Текст книги "Романтик из Урюпинска, или долгая дорога в Рио-де-жанейро"

Автор книги: Алексей Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Работать в ФРГ так, как работали в СССР нельзя. Гриша привел характерный пример. Путевки в Рио он решил купить в русском турагенстве во Франкфурте у бывшей жены своего знакомого. Уже первое посещение агенства насторожило Григория. "Ничего себе! Несколько лет живут в ФРГ, а уже в Бразилию едут!" – возмущенно-тихо прошелестела женщина, доставая бланки. Через пару дней выяснилось, что она продала билеты и путевку в четырехзвездный отель – без завтрака! "А где завтрак?"-спросил Гриша. Но хозяйка агенства стала нести какую-то околесицу вместо того, чтобы быстро переделать и извиниться, как это принято во всем мире. По возвращении турист намерен подать в суд на эту фирму.

Еще Григорий рассказал мне о знакомых российских музыкантах с консерваторским образованием, которым материально очень плохо живется в Германии. Он предложил им улучшить свою жизнь простым и верным способом. Писать музыку и тексты НА ПОТРЕБУ. Но они отказались. Мы, мол, после классики таким дерьмом заниматься не будем. "Делать надо то, что можно продать, а творческие амбиции в большинстве случаев ведут к нищете" – веско сказал Гриша и добавил: "Чтобы выжить в Германии надо работать по шестнадцать часов в сутки без выходных. Через два года я получу гражданство ФРГ и уж конечно на Западную Украину не вернусь. Там нечего делать. Из моего родного города все толковые специалисты уже уехали. Теперь у власти находятся люди, недавно спустившиеся с гор".

Тем временем жара усиливалась (ну и март же здесь!) и мы с Сергеем вернулись в отель, прихватив вареной колбасы, пивка и свежих булочек. Пообедали и решили поспать.

Проснулся я от страшного жжения по всему телу. Подошел к зеркалу и ахнул! Все тело пылало красным огнем! Ничего себе, солнце за облаками! Серега тоже обгорел, но меньше.

Позавчера Татьяна предложила Сережке поближе познакомиться с жизнью молодежи в Рио и сходить с ее дочерью Ольгой на ночную дискотеку.

К одиннадцати вечера мой студент был готов к выходу. Оля позвонила снизу и я попросил ее подняться к нам в номер. Девушка очень красивая, но совсем не похожа на славянку, скорее на итальянку, или испанку. "Тьфу ты, черт! – дошло до меня. – Конечно же, она похожа на настоящую бразильянку. Живет здесь уже семь лет. Вот уж действительно чудеса адаптации!". Она заканчивает филологический факультет местного университета (португальская филология) и по-русски говорит уже с легким акцентом.

Сергей взял с собой загранпаспорт, немного реалов и они с Олей укатили на дискотеку. Я уснул в час ночи, а в три утра вернулся мой сын, слава Богу, живой, здоровый, и с паспортом.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Проснулись поздно, около девяти. Ожоги болят чуть меньше. Ирина дала нам безвозмездно великолепный крем-аэрозоль и мы после завтрака обильно им намазались и легли в постели.

Пообедали курицей-гриль, выпили по баночке пива и легли спать. Вечером пошли гулять по авеню Атлантика, зашли в тридцатиэтажный отель "Отон", где остановился Гриша со своим другом-интернационалистом; у портье узнали его телефон, позвонили и договорились о встрече на вечернем базаре. Григорий помог мне с фотосъемкой. На крыше отеля расположено уютное кафе с великолепным бассейном посредине. Отсюда с высоты птичьего полета открывается чудесный вид на часть города, на наш пляж, на пляж Ипанема, на Сахарную голову и на безбрежный океан. Картина – фантастическая!

Никогда в жизни я не получал такого наслаждения от фотографирования! И в который раз подумал: "Ну почему я работаю в каких-то паршивых провинциальных газетах, а не в журнале "Вокруг света", например, или в журнале "Вояж"?!"

…Солнце спускалось все ниже, и зеркальные отели Копакабаны засверкали красной медью начищенных щитов римских легионов. Народу на пляже становилось все меньше. Надоели чипсы, пиво, приторно-вяжущие фрукты. Хотелось горячего домашнего борща со сметаной, жареной с луком картошки, квашеной капусты и холодной русской водки под соленые грибочки.

Мы с Серегой и Гришей уже стали собираться, как к нам подошел нетрезвый, старый негр с обшарпанной гитарой. Он ударил по "ля-мажору" и хрипло запел мексиканскую народную песню. Григорий протестующе поднял руку и громко сказал по-испански: "Не надо петь! У нас болит голова!" Я сказал украинцу: "Попроси у него гитару, я немного поиграю". Гриша протянул негру банку пива, и жестом показал на меня, мол, дай гитару. Негр отрицательно замотал головой. Тогда хохол вынул пять реалов и помахал ими в воздухе. Негр протянул мне гитару и сел на песок. Я привычно проверил настройку и стал играть свои любимые неаполитанские, русские песни, удовлетворенно наблюдая при этом за своими обалдевшими слушателями. А когда в конце сбацал неувядаемую "Бессаме мучо", пьяный негр в сердцах ударил кулаком по песку и заплакал. "Фэнк ю, фэнк ю!"– шепелявил беззубым ртом пляжный музыкант, утирая непрошенные слезы.

"Ну, все! Хватит! А то он дуба даст от твоей русской души!"-сказал Гриша и вернул гитару.

В этот вечер украинский филолог, житель Франкфурта, отрекшийся от родного Закарпатья, нежданно-негаданно подружившийся с москалем, был в ударе. Было ясно, что Григорий еще не успел растерять в благополучной Западной Европе дорогие нашим сердцам славянские привычки, и щедро нас угостил.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Это предпоследний наш день в Рио. Завтра поздно вечером вылетаем в Париж, а оттуда в Москву. Проснулся в пять утра – примерное время восхода. Хотел сфотографировать утреннюю зарю над океаном, над этим сказочным городом с крыши отеля, но впопыхах не узнал, открыто ли кафе в такое время, а выйти в пять утра побоялся; однако не утерпел (когда еще сюда приедешь) и в шесть – был на улице.

Копакабана уже проснулась (если она засыпала), и на знаменитой волнисто-мозаичной дорожке, знакомой миллионам телезрителей по сериалам, уже были пешеходы, бегуны, велосипедисты, роллеры. Со знакомым предчувствием хорошего кадра я приступил к съемке. До чего же хороша Копакабана в эти утренние часы! Сколько здесь ласкового солнца, воздуха, океана, утренней свежести, душевного комфорта, – всего того, что составляет радость бытия! В эти минуты мне казалось, что пройдет несколько лет, и я обязательно еще раз сюда приеду.

В половине восьмого пошли на завтрак. В кафе ни души, все еще спят, только строгий негр у дверей, с которым я поздоровался: "Бон джорно" вместо принятого здесь "Бон джиа". Потом был пляж. Я часа полтора не вылезал из океана, одетый в хлопчатобумажное трико и белую рубашку, опасаясь новых солнечных ожогов.

После обеда пытался уснуть, но не смог – боялся пропустить сумерки над городом, чтобы сделать снимки. В начале шестого поднялись с сыном на крышу отеля и стали ждать нестандартного освещения, трудно уловимой границы между сумерками и ночью. После съемки долго бродили по базару. Особенно нас поразил "Арт-базар"! Здесь представлено невероятное количество разных стилей, техник письма, потрясающе использованы экзотические местные материалы. Можно найти картину на любой вкус и любого формата. А маски, мелкая пластика, народные поделки… Это надо видеть!

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

(Пишу на борту "Боинга-777", летящего в Париж)

Вчера нас предупредили, что к двенадцати дня номер должен быть освобожден, все вещи собраны, и что мы с Татьяной поедем на последнюю, бесплатную экскурсию в новый, дальний район города. Утром мы вдоволь накупались, прибавив красноты к неокрепшему загару, к одиннадцати часам вернулись в отель, сдали сумки в камеру хранения и сели в раскаленный черный форд нашего гида. Архитектура в новом районе Рио поражает своей необычностью. Даже в Москве я не видел зданий такой изощренной красоты и архитектурной дерзости. К сожалению, снимать из окна автомобиля было невозможно, мешали столбы, деревья. Потом мы приехали на какой-то престижный пляж длиной в семнадцать километров.

Я (что за язык!) неосторожно заметил, что так и не попробовал в Рио жареной рыбы.

"Сейчас попробуете",– сказала Татьяна. Мы подъехали к маленькому дощатому домику, которых на берегу океана наверное несколько сотен, и она что-то спросила. "Здесь мелкая рыба" перевела Татьяна. – Надо вернуться в домик № 198."

Мы заняли столик в тени навеса. Принесли холодное пиво, и мы с наслаждением стали смотреть на ярко-синий океан, где вдалеке, в ультрамарине шла белоснежная яхта, на зеленые холмы, на пустынный пляж и на ленивый, как мы прибой.

Прошло двадцать минут и Татьяна спросила насчет рыбы. "Через двадцать минут будет готово. Перед вами еще был заказ",– невозмутимо ответил симпатичный негр. Наш гид что-то сказала ему напористо и громко и тут же перевела:"Если через следующие двадцать минут заказ не будет выполнен, я тебя самого съем!"

Подали плоские тарелки с нарезанными помидорами, выложенными на свежайшие, сочные листья салата, и большое овальное блюдо с крупными кусками рыбы, обжаренной в сухарях, перемешанными с ароматными специями. Мы с Серегой набросились на еду (москвичка отказалась), испытывая чувство, которое смело можно назвать "Пищевым оргазмом". Я потянулся за вторым куском и вдруг вспомнил, что рыбу надо есть осторожно, поэтому стал медленно и внимательно разжевывать сочную мякоть, пытаясь обнаружить коварные рыбьи кости, но не нашел. "И здесь комфорт!", – почти с возмущением подумал я и уверенно взял третий кусок!

Мы мчимся по ночному Рио-де-Жанейро в международный аэропорт. Мелькают уже знакомые очертания богатых, нарядно освещенных кварталов, зеркала водоемов весело отражают какофонию мириадов огней. Потом потянулись фавеллы, скопище черт знает из чего сляпанных жалких домишек, зловонной чешуей покрывающих бесчисленные холмы и низины.

В аэропорту много народу. Несколько рейсов в Северную Америку и один в Европу, в Париж. Наша очередь почему-то смешивается с очередью, летящих в Майами. К паспортному контролю идет москвичка, за ней мой сын. Я галантно пропускаю перед собой молодую американку, и в это время служащий громко объявляет: "Майами!" Я в панике кричу: "Вир флиген цузаммен!" и показываю на Серегу и Ирину. В очереди раздается дружный смех, и меня пропускают раньше американки.

30

Поезд "Москва-Средневолжск" шел по ночной заснеженной России. Плацкартный вагон спал. Ильину не спалось, все еще не мог отойти от Бразильских впечатлений. Он чувствовал себя другим человеком и плохо себе представлял, как будет происходить РЕАДАПТАЦИЯ в сонном, милом Урюпинске Время от времени по коридору проходил пьяный мужчина, всякий раз раздраженно, по-хозяйски задвигая Сережкины ноги, мешающие его передвижению.

"А все же замечательная у нас страна, – думал Антон Сергеевич. – Можно быть безработным, и, получая нищенское пособие, жить в свое удовольствие: читать, писать, играть на гитаре, бесплатно ходить на концерты симфонического оркестра и даже бесплатно съездить в Бразилию! Точно! Вот вам, пожалуйста! Готовое начало хорошего журнального материала. Надо записать, а то утром забуду. Так, ручка здесь… Черт! Тетрадь в сумке, а сумка под нижней полкой. Проводник не спит, он только что проходил за пьяным мужиком". Ильин осторожно спустился с верхней полки и пошел в начало вагона.

Проводник был не один с ним рядом сидел тот, который задвигал Серегины ноги. На столике стояла полупустая бутылка водки, немудреная закуска.

–Здравствуйте. Извините за беспокойство, – обратился Антон Сергеевич к проводнику. – У вас не найдется клочка бумаги, мне надо записать.

–Бумаги у меня нет, – сказал проводник. Пошарил взглядом по купе, посмотрел себе под ноги, и оторвал кусок картонки, от коробки, стоящей под столиком. – Это устроит?

–Вполне. Большое спасибо, – ответил Ильин и хотел уйти.

–Одну минуту! – твердо произнес пассажир. – Выпейте с нами.

–Спасибо, поздно уже, надо бы поспать, да и не хочется, честно говоря.

–Тебе что, "западло" со мной выпить? – С угрозой спросил пьяный.

–Да причем здесь, западло? Хорошо, налейте немного.

Выпили. Закусили. Немного погодя, пьяный предложил:

–Пойдем покурим.

–Я не курю, – сказал Антон.

–Ну, постоишь со мной. Трудно что ли?

Поняв, что лучше не спорить Ильин вышел в тамбур. Мужчина закурил, крепко затянулся и неожиданно спросил:

–А ты чего такой загорелый? Почти, как я!

И тут только Антон заметил, что лицо крепко сбитого молодого мужчины, несмотря на март сильно загоревшее.

–На море ездил, – ответил Ильин.

–На море? – переспросил пьяный. Завел руку за спину, как фокусник вынул пистолет Макарова, уверенно приставил к груди Антона и сказал:

– А я в горах загорал.

"Как бы не нажал, – подумал Ильин. Взял себя в руки и домыслил: Не должен. Видать с войны едет. Домой, к семье. Не должен".

Мужчина плавно опустил руку с пистолетом вниз, упер ствол Антону в пах и пьяно улыбнулся:

–А если нажму?

–Лучше не надо, – через силу, как можно спокойней сказал Ильин. – ОН мне еще пригодиться.

–Я – мент, ОМОН, пряча за спину пистолет, пояснил пьяный. – Еду из командировки домой. Пошли выпьем!

Проводник безучастно смотрел в черное окно. "Шутник" вынул из-за пазухи плоскую бутылку водки и ловко разлил по стаканам. Молча чокнулись, выпили, и Антон подумал: "Слава Богу! Кажется, пронесло".

31

…Как мог такой огромный океанский лайнер войти в нашу Волгу? Его нос вознесен на высоту десятиэтажного дома, и золотом сияют гордые буквы "SANTA MARIA". У трапа стоит маленькая, черная собачка, но она не лает и даже хвостом не виляет, пораженная громадой корабля. Антон Сергеевич неожиданно для собеседника перешел с безукоризненного английского на русский, и американец удивленно приподнял брови.

По трапу элегантно – опасливо спускаются три пожилых дамы, по виду англичанки. Ильин уже знает, что это его тетушки. Они в летних платьях из яркого ситца, в легкомысленных шляпках и, как положено иностранкам, выглядят лет на двадцать моложе. Через мгновение Антон Сергеевич держит в своей руке маленькую, суховатую, почти девичью руку одной из тетушек, и замечает что ее васильковые глаза наполнены слезами. Она что-то ему говорит, и Антон вслушивается в позабытый, милый, петербургский выговор, почти не понимая смысла, наслаждаясь неподражаемой музыкой русской речи…

– Отчего вы плачете? – невпопад спрашивает Ильин. – Это же ваша родина. Посмотрите, какое небо! А воздух какой! Чувствуете горьковатый запах полыни? Посмотрите вокруг, это ваша родина!

Тетушки с признательностью и обожанием смотрят на Антона и он неожиданно для себя читает редкие свои стихи, наполненные есенинским духом:

Пьет из лужи луну беспородная сука,

А над Русью висит непроглядная мгла.

И опять мы ругаем евреев и скуку,

Как всегда не хватает в стаканах вина…

…-Странный сон! – подумал Антон Сергеевич. – Какие иностранки? Какие тетушки? Чушь какая-то!.. И вдруг вспомнил! Давно, лет двадцать назад, когда отцу было уже за семьдесят, он как-то за обедом, вскользь заметил: "А ведь у меня где-то в Англии должны быть родственники". Мы, его дети со своими семьями, с удивлением посмотрели на старика. В то время было опасно вспоминать о родственниках за границей. "Мне было десять лет, – спокойно продолжал отец, – Шел восемнадцатый год. И до Астрахани докатилась революция. По кремлю били из пушек, по улицам бегали вооруженные люди, раздавались выстрелы. Страшно было выйти из дому. Моя тетка по отцу была женой состоятельного англичанина владельца холодильников на рыбзаводах. У них была дочь – изумительно красивая Варенька, лет семнадцати. Ее застрелили. Она шла в дорогой шубе, и ее застрелили за то, что она "буржуйка". Через какое-то время тетка с мужем уехала из России. А в тридцать седьмом меня посадили.

32

Ледяной ноябрьский ветер гнал клочья низкосортной ваты облаков, рябил свинцовую Волгу, остервенело тряс черные ветви деревьев, подхватывая с грязных тротуаров затоптанный бумажный хлам предвыборного абсурда. Стояла та короткая пора, когда природа не засыпала, а, казалось, беспощадно умерщвлялась недалеким Севером и злым бесснежьем.

Ильин уже подходил к крыльцу университетской библиотеки, как увидел шедшего навстречу иностранца. В том, что это иностранец, сомнений не было: пожилой человек не по сезону был одет в легкий светлый плащ, из ворота которого виднелась белоснежная рубашка с дорогим, хорошо завязанным галстуком. На груди в потертом черном футляре с металлическими буквами "CANON" висел фотоаппарат. "Наверное немец,"– подумал Антон, и, как только турист с ним поравнялся поздоровался:

– Guten Tag!

Старик удивленно вскинул глаза и ответил:

– Guten Tag!

– "Кэнон" выпуска семидесятых годов? – по-немецки спросил Ильин.

– Да!– еще больше удивился турист и охотно открыл футляр.

– У меня такой-же, только серии "QL". Надежная камера и оптика отличная. Я брал ее в Бразилию и сделал великолепные снимки.

–О! Я был в Бразилии, в Рио, в шестидесятом году. Мы ходили туда на русском корабле!

Турист оказался немцем, юристом из Дюссельдорфа, и был похож на знаменитого австрийского писателя Макса Фриша. Антон не без гордости сообщил, что и дед и прадед его были известными адвокатами в дореволюционой России. Рассказал, что в детстве жил под Потсдамом, что был в Сан-Суси, в Берлине, в Дрезденской галерее. Немец тоже принялся перечислять города и страны в которых побывал.

А ледяной ветер все дул и дул, и пожилой турист в сердцах сказал: "До чего же у вас холодно!" И что-то добавил про Волгу. Антон не выдержал и, вызвав удивленно-искреннюю улыбку немца, запел, соблюдая тональность, ритм и размер знаменитой русской песни:

…Wolga, Wolga, Mutter Wolga,

Wolga, Wolga, russlands Fluss…

Становилось все холоднее. Старик по-детски шмыгал, и Ильин заметил прозрачную каплю влаги на конце его носа.

–Простите, я должен идти, – сказал Антон и протянул руку. Немец порывисто обхватил ее двумя ледяными ладонями и запричитал:

–Какие у вас горячие руки! Какие горячие руки!

–У меня горячее сердце и горячая кровь, – рассмеялся Ильин, и старик, совершенно обалдев от театральной фразы ненормального русского, стал желать доброго здоровья и долгих лет. Они расстались, и Антон подумал: " Может ВОТ ТАК и надо общаться с людьми из другого мира?

Ильин несколько дней был под впечатлением этой неожиданной встречи. Однажды, проснувшись в три часа утра, стал перебирать в памяти все ее детали. И снова предстал перед ним восьмидесятилетний старик со скрюченными от холода пальцами, со слезящимися от ветра голубыми глазами, такими же, как у наших стариков. И Антон Сергеевич зачем-то стал строить простые немецкие фразы, устроив себе что-то вроде Kinderspiel:

– Вы были на Восточном фронте?

– Вы были под Сталинградом?

– Вы стреляли в русских солдат?

Ильин задавал вопросы несуществующему собеседнику и не чувствовал ни боли, ни злобы, ни всей нелепости этой игры, но он точно знал, что в тот ненастный день он видел перед собой не бывшего завоевателя, а просто замерзшего старика, шмыгаюшего носом на высоком волжском берегу.

"…Какие у вас горячие руки! Какие горячие руки!.." Антону Сергеевичу почему-то стало жаль немца из Дюссельдорфа, и одновременно, подспудно росло позабытое, почти мальчишеское чувство гордости за то, что несмотря на ледяной ветер, у него были горячие руки. За то, что он русский, который живет в сумасшедшей, непостижимой, и прекрасной России.

Средневолжск – Рио-де-Жанейро – Средневолжск.

2004 год, февраль.