Текст книги "Расследование (СИ)"

Автор книги: Алексей Иванников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Теперь, насколько я понимал, ничего больше не мешало началу репетиции: все, кто заслужил взбучку, уже получили причитающееся, и можно было перейти к главному делу; режиссёр снова забегал по сцене: теперь ему требовалось ещё что-то: я заметил, что он смотрит и указывает пальцем куда-то наверх, одновременно подзывая кого-то из-за кулис на сцену. Я решил, что появится всё тот же Ерофеич, но из-за декораций выглянуло чьё-то другое лицо. – «Где электрик? Почему нет света?» – «Он вчера уволился: вы же сами его уволили.» – «Ладно: почему нет света?» – «А не горит, и всё тут.» – «Что значит: не горит?! А вы на что?» – Можно было подумать, что режиссёр не выдержит и устроит очередную взбучку, и потому голова боязливо нырнула в темноту. – «А мне за это не платят. Я что: должен за всех отвечать? Хотите свет – значит платите… за электрика, а просто так…» – Судя по всему, человек спрятался ещё дальше, его голос доносился в конце уже совсем глухо, но его можно было понять: новая гроза надвигалась на работников храма искусства, по мнению режиссёра, не справляющихся со своими обязанностями: он кричал уже в полную силу, вспоминая всех близких и отдалённых родственников, имеющих какое-то отношение к данному скопищу обезьян, гадюк и попугаев, так что даже актёрам – ближайшим сотрудникам – перепало на орехи: мужчину он обозвал пьяницей и болваном, а женщинам почему-то достались библейские и исторические названия: он обличал их как Далил, Саломей и развратных Клеопатр, так что даже мне показалось, что он несколько перебрал с определениями. Успокоившись, он наконец сунулся за кулисы: сотрудник, ради которого он устроил только что небольшой спектакль, судя по всему, давно уже бежал, и режиссёр угрюмо полез наверх, где должны были находиться плафоны. Я видел, как раскачивается занавес и плотная тень поднимается всё выше и выше, и мне стало немного страшно за него: а вдруг планки и перекрытия не выдержат и обрушатся, погребя и занавес, и декорации, и надежду театра на полное и окончательное восстановление своих прежних позиций, но восхождение кончилось благополучно, и режиссёр уже расхаживал наверху, выясняя ситуацию. Можно было ожидать, что всё сейчас успешно разрешится и репетиция пойдёт своим ходом, но режиссёр, похоже, заметил что-то необычное: он надолго застрял в одном месте, и когда я прикидывал, что может последовать дальше, он высунул голову из-за занавеса, тревожно оглядывая зал, и, судя по всему, не обнаружив виновника, рявкнул уже в противоположную сторону, в глубину ходов и сообщений. – «Ерофеич: какая сволочь здесь лазила, куда делись лампы и провода?! Ты мне, гад, за всё ответишь!» – Снизу из-за сцены донеслись бормотания: Ерофеич, надо думать, уже явился на очередной допрос, но его ничтожный лепет перекрывал густой и тяжёлый бас, который иногда поднимался до визгливого баритона, обвинявшего теперь уже лично Ерофеича в воровстве и распутстве, и в качестве конкретного случая предъявлялась данная ситуация: кто-то в течение последних суток умудрился свинтить часть ламп и обрезать некоторые провода, соединяющие их в единый комплекс: по этому поводу и разорялся взбешённый режиссёр, бессильная ярость которого ничего не могла поделать с общей ситуацией.

«Здесь и не такое бывает.» – Я засмотрелся на зрелище и совершенно не заметил человека, который тихо вошёл в зал и устроился на следующем ряду почти у меня за спиной. – «Драчку вы ещё не видели?» – Я отрицательно кивнул. – «Тогда всё ещё впереди. Но вообще здесь бывает иногда весело.» – Я наконец обернулся: на сиденье за спиной у меня развалился молодой мужчина примерно моего же возраста; он с интересом разглядывал меня. – «А наилучшая картина получается, если все вылезают из своих нор и собираются здесь. Незабываемое зрелище.» – «И что же здесь тогда происходит?» – «Я всё равно не смогу описать: увы, бессилен. Но если повезёт, то вы ещё увидите.» – Я тоже решил приглядеться к нему получше, и мой интерес он воспринял как-то очень уж весело. – «Я забыл представиться: Миша. Вообще-то у меня сегодня нет репетиции, но вот решил заглянуть.» – «Так вы актёр?» – «Ну не рабочий же сцены?» – Его появление, и то, как он себя вёл, несколько насторожили меня: можно было подумать, что он как бы караулит мои движения, а навязчивость выглядела просто неприлично: он вроде бы заранее считал меня своим и полностью заочно согласным со всем, что он захочет сказать, хотя я не давал для этого абсолютно никакого повода; я вспомнил о трудностях, начавшихся с первого же дня: это могло быть их развитием и продолжением. – «Ну а сейчас что будет?» – «Раньше, чем через час, репетиция всё равно не начнётся: может, поговорим?» – Его взгляд стал мутным и липучим, как будто некий занавес спустился и прикрыл весёлую доброжелательность, парившую до этого в его глазах и поведении. – «Интересно: о чём?» – «Мне кажется, у нас найдётся достаточно много тем для разговора и точек соприкосновения…» – «Каких ещё точек?» – Он явно много знал, и – вполне возможно – был подослан моими недоброжелателями: скорее всего, А. – «Это мы определим, я надеюсь, достаточно быстро и без особого труда, а времени у нас будет достаточно много.» – Он выглядел как-то странно: если бы его фразы не выглядели такими связными и логичными, можно было подумать, что он бредит или заговаривается: его глаза были как-то странно заведены и видели явно не меня, а какие-то посторонние образы, которыми он мыслил и чувствовал. Если бы я не встречался раньше с наркоманами, я мог бы подумать, что он находится в трансе после принятия немалой сладостной дозы. – «А с чего вы решили, что я захочу с вами куда-то идти?» – «А почему бы вам и не пойти со мной: может, я принесу вам то, что вы ищете и никак не можете найти?..» – Это выглядело слишком многозначительно: всё его поведение в целом заставляло очень осторожно относиться к тому, что исходило от странного и навязчивого мужчины с обычным именем.

«Нет, вы извините, но у меня другие планы на сегодня.» – Я снова обернулся к сцене и стал следить за тем, что происходит между режиссёром и несчастными жертвами его гнева: судя по всему, актёр был прав и ожидать скорого начала репетиции не стоило. Но, видимо, он не собирался оставлять меня в покое, и почти сразу забубнил рядом с моим правым ухом. – «Но вы не пожалеете, я уверяю вас: могу дать какое угодно честное слово.» – Я старался не слушать его, прикидывая, чем можно пока заняться: надо было приступить к опросу всех, кто только мог иметь хотя бы самое минимальное отношение к интересующей меня теме; но для этого я должен был знать, где искать людей соответствующих профессий, потому что в таком большом здании у каждого наверняка имелась хотя бы своя каморка: место для отдыха и приёма пищи.

Он что-то ещё бубнил мне на ухо, но когда я резко повернулся в его сторону, он сразу же умолк и медленно улыбнулся, скорее всего, принимая мою реакцию за благоприятный для себя ответ, но я не стал щадить его. – «Извините, а где у вас тут служебные помещения?» – «Для персонала?» – «Ну да.» – «Пойдёмте, я покажу.» – Он улыбнулся ещё шире и начал подниматься на ноги, но я снова огорчил его. – «Нет, извините: не надо меня сопровождать: вы только покажите направление.» – «Почему же не надо? Мне всё равно делать нечего.» – «Извините, но мне предстоит, скорее всего, несколько бесед на интересующую меня тему, и от вас мне нужно только одно: направление.» – Он нахмурился и недовольно поморщился, не зная, что сказать. – «Если так… вон, видите ту дыру?» – Он ткнул пальцем в некий ход, который как бы продолжал – через весь зрительный зал – движение от служебного выхода; скорее всего именно там должны были скрываться приходящие на работу сотрудники, и теперь актёр просто подтверждал мне это.

«Спасибо вам большое.» – Я быстро встал и пошёл, не оглядываясь на удручённого неудачей: я совершенно не собирался считаться с его предложениями, и так несколько вызывающими, и мне и без него хватало трудностей и забот, и ещё неизвестно, что меня должно было ожидать завтра, когда мне предстояла так некстати и невовремя назначенная встреча в офисе у А.

Я всё-таки смог оторваться от настырного незнакомца: когда я заворачивал в полутёмный узкий коридор, похожий на подземный сумеречный туннель, мужчина сидел примерно там же, видимо, переживая последнюю неудачу: он сложил кисти рук на спинку переднего сиденья и сверху пристроил русую вихрастую голову, возможно, досыпая сейчас то, что недополучил за ночь. Очень может быть, что в этом и заключалась основная причина его странного поведения: спиртным от него вроде бы не несло, но он явно выглядел устало, и часть ночи – как минимум – не спал. Я надеялся, что больше не встречу его – он, может быть, немножко здесь поспит и уйдёт домой – а мне надо было наконец заняться делом: театр, пропитанный окончательно не выветрившимся духом Р., был в моём распоряжении, и только от меня самого зависел будущий результат.

Актёр, безусловно, не обманул меня: туннель был завален каким-то хламом, среди которого требовалось выбирать кратчайшую дорогу, не везде ясно видную из-за полумрака: лампы были вкручены только через одну, да и то имели не самую яркую светимость; театр, безусловно, находился в тяжёлом положении. Один раз мне показалось, что впереди кто-то шуршит и скребётся, но когда я достиг подозрительного места, всё выглядело мирно и спокойно: справа и слева я прошёл по две двери, закрытые и заваленные хламом, и только чуть дальше меня ожидал первый успех: третья дверь справа чуть отходила и явно была всего лишь прикрыта, и груды мусора перед нею оказались давно расчищены и убраны в стороны.

Я вежливо постучал и сразу потянул дверь на себя: совершенно необязательно меня должны были так вот сразу пригласить войти внутрь; свет стал гуще и жирнее, он даже чуть ослепил меня, когда я ступил на порог, пытаясь оглядеться. Почему-то было тихо, и я несколько секунд дожидался, пока глаза освоятся с непривычно яркой здесь обстановкой и атмосферой, и потом медленно развернулся на месте, осматривая всю комнату.

Стены были уставлены шкафами, набитыми папками и бумагой, свет лился с потолка, утыканного неоновыми лампами, а середину комнаты занимали несколько столов: на них были навалены груды папок, и над одной из груд – в дальнем конце – я увидел наконец скучную немолодую физиономию. Физиономия обладала очками, которые несколько раз поправляли вздымавшиеся откуда-то руки, и человек за столом с напряжением следил за мной, почему-то ничего не говоря. – «Здравствуйте: извините, я куда попал?» – «В театр.» – Он почти шептал. – «Я знаю, что в театр: что это за комната?» – Мои нахальные вопросы, похоже, немного разозлили мужчину. – «А вы кто такой? Что-то я вас не помню.» – «А вы и не можете помнить: я журналист, и пришёл по делу. Кстати, может, вы мне тоже поможете?» – «И чем же?» – Он всё ещё сидел в засаде за грудой папок: почему-то он побаивался меня. – «Кстати, вы забыли представиться и сказать, где мы находимся.» – Его оборонительная позиция начала надоедать мне: не вечно же он там собирался отсиживаться? – «Я завлит театра: Игорь Семёнович. А эта комната – архив.» – «Очень, очень приятно.» – «Так что вам надо?» – «Меня, знаете ли, интересуют разные подробности из жизни Р.: я говорю о бывшем актёре вашего театра.» – Он закивал и высунулся из-за груды чуть побольше. – «Знаем, знаем. Хотя то, что знаю я, давно всем известно, и ничего нового вам наверняка не даст.» – «А вдруг?» – «Да ну, бросьте: здесь уже нет белых пятен, и всё, что заслуживало внимания, давно описано.» – «А я вот кое-что обнаружил.» – Я сознательно постарался сделать эффектную паузу, на которую он сразу же поймался: он вылупил глаза и снова спрятался за баррикадой, где его не могли достичь посторонние беды и неприятности. Но поскольку я замолчал, он, видимо, решил, что это только маленькая шутка, и он даже рассмеялся. – «Понимаю: шутка?..» – Мне совершенно не хотелось посвящать его в дикую и пёструю кашу событий и новостей, имевших отношение к нашему общему, я надеялся, любимцу; ещё неизвестно было, на чьей стороне мог оказаться он, и я решил прикинуться человеком, не слишком на самом деле осведомлённым. – «Допустим. Но вы, всё-таки, может вспомните что-то такое, чего не было бы известно никому или почти никому?» – «Знаете, я вынужден вас огорчить: с Р. имел дело мой предшественник, а я работаю здесь… чуть меньше десяти лет.» – «А что случилось с вашим предшественником?» – Похоже, я задал очень неудачный вопрос, потому что завлит снова нырнул в глубину завалов; его почти не стало видно, и только посверкивали оправа и стёкла очков. – «А почему с ним что-то должно было случиться? Отвечайте!» – Я понял собственную бестактность, хотя, вполне возможно, я надавил на очень уж болезненное и слабое место. – «Извините: я, наверно, что-то не то сказал, но это чисто случайно: я не имел в виду ничего конкретного.» – «Ах, не имели…» – Возможно, он раздумывал, как поступить со мной: выгнать или всё-таки оставить для продолжения беседы. Но что-то ещё угнетало его, и он выбрал благоприятный для меня вариант. – «Кстати, а вы из какой газеты?» – Я выдал ему полное название вместе с занимаемой мной должностью, что произвело заметное впечатление на осторожного хранителя местного архива; он даже взбодрился. – «Ну если вы журналист, то – насколько я понимаю – должны быть готовы к отстаиванию справедливого и благородного дела?» – Я кивнул, совершенно не понимая, чего же хочет от меня завлит, лицо которого оживилось и вытянулось: теперь оно напоминало немного толстоватую мордочку крысы, и только из-за отсутствия усов – мысленно мною дорисованных – его можно было считать не окончательной полной крысой, а отдалённым родственником и подобием. – «Так что вы хотите?» – Он замялся. – «Дело очень сложное, так просто не объяснишь… В-общем, это касается приватизации театра. Вы понимаете?» – Я сразу вспомнил разглагольствования охранника у входа и кивнул в ответ. – «И что же?» – «Дело очевидное и, можно сказать, простое – яйца выеденного не стоит – но уже два года мы бьёмся: и результатов никаких.» – Я кивнул. – «Ну вы же знаете, что везде происходит? Собираются трудовые коллективы, решают: брать или не брать собственность в свои руки? – естественно, брать: кому же отдавать хочется? Вот так почти два года назад мы тоже решили – брать! и что же теперь получается? Приходят какие-то типы, приезжают оттуда, – он ясно показал, откуда же они приезжают, – и потом нам заявляют: ни-зя! Это что же выходит: нам, актёрам и творческим работникам, нельзя распоряжаться своим собственным театром?» – Он приостановился и от смелости даже привстал и уже наполовину вылез из-за груды. – «И самое главное: закон на нашей стороне, а сделать ничего не можем: всё куплено на корню, причём не им одним.» – «А кем же ещё?» – «Здесь хватает желающих, как же без этого? Кроме того – который оттуда – есть ещё директор: тёмный тип, неизвестно, чего от него можно ожидать. Пока мы не знаем: кто за ним стоит, но то, что стоит: точно. Но и это не всё: тут ещё собрались – вы можете себе представить? – уборщицы, охранники, водители и прочие, и возглавляет их одна актриса – бывшая примадонна; пожарник, правда, тоже с ними. Но самое главное, чего они хотят: они хотят приватизировать театр! Вы можете представить себе такую наглость?!» – Я понял возмущение завлита и внутренне согласился с ним. – «И что же получается в результате?» – «А что может получиться? Война. Но это ещё не всё: если те – кто с бывшей примадонной – просто недостойны, а директор – жулик и аферист, то ситуация с последним – который управляет там, – он показал рукой по направлению к сцене, явно уже давая понять, о ком идёт речь, – вообще кошмарная. Вы знаете, кто за ним стоит?» – Я отрицательно качнул головой. – «За ним стоит Израиль, за ним стоит «Моссад», за ним стоит сионизм! Вы хотите, чтобы со сцены русского театра шла пропаганда всего иноземного?!» – Я снова замотал головой. – «Так вот: если он получит театр, именно так и будет. Кстати, я вижу, что вы не их человек: иначе я бы вам этого так просто не говорил.» – Он, конечно, успел изучить особенности моего лица и проделать соответствующие измерения и расчёты: здесь он не ошибся. – «Так вы согласны помогать нам, честным патриотам своего театра?» – Он пристально смотрел на меня, прощупывая и проверяя лояльность по отношению к той силе, которую он представляет; мне не хотелось влезать в ещё одну историю с абсолютно неясными последствиями и концами, тем более что главным своим врагом он объявил режиссёра. Я надолго замялся, и сразу почувствовал изменение в подходе. – «А не хотите: тогда нам не о чем разговаривать. Дверь у вас за спиной.» – Дверь на самом деле была близко: я мог схватиться сразу же за ручку и покинуть насовсем хранилище былой скорби и печали, в котором поселился такой совсем немирный и даже агрессивный жилец, но пока мне не хотелось с ним расставаться: не все возможности были пока использованы и стоило пощупать в других направлениях, не исследованных раньше. – «Нет, знаете, может быть я и соглашусь: но в чём должна заключаться помощь?» – Он сразу заулыбался: скорее всего, он сознательно провоцировал меня резкостями, рассчитывая в конце на благоприятный ответ; он чувствовал себя, видимо, заступником обиженных и ущемлённых, и отстаивал права себя и близких себе людей любыми доступными ему способами, а то подобие войны, где он являлся вождём одной из противоборствующих сторон, стало, похоже, его основным делом. И вполне естественно, что он заботился о привлечении новых союзников и соратников, могущих помочь в решающем сражении. «Это достаточно очевидно: средства массовой информации могут много сделать. Мы устроим им мощную осаду и разобьём всех в пух и прах.» – «А они разве не используют подобные средства?» – «Ещё бы: естественно; они на всё способны. Но правда на нашей стороне. И рано или поздно победа будет за нами!» – От излишнего наплыва воодушевления он поднялся почти в полный рост, и я увидел, что он не такой уж и маленький: только странная позиция в глубине придавала его поведению не слишком приятную окраску: посторонний мог подумать, что он всё время чего-то боится. – «Хорошо. А взамен я могу рассчитывать на вашу помощь? Прежде всего меня тогда интересуют архивы соответствующей давности: десять, пятнадцать, двадцать лет назад.» – Он молчал, и я продолжил натиск. – «Я могу уже сегодня посмотреть их?» – «Сначала нам надо заключить соглашение.» – «Давайте так: после появления первой же серьёзной публикации архив будет в вашем распоряжении.» – «А нельзя по-другому: я начну ну хотя бы сегодня свою работу, а статья – потом?» – «Ишь ты.» – Он снова нырнул за баррикаду. – «Думаешь, самый умный тут? Думаешь, тут дураки одни собрались? А насчёт личности твоей это мы ещё проверим, это мы ещё выясним, кто ты такой и зачем ты тут шастаешь. А ты не подослан случайно?» – Он впился в меня округлившимся глазами, и поскольку я поражённо затих и замер, он взъярился ещё больше. – «Ага, подослан! А вот мы на тебя напустим ребят, тогда ты быстро скажешь, кто и зачем тебя сюда прислал, они быстро всё распознают!» – Он вопил дальше, дёргаясь и кривляясь за высокой баррикадой из книг как шумливая злая обезьяна, и я наконец понял, что не смогу получить здесь больше никакой помощи: излишняя подозрительность явно мешала завлиту, и вполне возможно даже, что он был не вполне здоров психически, потому что вряд ли нормальный человек принял бы меня за шпиона враждебной группировки: меня не интересовали их внутренние дрязги и разногласия, на фоне которых образ Р. вырастал почти до космических размеров; следовало оставить психа в покое и искать дальше: здесь ещё имелось вполне достаточно возможностей для сбора такой ценной и необходимой для меня информации.

Я выбрался в коридор и прикрыл дверь; глаза отвыкли от полумрака и снова постепенно учились различать неясные пока предметы, и я решил подождать, когда привыкание успешно завершится. Я вглядывался вглубь коридора, куда мне предстояло двигаться дальше: справа и слева там были опять цепочки дверей, терявшиеся и исчезавшие в темноте; наверняка там меня ждала помощь, и во всяком случае я собирался продолжать поиски, которые не смог бы провести больше никто: почему-то никого это не интересовало. С первым собеседником мне не слишком повезло, и теперь следовало вести себя осторожнее; кто же знал, что здесь дело настолько серьёзно? Я вглядывался в полумрак впереди, но неожиданно расслышал шорох: он возник за спиной, и я аккуратно оглянулся, рассчитывая увидеть парочку надоедливых наглых крыс, роющихся в отбросах; я не сомневался в их наличии в таком месте. Но я ошибся: движения на полу не было, зато у одной из стен стояла неясная фигура: человек явно следил за мной. Возможно, он не ожидал столь быстрой реакции, потому что сразу после этого он вжался в стену и как бы исчез, но я чувствовал, что он не оставит меня просто так в покое; тайный соглядатай вполне мог быть подослан А., и скорее всего им был тот самый актёр Миша, который навязывался в попутчики: видимо, он пришёл в себя, если вообще его поведение не являлось сплошным притворством с целью ослабить внимательность. Я не слышал посторонних звуков, он явно следил за мной из какой-нибудь малозаметной щели, добиваясь выполнения непонятной мне задачи: возможно ему требовалось выяснить, с кем я вхожу в контакт, чтобы представить потом подробный отчёт: А. смог бы заранее знать, насколько полной информацией я располагаю, и действовать в дальнейшем в зависимости от неё. Хотя не исключалось, что я был и неправ и слишком плохо думал про безусловно, неприятного, но не столь могущественного на самом деле человека: ведь если в театре отношения выглядели настолько обострёнными, то – вполне возможно – шпион был подослан одной из заинтересованных сторон. Это казалось логичным, и я немного успокоился: ничего особо плохого меня в таком случае не ожидало.

Я решил не обращать на него особого внимания и двигаться дальше: впереди были ещё возможности для сбора столь нужных сведений; я выбрался на основную тропу, петлявшую среди прочных завалов и обломков мебели: не оборачиваясь я ясно ощущал присутствие постороннего, мелькавшего на границе света и тени. Наверно, он вёл себя всё же слишком назойливо: может, он специально обязан был не давать мне ни минуты покоя и таким образом удалить меня отсюда раньше срока; но они не знали, с кем имеют дело, и во всяком случае не так просто было осуществить запланированное, а подействовать на меня психологически было почти невозможно. Я шёл дальше, изучая подходы к дверям и сами двери, по большей части давно не открывавшиеся и не используемые: за ними жила история театра, клубились пары мифов и легенд, и страшные рогатые черти вперемешку с клоунами и шутами отплясывали странный непонятный танец, а неприкаянный датский принц задавал всё те же напрасные вопросы или рубился на мечах со свирепым мавром, три колдуньи варили зелье, ожидая появления короля-убийцы, и неясно было, кто же опаснее: сказочные выдуманные персонажи или те люди, кто должен был их играть или имел к процессу какое-то отношение. Преследователь пыхтел сзади, уже почти не скрываясь: из-за темноты я только не мог разглядеть его, но звуки безусловно указывали, что это мужчина. Он иногда подходил чуть ближе, возможно, несколько теряя ориентацию, и тогда я немного ускорял движение, не забывая проверять двери справа и слева; я шёл уже достаточно быстро, и могло даже сложиться впечатление, что преследователь действует сознательно, как бы загоняя меня всё дальше вглубь потаённой незнакомой мне пещеры. Я старался не пугаться, но тревожное настроение постепенно нарастало, и первые ростки паники начинали уже проклёвываться и подниматься из глубин: странностей в поведении мужчины оказывалось слишком уж много. Он держался теперь слишком открыто и почти нагло, и я наконец увидел его лицо: это был тот самый актёр, сомнамбулически двигавшийся по проложенному мной маршруту.

Наконец мне надоело преследование с неясными целями: следовало отрываться или наоборот поворачиваться и выяснять причины такого поведения, но я перестал понимать, что же ему от меня надо; лучшим продолжением стала бы встреча с кем-нибудь или обнаружение незакрытого помещения с работниками театра. Я пошёл ещё быстрее, почти побежал: мужчина, похоже, не заметил перемены или во всяком случае не отреагировал; уже немного спокойнее я смог заняться следующей парой дверей, но как и предыдущие, они оказались закрыты и явно не использовались. Дёргающейся виляющей походкой мужчина стал приближаться, и я сделал бросок дальше по коридору: в полумраке я разглядел наконец большое количество следов, кончающихся у правой двери, и рванул её на себя. Внутри было ещё темнее, и я с осторожностью вошёл и закрылся; почти сразу я нащупал маленький крючок и просунул его в петлю: теперь я не боялся, что он меня достанет.

Я решил подождать и послушать; я почти не дышал, но звуков шагов из-за двери слышно не было, зато где-то в глубине помещения бубнили человеческие голоса; неяркий свет шёл оттуда же, и положение требовало, чтобы я подошёл к хозяевам и извинился за вторжение. Кроме того – вполне возможно – они могли чем-то помочь в моих поисках: безусловно, здесь могли находиться только работники театра.

Я прошёл вдоль шкафов сначала налево, потом ход завернул направо, и я оказался в узком коридорчике, выведшем меня в следующую комнату; голоса и свет стали сильнее, но они выходили не из этой комнаты: проход вёл ещё дальше, и только потом я наконец добрался туда, где звучали голоса. Помещение оказалось неожиданно объёмным: его заполняли трубы и большие металлические шкафы, являвшиеся, насколько я мог определить для себя, принадлежностями парового отопления; в самом дальнем углу я наконец увидел скопление людей: они шевелили руками и головами, нервно и резко о чём-то споря; меня они пока не заметили.

Освещение и в этой комнате было почему-то не слишком ярким, и двигавшиеся в полумраке тени вызвали из памяти доисторическое воспоминание: наверняка так же проходили сборища первобытных людей, когда снаружи свистела на все лады вьюга, а племя собиралось в пещере у пылающего костра, и кто-нибудь из старших рассказывал доисторические сплетни и легенды, поясняя самые важные и интересные места вскрикиваниями или жестами; но это племя, видимо, было не самым мирным, потому что в разговоре участвовали несколько человек одновременно, и кто-то постоянно истерически взвизгивал, пытаясь, насколько я понял, убедить так своего соперника.

Почему-то до сих пор они не заметили меня: я медленно приближался, стараясь не наступать на валявшиеся везде доски и прочий хлам, присыпанный грязью и щебёнкой; здесь было ещё и жарко: тепло исходило от труб, разогревая и так неспокойную атмосферу. Спорившие увлеклись так сильно, что я смог подойти совсем близко, и только потом какая-то женщина обернулась и крикнула, указывая в мою сторону пальцем. Сразу же все замолчали и уставились на меня: я видел около пятнадцати пар тревожных внимательных глаз, обыскивавших меня и пространство у меня за спиной; но поскольку я оказался один, они наконец сосредоточились на разглядывании моей внешности, и женщина постарше – скрывавшаяся в глубине – привстала со скамейки и приступила к выяснению деталей. – «Вы кто такой? И что тут делаете?» – Я очень удивился: неужели никто из них меня не видел? Но заминку они восприняли очень странно. – «Он же нас подслушивал! Он давно здесь?!» – Теперь вперёд вылез пожилой мужчина. – «Извините, я попал сюда случайно. И потом: какой-то тип меня тут преследовал: так что пришлось у вас спасаться.» – «А дверь?» – «Она была открыта.» – Мужчина обвёл взглядом кружок. – «Кто пришёл последний? Я спрашиваю: кто пришёл в конце?» – «Какая разница?» – «Значит – вы?» – Он уставился на стоявшую немолодую женщину, в которой я узнал одну из актрис. – «Иван Семёнович, если мы с вами будем ссориться, то что же тогда мы сможем противопоставить… им?» – Она сделала излишне театральный жест, и я ещё больше узнал актрису: она снималась когда-то в кино. Но на мужчину жест не подействовал. – «А дисциплина? Если мы забудем про неё, то грош нам цена. И никто нам не поможет, кроме нас самих!» – Вокруг него загалдели, выражая, насколько я понимал, полное согласие и одобрение такой постановке вопроса. Но актриса не собиралась сдаваться. – «Но не забывайте всё-таки, кто я такая. И если бы не я, то где бы вы все сейчас находились?» – Вопрос показался, судя по всему, слишком невежливым, потому что молодая женщина – первой меня обнаружившая – тоже вскочила на ноги и бросила несколько резких фраз актрисе в лицо; но у актрисы, видимо, тоже были активные сторонники: уже с другого края вылез мужчина помоложе. С разных сторон включались постепенно новые участники: они вспоминали прошлые обиды и несбывшиеся обещания, и спор всё дальше уходил от обсуждения моего присутствия, почему-то многим нежелательного. Я смотрел на балаган и пытался понять, кто же такие эти люди и почему моё вторжение оказалось настолько болезненно воспринято: совершенно явно они обсуждали здесь какие-то дела, и я отвлёк их и заставил ввязаться в долгое междоусобное выяснение отношений; не слишком, значит, на высоком уровне была здесь та самая дисциплина, о которой твердил один из предводителей. Они уже забыли обо мне, и я тихо пристроился на одном из ящиков; я всё-таки надеялся, что недоразумение будет устранено и я смогу получить хоть какую-то помощь; например, от той же актрисы.

Но мужчина, начинавший спор, настроился, похоже, очень серьёзно: когда многие уже успокоились, он снова вылез и последовательно и методично стал разбирать ошибки и неудачи своих противников: в их число входили мягкость по отношению к врагам, неумеренная доверчивость к неизвестным людям и недостаточная решительность. Он не стал вдаваться в подробности, но спор и так уже всем надоел: они даже не ворчали, исподлобья разбрасывая вокруг недовольные взгляды; я думал, что они уже привыкли к моему присутствию и не выгонят меня обратно в коридор. Но мужчина не собирался ничего упускать из виду, и когда они успокоились, решил проявить по отношению ко мне те качества, о которых распинался только сейчас. – «Так я всё-таки не понял: кто вы такой и что вам здесь надо?» – «Разве вы меня не видели? Я пришёл по одному важному для меня делу: меня интересует бывшая звезда вашего театра – Р.» – Он задумался. – «Тот самый?» – «А разве у вас здесь были и другие? Что-то я ничего о них не слышал.» – Возможно, я говорил резко. – «А кто вам давал право врываться сюда?» – «Я же объяснял: меня преследовал один тип. По-моему, он актёр.» – «Актёр?» – Он внимательно разглядывал меня, пытаясь, наверно, понять, насколько искренне я говорю. – «Вы хотите сказать, что он был из той… банды?» – Он кивком головы указал некое направление. – «О какой банде вы говорите?» – «Вы что же: не в курсе? Или, может, притворяетесь?» – Стало совсем тихо, и я увидел наконец неприязненные враждебные взгляды, сконцентрировавшиеся на мне: здесь образовался явный перебор отрицательной нервной энергетики, и по непонятной причине сейчас она оказалась направлена против меня.