Текст книги "Похоронное танго"

Автор книги: Алексей Биргер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Мишка, не свисти! – взмолился я. – Все деньги высвистишь!

– Как будто у нас когда деньги водились, – хмыкнул он.

– Ну, значит, насвистишь что-нибудь на наши головы. Это ж недолго беду призвать, да долго потом её расхлебывать.

– Да брось, батя, – отозвался он. – Все беды накликаны. Теперь, наоборот, их отпугивать надо. Вот я и отпугиваю.

И затянул вполголоса:

Черный ворон, что ты вьешься

Над мое-еею головой?

Ты добычи – ой, да не дождешься,

Черный ворон, я не твой!..

Слава Богу, только начало хорошее спел, а до конца, что "Вижу, смерть моя приходит, Черный ворон, весь я твой!.." не дошел, потому что мы как раз перед калиткой оказались. Иначе бы, по мне, совсем дурная примета вышла.

А мы калитку отворили, по дорожке к крыльцу направились, и тут Татьяна эта вышла на веранду, встретить нас. Видно, в окно нас углядела.

И стоит она, в ослепительно белом своем костюме, волосы золотом сияют, и в глазах море плещется. Ждет, когда мы подойдем, одну руку на перила веранды положила, в другой так и держит душистую свою сигарету. Честное слово, Царевна Лебедь, навстречу витязям выплывшая, да и только.

И заметил я, что Мишку как покачнуло, будто обухом ему в лоб врезали. Он даже оступился малость, запткнулся. И глаз уже не может от этой царевны златовласой отвести. И, ведь, вроде, все про неё знает: и что не его она поля ягода, и что, сердцем не дрогнув, человека к смерти приговорит. Ан нет, сгинул парень, утонул в её глазах, в этом море зелено-синем, где солнечный луч золотом по гребешкам волн пляшет, а то вдруг туча набежит, и в червленое серебро это золото сперва превращается, а потом словно прозрачной тьмой обволакивается, как наша Волга перед грозой на Илью Пророка, и такие молнии ходят в небе, покачиваясь, будто стволы дубов под ураганом, что и у самого смелого сердце захолодит: а вдруг этот огненный дуб прямо на тебя обрушится.

Вот у Мишки сердце и захолодило, и захлестнуло... Я так ясно видел, что с ним происходит, будто в башке у него сидел, и его глазами смотрел, и его ушами слышал. Да ведь объяснимо оно: плоть от плоти моей, кровь от крови, как же мне не видеть его насквозь?

И совсем мне смутно стало. Вот еще, такой напасти не хватало нам только, ко всем прочим. Хотя... я головой мотнул, пытаясь свои эти самые, предчувствия отогнать. Знамо дело, молодое, горячее, как в красоток не влюбляться? Перемелется, мука будет. Хуже было бы, если б мой сын колодой бесчувственной на таких красавиц, как эта Татьяна, смотрел, пустыми глазами.

Вот Гришка, тот спокойным остался. Но его бесчувственным назвать было нельзя: просто Катерина засветила ему как свет в окошке, и теперь он, видел я, ей одной дышит, поэтому и нет для него других соблазнов. Вот, да, бывает так: красивые девки рядом вертятся, а у тебя уже к одной душа прикипела, и на остальных не то, что не глядишь, но они тебе становятся как картинки все эти глянцевые – посмотреть приятно, а сердца не трогают.

А Татьяна, вишь ты, заметила, какое впечатление на Мишку произвела, и улыбнуться сумела так, что, вроде, и всем нам улыбнулась, а, вроде, только ему. Мишка, понятное дело, совсем поплыл, а мне ещё смутнее стало.

А она заговорила, мелодичным своим голосом:

– Здравствуй, Катя. Очень рада тебя видеть, и очень рада, что ты такая обязательная. А гвардия у тебя замечательная! С такой гвардией любую дорогу проделать не страшно, да? Это, выходит, дядя Яков, твои сыновья-богатыри, которыми ты так гордишься? Заходите, располагайтесь, передохните после дальнего пути.

И вошли мы в этот дом – будто рубеж перешли, который отделил нас от всей нашей прошлой жизни.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

– Ну? – осведомился генерал Пюжеев. – Теперь, надеюсь, и ты понимаешь?

– Да, – сказал его адъютант. – Теперь и я понимаю.

Он ещё раз проглядел дополнительные данные.

– Итак, Антон Горбылкин давно на заметке у местной милиции, как скупщик краденого, – Лексеич проговаривал все выкладки вслух, чтобы ничего не упустить. – Прежде всего, скупщик всего мало-мальски ценного, что воруют с пустующих дач. Геннадий Шиндарь промышлял, среди прочего, налетами на пустующие дачи. Если мы предположим, что у него была пассия, из местных, помогавшая ему в его "благородном деле", то все становится на свои места. Они обворовали какой-то пустующий дом, в котором девка прикарманила дорогущую губную помаду – и, надо думать, прочую парфюмерию. И нарвалась, по Угличу шикуя, на бандюг, которые по этой парфюмерии, уникальной для тех мест, поняли, что она побывала в этом доме. Почему-то это им очень не понравилось. Они сцапали девчонку и устроили ей допрос с пристрастием. Вытрясли из нее, кто ещё побывал в этом доме и, вообще, к кому ещё могли попасть вещи из этого дома. Девчонку, конечно, потом прихлопнули. И стали подчищать остальных. Прикончили Геннадия Шиндаря, сгребли Горбылкиных, чтобы и их как следует допросить. Но младший Горбылкин, зная, какая судьба его ждет, сумел вырваться, ударив ножом одного из своих сторожей – с неистовством отчаяния и страха продрался, так сказать. Нам бы его найти...

– Найдем, – небрежно сказал генерал.

– Мне продолжать?

– Да... Да, продолжай, пожалуйста.

– А дальше, мы можем с определенностью сказать, что этот дом принадлежит Богомолу. Иначе все её движения и поступки не имеют никакого смысла. Итак... Бойцы, которым было поручено ликвидировать девчонку и схоронить её труп, заваливаются в кафе после трудной работы, отдохнуть и расслабиться. Видно, они были здорово умотаны, раз один из них не до конца стер с лица помаду... Да и царапины на щеке... Ясно, что они с этой девчонкой потешились, прежде, чем прикончить. Богомол, оказавшаяся в кафе, узнает свою губную помаду. На косметику у неё глаз наметанный, и ей известно, что такую помаду можно было найти только в её доме. Она заманивает четырех мордоворотов в ловушку. Двух убивает сразу же, двоим устраивает допрос, увезя за город. Узнает что-то очень важное... Что-то должно быть необыкновенно важное, чтобы она высунула нос из своего убежища, в котором бы ей ещё месяца два сидеть и сидеть, и напрямую, раскрываясь чуть не перед всем светом, обратилась к вам. Вопрос – что?

– Этот вопрос мы чуть позже распотрошим, – сказал Повар. – Давай дальше.

– Дальше... Да, кстати, должен заметить, что убежище она и впрямь подобрала себе на славу. В жизни никто бы её не зацепил, даже мы.

– Умеет... – пробурчал Повар.

– Так вот, далее мы имеем труп Геннадия Шиндаря, который из багажника машины перекочевал в землю, в дальний конец огорода. Причем, согласно показаниям Бурцевых... – Лексеич быстренько взглянул в лежащие перед ним распечатки дополнительных сведений. – Кстати, к этим Бурцевым, обычным местным беднякам, бандитская компания обрушилась как снег на голову – и никого из бандитов, кроме Николая Смальцева, Бурцевы вообще раньше никогда не видели. Видимо, Губанову и Фомичеву годился любой дом, чтобы приземлиться, а у Бурцевых свет горел... Да, согласно показаниям Бурцевых, когда "крутые" на них обрушились, багажник машины был забит жратвой и выпивкой, и трупу там просто места не нашлось бы. Выходит, труп свалили в багажник тогда, когда из багажника достали жратву и выпивку. Кто это мог сделать, кроме нашей подруги? И вот какая ситуация вырисовывается. Бандитам почему-то позарез необходимо зачистить всех, кто имеет отношение к определенному дому, а тем более, бывал внутри и, как они боятся, что-то видел и что-то разнюхал. Они убирают некую девчонку – вот бы её имя установить, убирают Геннадия Шиндаря, хватают Горбылкиных. И, разумеется, им в первую очередь надо ликвидировать хозяйку дома, появившуюся только что и очень некстати. Они посылают "бойцов", а сами устраиваются поблизости так, чтобы иметь свидетелей на всю ночь, которые всегда подтвердят их алиби, что никуда они не отлучались и никого замочить не могли, но при этом и так, чтобы, если что-то где-то пойдет наперекосяк, вмешаться и вовремя скорректировать. Однако ж, они понятия не имеют, на кого нарвались. А наша подруга, вытрясшая из Хрумкина и Ищенко немало интересного, знает, каких гостей ей следует ждать и к чему готовиться. Она уничтожает тех, кто явился убить её. Одного убивает не сразу, а предварительно допросив. И узнает, что они только что убрали этого Шиндаря, а от трупа ещё не успели толком избавиться. И она подкидывает труп Шиндаря в багажник машины Губанова и Фомичева. С двоякой целью. Во-первых, чтобы, когда явится милиция, они со своим усердно сфабрикованным алиби крупно прокололись, едва милиция найдет труп. Во-вторых, если они обнаружат труп до появления милиции, то чтобы они поняли: их бойцы мертвы, и им самим ждать пощады тоже не следует. А после этого она отбивает телеграмму нам... Да, но тут ещё одно интересное обстоятельство возникает. Она подозревает – нет, убеждена – что либо Губанов, либо Фомичев являются человеком... ну, скажем так, "конторы". И даже, возможно, нашим человеком. Чтобы прийти к такому выводу, надо иметь очень веские основания. Надо быть уверенной, что та ситуация, в которую она попала, непосредственно интересна лично вам, и вы держите палец на кнопке. Тут она ошибается, но... Но какую ситуацию она имеет в виду? В Угличе и окрестностях нас интересовала только одна ситуация: с документами, которые так и не были найдены. Выходит, она напала на след этих документов? И где эти документы? В том доме, вокруг которого закрутилась вся эта мясорубка? И случайно ли она приобрела именно этот, некий определенный, дом, чтобы в нем отсидеться? Или она рассчитывала, отсиживаясь, заодно поднять каждую половицу этого дома – и найти бумаги? Были у неё какие-то наводки – о которых до поры она не стала сообщать, потому что не знала, насколько они достоверны? Но если на след документов напал кто-то еще... Кто мог знать, где искать все эти бумаги, кроме тех, кто сам их когда-то прятал? И тогда, действительно, бандюги могут двигаться так целенаправленно только по наводке человека из нашей системы. Но не из нашего отдела. Этот человек из одной из тех структур, которые мы хотим похоронить, так?

Генерал Пюжеев на этот – риторический, скорее – вопрос не ответил. Он устало поглядел на Лексеича и спросил, взирая на своего адъютанта из-под полуопущенных век.

– Так Губанов или Фомичев? Соображения есть?

– Практически, нет. В архивах ничего не нашлось. Есть одна слабая зацепка.. Их адвокат, этот Валентин Вениаминович Строганов, выходец из наших. И, поскольку основным его клиентом считается Губанов, а не Фомичев...

– Губанов, ты хочешь сказать?

– Да. Насколько тут вообще можно хоть о чем-то говорить.

– Ладно, и это проехали, – вздохнул Повар. – Общий вывод?

– Наша подруга завладела каким-то домом, в котором скрыты интересующие нас документы. Кому-то ещё известно, что находится в доме. Этот кто-то рвет и мечет, чтобы первым добраться до тайника. Скорей всего, он – доверенное лицо или посланец хозяев документов. И речь идет о настолько важных бумагах, что наш некто предпочитает подчищать всех, кто мог с ними соприкоснуться.

– Ошибаешься, – сказал Повар. Он сидел, откинувшись в своем огромном, но казавшимся маленьким по сравнению с его телесами, кресле, сложив лапищи на необъятном брюхе.

– Ошибаюсь?.. – изумился Лексеич.

– Угу, – Повар чуть шевельнул башкой, как бы обозначая кивок, или попытку кивка. – Никаких документов в доме нет.

– То есть?!.. Как? Почему?..

– Все очень просто, – генерал Пюжеев был само благодушие. – Потому что дом и есть эти документы.

Лексеич задумался.

– Я приблизительно понимаю, о чем вы, – проговорил он наконец. – Но...

– А тут не надо "приблизительно", – генерал продолжал разговор все в том же благодушном тоне – будто ангел небесный на него спорхнул и "красотой смирения" вознаградил его за жизнь долгую и трудную. – Я чуть ли не впервые встречаюсь с таким раскладом, но я давно удивлялся, почему его до сих пор никто не применил. Очень удобная штука. Вот, смотри... – и генерал пододвинул к себе досье, которое незадолго до того просил Лексеича достать из сейфа. – Мы всегда знали, что у Кузьмичева есть дом...

– Точно! – Лексеич не мог простить себе своей недогадливости. – И ведь как раз в тех местах! Дом, который ему Ермоленков подарил!

– Не подарил, а якобы продал, – с ухмылкой поправил генерал. – Но мы-то знаем, что к чему. Мы в другом ошибались. Мы считали, что Ермоленков отдал дом Кузьмичеву в вознаграждение за услуги. Какие услуги мог оказать палач бывшему вертухаю, поднявшемуся при Щелокове до ЦК, до куратора отдела по надзору за артистами и эстрадниками, гастролирующими за рубежом... наш, понимаешь, хлеб перехватывал, гадина – и вместе с Щелоковым рухнувшему?..

– Кстати, ведь сам Кузьмичев и оказался исполнителем приговора... нахмурясь, проговорил Лексеич.

– Ну да, после закрытого суда, – ангел, слетевший на Повара, просто озарял его сверканием крыл. – Все это есть в досье.

– Мы считали... – Лексеич размышлял. – Мы считали, что Кузьмичев каким-то образом помог ему спрятать бухгалтерию по "бриллиантовой" и прочим аферам... Все документы, касающиеся того, на какие счета в зарубежных банках легли деньги и как их можно получить. Собственно, документы, обладатель которых становится и обладателем этих счетов. А оплатой за услуги стал хороший, престижный дом в престижной местности с хорошей рыбалкой и охотой. Поэтому мы дому никогда особенного влияния не уделяли. Ну, есть, и есть. Даже из памяти выветрилось, что он есть. Естественно, Кузьмичева мы допросили... И он нам поведал интересную историю...

– Да, интересную... – Повар прикрыл глаза. Он вспоминал. Восемьдесят третий год... Щелоков только что застрелился, узнав, что едут его арестовать... Арестован Ермоленков... Голос Кузьмичева на магнитофонной пленке – эти огромные, вертикально установленные, вращающиеся бобины техника, сохраняющая и передающая любые оттенки звука и любые колебания в интонации получше любых "кассетников" – Повар не лично допрашивал палача без крайней необходимости, Повар предпочитал не демонстрировать свой облик и свою заинтересованность в том или ином деле даже "проверенным" людям ведь мало ли как жизнь может обернуться... Беседу – или допрос, называйте как хотите – вел один из подчиненных Повара, а Повар потом слушал пленки и анализировал...

– Да, конечно, – звучал глуховатый голос Кузьмичева. – Он передавал мне какие-то бумажки. Говорил, это важно, и я не мог не поверить ему, хотя сам лично ничего в подобных делах не понимаю. Он знал, что мой сын должен уйти в рейс Мурманск-Берген-Эдинбург-Лондон-Гамбург – и в обратном направлении. И просьба была, чтобы мой сын отправил небольшой конверт, желательно из Бергена, на первой остановке. Он высказался в том смысле, что на норвежцев можно больше всего положиться. Уж не знаю, почему. А может, я как-то не так его понял. Еще он сказал, что это дело государственной важности и, хотя в конверте нет ничего недозволенного, но некоторые вещи посторонним людям знать совсем не обязательно, поэтому будет отдан приказ, чтобы таможню мой сын прошел без досмотра. Так оно потом и случилось, все точно. А я так уразумел, что это дела разведывательные, что надо через постороннего человека передать инструкции или что там нашему резиденту на Западе, и, естественно, я согласился переговорить с сыном. Он охотно взялся отправить конверт – почему бы и нет? Через какое-то время, довольно короткое, Ермоленков переписал на меня дом, но это было оформлено не как подарок, а как купля-продажа. Чтобы лишних вопросов не возникало, объяснил он. Хотя на самом-то деле я ни копейки не платил. Вот. А буквально через десять дней мой сын и невестка погибли в автокатастрофе. А у меня-то, я пояснить хочу, только-только отношения с ним возобновились и наладились, с рождением внучки, когда они все-таки известили меня телеграммой. Жена ведь, понимаете, ушла от меня, когда о профессии моей узнала. То есть, она всегда знала, что я в органах служу, но не ведала, чем именно я занимаюсь. Да ведь это и вообще в секрете держать положено, вот я и держал. Но шила в мешке не утаишь, вот и вынырнуло это каким-то образом. Она меня и бросила, ни минуты больше не стала со мной жить. Жалко. В Мурманск переехала, с пятилетним Максимкой вместе, подальше от меня. И сына воспитала так, что с отцом, мол, общаться не надо. И деньги не хотела от меня принимать. С удовольствием возьму, мол, когда профессию сменишь, а таких денег мне не надо. Вот. Но я все равно себя обязанным считал, и каждый месяц сумму откладывал на книжку, для сына. А Максим мореходку закончил, за границу ходить стал. Я знал, как у него дела. Раз в год, на Новый год, мы с женой открытками обменивались. Потом жена умерла, вовремя аппендицит у неё не распознали, такая вот глупость получилась, а потом сын меня известил, что дочка у него родилась, дедом я стал. А я взял да и поехал в Мурманск, на скорую руку собравшись. Сын меня настороженно встретил, хмуро, но оттаял вскоре. Я из разговоров выяснил, что не стала ему мать о моей профессии рассказывать. Язык, видите, не повернулся. Просто поведала ему, что крупно мы с ней разошлись, так крупно, что ей даже помощь от меня принимать неприятно, нехорошо я себя повел. А подробности – это, мол, наше с ней личное дело. Может, расскажет когда Максимке, а может, нет. Ну, я ему и сказал. "Это верно, – сказал я, подробности тебя не должны касаться, но одну подробность я тебе открою. Дело в том, что я всю жизнь в "органах" прослужил, и как раз когда мы с твоей матерью поженились, меня в лагерное ведомство направили. И мать не приняла этого. Условие поставила: или эта работа в лагерях, или она. А куда мне было деваться, я ведь человек подневольный? Но и мать ты знаешь, наверно. Если встанет на своем, то уж не сдвинешь. Не хотела она, чтобы за тобой клеймо вертухаева сына осталось, так вот и разошлись." Полуправду, то есть, сказал. И продолжил: "Она и деньги от меня принимать отказывалась. Не нужны ей, мол, деньги, на людском горе, на крови и слезах, заработанные. Вот я и держался подальше от вас, чтобы не обострять ситуацию и на лишний отлуп не нарываться. Но за жизнью твоей следил, переживал. И ежемесячно деньги для тебя откладывал, книжку на твое имя завел. Пропадут, думал, так пропадут, а я свой долг исполняю. Вот эта книжка. По-моему, можешь ты эти деньги забрать, потому что все разногласия только нас с матерью касались, а тебя они волновать не должны." И вручил ему сберкнижку, и принял он её. А на книжке, не много и не мало, одиннадцать тысяч скопилось. Они на эти деньги и машину купили – он, как моряк, имел право вне очереди машину приобрести – и мебелью пополнились, и ещё на всякие расходы осталось. В общем, на этой машине они и проездили около двух лет, а потом эта авария. И странная авария, я вам скажу. Чтобы в таком месте самосвал большегрузный их смял, ни на что это не похоже. И аккуратным водителем был Максим. И все правила соблюдал, и, скажем, выпимши никогда за руль не садился. Вот я и думаю теперь: а может, подстроено все это было? Может, решили лишнего свидетеля убрать? И, может, дом этот – плата мне за сыновнюю кровь? Если так, то я прошу вас. Когда Ермоленкова засудят, сделайте так, чтобы меня на исполнение приговора поставили. Очень вас прошу.

Эту просьбу, припоминал генерал Пюжеев, Кузьмичев высказал таким же ровным голосом, каким и обо всем остальном повествовал.

– Как вы думаете, почему Ермоленков именно к вам обратился? – спросил следователь.

– Так я ж говорил уже, – ответил Кузьмичев. – Хотя, может, поподробней объяснить следовало. Мы с Ермоленковым давние были знакомые, и я ж как раз прежнего владельца дома в расход отправлял, в пятьдесят четвертом году... Там, с домом этим, вот какая история, если подробней. Его для себя один командарм поставил, в тридцать пятом году. Как же фамилия этого командарма? Запамятовал вдруг. Известная, главное, такая фамилия. Его после смерти Сталина очень быстро посмертно реабилитировали, одним из первых. Ах, да, Круглов.. Круглов, конечно. Его в конце тридцатых подчистили, вместе со всеми другими военными шишками. А после него дом достался Гицелову. Вот его я и кончал, в пятьдесят четвертом году, когда приговорили его заодно с Берией и Абакумовым. Ну, может, попозже малость Берии и Абакумова его судили, военным трибуналом закрытым, но он как член их преступной группы проходил. Да вы, небось, лучше меня все это помните и знаете. А курок я нажимал, да. Он-то дом отладил вообще до европейского, по тем временам, уровня. Говорят, немецкие пленные после войны его до ума доводили, чтобы, значит, газ, горячая вода и прочее. И телефон был, только телефон как отключили, при аресте Гицелова, и линию сняли, так потом и не включали уже. Его ведь в этом доме брали, он поохотиться отъехал. Любил охоту. И гульнуть любил. На суде говорили, что в этом доме не пиры бывали, а оргии целые. Ну, и для допросов туда иногда людей привозили, в особые комнаты. Тогда вокруг дома и будки охраны на дороге имелись, только их потом позабросили. И какая-то будка сама развалилась, а какую-то мужики на стройматериалы растащили, кто доску позаимствует, кто кусок шифера. Вот. Даже странно, что такой хороший дом, и забросили. Он ведь в доход государства отошел, как конфискованное имущество. И, насколько я понимаю, в хозяйстве ЦК стал он числиться. Это потом уже Ермоленков дом выцыганил, на себя оформил, и от хозяйства ЦК в принадлежность дачному кооперативу переписал, к которому и все соседние дома относились. Это понятно, зачем он так сделал. Ведь то, что за хозяйством ЦК продолжает числиться, в любой момент отнять могут. А если ты пайщик кооператива, то обездолить тебя намного сложнее. Видно, Ермоленков уже тогда солидный вес имел, если ему такое позволили, потому что из хозяйства ЦК в другую собственность очень неохотно что-либо отписывали. А общались мы с ним с начала пятидесятых. И он был одним из тех, кто протокол исполнения казни Гицелова подписывал, смерть его свидетельствовал. В гору, значит, шел, хоть и молодым в то время был. Вот. И он тогда пошутил еще. В старину, говорит, имущество казненных палачам доставалось. И ты бы не прогадал, если б имущество Гицелова тебе досталось. У него один дом чего стоит! Хороший дом. Вот, может, он эту шутку потом припомнил и решил жизнью сделать, а может...

Пауза.

– Может, что другое сказалось, – после паузы продолжил Кузьмичев. – Я вот подумал сейчас, что он хорошо мою жизнь знал, ведь сколько мы с ним и по службе, и вне службы пересекались. Удобной я был кандидатурой, чтобы меня использовать. И из своих, и сын – моряк. Может, и что другое они учли... А я с тех пор... Внучку к себе забрал, воспитываю. Вот, четвертый год уже пошел, как она со мной. Внешне на свою мать похожа, мою невестку покойную, такая же блондинка хрупкая. А характером, мне кажется, больше в мою жену, в бабку свою. Тихая, но твердая. Никогда никому не заперечит, все сделает, как ей велят. Или я, там, велю, или воспитательница в детском саду. Вот. Но если ей что-нибудь неправильным кажется, очень переживать будет. И я... Впрочем, что я о внучке-то вам толкую, давайте к делу вернемся.

– Очень интересная была история, – повторил Повар. – И мы считали тогда... Да, мы считали, что Кузьмичев нам полную правду рассказал. Всю правду. А рассказал-то он не всю! Полную правду он либо позже узнал, либо уже тогда для себя её приберегал. Подожди, как он тогда о внучке сказал? Повар нахмурился. – "Вся в мать, такая же хрупкая блондинка..." Верно? Совсем интересно получается!

– Да, – сказал Лексеич, ухватывая мысль. – Ведь те, кто подозревает, что Богомол до сих пор жива, знают о ней лишь, что она – красивая блондинка.

– Теперь понятно, почему она огонь на себя вызывает, – процедил Повар. – Огонь-то обрушится не на нее, а на внучку Кузьмичева. И, конечно, если рядом будет человек из "органов", то он может заподозрить подвох, подмену. Заподозрить, да. Поэтому надо его либо крутануть, либо ликвидировать... А так, почему бы нам не подыграть ей, а? Надо только подумать, как лучше спустить информацию, что Кузьмичева, владелица дома, заодно и Богомол.

– Вы думаете, владелица до сих пор она? – осведомился Лексеич.

– Голову даю, что на бумаге – да! Зная нашу подругу, я бы предположил, что она заключила нотариальное соглашение, и что как раз сейчас Кузьмичева приедет это соглашение исполнить.

– Типа того, что Кузьмичева получает всю сумму, а после введения в права наследства сразу перепишет дом на нашу подругу? – спросил Лексеич.

– Вот теперь молодец, хорошо соображаешь! – похвалил генерал. – Да, именно так все и обстоит. За нашей подругой охотятся, считая её Кузьмичевой. При этом, я уверен, она держалась так, что в лицо её почти не видели. Теперь, когда приедет настоящая Кузьмичева, наша подруга исчезнет. И просит она нас, чтобы мы дополнительно её подстраховали, оповестив кого надо, что Кузьмичева – Богомол. Богомол погибнет, а наша подруга начнет новую жизнь.

– А что же с домом? Ведь из неё будут вырывать подпись, чтобы она передала дом другим людям.

– В том-то и фокус, что подпись у неё никто вырывать не будет! Зная, что она – Богомол, её поспешат убить. Понимая, что в плен её брать опасно, такая дамочка в любой момент освободиться может и всех перехайдокать. Что ей даже шариковую ручку в руки давать нельзя, чтобы она не продемонстрировала тут же свои убийственные приемчики. А наша задача позаботиться, чтобы труп её остался в таком виде, с которого отпечатки пальцев нельзя снять. Иначе не совпадут эти отпечатки с теми, что обнаружены в гостиничном номере, и новые вопросы и сомнения возникнут, а нам вопросов и сомнений не требуется. Нужно, чтобы обгорел труп, что ли. Или чтобы нашли его не сразу... А дом – что? Дом бесхозным останется. Тут мы на него лапы и наложим. Найдем, как оформить.

– Я бы Сизому информацию подкинул, – сказал Лексеич.

– Что за Сизый? – заинтересовался Григорий Ильич.

– Семыкин Николай, глава преступной группировки, конкурирующей с группировкой Губанова и Фомичева. Откуда кличка "Сизый" взялась, не знаю, да это и неважно. Судя по дополнительным сведениям, которые я получил, Губанов и Фомичев на него грешат, что это он их бойцов заказал. Вроде, на тропу войны выйти готовятся. А Семыкину большая война не нужна. Тем более, что не по делу война эта, он-то знает. И он, чтобы снять напряжение, с большим удовольствием сольет конкурентам информацию, что не виноват он, и даже знает, что заказ был дан Богомолу, вот только неизвестно кем, а он, Семыкин, всегда удружить готов, в доказательство, что человек он мирный и лишние жмурики ему сейчас не интересны. Ну, и все остальное, что мы сочтем нужным ему о "Богомоле" сообщить...

– Неплохая идея, – согласился Повар. – Значит, надо отправиться тебе в Углич и законтачить с этим Сизым-Семыкиным. А заодно, нотариусов прочесать. Найти соглашение между Кузьмичевой и Железновой, чтобы там... лишних следов никогда не всплыло. Они сейчас Железнову Кузьмичевой считают, а ты вложишь им в головы, что Кузьмичева-Богомол останавливалась в угличской гостинице по паспорту на имя Татьяны Железновой. В общем, все сделаешь, чтобы из двух девок окончательно одну вылепить, и чтобы лишняя половинка в воздухе растаяла, а вторая материализовалась в виде трупа... Да?

– Нашел, Григорий Ильич! – сообщил вошедший в кабинет человек. – Вот оно!

– Отлично! – сказал Повар. – Спасибо, голубчик. Ну-т-кась, посмотрим... – он стал проглядывать копии документов и распечатки. Действительно, вот оно! – его толстый палец лег на один из листов бумаги. Сначала Кузьмичев получил дом в аренду, а заявление в кооператив, чтобы дом на Кузьмичева переписали, Ермоленков подал аж через три года, пятнадцатого ноября восемьдесят второго.

– Сразу же после смерти Брежнева, – подал голос Лексеич.

– Вот именно! И меньше, чем через неделю после того, как Андропов вошел во власть. Вот и поспешили спрятать концы в воду, потому что знали: Андропов чистку начнет. И всех, кто с аферами брежневских времен связан, умоет. Масштаба расправ тогда никто не представлял, но что расправы будут все понимали. Видимо, выжидали до последнего. Если бы к власти прорвались Романов или Черненко, которые иначе были настроены, то не пришлось бы дом постороннему доверять, чтобы этот дом из зоны видимости любого следствия выпал... А мы тогда на этот момент внимания не обратили. Вообще дому значения не придавали – ну, получил его Кузьмичев за оказанную услугу и получил, нам-то что? А уж глядеть, кто когда и как этот дом на другое лицо перерегистрировал – это совсем никчемным представлялось... Ан нет, суть-то в этом была и упустили мы суть! А в девяносто третьем году Кузьмичев, хитрый старик, этот дом приватизировал, чтобы внучка могла без проблем в наследство его получить и продать его, или как-то иначе воспользоваться. Выходит, знал он что-то, знал – и знал, что, хоть времена и изменились, но без справки о приватизации внучке могут дом и не оставить, найдя, к чему придраться... В общем, совет собираем. Будем думать, что нашей подруге ответить и как всю ситуацию выстроить. Да и кучу всяких оперативных вопросов надо быстро решить.

О внучке палача разговоров больше не возникло. Ее роль определилась, и все с ней было ясно. Екатерина Максимовна Кузьмичева, блондинка двадцати трех лет, была приговорена, ради целесообразности и ради пользы для большого дела: приговорена тем приговором, который не обжалуешь и который всегда приводится в исполнение. Слишком крупный вырисовывался выигрыш, чтобы генерал Пюжеев Григорий Ильич хоть на секунду засомневался, стоит ли отправить на жертвенный алтарь какую-то никчемную девчонку, да ещё и от дурного семени взошедшую.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Итак, прошли мы в дом.

В доме – прохлада приятная, после жары, которая с самого утра над землей сгущаться стала, а сейчас, около часу дня, вообще начиналось пекло адово. Даже зябко немного сделалось, когда мы в тень комнат вошли. Но это хорошая зябкость была, тело ей радовалось.

– Вам, наверное, перекусить с дороги не мешает? – спросила Татьяна.

– Да нам-то что, – сказал я. – Мы сейчас к себе домой, и вся недолга. Вот, Катерину сопроводили и, вроде как, делать нам больше нечего.

– Да ладно! – усмехнулась она. – Тебе, дядя Яков, небось, поправиться надо. Или ты уже? А сыновья твои и Катерина с дороги точно голодные, это как пить дать.

– Мы успели перекусить, – сказала Катерина. – У нас с собой и бутерброды были, и термос с чаем.

– Подумаешь, бутерброды! – отозвалась Татьяна. – Горяченького не помешает... Так? А ты устраивайся, как тебе удобней. Я, кстати, твою комнату не занимала – подумала, что тебе приятней и привычней всего будет в ней остановиться.