Текст книги "Поколение пепла (СИ)"

Автор книги: Алексей Доронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Савельев присвистнул.

– Ничего себе грызуны тут водятся. Вы, надеюсь, ликвидировали выродка?

– Он сам себя ликвидировал, как Гитлер, когда мы к нему порывались.

– Уточните. «Мы» это кто?

– Генерал-майор Сергей Вениаминович Рыбин. Он возглавил заговор против этой гниды. Нет, заговор… – Войков пытался подобрать нужное слово, – Назовем это спецоперацией по наведением порядка. Но не успели.

–Я слышал о нем, – вставил свою реплику Савельев. – Генштабист, но боевой генерал. – Он жив?

– Погиб в бою.

– Понятно. Ты давай, не запирайся. Рассказывай все, как есть.

– А этот Боровский, он тоже был изменником? – спросил Демьянов, будто положительный ответ на этот вопрос мог дать им моральное оправдание.

– Эдуард? Нет. Он добрался сюда после резни, незадолго до вас. Не предатель, но гад редкий. Чтоб иметь ценность для вербовки надо обладать какой-то властью, а он всю жизнь был куклой на веревочках. Тогда нас, коренных, тут осталось всего девять человек. Я, два офицера, а остальные простые техники. Зря мы ему доверились. Но вначале он нормальный был. А как только понял, что Эдемским садом тут и не пахнет, крыша у него начала клониться наберкень. А люди, которые с ним были… его бывшие партеры по рейдерским захватам, все при погонах, вообще начали звереть.

– Дальше можно и не рассказывать, – прервал Савельев. – В один прекрасный день они решили вас убить.

– Нет. Мы тоже не вчера родились. В последние дни у господина полпреда поехала крыша. И ладно бы просто пил, так он за день вынюхивал целый коксохимический завод. Постоянно говорил: «Мы здесь все подохнем». А это не добавляло желания работать под его началом… Мы попытались убить их первыми, но нам не повезло. Только меня оставили, я был нужен. Я немного помог вам. Вывел из строя системы безопасности. Иначе бы вас покрошили в мелкую нарезку еще на подходе. Но попал под подозрение. Хорошо, что они не знали наверняка, иначе бы я с вами не разговаривал.

-И зачем вы нам помогли? – Савельев посмотрел на безопасника испытующим взглядом прокурора.

– Я сделал вывод, что вы относитесь к силам, которым будет больше прока от содержимого Ямантау. Из моих наблюдений. Я следил за вами, еще когда вы подошли к периметру. Вы продвигались очень уверенно. Вот я и подумал, что вы люди интересные…

В этом незаконченном предложении содержался вопрос, и он был адресован генералу. Тот в ответ представился.

– Вот оно как, – старший безопасник убежища потер подбородок. – Значит, я не ошибся. Что вы ищете, товарищ генерал? Я тут не то чтобы каждый винтик знаю… но многое. Объект постоянно перестраивался, а техническую часть курировали совсем другие люди, их уже нет. Но постараюсь вам помочь.

– Мы ищем оружие, – немного помедлив, ответил Савельев.

– Стрелковое? Здесь его полно. Есть даже законсервированная боевая техника. Хотя ангары и гаражи больше всего пострадали от ударной волны и вспышки.

– Ядерное оружие. Оно должно у вас храниться в виде транспортно-пусковых контейнеров.

На этот раз молчание освобожденного пленника длилось еще дольше.

– Даже не спрашиваю, откуда вы знаете, – Войков явно был потрясен. – Скажу только, что помогу, чем смогу. Но, скорее всего, мы опоздали… Они наверняка приходили за этим. Да не полпред, а американцы. Ладно, господа, я с вами поделился, теперь вы не потрудитесь… Как там наверху?

– Радиоактивный ад, если кратко, – ответил Демьянов. – Да не бойтесь. Не по всей стране. Но над всем южным Уралом из-за взрыва на «Маяке». В остальных местах в основном уже все очистилось. Жить можно.

– Это радует. Ад, говорите? Это похоже на то, что вы увидите в Ямантау. Только добавьте ледяную воду и недостаток кислорода.

– Не надо нас пугать. Лучше расскажите, как открыть эти долбанные заслонки на путях.

– Открыть можно вручную. Там есть механизм. Но разблокировать – только с запасного диспетчерского пункта, а это далековато.

– Ничего, ноги не натрем, – Савельев уже поднимался со стула. – Ведите.

Их новый знакомый не слукавил. Распахнув герметичный люк в полу, он, как и думали Сергей Борисович, повел их по узким сервисным тоннелям. Без него они, может, и не заблудились бы, но потратили бы дни на разведку этой сети. Они следовали за ним, держа его на прицеле – генерал, майор, трое «волкодавов», за ними еще десять. Остальные остались на станции, в еще большем

– Те люди в большом зале… Что это с ними случилось? – спросил Демьянов, когда они двигались по узкому переходу, где проходили толстые запотевшие трубы. Не то отопление, не то канализация.

– Они умерли, – съязвил Войков.

– Это я понял. Но как? И кто это такие? – терпеливо вытягивал информацию Демьянов. Ему вспомнился сериал про доктора-мизантропа. Но дал себе слово быть снисходителен к этому показному цинизму, пока тот не мешает делу.

– Соль земли и сливки общества. Не все, конечно, сюда добрались, но некоторым повезло.

– И кто же это их так? – майор вспомнив страшную кучу малу.

– Дезинсекторы. Патентованные ассенизаторы.

И Войков, который из-за своей всклокоченной шевелюры и общей неопрятности у Демьянова все больше ассоциировался с доктором Хаусом из одноименного кино, снизошел до разъяснений. Рассказал, как всем обитателям бункера было приказано построиться на центральной станции, с вещами: якобы для подготовки к эвакуации. К тому времени сам Бобров в бронированном коконе уже выбил себе мозги из наградного пистолета, и захватчики распоряжались в Ямантау как у себя дома.

Но эвакуировать никого не стали. Вместо этого отправили всех неожиданно для них – но вполне предсказуемо для Войкова – туда, где никакие вещи не нужны. Сделано это было с помощью нервнопаралитического газа. Уже после штурмовая группа морских пехотинцев растеклась по подземелью, ликвидируя очаги сопротивления. К тому времени Рыбин был мертв и единого фронта, чтобы противостоять им, не было. Но кто-то еще сопротивлялся, а кто-то просто прятался. И тех, и других травили как тараканов гранатами с газом или сжигали из огнеметов. Но и последние защитники огрызались, убив как минимум пятерых морпехов, похожих в своих тактических бронежилетах и экипировке на космодесантиков.

Это только считая тех, чьи их враги не сумели отбить и забрать. Ориентировались эти гады в бункере прекрасно – наверно, изучили планы задолго до операции. А с центрального командного пункта они получили доступ к системам наблюдения по всему комплексу.

Но они не могли находиться здесь вечно, и это спасло тех девятерых. Последние защитники забаррикадировались в одной из тупиковых выработок. Чтобы затруднить передвижение чужаков по бункеру, они вывели из строя лифты, лестницы и сумели перегородить аварийными заслонками тоннели. Последнее и спасло Ямантау от полного разрушения.

А через четыре часа, когда незваные гости уже улетели прочь на своих вертолетах, подземелье сотряслось от серии страшных взрывов. В сотне мест массивные обвалы рассекли туннели, уменьшив площадь комплекса вдвое. Тут и там прорвались в бункер подземные воды и вода из поврежденных резервуаров. Ударная волна, ревущее пламя, тысячи тонн породы и кубометров воды уничтожили почти все, что было здесь собрано.

Один из фугасов взорвался на командном пункте. И хотя многие системы дублировались, а другие были автономны, Ямантау после этого перестало существовать как целое. Бункер под горой превратился в сеть едва связанных между собой пещер с остатками инфраструктуры.

Пока они шли, Демьянов продолжал расспрос.

– Что с лифтами? Только не говорите, что они упали.

– Да это я их уронил. Сделал скоростными, но только в одном направлении. На одном как раз гады поднимались. Помню, как вопили, аж жалко стало. Нам сюда, господа.

Канализационная труба извернулась как змея и пошла вверх, а вместе с ней и тоннель. Карабкаясь по скобам на стене, они поднялись на высоту десятиэтажного дома, из чего следовало, что по вертикали комплекс был так же растянут тоже значительно.

Демьянову не понравилась гулкость шагов по скобам, и он сделал знак следить за проводником в оба. Руки тому связать было нельзя, но за каждым шагом его наблюдали сразу двое, а лез он не первым и не последним, а в серединке.

– Вот он, диспетчерский пункт, – наконец, объявил Войков, аккуратно отодвинув металлическую решетку. – Милости прошу.

* * *

В освещенной бледно-желтыми лампами аварийного освещения комнате с обшитыми металлом стенами было несколько вращающихся кресел и два стола. Остальную часть помещения занимало оборудование.

Войков включил широкий экран, его свечение сразу раскрасило комнату в необычные тона.

На заставку кто-то поставил российский герб. Операционная система была не «Windows», но все смотрелось как обычно – рабочий стол, файлы, папки. Пальцы сотрудника ССО быстро бегали по клавишам. Демьянов вспомнил, как читал про разработку на базе Linux специальной операционной системы для вооруженных сил. И правильно. Не дело это, чтоб операторы, запускающие ракетные ужасти, пользовались буржуазными «Виндами», как какие-нибудь менеджеры.

На минуту система зависла, но ее оператор что-то почистил в кэше, и все заработало.

– Маленькие накладки, – пробурчал Войков. – Даже сюда добрались вирусы и трояны. Запишите себе парочку на флэшки, пусть живут, хе-хе.

Демьянов подумал, что даже в это глупой шутке есть смысл. Все это теперь история. И вирусы, Такое же свидетельство культуры прошлого, как глиняные таблички шумеров.

Наконец, на свободную стену спроецировалась трехмерная схема комплекса. На самый большой монитор вывелись ее двухмерные проекции. Разные тоннели были расцвечены всеми цветами радуги, отчего схема походила на флаг движения LGBT.

– Это то, что было.

Войков нажал несколько кнопок. Линии истончились, изображение стало прозрачным, и на него наложилось второе.

«А это то, что есть», – и без подсказок понял Демьянов.

– Бомбы… точнее, фугасы были заложены вот сюда, – ССОшник отметил световым пером прямо на схеме четыре точки, которые тут же налились красным, – Заложены с точным расчетом для нанесения максимальных повреждений. Еще до взрывов были опущены защитные перемычки, которые вы и видели.

Но и они не смогли заметно уменьшить ущерб от четырех двадцатикилотонных бомб. Точнее, фугасов.

– Это хорошо, что вы при костюмах, – продолжал безопасник. – Правда, ваши маски тут не пригодятся, вам понадобятся дыхательные аппараты и кислород. Не пейте воду из местных водопроводных сетей. Они еще функционируют, но резервуары, куда вода поступает из скважин, небезопасны. И остерегайтесь мин-ловушек.

– Это все мы и сами поняли, – махнул рукой Савельев. – Рассказывай дальше, и ничего не забудь.

Глава 2. Налет

Она плюхнулась на диван прямо в обуви и закурила. Денек выдался тот еще. Даже при их обычном графике, такого не было давно.

С утра осматривать и слушать стетоскопом худых анемичных малышей, потом читать старшим школьникам лекцию о вреде употребления алкоголя и правилах гигиены.

Потом ассистировать коллеге при несложной, но неприятной операции на ноге рабочего, который покалечился при погрузке леса-кругляка. Именно такими и были большинство травм в городе. Не боевыми ранами, не покусами зверей и даже не отравлениями, а самыми обычными – бытовыми и производственными. А это, как ни крути, показатель мирной жизни

Разумеется, она уставала. В городе был сильный дефицит медработников. Странно, но факт: еще в Убежище собралось видимо-невидимо студентов технических вузов, одних кандидатов наук было человек двести, не меньше двадцати докторов наук, один академик, но не было ни одного окулиста и всего один стоматолог. Были математики, химики, инженеры, ракетостроители, физики-ядерщики. Гуманитариев было меньше, но тоже хватало с избытком. Имелись и юристы, менеджеры и даже мерчендайзеры. Но если оценивать значимость отдельного человека для всего подземного сообщества, один стоматолог стоил всех вышеперечисленных вместе взятых.

Бориса берегли как зеницу ока. Он был уже немолод, и сердце у него пошаливало, поэтому Совет настоял на том, чтобы он понатаскал самых способных медиков в том, что касается лечения зубов. Мария тоже была в их числе. Теорию она знала еще с мединститута, а вот с практикой были проблемы. Несколько уроков пошли ей на пользу, хотя до совершенства еще очень далеко.

А как иначе? Случись с ним что, – и всем им придется лечить зубы наговорами, приговорами и заговорами, как в старые добрые времена.

Завтра утром надо было идти читать лекцию молодежи. Неужели сама она уже не относится к этой категории?

«Готовить себе смену» – жуткая фраза, но, если подумать, все они должны были принимать во внимание тот факт, что они не вечны. На город надо обучить в объеме знаний фельдшера минимум человек сто, а лучше двести.

В полдесятого в здравпункт пришел на своих ногах второй за этот день пациент. Выглядел он неважнецки. Жаловался на тошноту, понос и температуру. Чернышева, как и любой на ее месте, в первый момент подумала на острую лучевую болезнь, которая в продромальном периоде давала именно такую картину, но интуиция и опыт заставили ее засомневаться в диагнозе.

После долгих расспросов пациент признался, что употреблял консервы, которые «нашел в подвале одного из домов на окраине».

Маша не поверила в эту сказку. Как минимум он должен был покинуть городскую черту, где все давно было зачищено. Но, может, и не он сам ходил. Даже ребенок знает, что в городе действует черный рынок, который осуществляет свое распределение, параллельное системе пунктов раздачи.

По хорошему счету, надо было сообщить, кому следует. Тому же Масленникову.

Но не хотелось подводить людей. Ведь если устроят показательный «шмон», то полетит много голов. Узнают и про незаконные вылазки, и про неучтенный «хабар», а этим занимаются не только пропащие люди.

Даже если продукт был в герметичной упаковке, это ничего не значило: при неправильном хранении за это время он мог превратиться в мину замедленного действия. Хотя даже насчет сохранности упаковки этот дурачина поручиться не мог.

Так как тяжелой дегидратации не наблюдалось, внутривенное вливание солевых растворов можно было не назначать, а ограничиться тетрациклином. Жалко, конечно, тратить. Антибиотиков мало осталось, а этот бы и без них выздоровел: ну, пропоносило бы его с недельку и отпустило; с виду он бык здоровый. Но врачебный долг превыше всего. Пока, слава богу, никого тяжелого нет, можно и его госпитализировать на пару дней. А там пусть идет работать. Добрая она была в этот день.

Прогноз был, в общем-то, благоприятный.

Да, теперь работалось легче, чем в Убежище. Воспоминания о тех днях до сих пор иногда посещали Машу, да и ее коллег тоже. Тогда обычный график включал в себя несколько осмотренных покойников в день. Тогда она и сама уставала так, что по вечерам цветом лица сама напоминала труп.

Тогда, в страшные первые дни в убежище Машеньке, тогда еще Чернышевой, а не Богдановой, приходилось иметь дело с сотнями больных, и чтобы привести в порядок нервы, пить приходилось не только валерьянку.

Здравпункт и мертвецкую соединял длинный и узкий коридор, который шел параллельно главному. Медработники мрачно шутили по этому поводу, что более здравую идею невозможно представить: пациенты идут в здравпункт, а оттуда сразу препровождаются в морг, не создавая ненужной паники снаружи.

Но эта шутка не имела под собой реальной почвы: катить каталку или нести носилки по узкому проходу было нереально – в нем не разойдутся даже два человека средних габаритов.

Однажды, день на десятый, к ней привели девочку лет восьми с головной болью, сухим кашлем и отсутствием аппетита. Девочка оказалась ее тезкой. Чернышева измерила Машеньке температуру: 37,3 и успокоила родителей, сказав, что это, скорее всего, ОРЗ и никакой опасности нет. В Убежище, с его постоянной сыростью и холодом, это был самый распространенный диагноз. Порекомендовала соблюдать постельный режим, пить больше жидкости и т.д. и т.п. Голова у нее в тот момент была занята совсем другим: на вечер была назначена серьезная операция на получившем сильные ожоги поисковике, ничего подобного она раньше не делала и даже не видела. «Мария Александровна» пропустила мимо ушей слова девочки про «мурашки по коже», посчитав это следствием повышенной температуры. Также заключил и ее старший коллега, находившийся рядом.

Только потом она вспомнила, как называется этот симптом: парестезия, и он может являться признаком заболеваний нервной системы. Таких, к примеру, как бешенство. Это уже потом, когда через неделю маленькую больную уже не привели, а принесли на руках. Что-то странное творилось с ней: ее трясло и подергивало, она не могла усидеть на месте ни на секунду, и матери пришлось крепко держать дочку за плечи, чтобы Мария Александровна смогла осмотреть ее и прослушать. Теперь стало ясно, что предыдущий диагноз был неверен. Именно тогда Маша увидела на запястье затянувшийся укус явно крысиных зубов. Зря они не сказали ей об этом раньше.

В Убежище не оказалось антирабической вакцины, [9]9
  Антирабическая вакцина – вакцина против рабдовирусов. Рабдовирусы – семейство РНК-содержащих вирусов. Вызывают у человека и животных инфекционные заболевания с различными клиническими проявлениями, напр. бешенство.


[Закрыть]чтобы осуществить экстренную прививку. А когда ее нашли, было уже поздно. Девочка была обречена на медленную смерть и все, что могли сделать врачи, это облегчить страдания уколами обезболивающего.

В тот день было довольно мало больных на стационаре, и девочку положили в отдельную палату. Как только Машеньку вынесли из ярко освещенного кабинета в полутемный коридор, она сразу успокоилась и перестала дрожать. В палате было еще темнее: 50-и ваттная лампочка под грязным плафоном почти не давала света. Ее давно бы надо заменить, но все руки не доходили.

Чернышева навещала ее регулярно. Скоро она заметила, что, стоит ей открыть дверь в коридор, девочка зажмуривается, вздрагивает и отворачивается. Громкие шаги санитаров за дверью, голоса, попытка поправить одеяло или измерить температуру – все вызывало у нее дрожь и крики.

Чернышева знала, что инкубационный период у бешенства длится в отдельных случаях до года, но только наступившая на третий день после госпитализации гидрофобия развеяла все иллюзии. Это был приговор, и никто не мог ничего изменить. Иногда наступали краткие светлые промежутки, и казалось, что девочка идет на поправку, но все они сменялись ухудшением. В понедельник у больной началась повышенная саливация: «пена у рта», она отказывались от воды и пищи, температура поднялась до 40,6°С. Наступил паралич лицевых мышц и голосовых связок – она больше не кричала, а только молча лежала, отвернувшись к стене.

Чернышева все еще пыталась сделать все, что в ее силах, но в ее силах было только продлевать агонию и оттягивать неизбежный исход. Она еще верила. Она знала, что имелись случаи полной ремиссии бешенства даже на стадии острого энцефалита, пусть такие случаи можно перечислить по пальцам. В пятницу девочка умерла от апноэ. Чернышева знала, что в случившемся не только ее вина, но… разве это имеет значение? На ее глазах умерло много людей, сотни, пожалуй, но ни одно лицо не задержалось в ее памяти так долго, как это. И всего один вопрос не давал ей покоя: «Почему?»

Тогда она во второй раз почувствовала свое полное бессилие и беспомощность. Когда маленькое тельце завернули в простыню и отдали родным проститься, она закрылась в комнате и вливала в себя алкоголь до тех пор, пока не провалилась в приятную темноту. Забытье было неполным: перед ней проносились какие-то обрывки прошлого, кто-то звал ее по имени, она с кем-то говорила, о чем-то спрашивала, смеялась. Постепенно куски сталкивались, наслаивались один на другой и группировались в целые эпизоды. Потом она увидела как бы себя со стороны, в белом фартуке, с белым бантиком – выпускницу средней школы №8, рассказывающую дурацкий стишок на сцене актового зала.

Вокруг был свет, она слышала голоса людей, которых не видела со дня окончания школы. За окном светило солнце, пели птицы, проезжали машины. И во всем этом не было места распухшим мертвецам, обгорелым костям и умирающим детям. В этом солнечном мире все это казалось бредом сумасшедшего. Она уже начала верить в то, что ничего не было.

Да, хоть теперь работа тоже не сахар, но с тем, что было не сравнить.

В ее обязанности заведующей отделом санитарии и здравоохранения входила регистрация смертельных случаев в городе и присоединенных территориях, а также составление краткого отчета по каждому.

Самыми частыми причинами смерти были сердечная недостаточность и онкологические заболевания, немногим реже инфекционные, вызванные ослаблением иммунитета вследствие облучения, но за всем этим, конечно, стояло истощение и недостаток питания.

Маша терпеть не могла бумажную часть своей работы, которая, как ей казалось, никому не приносит пользы. Но если подумать, бывали в ее трудовом распорядке моменты и похуже. Девушка вспомнила о своем позавчерашнем визите в «лепрозорий» с проверкой. Так они по-доброму называли туберкулезный диспансер. Всех больных в открытой форме изолировали, чтобы не допустить вспышки эпидемии в городе. В Убежище бог каким-то образом уберег их, но теперь болезнь вспыхнула с новой силой. Из содержавшихся там тридцати человек четверть скорее всего не доживет до весны. У одного был кашель… очень плохой, лающий, идущий откуда-то изнутри. И еще этот яркий румянец на мертвенно-сером лице.

Палочка Коха (очевидно названная в честь министра, при котором уровень жизни упал до рекордных показателей) была коварна и адаптировалась к антибиотикам быстрее, чем когда-то компьютерные вирусы – к защитным программам. Курс лечения занимал до полугода и стоил дорого. Лекарств не то чтобы не хватало, но и избытка не было. Поэтому не раз и не два в курилках она могла слышать людоедские разговоры об эвтаназии. В том числе и от врачей. Кроме того, туберкулез – социальная болезнь. Если бы у них была нормальная еда: овощи, зелень, фрукты, мясо… шансов было бы больше. Если бы да кабы. На протяжении всего инспектирования ей было не по себе, несмотря на стерильную маску, халат, бахилы, постоянную санобработку помещений и кварцевание на выходе.

Рабочий день, наконец, закончился, но она не торопилась домой. Знала, что Володя опять задержится в Мэрии – он об этом ее предупредил. Значит, можно еще посидеть и доделать неоконченные дела.

За окном наступил вечер, затем его полусвет постепенно померк, за окном светил только фонарь и далекие окна, за одним из которых сидел, погруженный в государственные дела, ее муж.

Одно радовало в такой работе – никто ее не проверял и не контролировал, не стоял над душой. Чтобы немного отвлечься, девушка решила сделать перерыв и попить кофе с сухарями, попутно перелистывая старые глянцевые каталоги компании «Stratford-on-Avon» за июль 2019 года.

Какая же красивая была жизнь… Маша вздохнула, чувствуя подступающий приступ ностальгии. Все это они потеряли. У нее в комнате стоял целый ящик с всевозможными косметическими средствами для любого места на теле: питательные шампуни, лаки, краски для волос, всевозможные кремы, гели и муссы, грязи, тушь, блеск для губ и для тела… и еще много чего, чем пользовались женщины на протяжении веков, чтобы дурить мужчинам головы. Владимир постоянно грозился вынести половину этого добра на помойку, но только шутя.

На мгновенье ее взгляд задержался на прическе, которая была у рыженькой модели на обложке. Машенька была уверена, что она бы и ей пошла. Но точно так же она была уверена в том, что никогда себе такую не сделает. Не потому, что в городе был дефицит парикмахеров (один имелся) и средств для укладки волос. Просто это слишком непрактично. Настолько, что даже смешно.

К тому же вызывала неприятные воспоминания.

Чернышева расставалась с волосами не в одночасье, а в течение первого месяца после катастрофы. Хотя потеря волос была катастрофой сама по себе. Чтобы избежать приступов суицидальной депрессии, она нашла в одном из домов на поверхности подходящий по цвету и форме парик.

Уже через неделю на макушке прорезались новые, которые больше напоминали щетинку, но уже были черными. Странно, что не седыми. Вроде бы никто тогда не заметил подмены. Мужики и подавно. Это был ее секрет: несмотря на то, что многие ее знакомые тоже лишились шевелюры, им незачем было знать, что и она подвержена этой напасти

– Это только между нами. Правда, лысик? – говорила она тогда своему коту, и, казалось, голый сфинкс понимающе улыбался.

Теперь его было не узнать, он раздобрел и заматерел. Грозой мышей так и не стал, зато приобрел вальяжность домашнего любимца китайского императора. Даже Владимир иногда был не прочь погладить его и почесать ему загривок.

Да, сколько всего уложилось в этот год… Всего год.

Во всем этом была некая глобальная несправедливость. Почему ее лишили того, что было у тех, кому повезло родиться раньше? Почему ей не дали нормально погулять молодость? Пусть бы этот гребаный Армагеддон произошел лет на тридцать позже. Где тот урод, из-за которого ей пришлось почти год гнить в земляной норе, вместо того чтобы нежиться на пляже?

Но где ж его найдешь, этого гада.

* * *

В этот момент раздался стук в дверь. Девушка со вздохом отложила журнал и, скрепя сердце, отправилась смотреть, кого там принесла нелегкая. Идти ей было по-настоящему лень, тем более что кофе, уже вторая чашка, безнадежно остывал; но служба есть служба.

Кого же это принесло?

Дверная ручка повернулась несколько раз, но не в ту сторону. Знакомый голос за дверью выругался. Это явно был не очередной больной.

– Сколько раз надо повторить? – крикнула девушка с непритворным раздражением. – На себя!

После этого он, наконец, справился с задвижкой и вошел.

– Ого, какие люди и без охраны.

– Привет, сестренка. Чё-то ты не в духе сегодня… Дай, обниму тебя.

– Очумел? – она отстранилась, уворачиваясь от его рук. – Забыл, кто я теперь? И с кем?

– Как знаешь, – слегка разочарованно произнес Серега Морозов. – Этот твой штандартенфюрер, конечно, мужик суровый, но о старых корешах тоже забывать не надо.

– Так ты ко мне или адресом ошибся? – Мария нехотя подняла на него глаза от журнала.

– К тебе.

– Я слушаю.

– Почифирим? – предложил гость. – Можно и чего покрепче.

– Да ты прям как Винни-Пух. «И того и другого, и можно без хлеба…» Скромнее надо быть, – произнесла Богданова, в девичестве Чернышева, показывая, что подхода к ней не найти. – Будешь еще мою заварку переводить. У тебя дело какое или просто зашел?

– Дело на полмиллиона.

Морозов протопал по комнате, засунув руки в карманы, надув щеки и придав лицу выражение, как он думал, непомерной крутизны и вольготно расселся в ее кресле. Маша скривилась, но ничего не сказала. Постоянного поста охраны в здании не было. А зря.

Серега Морозов, также известный как Морозко был одним из тех, с кем она делила воспоминания о первых днях в Убежище. Особой теплоты она к нему не чувствовала, но и негатива тоже. Простой нормальный парень, не обезображенный воспитанием. Росту он был среднего, телосложения крепкого. Про таких говорят: неладно скроен, да крепко сшит. У него был массивный квадратный торс, кривые ноги, непропорционально длинные руки, выдающаяся нижняя челюсть, приплюснутый боксерский нос и довольно низкий лобик. Картину дополняли маленькие бегающие глаза под сросшимися бровями, похожие на маслины. И последним штрихом был длинный, хотя и бледный шрам на левой щеке.

«Тюрьма? – любил он говорить. – Бывал я там раз. Но меня оттуда выгнали за плохое поведение». Ему обычно не верили, хотя в подтверждение он демонстрировал татуировки, похожие на блатные.

Великий криминалист Чезаре Ломброзо посчитал бы его доказательством теории преступного человека, но это был всего-навсего недоучившийся менеджер, и его самым серьезным правонарушением было разбитое окно.

Вот с такими субъектами Чернышева когда-то водила знакомство. Чем-то они привлекали ее раньше. Может, с ними было не так скучно. А теперь они казались ей просто сопляками, заигравшимися в крутых парней. Реальность спасательных операций в городе показала, что совсем не такие обычно показывали себя молодцами.

Надо было давно разорвать старые связи, послав их всех раз и навсегда к собачьей матери. Теперь она расплачивалась за это упущение необходимостью отваживать каждого в отдельности. Владимир, если бы увидел, спустил бы таких гостей с лестницы, а ей бы потом весь день канифолил мозги разговорами о «порочащих связях».

Поэтому она и не хотела поднимать шум, а надеялась дождаться, пока он уйдет сам.

– Ну так что, идешь с нами в Новосиб… за покупками? – второй раз повторил свое предложение Морозов. – Маршрут безопасный. Халявы много.

– Интересный вопрос, – наморщила носик девушка, – А зачем мне оно надо?

– Могла б развеяться, – ответил парень, хитро подмигивая, – Я ж тебя знаю, Марусь. Достал он тебя, поди, фашист этот.

Она улыбнулось, но не весело. Развеяться? А ведь попал в точку, паршивец, хоть и туп как дуб. Да, в семейной жизни было не все так гладко, на то она и семейная. Гранитный, железобетонный и прочие слова, характеризующие мужчину, это, конечно, важно для его спутницы. Но недостаточно. Иногда хочется и нарушения порядка, легкости, которая железобетону не свойственна.

Но надо быть полной дурой, чтоб променять тихую гавань на море в шторм. Тем более в такое время, как теперь. Буря, за окном, кстати, была самой настоящей. Как бы провода не пообрывало.

– Кто ж вас выпустит, скажи мне? – покрутила головой она. – Тут вообще Масленников хочет карантин установить.

– Тебе можно, – гнул свое Серега. – Ты ведь, это самое, представитель власти.

– Ага. Представитель. И, знаешь, поэтому я запрещаю вам, – решительно сказала девушка, поднимаясь со стула, – Уходи лучше по-хорошему. По старой памяти никому не скажу, но только если свалишь прямо сейчас.

Он не двинулся с места. Похоже, такой поворот разговора был для него неожиданностью, и она знала, что сама дала к этому повод. Был за ней грешок, или даже грех без всяких уменьшительных суффиксов. Несколько раз, даже будучи связана семейными узами, она вырывалась с ними за город, чтоб хорошо провести время.

Но сейчас не собиралась. И никогда больше.

Морозов продолжал смотреть на нее как-то странно, и тут же Машу кольнула неприятная мысль, что она не узнает своего старого знакомого. Или просто никогда не знала?

Это человек не сидел в тюрьме. До войны он никого не убивал и не держал в руках оружия. У него даже не было знакомых, сидевших за ограбление или убийство. Но его мысли были мыслями зверя, скорее скользкого, чем покрытого шерстью. Он был недоучившимся менеджером, а не уголовником, и до августа 19-го не совершал ничего серьезнее «отжима» телефона у лоха на автобусной остановке. Но он действительно представлял опасность для окружающих, потому что не переступал грань только из страха возмездия. Ломброзо не ошибался.