Текст книги "Расследование (СИ)"

Автор книги: Алексей Иванников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

«А теперь: не хотите ли выпить за знакомство? Я угощаю.» – Она засунула книжку обратно и полезла в самую нижнюю часть. – «Помогите мне.» – «А может не надо?» – Она уже достала бутылку с вином – похоже, портвейном – и мне пришлось быстро встать и забрать у неё напиток, чтобы она могла взять стаканы и что-то из закуски. Она поставила всё на столик и придвинула стул, на котором сидела. – «Поухаживайте за бедной одинокой женщиной.» – «А вы живёте одна?» – «Ну конечно. Разве здесь есть ещё чьи-то следы? Кому нужна старая одинокая женщина?» – Она хитро подмигнула, и я включился в игру. – «Какая же вы старая? Насчёт одиночества я, правда, ничего не могу сказать, но по поводу остального вы напрасно на себя наговариваете.» – «Да? Спасибо.» – Она улыбнулась. – «Наливай. И чувствуй себя как дома.» – Ясно видно было, куда она старается направить разговор, и следовало спешить, пока она совсем не отвлеклась от главного для меня дела. – «Хорошо. Сейчас.» – Я плеснул совсем немного в её стакан – который она держала наготове – и столько же в свой собственный. – «И всё-таки подождите: вы ещё не всё мне рассказали.» – «Да? И что же… тебя интересует?» – «В-основном те несколько месяцев, которые он где-то проболтался после ухода из института. И каким образом он смог поступить в театральный – совсем уже непонятно.» – Она неохотно отставила стакан. – «Опять о том же самом.» – Она зевнула. – «Да не было там ничего такого. Ну шлялся он сначала по компаниям – но это ведь и раньше было.» – «Пил?» – «Пил, пил, ещё и не то делал.» – «Но каким образом он умудрился подготовиться к вступительным экзаменам, и подготовиться так, что выдержал их – при диком-то конкурсе?» – Я мог добавить ещё десяток отягчающих факторов, но и без них событие выглядело непонятно и почти подозрительно, усиливаясь явно ещё и почти доказанной близостью спецслужб и спецорганов, которые могли оказать как отрицательное, так и наоборот положительное влияние почти на любого человека в этой стране в те годы. Совершенно не задумываясь, я снова, уже не первый раз, делал слишком смелое предположение, за которым могло следовать что угодно – подтверждение или наоборот полный отказ от него – в любом случае поиски и тыканья даже в неудачных направлениях могли вытащить на свет что-то другое, о чём я мог просто не подозревать раньше. – «Вы напрасно так к нему относитесь – с недоверием и предубеждённостью. Он всё мог – и даже то, чего он добился – я уверена – не было его пределом. Я думаю, что в институте это сразу почувствовали и дали ему возможность – даже если он чего-то и не умел в тот момент – показать себя в другом, более убедительном и близком, и на этом он по-моему и вылез.» – Пока она говорила, я хотел встрять и выразить несогласие с её мнением обо мне, но за массой слов показалось нечто более интересное, и я решил не отвлекаться. – «И что же было ему ближе и доступнее уже тогда, когда он только начинал?» – «А вы не знаете? Он ведь так умел передразнивать и изображать разных людей – что получалось одновременно и похоже, и смешно, но почти всегда никто на него не обижался.» – «Странно, я слышу об этом впервые.» – «Он не всем это показывал, только самым близким людям.» – «А, извините, вас он не передразнивал?» – «Какой любопытный.» – Она подмигнула и взялась за отставленный стакан, чего я всё время опасался, но теперь совсем непросто было остановить её или хотя бы притормозить на небольшое время, пока она не выдаст мне последнее из сохраняемого долгие годы.

«Ну что же ты?..» – Она ждала, что я присоединюсь, но я всё выдерживал и выдерживал паузу, опасаясь скорой и неприятной развязки. – «Сейчас. Но я совсем чуть-чуть.» – Я взялся за стакан, и она сразу стукнула донышком своей посудины по краю моей, и пока она выпивала, сладко зажмурившись, я чуть-чуть пригубил и поставил стакан на стол. – «Но мы ещё не всё выяснили.» – «Это ты о чём? О том же самом?» – «Ну да. Что же он такое делал в те несколько вольных месяцев, о чём никто нигде не упоминает, и о чём вы сказали так пренебрежительно, и, можно сказать, сурово?» – Она недовольно смотрела на меня, почти скорчив гримаску, получившуюся совершенно несознательно и против её воли. Гримаса постепенно исчезла, но недовольства, похоже, оставалось ещё слишком много. – «И охота тебе всё лезть и лезть туда, сам не знаешь куда. Иди-ка ты лучше ко мне.» – Она оставила стакан и развела в стороны руки, готовясь принять меня, но я игнорировал предложение. – «Не хочешь? Ну тогда я сама к тебе сяду.» – Она неожиданно шустро вскочила и почти плюхнулась мне на колени, так что я оказался вдавлен в кресло. Но это было не всё, это было начало: она какое-то время вертелась из стороны в сторону, устраиваясь удобнее; потом она повернулась ко мне лицом и опять улыбнулась, обдавая перегаром. Судя по всему, она уже была поддатой, когда я пришёл, но данное обстоятельство я заметил только сейчас: держалась она очень хорошо. – «Ну зачем так? Вы всё-таки тяжёлая.» – «Ах, мой птенчик уже устал, но не может же он обидеть бедную тётю, которая угостила его к тому же такой вкусной водичкой…» – Вино оказалось паршивым, но я решил не обижать хозяйку, чьи реакции вряд ли можно было предсказать заранее; положение выглядело, конечно, неприятным, и требовалось искать выход из него.

«Так вы не хотите мне помочь?» – Она лениво зевнула, и мне осталось только гадать, что означает такая реакция: то ли она значила подтверждение, то ли на самом деле ей было всё равно, и просто она не хотела отвлекаться; при любом из вариантов следовало заканчивать встречу, пока она не зашла слишком далеко. – «Вы тогда лучше встаньте: а то мне тяжело.» – «Как? Встать? Это что же – я тебе не нравлюсь?» – Я помотал головой. – «Брезгуешь, значит?» – Я молчал. – «Ну да: зачем тебе нужна какая-то старуха.» – Она скорчила рожу, сморщившись и на самом деле превратившись в старуху, и приблизила лицо ко мне: вблизи оно выглядело, как может выглядеть лицо пятидесятилетней женщины, и все украшательства, скрывавшие на большом расстоянии горькую и неприятную правду, теперь пропали и стали невидными: это была маска старой опустившейся женщины, глазки которой нетвёрдо и неуверенно бегали из стороны в сторону. Мне стало даже жалко её, не рассчитывающую на доброе, и, возможно, единственным светлым пятном в её жизни оставалось недолгое совместное существование с Р., приносившим, как мне казалось, только свет и радость другим людям. Теперь следовало попрощаться и тихо уйти, чтобы оставить в памяти женщину, ставшую первой женой моего героя и кумира: что-то же было в ней такое, что по-настоящему привлекло и остановило Р., и хотя сейчас она, конечно, уже далеко ушла от себя самой тридцатилетней давности, ради Р. надо было оставить о себе хорошую память.

«Вы всё равно меня не напугали и не напугаете.» – Она резко откинулась и уже со странной улыбкой смотрела мне в лицо. – «Разве я хотела напугать такого милого мальчика? Ты всё неправильно понял.» – «Ну почему же? Я понял «всё» правильно.» – «И в чём же дело? Может быть, мы предпочитаем водочку?» – «Извините, мне надо идти. Я сегодня ещё занят. А водку я вообще терпеть не могу.» – Используя момент неприязни, я хотел приподняться, но она не пустила, вцепившись руками мне в рубашку, а когда я попробовал встать, держа её на руках, она так впилась в кресло, повизгивая и пыхтя от усилий, что я почти сразу бросил дело. – «Ну что вам от меня надо?» – «А? Это уже другой разговор.» – Теперь она выглядела строже и суровее, почти как гордая хозяйка, имеющая дело с просителем. – «Ты, главное, расслабься и успокойся.» – «Но у меня действительно сегодня есть дело.» – «Да?» – Она задумалась. – «Ну хорошо, у такого красивого мальчика наверняка есть какая-нибудь близкая знакомая?» – «Есть.» – «Я так и думала. Но нельзя же, чтобы всё доставалось только кому-то одному, это же несправедливо.» – «Не ваше дело.» – «Как раз очень даже моё, потому что нечасто у меня в гостях бывают такие… симпатичные и приятные молодые люди.» – Похоже, она всерьёз рассчитывала на то, вокруг чего распространяла полупрозрачные намёки и подсказки в течение всей беседы, и надо было выбирать: прорываться силой или соглашаться с таким немного унизительным для меня условием. Скандал казался нежелательным, ведь она могла сделать его достоянием гласности, и тогда на одного врага в моём нелёгком деле стало бы больше, другой же исход мог тоже иметь неприятные последствия: если бы Б. или А. услышали о таком казусе, они могли перекрыть мне доступы и возможности, преподнеся событие в подходящем свете. Оба исхода вели к неудаче, и виновником была пожилая опустившаяся баба, явно перепившая и зашедшая через край.

«А вы не боитесь, что об этом узнают люди, причастные к Р.: я имею в виду хранителей его памяти?» – Если простые уговоры на неё не действовали, следовало попробовать шантаж, пока в лёгкой форме. Она сощурилась и коротко рассмеялась. – «Пускай знают. Я что, не имею права на личную жизнь?» – «В таком виде – нет.» – «Я на всё имею право.» – Неожиданно она приблизила лицо и поцеловала меня: я немножко дёрнулся, и поцелуй пришёлся на подбородок, но хватку она ослабила, и я быстро поднялся и отбежал в угол комнаты. Немного растерянная она сидела, раскорячившись в кресле, и потирала бок, который я зацепил при броске. – «Ну что ты делаешь, дурачок, я всего лишь хотела тебя поцеловать.» – «Обойдусь без ваших поцелуев. Кстати, мне пора.» – Она сразу всполошилась и выскочила из кресла. – «Ну зачем так спешить, подожди, у меня ещё есть кое-что.» – Она открыла нижнюю дверцу серванта, где находились запасы спиртного, и полезла вглубь, гремя бутылками в поисках чего-то нового. – «Где же она была? Ещё на прошлой неделе оставалось больше половины.» – Она бормотала, но уже совсем тихо и непонятно для меня, а я примеривался к тому, чтобы быстро взять сумку и подбежать к входной двери, и не попасть в цепкие объятия хозяйки, но она закончила раньше. – «Вот же она. И как я с самого начала забыла? Это только для самых дорогих гостей.» – Она держала в руке длинную здоровую бутыль, в которой я распознал обычную ёмкость для «Наполеона», и, надо думать, именно «Наполеон» был предназначен для самых дорогих гостей. – «А я его всякой ерундой пою.» – «Меньше чем на «Хэнесси» я всё равно не соглашусь.» – Довольная успехом поисков, она уже улыбалась, но потом удивлённо застыла. – «Где же я тебе этот… «Кенеси» достану? Ларьки у нас только на станции.» – «В ларьке вы вряд ли его найдёте.» – «Ну тем более. Так что давай уж пусть будет «Наполеон».» – «Тогда мне пора. Спасибо за угощение. И за информацию тоже.» – Я пошёл к сумке, лежавшей на столике, прикидывая, насколько серьёзно настроена хозяйка и много ли сил придётся затратить на окончательный прорыв, но совершенно неожиданно в дверь зазвонили и забухали ногами. Ломился явно мужчина, но насколько это было серьёзно и в какой степени он имел право на подобное, я не знал, а в реакциях хозяйки было тоже нелегко разобраться: коньяк она поставила на стол рядом с едой и другой бутылкой, и уставилась на дверь, похоже, совершенно не готовая к новому визиту.

Я освоился первым: подбежав к двери, я приподнял собачку замка: гость не ожидал подобного, он вломился и по инерции сделал несколько шагов внутрь, не заметив меня, и уже боковым зрением я увидел сжавшуюся и испуганную хозяйку, поставившую перед собой стул: скорее всего для защиты. Гость же совершенно не стеснялся: уже обернувшись, я смотрел, как он кроет её грязными матерными словами, но, похоже, она привыкла к такому, и опасалась она не слов, а самого гостя. Мужичонка выглядел лет на десять моложе, и преимущество в силе было явно на его стороне: он двигался быстрее, и если бы не моё присутствие и движение, которое я сделал, собираясь забрать сумку, то хозяйке могло достаться намного сильнее. – «Ах ты, вот ты где спрятался…» – Он заметил меня. – «Тихо, тихо, я пришёл по делу, а теперь ухожу.» – «По делу?! Знаю я ваши дела. А ты, потаскуха такая…» – Он раскатывался дальше, обращаясь снова к хозяйке и не стесняясь в выборе слов и определений, а я осторожно и незаметно для него подобрал сумку; теперь он выглядел потише, первый натиск уже прошёл, зато из воплей и криков можно стало кое-что понять: мужичонка оказался официальным сожителем Ирины Ивановны, которая вела себя при нём достаточно свободно и раскованно, и после короткого перечисления её любовных похождений можно было сделать вывод, что я очень легко отделался. – «Извините, я пойду.» – Я не стал прислушиваться к тому, что кричал дальше расходившийся гость, и закрыл за собой дверь. Непонятно как я спустился и выбрался из дома: было жуткое настроение и усталость, как будто я таскал мешки с цементом, и запах бормотухи пропитал всё вокруг и долго не выветривался, когда я шёл по дороге к станции, и единственным, что давало мне силы и надежду, был новый адрес, который я смог выцарапать у слишком любвеобильной и благожелательной хозяйки: с его помощью я надеялся получить информацию такой глубины и достоверности, какую не смогли бы обеспечить десяток завучей и других узких специалистов по жизни и творчеству моего героя и кумира.

На этом мои дела не закончились: сразу после возвращения домой я сделал попытку определить корни и источники грозящей мне опасности. Если виновато было издательство, то угроза исходила от А., чьё имя не нуждалось в представлении, и в таком случае требовалось продолжать поиски возможного союзника, могущего принять мою работу для печати. Я дозвонился сразу, всё та же секретарша сидела у телефона на другом конце и пыталась понять, что же мне от неё надо. Немного завуалированно я прощупывал почву и её отношение ко мне, но никаких изменений по сравнению с позавчерашним днём мне обнаружить не удалось, и, видимо, никаких новых инструкций по поводу обращения со мной она не получала. Это казалось добрым знаком и – судя по всем – издательство и зам генерального не были замешаны и виноваты в позднем звонке с угрозами. Надо думать, неприятности шли от завуча из школы, не захотевшей упустить из вида такой случай, и наверняка её сильно подогрел скандал, случившийся перед моим бегством. Вполне возможно, что мотивы мести могли возникнуть и у членов комиссии, особенно если у мужчины с усиками не получилось то, на что он так надеялся, и совместные усилия могли помочь им выйти в конце концов на мою газету, и тогда уже дело зависело от реального влияния и власти, которыми обладали новые враги. Судя по всему, им удалось поговорить с моим главным редактором, ведь откуда ещё они знали, что я собираюсь делать книгу: остальные варианты были проверены, или слишком уж невероятным совпадением стала бы утечка по другому каналу. На следующее утро я собирался заглянуть в другое издательство, сейчас же я решил попробовать телефон друга Р., полученный утром: если бы удалось договориться о встрече во второй половине дня, то день можно было бы считать не потерянным напрасно.

Я позвонил и с надеждой вслушивался в длинные гудки, но реакции не было: возможно, друг Р. ещё не пришёл домой. Через полчаса я сделал то же самое; результат повторился. Весь вечер я пытался достать У., но он, похоже, где-то прятался или просто его не было в городе. Я старался не думать, что первая жена Р., возможно, надула меня или случайно подсунула не тот телефон: второй визит мог слишком дорого стоить. Тогда я прикинул, куда ещё имело бы смысл сходить во второй половине дня: на очереди стояли последняя жена Р., его театр и театральный институт, который он в своё время закончил. Жену я решил оставить на будущее: два дня подряд сложно было переваривать общение с самыми близкими Р. людьми. И театр, и институт находились недалеко от центра, хотя и в разных концах, но логичнее было начать с института, тем более что и новое издательство располагалось где-то в пределах Садового кольца, и поиски не могли стать слишком сложными.

Но на следующее утро меня ждала неудача: после предварительной беседы с секретаршей мне так и не удалось проникнуть дальше её кабинета, и результатом оказались лишь невразумительные и ни к чему не обязывающие обещания и пожелания. Мой собеседник в первом издательстве оказался прав: никого не интересовал живой и честный образ Р., одного из лучших актёров недавнего прошлого, и даже если бы с собой у меня была уже готовая рукопись, то вряд ли она могла кого-то заинтересовать в этом месте. Возможно, я ошибался, но скорее всего именно оно занималось распространением самой грязной и тяжёлой порнухи, и начальная заинтересованность – проявившаяся несколько дней назад – видимо, была вызвана ошибкой. Ошибка оказалась выявлена, и оставалось только смириться и отправиться дальше – в театральный институт, многообещающее учреждение, в котором страдал и мучился будущий король сцены, одна из ярких личностей последних десятилетий.

То, что он мучился и неоднократно находился в подвешенном и неопределённом положении, было мне известно из статей Б., поскольку в главной биографии такие невыгодные подробности опускались и могли бы показаться даже странными на общем фоне. Тихая идиллия, судя по книге, продолжалась в течение всех пяти лет обучения на актёрском факультете, хотя совершенно точно я знал, что в конце первого и второго курсов Р. попадал в тяжёлое и опасное положение; судя по всему, отцовское влияние сказывалось в конце концов и в данной ситуации, и он выкарабкивался и спасался от окончательного вылета на обочину жизни, где вряд ли смог бы чего-то достичь. Вынос тела так и не состоялся, но, видимо, ситуация благотворно подействовала на его отношение к учёбе, и больше он уже не зависал над пропастью. Если бы кто-то сказал тогда педагогам, что это их лучший и самый талантливый ученик, они вряд ли согласились бы, и убедиться имели шанс только те, кто дожил до его скоропостижной гибели: сколько сразу тогда вылезло певцов осанны и курителей фимиама, только почему-то раньше они находились в тени и тихо молчали. Те же самые люди, которые недовольно морщились при виде постоянного двоечника и хвостиста, могли после его смерти часами говорить и вспоминать истории и смешные случаи, где оказался замешан Р.; «посмотрите, он был другом Р.» – и сразу человек делался знаменитым, превозносясь даже выше Р. в период его бурной и насыщенной жизни и работы, когда даже на такие приглашения у него не всегда хватало времени; потомки вели себя благоразумнее и почти никогда не отказывали, тем более что и свободного времени и пространства у них было намного больше, и почему они должны были отказывать в том, что шло им на пользу? Это выглядело как восполнение недополученного Р. при жизни, и хотя неизвестно было, как сам Р. отнёсся бы к таким заходящим уже за край акциям и действиям, никто, естественно, не протестовал.

Почему же с такими сложностями проходила учёба Р. в том самом месте, о котором мечтали многие? Насколько мне было известно, в институте он тоже не отличался излишним прилежанием, хотя никто не мог обвинить его в халтуре или недобросовестности, просто его нетерпимый и вредный характер начал проявляться уже в полной мере: обстановка и специфика заведения дозволяли некоторые вольности, и он максимально их использовал, не считаясь даже иногда с приличиями. Мне было известно об участии Р. в нескольких розыгрышах, самый безобидный из которых выглядел примерно таким образом: находясь в неглубоком подпитии вместе с друзьями, они собирались у телефонной будки и набирали случайный номер. Хотя номер мог оказаться и не случайным: жертвой могла стать квартира кого-то из недоброжелателей; игру Р. обычно брал на себя: строгим изменившимся голосом он спрашивал хозяина квартиры – кого-нибудь из взрослых – и, представившись служащим коммунального хозяйства, предлагал проделать несложную последовательность действий: достать где-нибудь верёвку или шланг, привязать его к батарее или трубе отопления – и затем, когда растерянный хозяин интересовался – что же дальше? – следовал совет засунуть другой конец понятно в какое место. Не исключались и варианты, но за последним указанием трубка бросалась, и компания со смехом и ржанием шла продолжать веселье к кому-нибудь на квартиру. Всё проходило благополучно до тех пор, пока однажды Р. не пришла в голову идея повторить номер с одним из преподавателей: но не на того он, видимо, напал, и педагог быстро разобрался в ситуации; состоялся неприятный разговор, и только профессионализм и гуманное отношение спасло будущего героя: педагог оценил уровень и простил избыточную грубость и нахальство ученика, запретив ему дальше использовать свою находку. Неизвестно было, прекратил ли на самом деле Р. своё телефонное хулиганство, или стал просто изобретательнее и хитрее, но больше он не попадался и благополучно смог доучиться до последнего курса.

Но такие шутки были не единственным, омрачавшим его учёбу в столь привилегированном заведении: как мне поведала первая жена и как я уже раньше мог узнать из отдельных статей и выступлений, в это же время началось его излишнее увлечение двумя крайностями: вином и женщинами; если в школе он как-то ещё держался или его пока сдерживали в узких определённых заранее границах, то после началось усиленное приобщение и к тому, и к другому. Теперь он не был маленьким скованным мальчиком, заочно знающим пределы своих полномочий, и ранняя самостоятельная жизнь вела к излишней свободе и раскованности: он мог делать, что хотел, и родители первой жены не представляли для него абсолютно никакого авторитета, и даже с мнением самой жены он считался слишком мало.

Где-то в конце учёбы он впервые в жизни очутился в вытрезвителе, где впоследствии оказывался ещё неоднократно, но первое испытание оказалось самым сложным: никто ещё не знал его как великого актёра и не прощал непристойные выходки и ситуации: в очередной раз он оказался в тяжёлом положении, но почему-то получил быстрое прощение, и даже в личном деле неприятность оказалась опущена и забыта почти всеми, кроме старого приятеля, составившего ему тогда компанию: в одной из статей бывший собутыльник делился воспоминаниями об этом и некоторых других случаях. Сам он пострадал намного больше, и оказался даже исключён из учебного заведения, но вспоминал происшествие с юмором и без обиды: после он пошёл совершенно по другому пути, приведшему его в конце концов к успеху. Только одно удивляло его: непотопляемость и подозрительная живучесть старого приятеля. Я не верил в провидение и в ангелов-хранителей, подставляющих в тяжёлый момент своё невесомое и крепкое крыло, и над этим стоило подумать, но пока я не имел достаточного количества фактов и тем более сопутствующих им доказательств.

Женщины были главной слабостью и хобби Р., и не удивительно выглядело то, что мне рассказывала его первая жена: ей ещё достался самый лёгкий и простой из всех отрезков жизни Р., другим же приходилось намного сложнее, ведь даже соседи были хорошо осведомлены, что если хозяин не пришёл в должное время домой, значит эту ночь он проведёт в чужой постели. Не всегда Р. вёл себя подобным образом: изредка в нём пробуждалось что-то вроде ответственности по отношению к семье, и тогда в течение нескольких недель он держал себя достаточно строго: не задерживаясь после спектаклей или репетиций – если только его не отлавливали старые друзья-собутыльники – он шёл понуро домой и устанавливал в квартире на некоторое время подобие матриархата: он сам ходил в магазин за покупками, наводил чистоту и порядок в углах, давно заросших пылью и паутиной, или даже стирал груды белья. Только одного не любил и никогда не делал Р. даже в самые спокойные периоды жизни: с пренебрежением он всегда относился к кухне и приготовлению еды, довольствуясь на худой конец чем-нибудь из холодильника. Ни одна из жён и любовниц так и не приучила его мыть посуду и хоть что-то себе самостоятельно готовить, объяснялось же всё, видимо, излишней неприхотливостью Р. и его готовностью есть хоть недоделанные полуфабрикаты. Странно выглядело такое со стороны, ведь наверняка несложно было научиться жарить мясо или рыбу, или готовить картошку, рис и макароны, но в данном вопросе он оставался непреклонным и оставлял всю работу очередной жене или любовнице, или вообще не касался и не заходил на кухню. К счастью для него любовницы и реже жёны шли сплошным косяком, и немало попадалось среди них хороших хозяек, так что обязательной и непременной язвы желудка Р. заработать не успел, а при такой работе и отношении к себе это выглядело настоящим чудом. Бывало и так, что о его здоровье пеклись сразу две женщины, и происходило настоящее соревнование – кто кого выживет: тогда Р. катался почти как сыр в масле, что бывало временами очень полезно и поучительно – но рано или поздно гаремный отрезок перетекал в обычную моногамию, пока он не натыкался на очередную излишне горячую поклонницу таланта. Поклонницы были его адом и спасением, от некоторых он не знал, как отделаться, ведь если они заполучали его на один раз, то думали, что он теперь принадлежит им навсегда или хотя бы на достаточно длительный срок, но сам он думал по-другому, и действовал в таких случаях достаточно решительно и жёстко. Длительные отвлечения не нравились ему самому и многим его коллегам и друзьям по работе, часть которых открыто завидовала его успехам: это могло сильно сказаться на качестве и продуктивности его работы, и даже режиссёр – старый друг и покровитель – советовал не слишком увлекаться и не переходить определённых границ. Но кто бы смог остановить великого безумца, великого не только на сцене, но и в некоторых других делах, не всегда нужных и полезных для общества? Логические аргументы не всегда годились и могли подойти для моего героя, но поразительная выносливость не покидала его и здесь тоже, и на сцене он никогда не выглядел утомлённым и измотанным, где бы не провёл предыдущую ночь, и даже больше того: на сцене он преображался, и дьявол, вселявшийся в его бренную оболочку, мог в одиночестве вытянуть из прорыва любое самое неудачное начинание. Человек, близко знавший его, так мог бы и подумать: откуда у этого почти истощённого и потрёпанного жизнью актёра берутся дополнительные, ничем не подкреплённые и не обусловленные силы и возможности, и в каком-нибудь отдалённом веке наверняка всплыл бы данный вопрос и Р. мог попасть в лапы инквизиции или иной соответствующей службы, но его счастье состояло ещё и в этом: он вовремя родился и не надо было доказывать свою непричастность к козням и каверзам главного врага человечества. Страшно было подумать, что такие же, как он – гениальные и потому немногочисленные – наверняка попадали на костёр или в лучшем случае на плаху, и скольким из них пришлось заплатить жизнью за приобщённость к высшему, которое невежественное и злобное окружение принимало за нечто иное – козни дьявола или прочей нечистой силы, и сколько же веры и надежды должны были иметь следующие, кто повторял тот же путь, сулящий только злые шипы и тернии, без всякой возможности выбраться из пёстрой клоаки к свету, где их ждут добро и справедливость.

Он, безусловно, принадлежал к таким людям, но по счастью, на дворе стояла другая эпоха, и людям его профессии можно было, наоборот, только позавидовать: в отличие от прошлых времён, явно недооценивавших комедиантов и лицедеев, новые времена превратили их в привилегированное сообщество, и совершенно понятным и обоснованным казалось, что лучшие среди них принадлежали теперь к элите. Возможно, Р. слишком явно пользовался положением, но таков уж был его характер, и не мне было осуждать его за многочисленные срывы и непристойности, иногда направленные даже против общественных устоев и основ. Я хорошо понимал, что развитие и прогресс идут благодаря таким крайностям и перегибам, когда что-то – сначала доведённое до гипертрофированных размеров – появляется сначала у немногих, а потом, разбавляясь и принимая нормальную форму и величину, сходит уже постепенно всё ниже и ниже по иерархической лестнице поступков и действий – и хорошо, когда здесь оказываются замешаны кумиры и герои вроде Р., потому что тогда процесс находит высокохудожественное воплощение. Это было ещё одним достижением Р., а сейчас я шёл как раз в то место, где он получил профессию и смог реализовать своё главное призвание: театральный институт находился недалеко от издательства, и я предпочёл пройтись пешком.

Было начало дня, но могла появиться мысль, что больше половины города не работает: по улицам шлялось такое количество людей, что приходилось лавировать и уступать дорогу слишком наглым и нахрапистым, или обгонять медленных и ленивых. Я хорошо знал адрес и примерное расположение института, и наверняка даже видел здание, не обращая на него раньше внимания: здесь были старинные и застроенные красивыми прочными домами улицы, где многие мечтали бы иметь квартиру, но слишком дорого стоило такое удовольствие и слишком многие стремились к этому. Даже мой шеф, главный редактор крупной газеты, не смог бы поселиться в этом месте, он только ворчал иногда, что кое-кто захапал себе слишком много, и другим не осталось ничего. Наверно, он был прав, а институт всю жизнь с самого основания располагался здесь, и его не смогли выкурить и согнать отсюда даже новые времена. Не исключено, что долгая осада всё-таки могла кончиться выселением, но пока он держался, существуя – почти как и всё остальное – непонятно как и за счёт чего: наверняка руководству делались разные предложения, и, возможно, приходилось даже отбиваться от назойливых и слишком активных деловых людей – по совместительству рыцарей меча и кинжала – но пока он ещё находился здесь, и надо было пользоваться моментом.

Когда я наконец нашёл улицу, то ожидал сначала, что смогу сразу определить нужное здание: однако ничего экзотического я так и не обнаружил; это была обычная улица с обычными трёх– и четырёхэтажными домами, и точный адрес пришлось искать уже по номерам. Институтом оказалось широкое трёхэтажное строение, у входной двери которого болталась вывеска; на вывеске мелкими буквами на чёрном фоне было выгравировано полное наименование, но только с близкого расстояния я смог разобрать их и понять, что это то самое заведение.

Внутри здание выглядело тоже вполне прилично: направо и налево длинной кишкой растягивался коридор, равномерно утыканный дверями, некоторые из которых иногда открывались и выпускали молодых в-основном людей: моего возраста и чуть моложе. Безусловно это были студенты, только непонятно было, почему они заняты такой суетой и чем обусловлено броуновское движение: если ещё продолжались занятия, что они делали в коридоре, а если всё давно кончилось, зачем они болтаются в институте. Конечно, они могли заниматься в творческих лабораториях или мастерских, что определялось спецификой заведения, но даже и такая работа могла выглядеть более спокойной и организованной, ведь нельзя же было утверждать, что в обстановке хаоса и беспорядка можно достичь высокого уровня мастерства? Такие вещи казались вполне логичными и целесообразными, а пока я хотел просто пройтись и посмотреть обстановку; сложно было определить, где в этом здании нужно искать следы пребывания Р.: может быть, всё-таки оставался кто-то, знавший его, или же следы Р. были рассеяны и растворены повсюду, и тогда почти невозможно было рассчитывать и надеяться на то, что я получу здесь что-нибудь существенное.