старуха вздрогнула, перекрестилась:

– Помилуй, господи!

Недоуменно посмотрела на партизан.

Один из них, поняв, в чем дело, коротко бросил:

– Свой, не бойся!

А Шменкель с нетерпением повторил вопрос:

– Как его фамилий?

Боец ответил за старуху:

– Поручиков, Сергей Михайлович.

– Поручиков? Это который лесник?

– Да, он!

Шменкель направился к виселице. В десятке шагов от нее остановился, сорвал шапку, долго смотрел в лица повешенных. Он всегда тяжело переживал сцены жестокости, бесчеловечности. А здесь к горечи потери близкого, родного человека примешивалось сознание невольной вины перед ним. Сергея Михайловича повесили каратели за то, что он в свое время укрывал Фрица.

Перед глазами встал добротный дом лесника. Белоствольные березы шепчутся перед окнами, молоденькие елочки, словно часовые, у крыльца, таинственно сказочная чаща, подступившая к самой стене дома. Изба Поручикова была надежным убежищем от фашистов и последним пристанищем на пути к партизанам. Отсюда Шменкель и пришел в отряд.

К Фрицу подошли товарищи. Они знали, кого он потерял, и не утешали. Кто-то взял его за плечи и отвел в сторону. С виселицы стали снимать трупы…

Повешенных хоронили в одной братской могиле. Как бойцам, павшим в бою, им отдали воинские почести. Весенний воздух разорвали залпы ружейного салюта, и эхо повторило их.

8. Боевые будни

В один из первых мартовских дней разведка доложила командованию отряда, что в деревню Комарово должна прибыть немецкая карательная группа. Решено было организовать засаду. Ее устроили в сарае на краю деревни. Здесь и Фриц Шменкель.

Вот на дороге показались сани карателей.

– Подпустим как можно ближе, – приказал старший партизанской группы.

Гитлеровцы все ближе и ближе. Отчетливо слышны скрип полозьев, немецкая речь, ясно – через щели сарая – видны клубы пара от дыхания разгоряченных лошадей, белые повязки на рукавах полицаев, знаки различия на погонах сидевшего в первой повозке офицера.

Кивок: «Пора!» Из распахнувшихся дверей сарая полетели в фашистов гранаты, затрещали автоматы. Каратели бросились врассыпную. Фриц выскочил на дорогу, подхватил брошенный вражескими солдатами ручной пулемет и открыл стрельбу по убегавшим. Ни один из них не ушел. С этим пулеметом Шменкель не расставался до самого конца своего пребывания в отряде.

Дерзкая вылазка партизан под самым носом у крупных сил противника, всего в каких-нибудь 12 километрах от города Сафоново, озлобила гитлеровцев. На другой день они бросили войска на деревню Комарово, чтобы выбить оттуда партизан. На горстку смельчаков свыше двух батальонов! С трех сторон обложили фашисты деревню.

Шменкель на самом ответственном участке: с пулеметом на чердаке возвышающегося на пригорке дома. Отсюда подступы к деревне как на ладони.

Наступающие хорошо понимают: пока огневая точка не будет уничтожена, им пути вперед нет.

Свинцовый град барабанит по крыше, прошивая кровлю. Вот над домом взметнулся столб черного дыма. Смолк пулемет Шменкеля.

Тревога прошла по партизанским рядам. Фашисты поднялись в атаку. Казалось, их теперь уже не остановить. И вдруг оживает пулемет Фрица. Вздох облегчения вырвался из груди командира.

После боя партизаны сразу же бросились к объятому пламенем дому. Надо спасать пулеметчиков. Подгоревшие балки вот-вот рухнут, и тогда пылающая крыша накроет их. Подбежавшие бойцы увидели: из дома Фриц вытаскивал раненого товарища. Лица, руки обоих черны от копоти. Лишь белели зубы да блестели глаза. Бойцы подхватили раненого, а Фриц, не говоря ни слова, нырнул в огонь.

– Куда ты? – раздалось сразу несколько голосов.

Человека четыре бросились за ним в сени, но пламя желто-белым языком метнулось им навстречу.

– Погиб человек! – сокрушенно произнес кто-то.

С треском повалилась на потолок полыхавшая крыша, и горячая волна обдала всех, кто стоял около избы.

В это время там, где лишь угадывался дверной проем, показалось сначала дуло пулемета, а потом уж и сам Фриц. Одежда на нем горела. Его сразу же повалили на землю, накрыли вмиг сброшенными с плеч полушубками.

– Ну зачем ты это? – только и сказал после командир Фрицу.

Пулеметчик в слабой улыбке обнажил белоснежные зубы. На другое оправдание в эту минуту у него не было сил.

А позднее на базе Фриц на укор Петра Рыбакова – стоило ли рисковать жизнью из-за пулемета? – ответил:

– Как же я мог бросить его, друга, если он меня ни разу не подводил?

Фриц не скрывал радости, когда командир огласил приказ о награждении его почетным знаком «Отличный пулеметчик» и собственноручно привинтил к кителю награду.

…Весна брала свое. Набухали березовые почки. С юга, несмотря на войну, к родным полям и селам потянулись грачи. На проталинах лесных опушек замигали голубые глаза подснежников. Лес оглашался птичьими концертами. Но эту весеннюю симфонию пробуждающейся природы заглушали другие звуки, в пейзажи вписывались иные краски.

Партизанские отряды трех Вадинских бригад, действовавших на больших пространствах Смоленской и Калининской областей, не давали покоя захватчикам. Повсюду можно было видеть зарева полыхающих казарм, костры подожженных танков, грохот летящих под откос составов, взорванных мостов…

17 апреля 1942 года. Деревня Дяблово Пречистенского района. В придорожных кустах замер отряд. Вот вражеское подразделение растянулось на дороге перед невидимой им партизанской цепью, и тут раздались дружные залпы. Весенний воздух наполнился криками раненых, ржаньем лошадей, ревом моторов, руганью, автоматными и пулеметными очередями. Бой был коротким. Оставив раненых и убитых, фашисты бежали. Когда стали подбирать трофеи, на месте не оказалось Шменкеля. Партизаны небольшими группами обошли все вокруг, но его не нашли ни среди раненых, ни среди убитых.

Где Ваня? Что с ним? Всех взволновала его судьба. Петр Рыбаков не находил себе места.

А в это время вдали от засады звучали последние выстрелы начатого партизанами боя. Два гитлеровца при черных же залпах отделились от своего отряда и бросились бежать в березняк. Их заметил Шменкель. Он рванулся наперерез. Его отрывистое «Хальт! Хальт!» только подстегивало бегущих. Но вот падает один, другой все еще отстреливается, пытаясь пробиться в глубь леса. Наконец падает и второй. А вскоре Шменкель, увешанный трофейным оружием, докладывает командиру об успешно закончившейся схватке.

Русское имя настолько приживается к немцу, что оно начинает упоминаться в официальных документах. Он уже не только Иван, но даже Иван Иванович. «За отличное несение караульной службы, – это строки из приказа командира отряда, – Шменкелю Ивану Ивановичу объявить благодарность».

…Лагерь. Одни чистят оружие, другие латают одежду, третьи меняют повязки на ранах. Шменкель откладывает в сторону ленту пулемета, в которую набивал патроны. Вызывают в командирскую землянку.

– Значит, нынче опять что-нибудь будет, – говорит его друг Аркадий Глазунов, – посоветоваться, наверное, вызывает.

– А может быть, снова за языком? – говорит его сосед, не отрываясь от цигарки.

– И то, – соглашается Аркадий.

Всем памятен недавний поиск Шменкеля. Командованию бригады пленный был нужен до зарезу: участились передвижения немецких войск, все больше стало попадаться солдат и офицеров в эсэсовских мундирах. Что хочет предпринять враг, каковы его намерения? Добыть «языка» было поручено отряду «Смерть фашизму». Выстроив бойцов, командир ставит задачу:

– Это сложная операция: имеются сведения, что в последнее время немецкие гарнизоны значительно усилились, караулы только групповые, по два-три солдата. Но язык нужен. Кто пойдет?

Вызвались многие, но свой выбор командир остановил на Шменкеле. Под покровом ночи Фриц, облаченный в мундир гитлеровского офицера, уходит во вражеский стан…

Вот и караул. Кажется, двое. Одни отошел… Глухой удар. Часовой рухнул.

– Что случилось? – слышится по-немецки. – Стой, кто идет? Курт, это ты?

– Не узнаешь, болван, обер-лейтенанта? – отвечает из темноты строгий немецкий голос.

Луч фонарика скользнул по лицу вышедшего, по серебряному витку погона.

– Виноват! – вытянулся в струнку часовой.

Шменкель вплотную подошел к солдату, наставил пистолет, скомандовал:

– Оружие на землю! Кругом! Шагом марш!

Солдату ничего не оставалось, как выполнить приказание. Он был доставлен в расположение отряда.

А наутро оба немца встретились снова в партизанском штабе: одного допрашивали, другой был переводчиком.

…Май одевал лес яркой зеленью. Казалось, сама природа заботилась о маскировке партизанских тропинок и землянок. Большаки превращались для фашистов в дорогу смерти. Каждая коряга мерещилась пришельцам мстителем, каждый лесной шорох казался шагами партизана, каждый порыв ветра – дыханием засады. Фашистское командование вынуждено было для сопровождения войск снимать танки с фронта. Но не всегда и это помогало.

10 мая 1942 года. Большак Духовщина – Белый. Отряд в засаде на опушке леса, недалеко от деревни Титово. Партизанская разведка сообщила о передвижении колонны гитлеровцев по этой дороге: восемь танков, на броне которых пристроились солдаты, два бронированных тягача с орудиями на прицепах, два грузовика с солдатами.

«Как же остановить их? Неужели придется пропустить врага, только обстреляв его?» – думает командир отряда.

Вдруг его толкает Шменкель, приползший с левого, ближнего к дороге, фланга засады:

– Товарищ командир! На танках бочки, бензин. – Фриц передает командиру бинокль.

Тот внимательно вглядывается.

«Да, на корпусах танков запасные баки и бочки с горючим».

Командиру отряда стала ясна мысль Шменкеля.

– Передать по цепи: по условному сигналу бить по бочкам и бакам на танках зажигательными. Бронебойщикам и метателям быть готовыми. Врага не пропускать!

По сигналу – взрыв мины, на которой подорвался головной танк, в колонну полетели зажигательные бутылки и противотанковые гранаты, одновременно застучали партизанские пулеметы и автоматы. И вот одни за другим запылали на дороге семь огромных чадящих факелов, встали подбитыми оба тягача и грузовик. Пулемет Шменкеля косил растерявшихся гитлеровцев. Лишь последнему танку, грузовику да нескольким мелким группам фашистов удалось выбраться из засады.

Долго вспоминали в отряде об этом нападении, но никто и не подозревал, какое неожиданное событие будет связано с ним.

…Который уже час возятся Фриц и Петр с трофейным радиоприемником, по он все молчит.

И вдруг голос Петра.

– Заговорил! Скорее!

Вмиг облепили партизаны вход в землянку, дверь в которую настежь отворил Рыбаков.

Послышались знакомые позывные. Четкий голос диктора произнес незабываемые слова: «Говорит Москва! Говорит Москва! Передаем утреннее сообщение Советского Информбюро 30 мая 1942 года…»

Не шелохнувшись, стояли партизаны, слушая родную Москву:

«Разведка партизанских отрядов товарищей В. и С, действующих в немецком тылу в одном из районов Смоленской области, сообщила, что по шоссе движутся 8 немецких танков и несколько автомашин с пехотой. Замаскировавшись на деревьях у дороги, партизаны стали ждать…»

– Да это же… Да это-о нас! О нас, товарищи! – закричали вокруг. – Товарищ В. – это наш Васильев!

– Ти-хо!

«…Когда вражеская колонна подошла к засаде, партизаны забросали ее гранатами. Семь танков, автомашина и тягач загорелись и были уничтожены…»

Около приемника начался стихийный митинг. Слово взял Васильев, недавно выбранный командиром.

– Не дожил до этого Дня Иван Константинович Просандеев, организатор и первый командир отряда. Не услышали эту весть и многие другие наши товарищи. Пусть наши боевые дела будут самым лучшим памятником для них!

Этот день для партизан был настоящим праздником. Еще бы: о них сообщала Москва!

Новое донесение разведки: эскадрон гитлеровцев движется в район города Белый. Решено организовать засаду в деревне Симоновка и разгромить вражеских конников. Партизаны заняли выгодные позиции, хорошо замаскировались, ждут противника.

Но вскоре выясняется, что кавалеристы пошли не тем маршрутом, который ожидали партизаны. Операция срывается.

– Позвольте, я приведу их сюда, – обращается к командиру Шменкель и предлагает свой план действий.

Васильев с минуту колеблется. Слишком рискованное дело задумано.

– Добре, – наконец соглашается он.

Шменкель с двумя партизанами, переодетыми в форму полицейских, на резвых конях двинулись навстречу вражеским кавалеристам.

Через час показался кавалерийский отряд. Шменкель, поравнявшись с капитаном, бодро крикнул:

– Хайль Гитлер!

Офицер ответил на приветствие и хотел о чем-то спросить, но не успел и рта раскрыть.

– Господин капитан! Там партизаны. Они обстреляли нас. Мы едва уцелели.

Зашумели в колонне, передавая по цепи:

– Партизаны!

– Партизаны впереди!

А Шменкель, не давая опомниться конникам, обронил:

– Простите, господин капитан, мы спешим, у нас срочное задание.

И он повернул на обочину взмыленного жеребца, слегка пришпорив его. Друзья последовали за ним.

– Стойте!

Партизаны остановились.

– Слушаю, господин капитан! – Шменкель повернулся и натянул поводья.

– Вы эту местность знаете?

– Да, господин капитан!

– Посоветуйте, как лучше проехать на город Белый.

– Удобнее всего будет через Симоновку. Правда, дорога не очень хорошая, но зато спокойная. Проедете поле, небольшой лес, еще поле, а там и Симоновка, от нее дорога будет уже лучше.

Офицер смотрит на отвечавшего, переводит взгляд на его друзей, спрашивает одного из них:

– Вы тоже так считаете?

Петр, как он сам выражался, знал по-немецки лишь два слова: «Хенде хох!» – поэтому предпочел промолчать.

– Он идиот или глухонемой? – не дождавшись ответа, раздраженно спросил капитан Шменкеля.

– Ни то, ни другое, господин капитан! Он русский, служит в полиции, немецкий язык еще не освоил.

– И этот?

– Так точно!

– Вы помогите им овладеть нашим языком, – процедил офицер сквозь зубы.

– Поможем, – пообещал Шменкель. – Счастливого пути, – и отпустил поводья.

Столб пыли взметнулся из-под копыт немного отдохнувших коней. Сзади кричал офицер, отдавая команду.

Через полчаса Шменкель с провожатыми были уже в Симоновке.

– Скоро будут здесь, доложили они.

И действительно, конный отряд гитлеровцев не замедлил показаться на пригорке. Огневые точки партизан были расположены так, чтобы одновременно ударить по отряду, как только он растянется по деревенской улице.

Тихой и пустынной выглядела Симоновка, когда вступили в нее гитлеровцы. Они не были удивлены этим: люди всегда прятались при появлении представителей «нового порядка».

Картинно гарцуют по улице конники. Они и не подозревают, что на них смотрят через прицелы автоматов, пулеметов, винтовок, укрытых на чердаках и в подвалах домов, десятки глаз.

Пора начинать! Первым затворил пулемет. Полетели гранаты. Пулеметы косили всех, кто пытался выскочить за околицу. Кони, сбросив убитых седоков, неистово ржали и метались по улице, давя спешившихся.

Операция была жаркой, но короткой. Гораздо больше времени пошло на поимку перепуганных лошадей, их было более семидесяти.

– …А капитан тот правильно посоветовал, – сказал Фриц своему другу, когда они вернулись на базу, – надо тебе учить немецкий…

9. Максим Петунов дождался

Женщина кивком головы отбросила прядь волос, спадавшую на глаза, и вытерла тыльной стороной руки вспотевший лоб.

– Бабы! – закричала она. – Гляньте-ка, к нам опять гости.

Грабли замерли в руках сушивших сено женщин.

По дороге, связывающей Задорье со Скориным, шли трое.

– Наверно, опять заготовители, – вздохнула одна.

– Да что заготовлять-то у нас? Ведь все уже обобрали, паразиты! – в сердцах ответила другая.

– Но, но! Выбирай выражения, – промычал полицай Стручков. Он лежал у копны сена, наблюдая за работой.

– А не партизаны ли это? – послышался другой голос.

Стручков так и привскочил. Для собственного успокоения сказал:

– Партизаны, они, как разбойники, норовят все ночью. Да из лесу. Днем-то боятся и нос высунуть. А высунут, так… – Он вынул из кармана «парабеллум» и побросал его с руки на руку.

– Так и есть, заготовители, – с тревогой в голосе произнесла пожилая женщина.

На дороге уже совсем явственно были видны фигуры трех военных в немецких мундирах.

Стручков вскочил и подошел к обочине. И как только военные поравнялись с ним, он выбросил вперед руку и бодро крикнул: «Хайль Гитлер!»

Немцы остановились. Женщины прекратили работу. Опершись на грабли, они ждали дальнейшего развития событий.

Чужая речь огласила поляну. Это заговорил человек в форме офицера. Другой, в солдатском френче, с автоматом на груди, сказал по-русски, обращаясь к Стручкову:

– Господин лейтенант хочет знать, почему молодой здоровый мужчина не на фронте?

– Я заместитель здешнего старосты Алексея Петунова, – отчеканил Стручков.

Солдат перевел слова офицеру, тот снова что-то спросил.

– Господин лейтенант интересуется, что сделали вы конкретно нам в помощь?

– Мы уничтожаем врагов великой Германии – партизан и тех, кто им помогает, – доложил Стручков, достал какую-то бумажку из кармана и передал ее переводчику.

– «Полицейскими деревни Задорье уничтожено 25 красноармейцев, партизан, им сочувствовавшим и помогавшим, а именно…»

– Герои! – прокомментировал документ переводчик и передал его содержание лейтенанту.

Тот, выслушав, приказал Стручкову вести их к старосте.

Дом Петуновых – самый большой и самый лучший в Задорье. Просторный пятистенок светлыми окнами, обрамленными резными наличниками, смотрел на деревенскую улицу.

На резкий стук в дверь вышел хозяин – Максим Петунов.

– Кто там? – спросил он из сеней.

– Открывайт!

Загремел засов, распахнулась дверь.

– Милости просим, ваше благородие! – прогнусавил старик, увидев перед собой немецкие мундиры.

Максим, пропустив гостей вперед, мгновенно просверлил всех наметанным взглядом. Затворив за собой дверь, он проворно шмыгнул вперед и застыл в собачьей стойке перед лейтенантскими погонами.

Через переводчика немец спросил Максима, где его сын староста Алексей Петунов.

– Он поехал в комендатуру на совещание.

– Собрать всех полицейских, которые находятся на месте! Пусть немедленно явятся сюда с оружием, – последовал приказ.

– Ванька, – обратился Максим к Стручкову, – беги за ребятами.

Тот поспешил выполнить приказание.

– Да вы садитесь, ваше благородие! – лебезил старик. – Может, покушать желаете?

– Спасибо, сыты, – сказал переводчик и ребром ладони провел по шее.

Заговорил офицер. Отрывистые немецкие слова магически действовали на старика. Лицо его вытягивалось, рот раскрывался, глаза преданно смотрели на говорившего. Петунов силился понять.

Переводчик пояснил:

– Господин лейтенант недоволен вами. Хлеб жрете зря, говорит.

Максим поскреб в затылке, робко возразил:

– Кое-что сделали, ваше благородие. Но признаем, маловато еще, порядку твердого нету.

Петунов на какое-то время смолк. Его глазки – маленькие, выпуклые, как у рака, – сузились, в зрачках вспыхнули холодные огоньки.

– Повремените, господа хорошие. Все будут как овечки кроткие, как мышки тихие… В седьмом колене будут вспоминать Максима Петунова, антихристы! У меня ведь к ним свой счет.

– Какой такой счет? – спросил переводчик.

– Вот эти хоромы, – тряхнул бородой старик, – большевики в тридцатом от меня тю-тю. Нас на Соловки, а сюда голодранцев Прохоровых вселили. Видите ли, у них ребятишек как саранчи – не пересчитать. И им, дескать, худо в своем скворечнике, тесно. Вот как советские начальнички решили! Мы вкалывали, килу наживали, а те, которые только ночью работали – чтоб им ни дна, ни покрышки, – наши труды тю-тю… Ну, я им показал, когда вернулся сюда…

Старик прямо распалился, вспоминая пережитое. Он достал табакерку, дрожащими пальцами свернул цигарку, закурил и, немного помешкав, продолжал:

– Не так давно к нам забрели тут трое. Из плена бежали. Просили: укройте от немцев… Укрыли… Землицей матушкой. Сын мой Алексей стрелял лично, а я закапывал.

– Да ты не хуже эсэсовца, – заметил переводчик.

– Стараемся, – стряхнул пепел с цигарки Максим. – Был еще случай. Поймали тут одного субчика-голубчика. Говорили, партизанам помогал. Водили по деревням, опознать эту личность хотели. Никто не признал. Стали наши ребята (и сын мой, понятно, тут) допрос вести. Молчит, химик. Его плетью легонько. Словно воды в рот набрал. Обольют из ведра – и снова шомполами. Не признается. Тогда удальца привязали к кобыльему хвосту – да к булыгинскому оврагу. Пока скакал до него – и душу богу отдал. Царство ему небесное.

Старик перекрестился.

– Недалеко от нас жил Федоров Михаил. – Петунов головой кивнул в сторону. – Активистом был, безбожник. Когда власть сменилась, притаился. Но не ушел от нашего глаза. Выследили мы, прятал он раненого красноармейца. Накрыли ночью…

Максим бросил окурок на пол, растоптал, сплюнул, продолжал:

– Что касаемо партизан, то их, дьяволов, не переловишь, в норы забились, как кроты. Зато уж их помощничкам даем сполна. Жила у нас тут такая Ксенья, корову имела и партизан молочком поила. Пришлось ее освободить от коровы, а заодно от дома и всех пожитков…

Старик не договорил. Из окна было видно, как группа полицейских с оружием в руках торопливо шагала к дому Петунова. Через минуту отворилась дверь, и на пороге с автоматом появился Стручков.

– По вашему приказанию полицейские Задорьинского гарнизона явились.

– Приказано всем явиться на сборный пункт в Шумилове. Подробное задание получите там, – передал переводчик по-русски приказ офицера. – Вы тоже пойдете с ними, – повернулся он в сторону старшего Петунова. – Господин лейтенант очень сожалеет, что не застал вашего сына.

Вышли на улицу. Переводчик шагнул в сторону и приказал:

– За мной!

Полицаи встали за ним по двое в ряд. Колонну замыкали люди в немецких мундирах. Сразу взяли широкий шаг.

– Запевай! – приказал переводчик.

Миновали деревню, околицу, клеверное поле.

Проселок потонул в зелени мелколесья. И вдруг из кустов неожиданно:

– Руки вверх!

На перепуганных полицаев глядели дула автоматов. Сопротивление было бесполезно. К немалому изумлению полицейских, сопровождавшие их солдаты в немецкой форме стали помогать партизанам разоружать колонну. Они великолепно говорили по-русски. И только человек в форме фашистского лейтенанта был настоящим немцем.

– Маскарад окончен, господа, – сказал оторопевшим полицаям «переводчик». Это был Петр Рыбаков. – Наш маршрут, извините, придется изменить. В Шумилове нам пока делать нечего…

Предателей привели в лагерь и здесь судили.

Командир отряда, когда ему доложили о том, как прошла операция, сказал Шменкелю:

– Вы, Иван Иванович, – настоящий артист. И крепко пожал ему руку.