Текст книги "Поколение пепла (СИ)"

Автор книги: Алексей Доронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 4. Коммуна [2]2
  Такая коммуна действительно существует в одном из регионов России.


[Закрыть]

17 сентября в два часа ночи они добрались до места встречи.

За час до этого Данилов проснулся, хотя никто их не поднимал, свет в брюхе «Капута» еще не горел, а остальные в основном храпели.

За время, проведенное в дороге, Сашин организм приспособился, так что он просыпался не тогда, когда машина скакала по ухабам, а когда замедляла ход. А раз так, значит, они свернули с шоссе на дорогу худшего качества.

Он натянул куртку и ботинки и тихо пристроился на лавке со своим планшетом, вставив в уши наушники. Слушая размеренно-тягучие аккорды музыкальной темы дороги из фильма «Хоббит», он начал писать. К тому моменту, когда зажгли свет, и народ начал подниматься, Данилов успел набросать полстраницы, обобщая свои впечатления от последних дней. Как и положено военной хронике и мемуаристике – по-хемингуевски скупым языком. «Из 120 поселений, встреченных по дороге, обитаемы не более десяти. Ни в одном нет больше 500 жителей. По косвенным признакам урожайность низкая, преобладает монокультура (картофель), животноводство не сохранилось. Высокая смертность от онкологических заболеваний, низкая продолжительность жизни. Значительный ущерб нанесен флоре. Фауна практически отсутствует…». Закончив, перечитал и оценил критически: найди его записи археологи будущего – если в будущем будет до археологии – они скорее, будут составлять картину событий не по ним, а по художественным книгам о вымышленном конце света.

Мотор еще работал, но «Капут» стоял неподвижно, а снаружи уже звучали команды, слышен был топот людей и лязг открываемых дверей. Но нервозности в этом не было, только обычная рутинная суета.

Спрыгивая последним на мягкую землю и принимая на плечи тяжесть рюкзака, Данилов подумал, что где-то там Сергей Борисович уже встречается с хозяевами этого места – теми, ради кого затевался весь сыр-бор. Но присутствовать при историческом моменте было нельзя, «Капут» находился далековато от головной части колонны.

Сам броневик между тем тронулся с места, оставив их одних.

Зажглись фонари. Когда глаза Александра привыкли к относительной темноте и начали выхватывать из нее очертания отдаленных предметов, Саша понял, что никакой колонны уже не было. На пустыре у шоссе не осталось ни одной машины.

* * *

Демьянов выбрался из штабной машины и в сопровождении двух командиров звеньев проследовал к горящим впереди на дороге огням. Хозяева были пунктуальны, но и они не подвели – прибыли точно в назначенное в последний сеанс связи время и ждать не заставили. Даже сейчас он не терял бдительности. Их делегацию прикрывали и снайперы, и пулеметы, и незаметно рассыпавшиеся по обочинам дороги бойцы.

На шоссе их встречал человек в черном дождевике со слабеньким фонарем. Было довольно темно – горели только фары, прожекторы не включали.

Человек помахал им и сделал несколько размашистых шагов навстречу. Капюшон был откинут, и майор увидел мясистое лицо с носом картошкой и густыми бровями, под которыми примостились белесоватые глаза. Редкие волосы были расчесаны на пробор и основательно тронуты сединой, что сказало майору, что перед ним не ровесник, а человек лет на десять старше. Но фигура у того, кого мысленно майор нарек «председателем», была крепкая, а осанка гордая. В ходе дипломатических миссий, когда они расширяли сферу влияния Подгорного, Демьянов насмотрелся на лидеров сельских поселений. Но пока никого не видел, кто казался бы настолько на своем месте.

– Ну, здравствуйте, гости дорогие.

У человека был малорусский акцент, и он произнес фрикативное [г] в слове гости. Такая огласовка есть кроме того в готском языке, что неудивительно, учитывая, что готы жили когда-то в Крыму и на Дону. Но даже если отбросить говор, Демьянов сразу смог дорисовать в сознании образ человека, с которым до этого связывался только по радио. Этот Корнейчук, похоже, был больше, чем просто деревенский «голова». Настоящий батька.

За его спиной стояли трое, и майор шестым чувством понял, что они вооружены и нервничают. Что неудивительно при встрече с чужаками, которые к тому же приехали из такой неведомой дали и с таким количеством оружия.

– Сергей Борисыч, все, как договаривались? – спросил пожилой мужик, когда они пожали руки. – Остаток пути пройдем пешочком.

И тут же осторожно добавил:

– Если не возражаете. Тут недалече.

Майор кивнул. Местные боялись не только их. Он не брался судить, насколько оправдан их страх перед небом, но пошел им навстречу. Он и так согласился помогать на чужих условиях. Помогать не этому человеку даже – тот был просто посредник – а тому, что осталось от законной власти. Но даже при этом, он во главу угла ставил интересы своей «малой родины». Стране, может, уже и не поможешь, а свой городок надо кормить и защищать.

Демьянов уже подыскал место, где можно было оставить транспорт.

В это время машины уже одна за другой заезжали на территорию рынка, построенного на месте давно не действовавшего завода. При желании там можно было спрятать десять таких автоколонн, и еще нашлось бы место для пары авианосцев. С ними оставалось звено в десять бойцов, которым придется пожертвовать комфортом ради гарантии того, что с их техникой ничего не случится. Хотя председатель божился, что места тут вымершие, а значит, безопасные, но Демьянов помнил про засаду на шоссе.

После краткого марш-броска по дороге их маленький отряд вместе с провожатыми вышел к деревне; вернее, к ее заброшенной части. Но даже здесь дома смотрелись так, будто их оставили на пару часов: все как один крепкие, облицованные, с одинаковыми кирпичными заборами. Ни одного ниже двух этажей. Как в какой-нибудь Чечне или Дагестане. Стекол в окнах, правда, нет. Да и высоченные чердаки внушали майору инстинктивное беспокойство, но он преодолел его. Они были на дружественной территории.

Вскоре они оказались перед массивом близко стоящих друг другу домов.

– Сколько у вас людей? – спросил он, оценивая вместимость зданий.

– Тысяча, – чуть ли не с гордостью ответил председатель. Но в глазах мелькнуло сожаление. Наверно, вспомнил, сколько жило тут до войны.

– А этих, с Косвинского Камня?

– Мало. Пятидесяти не наберется.

Демьянов был по-настоящему удивлен.

– Я думал, большею Вы уже расселили людей генерала у себя?

– Нет, только тяжелораненых, – ответил председатель. – Чтоб не устраивать здесь столпотворения, ну и для безопасности. Они мне честно сказали, что деревни, где они останавливались, иногда взлетают на воздух.

– Весело живем, – хмыкнул майор.

– Ага. Завтра они придут; техника их тоже спрятана в надежном месте.

– Ясно. Темно тут у вас.

– Светомаскировка. Да и демонтируем потихоньку. Провода, почти все генераторы вон уже сняли. А что не успели, сейчас разбираем.

Демьянов понял, что верно уловил образ собеседника как по-хорошему прижимистого хозяйственника.

– Забудьте, – оборвал его майор. – Никакого оборудования мы не возьмем. Своего добра полно на любой вкус. Речь шла только о людях. Грузите все продукты, с каждым человеком по десять килограмм ручной клади, и точка.

Председатель сник.

– Жалко все это оставлять, – он обвел рукой здания. – До зубовного скрежета. Как у вас там в городе? Места много?

– И места достаточно, и материальная база такая, что хватит и на вас.

– Ясно… – в голосе «батьки» просквозила безнадежность. – Какой период полураспада у этой дряни?

– Тут изотопы на любой вкус, – ответил Демьянов. – Так что от миллиарда лет и до долей секунды. Но точно могу сказать, в ближайшую сотню лет рекордных урожаев вы не снимете.

– Вот ведь гады… Никита, подь сюды! – он подозвал мужика в старомодных очках, который, похоже, был завхозом, – Размести гостей в общей. И скажи хлопцам, чтоб сматывали удочки. Не надо разбирать оборудование. Все имущество бросаем.

– Странная у вас какая-то деревня, – произнес Демьянов, когда завхоз убежал выполнять распоряжение. – Вроде не курортная зона, не дачи, никакой промышленности нет, а выглядит на порядок лучше, чем у соседей. Может у вас золото нашли?

– Да какое золото… Люди разве что золотые. Лева вам лучше расскажет.

Он подозвал своего помощника. Тот был явно когда-то был дородным, но потом лишние килограммы ушли, остался просто кряжистым, какими изображают гномов. Не то чтобы коротышка, но и не высокий. Был он с бородой и в свободной одежде. Это оказался местный учитель всего на свете, включая физкультуру, по фамилии Бабушкин. Попутно он был замом по идеологии, своего рода товарищем Сусловым. Он с радостью начал рассказывать, да так, что не заткнешь. Этот хорошо поставленный голос заставил Демьянова пересмотреть свою первую ассоциацию – в этом человеке было гораздо больше от священника, чем от подземного рудокопа.

До войны эти три рядом стоящие села внешне ничем не отличалось от соседних. Разве что улицы почище и народ более работящий. Городские думали, что это старообрядцы или баптисты. Жители соседних деревень знали ситуацию получше, но чужой человек, заехав в эти края, увидел бы обычную почту, школу и обычный магазинчик с типичным ассортиментом. И не узнал бы никогда, что любой из местных мог получить ту же бутылку водки в сельмаге, просто показав членский билет. Бесплатно. Впрочем, выпивкой тут не злоупотребляли. Точно также он мог получить и хлеб, и сахар, и стиральный порошок, и колбасу, и конфеты.

Тем, кто проезжал мимо по трассе, было не узнать, что в здешней школе предписанные программой учебники и планы существовали только для проверяющих. А дети учились по старым советским расписаниям и учебникам; там, где надо, педколлектив дополнял их специально отобранными пособиями.

На этом чудеса не заканчивались. Электросчетчики в домах стояли для вида. На самом деле плату энергокомпании вносила община. Но и это еще не все. Телепередачи подвергались цензуре – записывали со спутника трансляцию для предыдущего часового пояса, и, передавали ее в свою сеть уже без рекламы и тех программ и фильмов, которые считали вредными. Их заменяли классической музыкой, балетом или просто «уплотняли» эфир. И, конечно, блокировали и вырезали порнографию из Интернета с помощью сетевого робота. Да и Интернетом молодежь пользовалась только под контролем. До 18 лет дети воспитывались в общем пансионате, а после получали свободу выбора – остаться и работать в колхозе, или поехать в большой мир. Но, даже отучившись, многие, если не все, возвращались.

Церкви не было. В ней еще в 1932 году устроили овощехранилище. Но ни наркоманов, ни алкоголиков, ни даже подростковой уголовщины, если не считать нормальных разборок взрослеющих мальчишек, не было тоже.

Осенью 91-ого колхоз был на грани развала. Урожай вдруг оказался никому не нужен, бензин и запчасти пропали, в стране творилась «шоковая терапия». Самые ушлые подговаривали делить имущество, но нашлось два десятка решительных мужиков, которые отговорили селян приватизировать участки и выгнали прежнего председателя. Его заменил парторг, который тут оказался не рвачом и не бездельником. Это и был агроном Клим Корнейчук, вокруг которого образовался кружок единомышленников, которые заразили своим энтузиазмом и остальных. Уже тогда было решено – идти туда, куда шла остальная страна, колхоз не будет.

Сказать, что они сохранили то, что осталось в наследство от СССР, было не совсем верно. К тому времени осталась только материальная база, ее сохранили. Но культура общественных отношений уже умирала, надо было создавать новую. И им это удалось.

Формально у не было индивидуальной собственности вообще. Предметы обихода были тем, чем человек пользовался. И хотя на практике никто ничего не забирал, вещи были принадлежностью дома и передавались вместе с ним без сожалений. Если кому-то была нужна вещь, не необходимая в хозяйстве, например хорошая видеокамера, новый компьютер, моторная лодка… да и автомобиль, он брал ее на общем складе или общем гараже, пользовался и возвращал.

Демьянов подумал, что Томас Мор и Томмазо Кампанелла от зависти скрипнули бы зубами. Тут никто не строил никаких концепций, но модель, простая и эффективная, работала.

Экономическая жизнь была основана на годичных и пятилетних планах, которые всегда выполнялись с ростом показателей, невзирая на мировые кризисы. Всеми внешними сношениями ведала Артель, но люди не возражали, потому что на практике это избавляло от риска быть обобранными перекупщиками.

Вместо того чтобы продавать сырье, это микро-государство активно развивало консервную промышленность и молочный сектор. До войны они производили все от сыров до йогуртов, да и огурцы в магазинах половины области были отсюда, а не из Индии. Собственно, скот и запасы продукции, которую не успели развезти по торговым точкам, помогли им неплохо пережить зиму. Они не потеряли бы ни одного человека, если б не внешний мир. Еще по пути внимательный глаз Демьянова заметил несколько тщательно замазанных штукатуркой выбоин на стенах. Как бы то ни было, у этой утопии были зубы, иначе бы ее просто затоптали.

Даже теперь, хоть они в техническом плане и отставали от Подгорного, то только потому, что район вокруг был аграрным.

– Вот те раз, – только и смог произнести Сергей Борисович, когда рассказ был закончен. – То есть теоретически человек мог подогнать «Газель» и вынести весь магазин?

– Мог, – ответил Лев – Но не стал бы. На хрена ему это делать, если он знает, что завтра магазин останется на месте? Три кило колбасы за день не съесть. Даже мне. Двое штанов не наденешь. А если сносишь и захочешь новые – их выдадут. Ну, в разумных пределах. Тут дело в воспитании. Мы, старшее поколение, которые все начинали, воспринимали каждый кирпич как свой. А молодые здесь выросли. Как Маугли. Вырос с волками – стал волком. Вырос в свинарнике – свиньей. Вырос среди коммунистов…

– Стал Егором Гайдаром, – мрачно закончил за него Сергей Борисович. – Обнаглел от вседозволенности. Решил, что так жить нельзя, и все разломал.

– Ну это брак, дефект. У нас для такого не было питательной среды. Мы все люди простые, не богема.

– А как вы определяли потребности? – не унимался въедливый майор. – Где критерий того, что считать потребностью, а что капризом?

– Если община может позволить себе дать это каждому – она должна дать. Если нет, значит, это каприз. Хрустальный дворец – каприз. И норковая шуба из пластин – тоже каприз.

– Во внешнем мире так не считали, – возразил Демьянов. – И шубы были, и в Турцию летали.

– Не все. А многого другого не было. Но если бы кто-то у нас очень захотел, мы бы отправили хоть на Карибы. Если человек хороший. Но все предпочитали отдыхать здесь или на Алтае.

– А как вы стимулировали людей? С этим в СССР были проблемы.

– У нас не было. Кто плохо работал, получал порицание. Кто лучше – пользовался уважением. Этого хватало.

– Понятно… Я надеюсь, жены у вас не общие?

– Знамо дело, общие, – встрял председатель, хлопнув своего замполита по плечу, – Правила пользования устанавливаются сходом. Обычно по дням недели, но некоторые кадры предпочитают одновременно… по-большевистски. Все по знаменитому декрету, – и он фамильярно подмигнул.

Демьянов нахмурил брови. Он не очень любил шутки ниже пояса, считал недостойным мужчины и злился, даже когда включали современные комедии. Но, по крайней мере, у батяни было чувство юмора. Это только в книжках – если положительный герой, то ангел с крылышками, а если враг – то и похотливая скотина, и трус, и ничтожество. В жизни в каждом столько намешано, что не отделишь.

А декрет времен гражданской войны был фальшивкой. Хотя были… были горячие головы, которые могли и такое воплотить. Вспомнить Коллонтай с ее теорией стакана воды.

– Ну а свое ЧК у вас есть? – перевел разговор майор.

– Сам товарищ Дзержинский позавидует. Подвалы и застенки полны инакомыслящими… А если по правде, то нет надобности, – учитель стал серьезным, – Все проблемы решаем по-свойски. Да и редко они возникали. Так, если кто запил, загулял.

– А кражи, убийства, грабежи?

– Двадцать лет как не было.

– И даже после войны?

– Только от чужих.

«Чужие». Слово неприятно резануло майора. Даже в этом колхозном раю была резкая грань между теми, кто по эту сторону забора и теми, кто по другую. Хотя, этого и следовало ожидать. Им-то самим никто не помогал, всего они добились сами.

– В последние годы часто бывал по делам и в Челябинске, и в вашем Новосибе, – продолжал Лев, – и каждый раз чувство, будто с головой окунули в выгребную яму. Едешь в автобусе, а все разговоры только об одном. «Привет, кум. – Здорово, кума. – Где работаешь? – У Семена Семеныча. – Платит вовремя? – Вовремя. – И хорошо платит? – Да так себе…» Идут две девки-студентки: «Вот опять стипуху задерживают…» С другой стороны бабка с дедом болтают: «Скорей бы пенсию дали, заразы… А ты куда тот стольник запрятал, хрен старый?» Сзади две торговки с баулами: «Ну, как товар идет, Степановна? – Хреново. Всего на пятьсот рублей продала, туды-растуды». Идут два пацана – от горшка не видать, и туда же. Наседают на третьего: «Фу! Ты лох позорный, у тебя кроссовки мэйд-ин-чайна…». И, заметьте, никто не обсуждает, какая премьера в театре, кто в филармонии выступает, какую книгу прочитали! Вот тебе, блин, и демократия. Не был бы атеистом, сказал бы – демонократия.

– «Власть бесов», – машинально перевел майор. – Так, по-вашему, на таких началах можно было организовать жизнь в стране?

– Да не в стране, а в мире.

Чем дольше Демьянов слушал, тем больше хотелось сказать: «не верю!». Он ничего не имел против СССР, но все здесь казалось невероятным. Словно кусок Северной Кореи, каким-то чудом перенесенный на Урал. Однако перед его глазами был пример сурвайверов, которые тоже были членами необычного коллектива. А именно такие, как оказалось, имели больше шансов. Да и настоящая КНДР вряд ли сильно пострадала.

Лев Бабушкин еще не закончил свою фразу, а Демьянову в голову закралась поганая мысль, что такой коммунизм так же реален, как настоящая демократия. И будет работать, пока поселение не переросло размеры античного полиса, где все могут собраться на одной площади. А для масштабов крупнее нужны более сложные механизмы регулирования… которые человечество обязательно бы изобрело, если б ему дали время. Но, увы, восемь миллиардов взрослых нельзя было загнать в такие пансионаты. И одного подонка на тысячу вполне хватало, чтоб раз за разом тащить всех в другую сторону, показывая своим примером, что жить «для себя» легче и приятнее. И конец был вполне предсказуем.

– Все это, конечно, интересно, – кивнул Демьянов. – Но вернемся на грешную землю. Генерал, может, приедет завтра, но машины и сопровождение для вас уже готовы. Предлагаю начать грузить урожай, не дожидаясь светового дня.

– Да вы на небо посмотрите, Сергей Борисыч. Сейчас польет как из ведра. У меня уже десять человек так сгорели.

– Так уж и быть. Тогда начнем погрузку завтра с рассветом.

– А если и завтра будет та же петрушка?

– Значит, зонтики возьмете! – разозлился Демьянов. – Или ноги намочить боитесь? Мы не можем с вами неделю торчать. Отправим вас, а нам надо ехать дальше на запад.

– А куда, если не секрет, товарищ майор? – прищурился председатель, как довольный кот.

– Если генерал вам не сказал, значит, секрет.

* * *

Их звено двигалось в арьергарде спешенной колонны.

Данилов не очень понимал, зачем остаток пути надо было проделывать на своих двоих и оставлять технику, но никто не бурчал, хотя шли с полной выкладкой. Чувствовали, что в обстановке приближенной к боевой на первое место выходит субординация.

Еще в машине Дэн, наконец, объяснил им, что, как им сказали, в этом регионе у большой массы железа, двигающейся по дорогам, есть риск попасть под точечный удар. А «точечным» может быть и удар десятикилотонной бомбы, только точка будет большая.

Если у других и могли возникнуть какие-то сомнения, то Александр поверил сразу. Если уж на паршивую «Оптиму» нашлась ракета или бомба, хоть и обычная. С другой стороны, Подгорный стоит невредимый, да и, судя по рассказам, эвакуация из Убежища была очень масштабной. Но ни технику, ни городок не тронули.

Во что они теперь ввязались?

Они миновали один забор, за ним неожиданно оказался другой, такой же высоты, но уже железобетонный. Где-то вдалеке залаяли собаки.

Место, куда они попали, было и похоже, и не похоже на Подгорный. Со стороны оно напоминало гигантский разросшийся двор большой крестьянской семьи. Это было несколько десятков добротных кирпичных домов, образовывавших кольцо, замыкавшее в себя общие огороды и хозяйственные постройки. Они были окружены общим забором, а между домами и надворными постройками были сделаны крытые переходы. Так, что при желании можно было пересечь весь «комплекс», каждую секунду находясь под крышей. Зимой это, наверно, выручало, особенно детей, если тут тоже были морозы под минус шестьдесят и ветры, сдирающие кожу.

В обычную зиму эти меры были излишними, но местные не спешили их разбирать. И правильно сделали, подумал Саша. Теперь эти настилы должны были дать хоть какую-то защиту от радиоактивных осадков, хоть и ненадолго.

Из труб на крышах нескольких домов поднимался дымок. Идти было легко – под ногами был даже не бетон, а тротуарная плитка. По обе стороны от дорожки за невысокими заборами просматривались вдалеке огороды и каркасы разобранных теплиц. Урожай был уже снят.

Внешний забор вызывал ассоциации с Гулагом, но Саша понимал, что колючая проволока нужна для защиты от тех, кто снаружи. Хотя пулеметы тут тоже явно были, а может и что-то противотанковое.

И Данилова не оставляла мысль, что весь этот арсенал легко направить на них, запертых в этом дворе вместе с несколькими проводниками. Все огороженное пространство казалось вымершим – только на нескольких домах и паре столбов горели огни, которые легко было погасить. И наоборот: устремить им в глаза слепящий свет прожекторов с крыш.

Что за паранойя. Этак скоро они каждой сосны будут бояться, выйдя за околицу.

Лай послышался снова, уже ближе, а вскоре они заметили источник звуков. Те доносились из постройки, похожей на дровяной сарай, обшитый железом, на высоком бетонном фундаменте.

Данилов заглянул в зарешеченное окошко, прикрытое козырьком, так, что дождевые капли не попадали внутрь, и увидел лохматую морду собаки, похожей на кавказскую овчарку. Та злобно гавкнула пару раз – громко, но будто-то бы неохотно, потом покрутилась на одном месте и с глухим рычанием ушла в темноту. На ее место у окошка темницы вскочила ее товарка, у этой хватило терпения оглашать воздух лаем подольше, но вскоре и она притихла. Судя по тому, что вокруг мокрая земля вокруг была истоптана отпечатками лап, их свободу ограничили недавно.

– Разгавкалось мяско… – пробурчал Дэн. – Молчало бы лучше. Теперь каждая собака все равно, что чау-чау. За что же они их заперли, живодеры?

– Да они бы уже сдохли, если бы бегали по двору, – ответил Александр, взглянув на радиометр. За ним так и закрепились обязанности дозиметриста. – Здесь уже как в Новосибирске. Хорошо еще, что дождя нет.

У каждого в рюкзаке был аккуратно уложенный, как парашют, защитный комплект современного образца, противогаз со сменными фильтрами, индивидуальная аптечка. Естественно, все были при оружии.

Здесь, как и в Подгорном, свободных домов в пределах периметра было немало, и, как заметил Саша, все содержались в порядке. Значит, община обустраивалась, рассчитывая на пополнение, а не на убыль.

Они направились к самому большому сооружению в центре двора – похоже, раньше это был сельский клуб. В построенном на совесть здании с декоративными колоннами горел свет в нескольких окнах.

Крытая галерея не доставала до дверей каких-нибудь пять метров. Возможно, ее нарочно разобрали, чтоб легче было выносить мебель. У входа были слышны знакомые голоса.

– Э, да, похоже, наши там уже обустраиваются, – пробурчал Петрович. – Давайте поднажмем.

Похоже, здание целиком отдали в распоряжение гостей с востока. Внизу «подгорцы» – как сами они себя порой называли – уже выставили свой пост, и вряд ли местные имели право на это обижаться.

Рядом с тремя знакомыми бойцами на крыльце стояли двое деревенских и докуривали вонючие сигареты, тревожно глядя на небо.

– Это вы, значит, нас повезете? – спросил один из них, невысокий человек в очках со старой пластмассовой оправой.

– Чего? – удивился Дэн, который шел первым, и поэтому решил, что вопрос адресован ему, – Ну-ка, поясни, куда и кого.

– Да все говорят, что с вами двинем на новое место жительства.

Презик и Петрович переглянулись, а Александр посмотрел с сомнением. Если бы их задачей было только вывезти пятьсот или даже тысячу человек – это было бы слишком просто. Даже со скидкой на риск попасть под обстрел. И уж тем более не имело смысла Сергею Борисовичу бросать дела в городе и приезжать сюда. Данилов готов был спорить, что на экспедицию имеются другие виды, кроме содействия в эвакуации.

– Не знаю, может, и двинем, – неопределенно ответил Дэн. – А вы, стало быть, не ракетчики?

– Да куда там. Мы тутошние. Из колхоза.

– Вот память у людей, – усмехнулся Дэн. – Уже тридцать лет никаких колхозов нет. Только общества с ограниченной ответственностью.

– Нигде нет, а у нас есть, – набычился второй мужик и зло зыркнул.

– Ты это, брат, не кипятись, – положил ему руку на плечо очкастый. – Товарищи издалека приехали, а ты на них волком… А насчет ответственности – поэтому и докатились до такого дерьма, что никто не за что не отвечал.

Если он и был его братом, то от разных отцов. Угрюмый как сыч и невозмутимый как каменная глыба, в болотных сапогах, в засаленной камуфляжной куртке, которую так и хотелось назвать фуфайкой – второй почему-то напомнил Саше карикатурных русских из комиксов, только балалайки и медведя не хватало.

Зато была кобура. Вряд ли там был маузер, да и на голове вместо фуражки была обычная кожаная кепка, но общий имидж это не меняло: резкие черты грубовылепленного, рябоватого лица, синеватая щетина оживили в памяти Александра героев Шолохова. Да и говорил этот «Макар Нагульный» короткими рубленными фразами, все время держа огромные красные ручищи в карманах.

– Иннокентий Краснов, – представился тот, что в очках. – Можно просто Кеша. А это Слава. Фамилия такая же.

Через пять минут после того, как они зашли, по металлу крыши ударил свирепый ливень.

Странное это было место. Хороший, хотя и архаичный ремонт. Стеновые панели из ценного дерева, потолок без единой трещинки, даже лепнина.

У дверей в тумбочке горой были навалены одинаковые тапки, а на полках стояли галоши. Первое, надо полагать, для тех, кто зашел, второе для тех, кто вышел. Вкупе с железной скобой для отскребания грязи с обуви – меры противорадиационной защиты, конечно, аховые.

В холле красное знамя в нише под стеклом. Две гипсовые статуи пионеров с горнами. Рядом с широкой лестницей (ступени вложены плиткой «под мрамор») растения в горшках, даже две небольшие пальмы, потертые диванчики и кресла вдоль стен. И на всем отпечаток беспорядочных сборов – тут и там предметы передвинуты, загораживают проходы, зияют пустые места.

На стенде на самом видном месте – фотографии передовиков, тут же рядом вырезки из газет, все под стеклом. Данилов посмотрел на дату на одной – 1969 год. «Гости с Острова свободы посетили колхоз-миллионер». Но тут же рядом были новые грамоты и медали сельскохозяйственных выставок. Творог, кефир, сметана: товары года. А на другой стене – стенгазета, дурацкие стишки, детские рисунки. И по всему выходило, что сделали ее не так давно. Вывод Саша мог сделать один – в этом месте по-настоящему жили, а не просто пережидали катастрофу.

– Ну ладно, располагайтесь, – завхоз направился к выходу. – Если что надо, пинайте меня, у меня снега зимой не допросишься.

Впрочем, он зря катил бочку на условия. Хотя бойцы покинули Подгорный недавно, они были рады возможности отдохнуть в комфорте. Обставлены отведенные им комнаты были по-спартански, но Александр уже усвоил истину, что казарменная обстановка лучше, чем походная. Давила только скука от вынужденного безделья.

– Еще один день такой жизни, и я застрелюсь, – пробормотал Презик со вздохом, когда они разместились. – Сколько можно мариноваться, как огурцы в банке. Когда дело-то будет?

За двойными стеклопакетами неслышно разбивались крупные капли дождя. Данилов с тревогой поглядывал на затянутое облаками небо, стуча ногтем по подоконнику. Он знал, что долго им прохлаждаться не придется, и это была последняя передышка перед рывком. Уже утром они выступали в неизвестность.