Текст книги "Заслуженный гамаковод России (СИ)"

Автор книги: Алексей Иванников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Однако место, куда я забрёл в это утро, совершенно никак не напоминало густой далёкий лес: вылизанная чистая улица содержала ароматы пищи и запахи многих людей, ходивших тут многие дни до того. Следов же собак тут почти не встречалось: лишь домашние псы с ошейниками и на поводках могли сопровождать здесь своих хозяев, дворовых же беспородных бродяг такие места явно не ждали с распростёртыми объятиями. Взглянув вдоль улицы, я почувствовал опасность: неизвестные мне люди в одинаковой форме стояли рядом с небольшим фургоном и приглядывались к происходящему рядом со мной. Я удивлённо оглянулся: ничего особо интересного у меня за спиной не происходило, лишь несколько человек двигались сейчас по улице в ту и другую сторону, ничем особым не выделяясь на общем сером фоне. Значит они смотрели на меня? Совершенно не собирался я сейчас оказываться в центре внимания, тем более что одним только интересом их поведение явно не объяснялось: подозрительный фургон напоминал что-то уже виденное и вызывавшее не лучшие ассоциации. Где-то я видел такой же зелёный кузов, и невнятный узор на блестящих машинных плоскостях, и хмурые мерзкие рожи, что-то делавшие в скрытом от меня за машиной пространстве. Наконец они вышли: палка с петлёй на конце в руках одного и скрываемая за спиной сетка в руках другого сразу пробудили меня: навстречу мне медленно и осторожно шли теперь два опаснейших для любой собаки человека, наше проклятье и кошмар: ловцы бродячих животных.

Нельзя сказать, чтобы я переполошился: слишком много чести было бы жалким мужланам и выродкам! Однако теперь мне стоило подумать о собственной безопасности: неоднократно виденные сцены охоты на бродячих собак и кошек оставляли жуткий осадок, дополняемый ужасом от того концлагеря, которым становился фургон, гавкая и завывая на все голоса. Низкие голоса громадных овчарок сливались там с пронзительными тенорами основного двортерьерского контингента, и над всем безумием стонали дискантом высокие голоса мелких шавок, попавших сдуру в расставленные охотниками сети и ловушки.

Можно себе представить, каково было находиться в такой компании кошкам и котам, также не сумевшим отвертеться и сделать вовремя ноги: в увиденном мною однажды открытом фургоне они помещались в узких клетках сверху, буквально всеми органами ощущая присутствие под собой мятущегося собачьего сообщества. Являясь и без того тупыми, но зато чувствительными тварями, они окончательно теряли там голову, подстёгивая и нежданных соседей, и самих себя истошными шипящими воплями, и такой вот бедлам на колёсах находился теперь в непосредственной близости, а его мерзкие служители явно нацеливались на меня, обмениваясь друг с другом неясными знаками и сигналами.

Уже не скрываясь, шли они прямо в мою сторону, явно не подозревая, что я уже всё понял и готов постоять за себя, независимо от врагов и грозящих опасностей, но в данном случае я просто благоразумно решил удрать. Абсолютно нет ничего обидного в поспешном скоропостижном бегстве в ситуации, когда нет выбора. Я, конечно, куснул бы их несколько раз, за что удостоился бы лишних тумаков и затрещин, но кто смог бы избежать в такой ситуации попадания в фургон, идущий в неизвестном направлении и готовящий всем попавшим туда тёмную неизвестную судьбу? Я быстро оглянулся: других явных угроз и препятствий вокруг не оставалось, и я припустил по улице туда же, откуда и пришёл сюда. У перекрёстка я оглянулся: разочарованные душегубы стояли и что-то обсуждали, больше не обращая на меня внимания. Какой им было смысл гоняться за одной – причём злой и умной – собакой, если целые стаи привольно бегали сейчас по территории всего города, создавая угрозу для других собак, а заодно и людей: и уж я-то как раз мог понять нужность таких специалистов. Ведь только дай голодранцам почувствовать власть: и обернуться не успеешь, а они уже тащат из миски любимую кость, в то время как другие осаждают любимую сучку, просто не способную отбиться от многочисленных наглых домогательств.

Но специалисты, к сожалению, не видят разницы между простыми шавками и такими высокопоставленными псами как я. Казалось бы чего проще: взглянул на ошейник, играющий на свету всеми отливами дорогой ценной кожи, и сразу же должен понимать – кто перед тобой, оказывая соответствующие почёт и уважение. Однако же почти никто не ведёт себя подобным образом, и даже больше того: если жалкий блохастый кабыздох взвоет от тоски, жалуясь на свою горькую участь, то какая-нибудь милосердная душа швырнёт ему сосиску или кусок колбасы, на меня же многие подозрительно косятся, как будто изначально не веря и подозревая в чём-то нехорошем.

Обидно, конечно, но плевать я в конце концов хотел на взгляды и представления посторонних мне людей, вынужденных уступать нам дорогу и первенство: вот только следует добраться до хозяина и покровителя, чтобы пожаловаться на всех встреченных сегодня обидчиков. Разумеется, далеко не все мои сигналы он в состоянии понять и верно интерпретировать, но хорошо уже то, что он откликается на жалобы и не забывает про них. А когда очень уж горько становится на душе, и ему самому хочется от тоски выть и бросаться на стену, мы вместе едем в одно из нескольких мест, где происходят жестокие развлечения и забавы.

Разумеется, далеко не всем открыт доступ в эти хорошо охраняемые тайные уголки, но для моего хозяина нет и не может быть никаких ограничений. С распростёртыми объятиями встречают его грозные обычно охранники, мне же позволяется присутствовать даже на самых суровых и жестоких поединках.

Чаще всего дерутся люди: в огороженное сеткой пространство заходят два человека, почти голые и лоснящиеся под свисающими мощными лампами, приплясывая под ритмичную жёсткую музыку, от которой даже меня тянет зайтись в громком угрожающем лае. Однако приходится сдерживать себя, на что мне неоднократно указывал хозяин, сам приходивший в таких ситуациях в страшное возбуждение. Покрасневшие глаза, взмокший лоб, резко вспотевшая шея не оставляют сомнений в его состоянии, так же как и в состоянии других людей, иногда даже теряющих над собой контроль.

Но нацепленный намордник – без чего меня, к сожалению, просто не допускают на подобные зрелища – абсолютно не даёт возможности показать свой бойцовский характер, когда же музыка немного стихает, то начинается зрелище, ради которого и собираются там все азартные возбуждённые люди.

Оказавшиеся на арене бойцы – пристально глядя друг на друга – ходят какое-то время по кругу, присматриваясь подобно двум бойцовым псам к малейшим движениям и изучая особенности противника. А потом кто-то делает резкий выпад: ложное движение, отвлекающий манёвр, нужный лишь для проверки реакции соперника и его готовности противостоять в начавшемся сражении.

И тут уж разгорается настоящая битва: ноги взлетают вверх, стараясь подсечь или больно задеть, а руки встречаются с руками или головой врага, и даже на меня действует такая убийственная кутерьма. Окружающие уже не стесняются: горящие глаза, вопящие глотки, и многие даже кажется сами готовы выскочить на огороженное пространство, чтобы вместе с бойцами устроить кровавое побоище.

Однако ясно сознавая всё происходящее, я не вижу для него достаточных причин и оснований, а особенно в конце поединка, когда победа уже явно склоняется на сторону одного из участников, второй же заботится лишь о том, чтобы унести ноги. Точнее, должен быть озабочен, потому что разворачивающиеся тогда жестокости способны вогнать в тоску любую собаку.

Ведь когда человек прижимает соперника к земле, лишая его всяческой свободы, и одной рукой методично бьёт в лицо, то подобное зрелище даже у меня вызывает негодование. Кровавое месиво с расплывшимися глазами, перекошенным ртом, выплёвывающим зубы, и перебитым носом может вызвать у нас лишь омерзение, чего не скажешь о присутствующих там людях. Они продолжают орать и визжать, заходиться в неистовых криках, и лишь когда поверженное тело уносят с ринга, всё вокруг затихает, предвкушая уже следующую схватку.

Так что совсем другие зрелища вызывают у меня интерес: бои серьёзных злобных псов, проходящие в маленьком закрытом помещении в другой части города. Даже мне – могучей сильной лайке в самом расцвете сил – не хотелось бы встретиться с такими псами на прогулке, если рядом нет хозяина. Внимательный цепкий взгляд, заранее выискивающий слабые места, приросшая к туловищу голова, защищающая уязвимую шею и грудь, огромная покрытая шрамами морда: устрашающее зрелище даже для огромных овчарок и волкодавов, вряд ли способных справиться с прирождённым убийцей. И когда два таких пса устраивают благословлённую людьми драку: то даже я благодарю судьбу, что у меня такой сильный и могущественный хозяин.

Иногда же мы выезжаем на мероприятия менее жестокие и кровавые, и не во всех случаях меня пускают в огромное светлое помещение, наполненное людьми и музыкой. Только люди участвуют в проводящихся там соревнованиях, азартно бегая за маленьким жёлтым мячиком и перебрасывая его через сетку. Но назвать чем-то особенным данное зрелище никак нельзя; меня же не пускают побегать за юркой жёлтой игрушкой, как делает иногда хозяин, сам занимаясь чем-то подобным. Мы специально едем тогда на стадион, предназначенный для таких развлечений, и пока он разминается, швыряя мячик в мою сторону, я быстро ловлю ударяющийся о сетку снаряд и радостно возвращаюсь к нему, сжимая в пасти круглое жёлтое тело.

Но потом – когда появляется соперник – мне вешают поводок и приказывают не мешать. Очень мне нужно это, как же! Я внимательными глазами слежу за беготнёй двух людей, лишь иногда подавая голос, когда кому-то приходится совершать особо впечатляющий кульбит, стремясь дотянуться до быстрого непослушного мячика.

Но главной составляющей жизни хозяина является всё-таки его работа. Тогда даже мне иногда приходится несладко, особенно если дело идёт не так, как было задумано, а что уж говорить о женщинах и тем более чужих посторонних людях! Случайно подвернувшийся под руку в неудачный момент рискует быть обруганным и униженным, так что даже мне приходится держать ухо востро, чтобы не нарваться на неприятную случайность. Но именно таким путём он достиг нынешнего могущества, мой же долг – всячески помогать ему, способствуя достижению ещё большего успеха и процветания.

Но пока хозяин зарабатывал на жизнь, я тоже был озабочен текущими делами и вопросами: миновав ловцов животных, я хотел всё-таки обежать прилегающую к гостинице территорию. Не везде же меня ждали беды и неприятности в виде бродячих собак или враждебных нам людей, где-нибудь могли встретиться и более приятные существа, поддержание же имеющихся знакомств и заведение новых – очень важная часть повседневной жизни.

Для такого пса как я это прежде всего установление надлежащей иерархии, то есть подтверждение моего первенства на территорию и сучек, на ней находящихся. Не все из них, разумеется, готовы воспылать ко мне ответным призывом, ну да это и не требуется: главное тут принцип, позволяющий мне получать полагающееся по рангу, моя же задача: этот ранг и положение всячески поддерживать.

Так что сворачивая на очередном перекрёстке – на пути к гостинице – я всё так же внимательно приглядывался к окружающему пространству: встреченный неподалёку мелкий двортерьер на поводке у хозяина оказался кобелём, сразу же тем не менее струсившим, так что мне даже не пришлось обегать парочку стороной. Они пошли своей дорогой, а я продолжил изучение местности: совсем свежие метки могли вывести к такой желанной цели, и требовалось только собраться и сконцентрироваться, чтобы в нужный момент показать себя в полном блеске и красоте настоящей полноценной лайки.

А потом я наконец увидел её: лохматая белая болонка – чьи запахи я только что впитывал жадным носом – вынырнула из-за кустов и понеслась куда-то в сторону, радостно облаивая невидимые мне фигурки, и тут же за нею выскочила девочка, отпустившая поводок и старавшаяся снова схватить его. Но болонка явно не хотела покорно гулять на привязи: обернувшись к девочке, она стала игриво набрасываться и тявкать, и в заварившейся каше они даже не заметили моего приближения.

На этот раз я выражал радость и абсолютное миролюбие, так и сочившиеся из уголков рта и глаз, а хвост так и ходил из стороны в сторону, нагоняя лёгкий ветерок. Вот мне и встретилась та, кого я так ждал и чей сезонный цикл совпадал с моими горячими желаниями и порывами, и ведь милая болонка не откажется признать за мной очевидные достоинства и полное отсутствие недостатков, а хозяйка нашей болонки пускай отойдёт куда-нибудь в сторону и не мешает нам заниматься самым любимым и радостным делом, потому что какая же собака любит, когда её контролируют во все моменты жизни, включая самые интимные?

Я бросился обнюхивать выражавшую интерес болонку, предвкушая уже радость от предстоящего соития: такие тонкие и воспитанные самочки нечасто встречались на моём немаленьком уже пути, включавшем широчайший диапазон пород, цветов и размеров. Даже с догиней случилась у меня однажды горячая интимная встреча, но всё-таки соразмерность в данной сфере имела существенное значение. Здесь же не требовалось раскорячиваться и заниматься эквилибристикой, рискуя что-нибудь повредить себе или партнёрше, так уже и подпрыгивавшей от светлых предчувствий. Я ведь – как и хозяин – на кого угодно могу произвести впечатление, включая самых породистых и привередливых. Хотя самые породистые – самые несчастные, так что во многих случаях простая шальная двортерьериха оказывается лучше и приятнее. Остаётся потом только тщательно помыться и избавиться от блох, нашедших в моей шкуре новое удобное убежище.

Но в данном случае – по всем признакам – нашествие блох мне не грозило, ведь на болонке висел специальный ошейник, а его обладательница уже полностью находилась в моей власти: мы весело играли, подходя к решающей стадии и не обращая больше ни на кого внимания. Девочка стояла в стороне и не пыталась больше вмешиваться: я послал ей ясный сигнал, обнажив в улыбке плотные крепкие зубы. Не твоё ведь это дело – ну так стой и не путайся под ногами. Зато какие потом щенки будут: ещё спасибо сказать мне сможешь, если, конечно, на долгом жизненном пути когда-нибудь пересекутся наши дороги.

А мы переходили уже к завершающей стадии, и я всем немаленьким телом навис над мелко дрожавшей болонкой, и совершенно неожиданный удар под рёбра откинул меня в сторону, заставив потерять чувство пространства, а мерзкий вопль прямо над головой слегка даже оглушил и обезоружил.

Взрослая уже женщина прижимала брыкавшееся и извивавшееся белое тельце к груди, а разинутый в ярости рот бросал в меня жёсткие резкие фразы, втыкавшиеся занозами в барабанные перепонки, но и мирная до сих пор девочка вела себя по-другому. Подобранный булыжник просвистел у самой морды, и тогда уже только я полностью восстановил контроль: следующий камень я провожал глазами, отбежав на порядочное расстояние, куда уже вряд ли разъярённые хозяйки болонки могли добросить моральные и вещественные проявления злобы и ни на чём не основанной враждебности.

Не повезло мне в этот раз: сколько раз я уже сталкивался с предубеждённостью хозяев в самой деликатной и тонкой сфере, решивших, что только они могут выбирать партнёров для своих драгоценных созданий. Мнением же самих созданий они почему-то не интересуются, считая видимо, что не может быть у них никаких чувств и привязанностей. Когда же потом их любимая драгоценность даёт от ворот поворот пятому или десятому претенденту, всё списывается на неудачный день или плохое настроение, не позволяющее исполнить назначенное природой.

Хотел бы я посмотреть, что получилось бы у людей при таком же подходе: и хоть люди и меньше отличаются друг от друга – чем собаки разных пород, но явно ни к чему хорошему это привести не сможет. Даже мой хозяин – меняющий спутниц жизни как перчатки – всегда исходит из внешней привлекательности претенденток, выбирая ту, что произведёт большее впечатление. Ну а дрязги и выяснения отношений начинаются уже после, когда из-за роскошной внешности начинает выступать подлинное лицо очередной охотницы за удобной и обеспеченной жизнью.

У них ведь – когда они попадают к хозяину – всей работы-то: уход за собой, за хозяином и за мной. Ну и плюс ещё стремление отвадить остальных претенденток, так и лезущих жадными взглядами за ограждающие нас от всех барьеры. Когда я бегаю на улице сам по себе – то я просто сильная опасная собака, но как только мы с хозяином оказываемся вдвоём в людном оживлённом месте: то сколько тогда внимательных оценивающих взглядов пересекается на нас! Толстой белой шкурой я ощущаю заботливый настойчивый интерес, и под большим вопросом тогда оказывается ближайшее будущее его последней пассии, потому что хозяину ничего не стоит просто между делом найти себе новую красивую игрушку.

У меня же – особенно по сравнению с ним – периодически возникают трудности в этой сфере. Возомнившие о себе владельцы сучек явно неадекватно реагируют на обычные в нашей среде проявления собачьей любви и ненависти, навязывая ненужное и в то же время ставя барьеры на пути самых естественных и нормальных реакций. А хочешь объяснить им это: сразу объявляют тебя агрессором и опасным животным, как будто именно мы, а не сами люди есть для людей наибольшая опасность и угроза.

Именно поэтому я так настороженно и внимательно отношусь к происходящему вокруг, всегда готовый дать дёру, вот только иногда всё же коварным людям удаётся застать меня в неподходящий момент. Именно так и получилось в этот раз в ситуации с болонкой, но дальше уже я полностью контролировал ситуацию: отступление не превратилось в тотальное бегство, я медленно отходил, бросая прощальные взгляды на всех участников, пока они не скрылись за кустами и деревьями. Гостиница была уже неподалёку: оживлённое движение сразу вывело меня к главному входу, и несмотря на противодействие швейцара, мне удалось попасть внутрь. Опечаленная женщина ждала меня в вестибюле: я лишь хмуро взглянул на неё, подставив шею и голову для поводка и намордника, и мы медленно поплелись к лифтам, возле которых уже образовывались небольшие скопления желавших подняться на недосягаемую другими путями высоту.

Хозяин уже встал: плотным сгустком энергии носился он сейчас по номеру, живо общаясь с кем-то невидимым по телефону. Но поздороваться мне с ним не удалось: вначале требовалось отмыть от грязи испачканные лапы, так что я сразу пошёл в ванную комнату. Не без труда перелез я через высокий бортик: ванна хранила в себе тепло хозяина и согревавших его горячих струй, и почти такие же струи воды хлынули мне на грудь и потом прошлись по значимым местам, требовавшим приведения в порядок. Женщина тщательно вытерла меняи помогла выбраться: она по-прежнему выглядела обиженной, но кормёжка тоже входила в её обязанности, и мы сразу пошли к моей миске и сложенным неподалёку вещам, включавшим запасы разнообразного корма.

Уж казалось бы: всё что можно придумано и сделано в этом мире для нашего здоровья и благополучия, включая тренажёры для самых ленивых собак – не любящих подолгу разгуливать на улице по тёмным аллеям и подворотням. Однако же пища, создаваемая специально для нас, не во всех случаях вызывает повышенный аппетит. То ли дело шашлык или сочная жареная курица, оставляющая на морде и усах остатки жира, поспешно слизываемого или вытираемого о ковры или занавески! Женщина следит, чтобы я не пользовался домашними предметами в качестве салфетки, но куда уж ей угнаться за мной. Лишь когда я веду себя тихо и спокойно, она в состоянии сопровождать мои мысли и желания, в остальных же ситуациях мне ничего не стоит обмануть её. Даже играть с нею мне неинтересно: когда она хилой ручкой швыряет палку, то я даже не успеваю как следует разогнаться, добегая до места падения и вынюхивая добычу чувствительным тонким носом. Играть же с нею в догонялки – дело просто бессмысленное, ведь, даже сменив высокие каблуки на удобные подходящие кроссовки она абсолютно не в состоянии развить приличную скорость, так что только когда к нам присоединяется хозяин, мы можем устроить полноценное шумное развлечение.

Но бегать всегда лучше на пустой желудок: после же беготни даже сухой корм кажется настоящим деликатесом, особенно после долгих отлучек наподобие сегодняшней. Сейчас мы были ограничены в возможностях приготовления еды, и на мою долю досталась лишь полная миска знакомых хрустящих комочков. После долгого питья я приступил к поглощению пищи: наполнившая как обычно миску женщина не позаботилась о разнообразии, и мне пришлось грызть галеты со вкусом рыбы. Нелюбимый оттенок давал о себе знать, и, видимо, неслучайно произошло такое отступление от обычного правила. Зарвавшаяся женщина явно не могла простить мне утренней прогулки, по-прежнему с опаской обращаясь со мною. Она даже не погладила по голове как обычно: наполнив миску, она ушла в другую комнату, так что после еды мне ничего не оставалось, как тихо залечь в углу на разложенную подстилку с желанием забыть не самое удачное начало дня.

Но когда спустя несколько часов я окончательно проснулся, то вряд ли мог радоваться и продолжению: повреждённая при столкновении со стаей лапа саднила, вспухая и наливаясь внутренним огнём, и когда я попробовал резво вскочить – как обычно делал – то от боли выдавил даже непонятный звук. Хозяин сейчас отсутствовал: лишь обнаруженная в большой комнате женщина лежала с ногами на диване, уставившись в плоское стекло телевизора. Мне пришлось подлизаться: сильно хромая я добрёл до её лежанки и встал напротив. Хвост выражал радость и довольство, но она всё ещё не реагировала, и тогда я задрал морду и завыл. Древний мотив звучал еле слышно, но я и не собирался кого-то пугать и поднимать на ноги: она наконец оторвалась от пустого зрелища, и когда уже недовольно наклонилась ко мне, я протянул дрожащую жаркую лапу.

Сразу же она поняла ситуацию: срочно найденная аптечка оказалась вывалена на диван, и мазью из тюбика женщина смазала горящее пятно, легко забинтовав лапу. Очень осторожно она дотрагивалась тонкими чувствительными пальцами до воспалившихся точек, так что я даже лизнул ей руку. Тут же я улёгся на коврик: оставалось только ждать возвращения хозяина и естественного процесса заживления, и мне даже не хотелось на улицу, как часто бывало днём. Что бы я смог сделать теперь – в нынешнем состоянии – окажись я в одиночестве во враждебном плотном окружении, если даже вульгарное трусливое бегство было для меня теперь недоступно, и следовало надеяться лишь на всемогущего хозяина, всегда готового прийти на подмогу?

Я лежал и легонько постанывал, когда наконец-таки услышал знакомый голос, расходившийся шумными волнами, и то приближавшийся ко мне, то удалявшийся в неясную даль, но спутать его с кем-то посторонним было просто невозможно. Приподнявшись, я заковылял к эпицентру шума: хозяин уже что-то сказал женщине, и они быстро складывали вещи, разбросанные по комнате. Хозяин ещё не знал о моей болезни, и только теперь женщина вводила его в курс дел. «Не повезло мне сегодня, хозяин, прости». Я слабо вилял хвостом, когда он подскочил и уставился на повреждение, чуть притронувшись к ближайшей окрестности раны. Размотанный бинт источал кровь и сукровицу, и хозяин откинул его в сторону, обратившись к другим средствам помощи. Жидкостью из стеклянной ёмкости он смочил тряпку и приложил тряпку к ране. Быстрая боль заставила меня взвыть и подскочить на месте: я укоризненно смотрел на хозяина, пока он не отвернулся, бросившись к задребезжавшему телефону. Ну разве так можно? Но хозяин уже был поглощён новым делом, бросая в трубку длинные фразы и короткие реплики.

Женщина снова замотала мне рану: она выглядела теперь собранно и деловито, и совершенно уже забыла про утреннюю размолвку – во всяком случае внешне. Я даже немного пожалел, что так отнёсся к ней: лишние выяснения отношений были теперь совсем ни к чему, тем более что вряд ли хозяин искал сейчас новую женщину. Короткий сложный период заставлял забыть о разногласиях, занимаясь только насущным и необходимым, и сейчас же это подтвердилось на практике. Хозяин быстро вернулся к нам, держа в руках мои поводок и намордник, и дал команду женщине. Она осталась в номере, а мы вдвоём вышли в коридор и проковыляли мимо случайных зевак и постояльцев, почтительно уступавших нам дорогу на улицу.

Но направлялись мы не на прогулку: забравшись в машину, мы резко рванули с места и пустились в дорогу. Хозяин приник к телефону: параллельно он рулил по заполненным в такое время улицам и что-то настойчиво выспрашивал у собеседника. Разговор, похоже, принёс пользу: очень скоро мы остановились, и, выбравшись наружу, я сразу узнал место, где бывал уже неоднократно.

В одноэтажном домике в окружении высоких строений мне делали прививки и другие процедуры, так что ничего удивительного не было в нашем сюда приезде. Мы быстро прошли мимо скулящей и пищащей живности, рассевшейся на полу и коленях хозяев: уже поджидавший врач радостно встретил нас и проводил в кабинет.

Речь шла, разумеется, о моей ране: так быстро вспухшая лапа ощутимо ныла и при любом прикосновении резко отдавал ясной болью, так что хозяину пришлось даже успокаивать меня. Другие процедуры выглядели менее болезненно: закладка градусника в задний проход была лишь унизительна, но не болезненна, а обычный осмотр пасти и ушей я проходил уже многократно, и вежливо поздоровавшись с доктором, я позволил ему сделать нужную работу.

Но когда он принялся разматывать бинт, то я аж взвыл и – не удержавшись – куснул его за руку. Хозяин шлёпнул меня: долгие извинения перемежались теперь с недовольными вскрикиваниями и злобными взглядами в мою сторону, но наконец врач успокоился и снова приблизился. А что я мог поделать, если рефлекс?.. Смотреть надо, куда лезешь, даже если всю жизнь этим занимаешься.

Наконец врач освободил рану: она теперь пульсировала открытой болью, так что я даже вывалил язык и тяжело задышал, чувствуя приближение самого худшего. Хозяин крепко держал меня и гладил по голове, но это было слабым утешением: он всего лишь оберегал врача, возившегося с металлическими инструментами на столике неподалёку. Краем глаза я видел, как врач взял наконец шприц и набрал в него жидкость из ампулы, а потом хозяин закрыл мне обзор, стараясь скрыть самое неприятное и болезненное.

Скоро я лежал уже с обмотанной лапой в специальном вольере, отделявшем меня от других собак и кошек в просторном светлом помещении. Процедура завершилась, и меня на специальной тележке провезли через цепь связанных друг с другом кабинетов, которые я наблюдал в полуобморочном состоянии: обездвиженными оказались не только лапы, но и всё тело, и только уши, глаза и мозг ещё воспринимали окружающее. Меня переложили в большую клетку, открытую сверху: тонкие прутья огораживали вместительное пространство, значительно большее, чем клетки других местных обитателей. Целыми шеренгами клетки выстраивались вдоль прохода посередине, заставляя вспомнить машину ловцов животных, и в большей части из них сидели несчастные страдальцы, тоскливо следившие за моим появлением.

Ну а с чего им было проявлять радость и довольство, если все они находились в тесных замкнутых загонах, со всех сторон заставленных такими же одиночными камерами? Только я оказался здесь в привилегированном положении, поднимавшем меня на недосягаемую высоту: статус хозяина и меня вместе с ним очевидно сказывался и в этом, заставив проявить обо мне гораздо большую заботу. Окружавшая меня живность не производила особого впечатления: лишь ободранная овчарка в дальнем от меня углу выглядела здесь грозной силой, остальные же не годились даже в подмётки, заставляя сразу же заявить о своём лидерстве.

Ведь что делает любая полноценная собака, обнаружив на незнакомой территории пёструю компанию блохастых охламонов, давно уже распределивших ранги? Заявляет о своих правах и всеми возможными способами старается утвердить их. Настоящая полноценная драка или близкий непосредственный контакт в данном случае невозможны, так что остаётся воздействие на расстоянии: при помощи угрожающих поз и громких оглушающих раскатов, способных перекрыть голоса конкурентов. Ведь когда я хочу: то даже самые брехливые кабыздохи покорно поджимают хвост и стараются не попасться на дороге, гавкая лишь из-за забора.

Так что в первый же день пребывания в клинике я озаботился наведением порядка. Лапа ощутимо давала знать о себе, так что я просто и не смог бы полноценно заявить о правах, находясь на открытом пространстве. Но с местными инвалидами дело пошло без особых затруднений: пара такс – непосредственно рядом со мною – сразу же признала моё первенство, передав эстафету шпицу и терьеру; мелкий боксёрчик со второго яруса для важности немного повыпендривался, но после настойчивых взглядов также сдался. Пустобрёхи непонятного происхождения – с другой стороны прохода – так и не пришли к единому мнению, и каждого из них я убеждал уже в отдельности.

Да и кто бы из них в одиночку смог что-то со мной сделать: косоглазый увалень – помесь таксы и бульдога – после первого же моего наезда преданно заглядывал мне в глаза, не решаясь в моём присутствии подавать голос в полную силу. Менее покладистыми оказались две сучки, размещавшиеся с двух сторон от увальня: ощущение личной притягательности заводило их очень далеко даже для обычных для сучек преимуществ и привилегий, и только соперничество и грызня друг с другом мешали объединиться и попробовать навязать другим свою волю.

Однако в тесных клетках и загонах любые ранги и рейтинги не играли роли: как бы я смог наказать в реальности наглеца, осмелящегося бросить мне вызов? Чем один из давних обитателей помещения и пользовался, игнорируя обещания и угрозы. Мелкий брехун – с головой и повадками мопса – располагался в клетке в конце коридора, что и наводило его на такие крамольные размышления: давний постоялец считал себя собакой, давно застолбившей за собой комнату и всю прилегающую местность, на что недвусмысленно намекал брехливым наглым поведением. Ещё когда меня ввозили на тележке – уже тогда он облаял меня, пользуясь моей временной недееспособностью, все же мои попытки поставить его на место не дали нужного результата. Так что к наглецу я решил относиться покровительственно, но особенно не настаивая на своём лидерстве. Тем более что заглянувший в комнату врач заставил отложить все дела на будущее, едва не обрушив только что выстроенную мною иерархию.