Текст книги "Южный Урал, № 2—3"

Автор книги: Алексей Сурков

Соавторы: Дмитрий Захаров,Людмила Татьяничева,Нина Кондратковская,Иван Иванов,Тихон Тюричев,Николай Кутов,Василий Оглоблин,Николай Дубинин,Галина Громыко,Яков Вохменцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Да что вы в самом деле, товарищ Батиев. Где же это видно, чтобы мы на месте стояли! Я в начале года давал какой съем – 4,9 тонны, а сейчас больше пяти тонн. Так разве это называется стоять? Я же к вам в партком пришел правду искать, а вы такие горькие слова говорите.

Батиев подошел к сталевару:

– Пойдем, товарищ Любенков. Если ты пришел к нам правду искать, так я тебе эту правду сейчас покажу.

И они вышли в цех, направляясь к мартеновской печи через всю литейную площадку.

Трудовые будни цеха оказывали на Батиева необыкновенное действие и приносили глубокую радость. Бывший рабочий и сын рабочего, он любил цех, его огни, звуки и запахи; он всегда гордился своей профессией металлурга и считал ее одной из самых благородных смелых и увлекательных профессий. И теперь, идя по цеху и наблюдая за работой бригады, он пытливо всматривался в каждую мелочь и втайне гордился тем, что все окружающее ему понятно и доступно, что и он частицей своего труда помогает варить сталь.

Заливочный кран держал навесу огромный ковш с чугуном, наклоняя его к жолобу, оранжевый поток чугуна был окружен ореолом пляшущих искр. У другой печи шла завалка. Стальной хобот завалочной машины легко захватывал мульду, наполненную шихтой, и, опорожнив ее в печи, как бы спешил избавиться от языков пламени, охвативших его со всех сторон. Печные бригады точными, размеренными движениями бросали в печь заправочные материалы, а мастера, приложив к глазам синие стекла, пытливо смотрели, как бурлит стальное месиво в мартеновской печи.

Звон колокола завалочной машины, шум мостового крана, сигнал паровоза, гул печей, шелест лопат – все это сливается в могучую музыку труда. Среди всего этого шума, каскада искр и яркого света, вырывающегося иногда из завалочных окон, человека не сразу заметишь. Но настоящий хозяин здесь все-таки он – человек, и ему, его размеренным четким движениям, его воле подчиняется здесь все кругом.

Батиев подошел к будке мартеновской печи в то время, когда бригада Владимира Захарова начала самую ответственную операцию – доводку плавки. Невысокий, коренастый, крепкий, он стоял у завалочного окна и напряженно всматривался в глазок, похожий на яркую звезду на темном небе.

– Ваня! – крикнул он подручному Акимочкину, – узнай анализ. Что они там в лаборатории мешкают?

Акимочкин подбежал к телефону и звонким голосом, нараспев быстро заговорил:

– Девушки, девушки, четвертая говорит, как там анализ пробы? Быстрее, очень прошу быстрее. Кремний? Углерод? Марганец? Спасибо! – и с сияющим лицом побежал к сталевару.

– В норме, – говорит он на ходу, – в норме, Володя.

Захаров снял фуражку, вытер пот со лба, провел пальцами руки по слипшимся светлым волосам и пошел навстречу мастеру блока Корчагину.

– Начну доводить, – говорит сталевар, – на три часа раньше графика идем, Алеша, понимаешь, на три часа. Хочу за 11 часов 30 минут плавку сварить.

– Это что же, еще тридцать минут скинул?

– Да!

Мастер молча направляется к печи и с напряженным вниманием изучает каждый уголок огнеупорной утробы, в которой вместе с кипящей сталью беснуется огненный вихрь раскаленных газов. Потом с удовлетворением отходит в сторону:

– Давай!

Доводка велась энергично. Увлеченный быстрым темпом работы бригады, Батиев не заметил, как прошло время. «Как красиво работают», – восхищался он, наблюдая, как четко и быстро трудилась бригада.

Подручный, сталевара подошел к доске, на которой был расчерчен график длительности плавки, и в графе «доводка» рядом с надписью «по графику 3-55» написал мелом: «фактически 1-40». Начали подходить рабочие заступающей смены и, посмотрев на доску показателей, с восхищением восклицали:

– Вот это так, дали жару!

– Ну и захаровцы!

У всех собравшихся у печи нарастало чувство огромного нетерпения, и каждый с волнением смотрел на стрелки часов, приближающихся к цифре 12.

Подручные начали разделку летки, и все перешли на площадку разливочного пролета, чтобы посмотреть на выдачу плавки.

– Эй, Захаров, – кричит старший разливщик сталевару, – говорят рекордную плавишь?

– Стараюсь…

– Ну, давай, давай новорожденную…

– Получай, скоростную, – говорит Захаров, и в эту минуту из летки с шумом вырывается ослепительно яркая струя стали и потоком устремляется в ковш. Весь разливочный пролет до самых фонарей на крыше озарен светом, словно солнце вышло из-за туч и бросило все свои лучи в окна мартеновского цеха. Захаров несколько минут наблюдает за течением металла, а потом, увидев Батиева, довольный, радостный подошел к нему:

– Комсомол рапортует, – говорит он и шутливо прикладывает руку к козырьку, – 300-тонная плавка сварена за 11 часов 27 минут.

Какой-то паренек тут же у печи дописал цветным карандашом в листовку-«молнию» время выдачи скоростной плавки и прикрепил ее к доске:

«Слава сталеварам-скоростникам – Захарову, Корчагину, Зинурову, – сварившим скоростную 300-тонную плавку за 11 часов 27 минут. Желаем молодым стахановцам новых успехов в труде!»

Вокруг листовки собрались и сталевары заступающей смены. Сменщик Захарова, коммунист Гаврин, протягивает руку другу:

– Давай и я тебя поздравлю, Володя, хорошо сработали.

– Ну и тебе смену подготовили, можете работать на славу.

– А мы собираемся тебя перекрыть, не возражаешь?

Захаров обнимает товарища и так, в обнимку, веселые и радостные оба поднимаются на литейную площадку.

В это время Батиев увидел Любенкова, который стоял у перил мостика, сняв тужурку и расстегнув ворот рубашки.

– Ну, что, Любенков, – спросил Батиев, – жарко стало? Видал, как настоящие люди дорогу вперед прокладывают? То-то, братец. Вот она, правда, которую ты ищешь, товарищ Любенков, подумай о ней, – сказал Батиев, показывая на листовку-«молнию».

* * *

После окончания смены Захаров зашел в партбюро и застал там одного Батиева, который, сидя за столом, что-то писал.

– Не помешал?

– Заходи, заходи, Володя, – ответил Батиев, поднимаясь и идя навстречу молодому сталевару. Захаров успел уже помыться и переодеться. Глядя на этого улыбающегося парня, трудно было сказать, что вот только полчаса тому назад он отошел от мартеновской печи, сварив рекордную, скоростную плавку.

– Тебе учиться надо, Захаров, – сказал Батиев, как бы выражая вслух свои мысли.

– Где? – не понял Захаров.

– Дальше учиться, на инженера.

– А-а-а… Я уж думал об этом. Вот приеду со Всесоюзного съезда комсомола и тогда решим. Я этот вопрос с ребятами обсуждал – нас много набирается.

Батиев по-отечески обнял Захарова.

– Ну как, Володя, доволен плавкой?

– Доволен. В такие минуты не только доволен, но, вот честно говорю, даже петь хочется.

– Петь? Ну что ж, пой, не возражаю. Песня душу веселит. Но вот у меня, Володя, к тебе другое дело, другая песня. Тебе, как коммунисту и члену партийного бюро, мы поручаем организовать стахановскую школу. Потом тебе надо подготовиться к лекции для молодежи о своем методе работы.

Захаров засмеялся.

– Товарищ Батиев, так вы ж мне учиться советуете, на инженера, когда же я все успею.

– Ничего, ничего, это как раз и будет отличной подготовкой для будущей твоей инженерной учебы и работы. В самый раз. В наше время только так и растут инженеры. Сталевар-скоростник – это уже на 50 процентов инженер и есть, понял?

– Это, конечно, понятно, – ответил Захаров. – Но вот у меня другое на уме. Думаю я сегодняшний рекорд перекрыть. Завтра перекрыть, сварить плавку за 11 часов.

Батиев, улыбаясь, посмотрел на Захарова.

– Беспокойная твоя душа… Ну, садись, расскажи: какие у тебя расчеты? Ты с бригадой советовался?

– С бригадой не советовался, а считать – считал.

– Тогда расскажи мне, какие твои расчеты.

Оказалось, что Захаров, действительно, считал, и очень кропотливо и вдумчиво. Он вынул записную книжку, в которой было подробно записано время, затраченное на различные периоды плавки. Он анализировал, выяснял, на какой операции сколько времени можно сэкономить, и получалось, что 300-тонную плавку можно вполне сварить за 11 часов.

Батиев слушал горячую речь молодого коммуниста, его глубокие, вдумчивые выводы и думал о том, как быстро в наше время растут люди. Совсем недавно Захаров пришел из ремесленного училища, а сегодня он с глубоким знанием дела рассуждает о тепловом режиме, о новом графике ведения плавки, который сулит большую экономию времени.

Захаров закрыл записную книжку и внимательно смотрит на Батиева.

– Ну, как, правильно?

– Возможно, что правильно, надо еще подсчитать, посоветоваться с инженерами.

Захаров энергично встал.

– Я, товарищ Батиев, каждую цифру на деле проверил.

– Проверил… А с бригадой не говорил. Как же ты бороться будешь за свой график? Ты – коммунист, и должен думать не только о том, чтобы самому хорошо работать, но и о других.

– Это правильно, – сказал Захаров, – мое упущение.

– Вот давай вместе и побеседуем с ребятами да начальника цеха пригласим. А потом – за дело. Начинай, а за тобой и другие пойдут.

– Хорошо. Завтра и соберемся. Спокойной ночи.

Захаров ушел, но Батиев долго еще ходил по кабинету, потом подошел к стене, на которой висела диаграмма, показывающая рост скоростных плавок. Он смотрел на аккуратно вычерченные кривые, и ему казалось, что вовсе не обыкновенная линия нарисована здесь, а тропинка в гору. И вот на эту тропинку вышел Захаров. Какой он коренастый, крепкий, сильный! Его только подбодрить надо, поддержать, и он уверенно вперед пойдет и других за собой поведет. Пройдет еще несколько месяцев, и по всей стране узнают имя Захарова.

…Из цеха Батиев ушел, наполненный чувством радости и счастья, словно провел он несколько часов на народном торжестве. И действительно, это был праздник, торжество труда. А Захаров?! Как он увлекся и загорелся плавкой, как глубоко чувствует то замечательное новое, что каждодневно рождается на его глазах! Надо поднять этого 23-летнего светловолосого парня и показать всему народу: вот он – богатырь труда! За ним пойдут десятки новых людей, которых увлечет захаровская любовь к труду, творческая смелость его дерзания и сила его убеждений. Ничего, что он еще молод и за плечами нет и десяти лет работы. Партия – отличный мастер, она выплавляет у этих молодых парней характер и волю, которые крепче любой стали.

ИСКАТЕЛИ НОВОГО

Стоял октябрь. Из-за гор все чаще и чаще набегали холодные ветры, подхватывали клубы дыма и газа, перемешивали их и носили по городу. Казалось, что ветры эти хотят помешать людям, пытаются охладить огонь их сердец. Но осеннее увядание природы не коснулось людей. Наоборот, праздничной радостью веяло кругом: народ готовился к великому торжеству – годовщине Октября и по хорошей традиции стремился отметить его подарками и победами. Радостные вести шли из цехов, комбинат набирал темпы. Предоктябрьская борьба за первенство в социалистическом соревновании развертывалась все шире, и каждый час приносил вести о производственных победах.

Главный инженер комбината Константин Иванович Бурцев с большой радостью воспринимал это горячее дыхание жизни. Он большую часть времени бывал в цехах, часто беседовал с рабочими, мастерами, инженерами.

Увлеченный повседневными делами, Бурцев считал, что все идет наилучшим образом, и приходил в заводоуправление возбужденный, в прекрасном настроении, и рассказывал директору комбината о росте успехов.

Носов, однако, очень сдержанно выслушивал его и неизменно спрашивал:

– А что, на домнах, не жалуются?

– Да что вы, Григорий Иванович, доменщики в самой боевой форме, Орлов там чудеса творит, Савичев, Шатилин следом за ним идут. Только вот…

– Что?

Бурцеву показалось, что вопрос Носова прозвучал тревожно.

– Да ничего особенного. Борисов жаловался на качество руды. Печи расстраиваются.

– Вот это самая неприятная весть, Константин Иванович, очень грустная весть. Мы несколько увлеклись сегодняшними делами, радуемся успехам наших людей, а мы обязаны смотреть в завтрашний день и думать о том, что будет у нас по крайней мере через год, два, а то и больше. С рудой дела у нас складываются весьма неблагоприятно.

– Это верно. Анализ руд весьма неприятный.

– Вот видите… Это очень серьезная угроза, очень.

Анализы руд показывали, что забои вплотную подошли к границам массового выхода сернистых руд, которые без специальной обработки непригодны для выплавки чугуна. Окисленных доменных руд в забоях становилось все меньше, а мобильные запасы отсутствовали. Сернистые (сульфидные) руды создавали тяжелые условия для работы доменщиков. У самого начала металлургического конвейера могли произойти серьезные неприятности.

– Нам надо бросить все силы на скорейшее окончание первой очереди фабрик по обработке сернистых руд и агломерации. Это – наша центральная задача сегодня. Нам с вами особенно нельзя успокаиваться, должность не позволяет, – улыбается Носов. – А вот еще один проект.

Носов взял со стола сверток чертежей и схем и развернул его перед Бурцевым. Главный инженер долго и внимательно изучал чертежи, потом спокойно свернул их.

– Прошу вас, – сказал Носов, – ознакомиться с этим проектом подробнее и дать свое заключение. Дело, не терпящее отлагательства. Идет зима – нельзя оставлять транспорт в теперешнем состоянии. Опять снежные заносы, опять потухшие паровозы, размороженные колонки. Домны без руды, коксовые батареи без угля. Довольно! Так больше не должно быть и не будет!

Бурцев вопросительно посмотрел на Носова.

– Надо электрифицировать внутризаводской транспорт.

– Электровозы?

– Да, электровозы. Будем электрифицировать собственными силами. К зиме надо пустить первые электропоезда на самых ответственных участках.

Магнитогорский комбинат работает без промежуточных складов, при громадных масштабах производства и непрерывных перевозках сырья, жидкого металла, готовой продукции, технологических отходов. Становилось очевидным, что в условиях стремительного роста производства паровозная тяга не в состоянии дальше обеспечить быстрые перевозки на основных, наиболее загруженных перегонах, где учет ведется на минуты.

Бурцев, не забыл уральскую зиму, ледяные наросты на домнах, похожих на сталактитовые пещеры, не забыл и «снежные субботники», когда поголовно все население мобилизовалось на очистку путей. Пора, конечно, разрубить и этот узел. Однако весь огромный объем работы главный инженер оценил только тогда, когда вместе с заместителем директора комбината инженером Кращенко начал изучать проект электрификации внутризаводских путей. Предстояло от начала до конца восстановить и реконструировать своими силами большое количество электровозов, построить линии электропередач и тяговые подстанции, обучить кадры эксплоатационников. И все это в очень короткие сроки, в условиях, когда нельзя ни на минуту остановить движение поездов на перегонах.

Бурцев, однако, ошибся, полагая, что он сумеет безраздельно заняться делами электрификации. Жизнь ставила все новые и новые проблемы, которые требовали безотлагательных решений.

Когда он пришел к Носову со своими соображениями о проекте транспортников, директор комбината выслушал его и вдруг неожиданно сказал:

– А я ведь время зря тоже не терял. Знакомился с вашими соображениями об автоматизации станов. Преинтереснейшее, я бы даже сказал, увлекательное дело.

– Да, дело стоящее, перспективное, – ответил Бурцев.

– А как вы думаете, – спросил Носов, – сумеем мы вести одновременно все эти работы – аглофабрики, транспорт, автоматизацию? Не распылим мы силы?

– Думаю, что одно другому не помешает.

Носов закурил и молча несколько раз прошелся по кабинету.

– Ну что же, – решил он, – я беру на себя электрификацию транспорта, а вы двигайте вперед автоматизацию прокатных станов…

* * *

Автоматизация! Идея, как будто и не новая. Мы видим триумфальное шествие автоматики во всех областях техники. Автоматическая сварка голым электродом, станки с приборами автоматического контроля, электронные и ионные приборы, автоматизированные гидростанции – все крупнейшие достижения передовой техники связаны с автоматизацией и телемеханикой.

И все-таки то, что задумали сделать магнитогорцы, – было оригинальным, захватывающе смелым.

Светлая и яркая мечта родилась здесь: полностью автоматизировать весь процесс прокатки металла, облегчить труд сварщика, вальцовщика, оператора, решительно подняться выше, на новую ступень культуры металлургического производства. Никто никогда еще до сих пор в черной металлургии не ставил проблему автоматизации с такой широтой и смелостью.

Знакомясь с планами автоматизации, Носов спросил у Бурцева:

– Какие конкретные задачи вы ставите перед автоматизаторами?

– Вы спросите лучше о другом, – ответил он, – какие задачи мы не ставим перед ними. Самые широкие задачи, самые смелые цели. Мы настолько технически и культурно выросли, что нам просто тесно в рамках старой техники.

– Старой техники? – удивился Носов. – Ведь у нас собрана самая передовая техника, какую только знает металлургия мира.

– И все-таки нам уже тесно. Кроме того, имеются причины, которые заставляют нас спешить с автоматизацией проката. Очень беспокоит разрыв между возросшим уровнем выплавки стали и возможностями ее прокатки. Надо поднять прокат, поднять во что бы то ни стало.

…В один из дождливых осенних дней сорок шестого года в кабинете главного инженера комбината собрались руководящие работники комбината.

Бурцев сидел, потонув своим большим, сильным телом в мягком кресле и, казалось, не сводил глаз с окон, по которым стекали ручейки дождевой воды. Но по тому, как он часто делал заметки в большом блокноте, видно было что главный инженер внимательно слушает доклад начальника планового отдела Перлина.

Перлин говорил языком цифр и четких экономических выводов. Иногда он позволял себе «лирическое отступление», вызывавшее улыбку инженеров и несколько смягчавшее безжалостный и неумолимый анализ цифр.

– Итак, – заключал он свой доклад, – получается следующая картина: прокатные цехи, вместо того, чтобы поддерживать спокойный, уверенный ритм комбината и поглощать весь поток металла, идущего из мартенов, превратились в тупик, в котором скапливается незавершенное производство в виде холодных слитков стали. Количество слитков растет в опасной для комбината прогрессии. Стало быть, прокатные цехи на данном уровне технологии производства отстают от уровня производства стали. Где же выход?

Перлин обвел взглядом присутствующих и встретился, наконец, глазами с Бурцевым.

– Я здесь выступаю, как экономист, я только анализирую. Дело технологов предложить наиболее эффективный метод решения вопроса. Или мы найдем пути для резкого увеличения производительности прокатных цехов, или ножницы между мартеновским и прокатным производством будут все больше расходиться, что поставит нас в очень затруднительное положение. Как говорят любители латыни: терциум нон датур – третьего не существует.

Последние слова Перлина вызвали всеобщее оживление и смех.

– Нам предстоит, – заметил Бурцев, – решить задачу не вообще повышения производительности прокатных цехов, а коренного изменения технологии прокатного производства, которое подняло бы самые глубинные резервы и принесло максимальный эффект. В таком деле спешить нельзя. Но и медлить нельзя. Ваше слово, Валентин Петрович.

Главный прокатчик комбината – инженер Кожевников изложил общие контуры плана подъема производства проката.

Прокатные цехи Магнитогорска представляют собой такую комбинацию мощностей и техники, которую трудно встретить в практике металлургии. Представьте себе источник, откуда берет начало большая река, которая, разлившись широко и привольно, вбирает в себя все больше и больше притоков. Блюминги Магнитогорска – это своеобразные источники, откуда берет начало река товарного металла.

Блюминги питают сортовые, проволочные, штрипсовые, листовые станы заготовкой разных сечений. Рольганги, транспортеры, краны, толкатели, цепи – все это несет, везет, тащит и толкает то с огромной скоростью, то очень медленно слитки, заготовки, полосы. Пройдя через весь этот железный конвейер, они ложатся ровными штабелями на складах готовой продукции в виде уголка, тавра, балки, штрипса или сутунки. От проволоки толщиной в 5 миллиметров до круга диаметром в 100 миллиметров – таков диапазон прокатного производства.

План, о котором рассказал Кожевников, затрагивал, по существу, весь конвейер проката от блюмингов до складов готовой продукции, он касался почти всех профессий – от сварщиков нагревательных колодцев до обрубщиков на адьюстане. Предстояло решать такие коренные задачи технологии прокатного производства, как дальнейшая реконструкция нагревательных колодцев блюминга, перевод их на работу с жидким шлаком (освобождаясь, таким образом, от трудоемких процессов по удалению шлака), сокращение количества пропусков при обжатии слитков (рост производительности в горячий час!), изменение методов перевалок и увеличение стойкости валков, что резко сократит простои станов. Речь шла о развернутом плане наступления на прокатном участке.

Обсуждение плана затянулось до поздней ночи. Никто не высказывал сомнений в его реальности. Спор шел только о сроках и средствах его выполнения. Наиболее неясным остался пункт об автоматизации. По какой линии она пойдет, какой стан будет выбран, какая схема будет принята? Всех увлекла идея автоматизации, но пока это еще была только наметка, скелет без мяса.

Одна из самых решающих, важнейших работ, которую предстояло выполнить, – это опытная работа по автоматизации одного из сортовых станов, по образцу которого можно было бы в дальнейшем автоматизировать все прокатные станы в течение 2—3 лет. Эту работу должен был провести цех «КИП и автоматика», во главе с инженером Хусидом, в тесном контакте с производственниками.

* * *

Инженер Хусид принадлежит к той категории людей, которые умеют по-настоящему увлечься какой-нибудь мыслью, работой и не останавливаются ни перед какими преградами для осуществления цели. В работе, в борьбе с трудностями он проявляет неистощимую изобретательность.

– Трудности для большевика, – говорит он, – то же, что огонь для стали – огонь закаляет сталь.

Кожевников давно знал Хусида и помнил его среди энтузиастов монтажа и освоения первого блюминга. Его черные глаза из-под густых нависших бровей горят и сверкают – это всегда выдает его творческую взволнованность. Когда Хусид пришел к главному прокатчику, чтобы обсудить свои наметки, и Кожевников увидел его глаза, то понял, что решение принято.

– Ну, как? Решил?

– Решил. Будем автоматизировать стан «300» № 3…

– Так это же самый сложный вариант.

– Вот потому я его и выбрал. Решим этот узел, и дальше быстрее пойдет дело.

– А как Бурцев?

– Утвердил. Ведем уже исследования. Людей себе подобрал для этого дела – кудесники! Самая главная находка – инженер Ситков. Он из архангельских рыбаков – смел и решителен, как моряк, усидчив и терпелив, как рыболов. Виртуоз и чародей эксперимента и влюблен в дело.

Среди многих станов Магнитки, стан «300» № 3 один из наиболее загруженных. Он особенно тормозил темп прокатного производства. Опытный электрик, прошедший многолетнюю практическую школу на Магнитке, Хусид взялся за решение самого трудного варианта и для эксперимента выбрал именно стан «300» № 3.

Была создана оперативная группа, в которую входили инженер Ситков, мастер коммунист Королев, техник Соловьев, электромонтеры Горюнов и Никишин. Эту группу в шутку назвали «бюро мечтателей». Но занялась она весьма прозаическими делами – подсчетами, замерами, экспериментами.

Стан «300» № 3 – это, по существу, огромный прокатный цех, оснащенный самой совершенной техникой. Его нагревательные печи, клети, транспортирующие устройства, электрохозяйство – буквально все носит характер технического совершенства. Казалось, трудно найти такую брешь в этом конвейере, на которую можно было бы указать: вот, мол, чем надо заняться.

Одна за другой выскальзывали раскаленные заготовки из нагревательных печей на подводящий рольганг. Валки первой клети жадно хватали ее и втягивали в прокатный конвейер. Как будто все механизировано, а между тем…

Между тем на площадках операторов стояли пять человек, которые управляли стремительным бегом прокатываемых полос. И эти пять человек, чтобы угнаться за темпом прокатки, должны были делать за смену 100 тысяч переключений контроллеров. Точность работы исчислялась долями секунды.

Вот к десятой клети стана по рольгангу идет прокатываемая штука. Ее скорость – около девяти метров в секунду. В пяти метрах от клети расположен кантовальный аппарат, который должен повернуть заготовку на 90 градусов. В распоряжении оператора меньше полсекунды. Такое испытание точности можно провести один раз. Но когда оператор должен за смену более трех тысяч раз проделать такую операцию, то это уже требует особого и большого искусства, напряжения сил, физической закалки. Темп производства находится в зависимости от качества работы вот этих пяти человек.

«Бюро мечтателей» ринулось на эти участки. Они начали экспериментировать, изобретать автоматы и приспособления. Но на первых порах их усилия, как волны о прибрежные скалы, разбивались о неумолимые законы конвейера. Стоило только ускорить темп работы на одном участке, как это неминуемо влекло за собой задержки на другом. Одно звено тянуло за собой другое и, казалось, не будет конца этой цепи.

– Мы что-то упускаем, – говорил Хусид на очередном рапорте у главного инженера комбината Бурцева. – Не пойму только, что именно.

– В вашей работе нет целеустремленности, – ответил Бурцев. – Вы кидаетесь на узкие места, не имея ясного общего плана. Надо себе ясно представить общую техническую идею всего этого дела и тогда решать частные задачи. Следует определить максимально возможный темп работы стана на каждом профиле и создать, скажем, автоматический регулятор темпа. Пусть он диктует нам скорости и указывает узлы, которые необходимо автоматизировать.

Родилась новая идея – автоматический регулятор темпа. Сколько усилий было потрачено, чтобы решить задачу создания конструкции автоматического регулятора.

Хусид шутил, обращаясь к инженеру Ситкову:

– Михаил Андреевич, ты – земляк Ломоносова, создай что-нибудь гениальное, особенное.

И это особенное рождалось в напряженном труде и выкристаллизовывалось из десятков вариантов и схем.

В основу конструкции регулятора темпа была положена мысль: создать такой аппарат, который автоматически регулировал бы подачу заготовок в первую клеть стана. Инженеры Хусид и Ситков создали конструкцию электронного аппарата, который несмотря на сложность электро-технической схемы, весьма прост в обращении и эксплоатации. Сам факт рождения автоматического регулятора темпа есть уже принципиально новое слово в технике металлургии, имеющее большое будущее.

…Начальник смены подходит к регулятору, поворачивает рукоятку и задает нужный ему темп. А дальше? Ведь все участки стана должны работать так, чтобы не тормозить высокий темп производства. «Группа мечтателей» с огромным упорством и настойчивостью продвигалась вперед. Медленно, очень медленно двигалась работа, результатов которой с таким нетерпением ожидали на комбинате.

Шла зима, комбинат стоял на пороге нового года, надо было спешить с автоматикой, иметь ясную перспективу в планировании производства на новый год. Прокатные цехи, правда, набирали темпы и шли вперед, но и мартеновцы не отставали, повышая с каждым днем выплавку стали. Ножницы между производством стали и проката сдвигались очень медленно.

В горкоме состоялось совещание по вопросу автоматизации. Здесь были Носов, Бурцев, Хусид с его группой, производственники, цеховые партработники, партгруппорги.

На совещании наметили план разъяснительной работы, решили широко вовлечь весь коллектив в работу по автоматизации, увлечь рабочего яркой перспективой завтрашнего дня.

После совещания в горкоме обер-мастер стана «300» № 3 Кандауров пригласил начальника стана инженера Синдина к себе – хотелось немедленно обсудить практические вопросы дальнейшей работы по автоматизации. Инженеры сидели в рабочей комнате Кандаурова. Дверь в соседнюю комнату была полуоткрыта, и оттуда неслась музыка.

– Чайковский… – сказал Синдин. – Какая прелесть…

– Да, хорошо.

Несколько минут они сидели молча, наслаждаясь музыкой. Мягкий свет настольной лампы освещал лицо Синдина – молодое, энергичное и несколько задумчивое.

– Мне, порой, даже не верится, – сказал он Кандаурову, что мы действительно живем в Магнитогорске.

– Почему же не верится?

– Слишком памятна еще эта степь, палатки, пронизывающий холод. Мне кажется только вчера это было, когда мы нерешительно смотрели на ящики с оборудованием для стана, а сейчас…

– Чего назад оглядываться, – сказал Кандауров, – давайте лучше вперед смотреть.

Кандауров развернул план стана «300» № 3, и головы инженеров наклонились над чертежом.

Когда первые лучи наступившего утра начали проникать в комнату, два мечтателя все еще сидели, наклонившись над письменным столом.

Наконец, Синдин резко поднялся и так потянулся всем телом, что кости затрещали.

– Ну, вот и утро! – сказал он. – Не заметил, как и ночь прошла.

* * *

…Автоматизация кантователя у клети № 10 оказалась делом очень сложным и трудным. Какую бы схему не создавал инженер Ситков, она на практике не выдерживала испытания. Механизм кантователя не успевал вернуться в исходное положение, как уже набегала следующая полоса, и все летело ко всем чертям. Десять схем уже было забраковано. Только хладнокровие Ситкова и огромная вера в свое дело заставляли автоматизаторов вновь и вновь приниматься за конструирование.

– Может, оставить здесь оператора, как раньше было, – высказывали предложение некоторые работники. А Ситков ответил на это:

– Оставить этот участок в прежнем положении – значит оставить блоху, которая нас будет часто и больно кусать. Потом это значило бы признать себя побежденными тогда, когда впереди предстоят еще более серьезные трудности. Нет, это не в нашем характере. Начнем сначала.

На испытание одиннадцатого варианта автоматического кантователя собрались многие работники. Небольшими группами стояли у клети № 10 в ожидании полосы.

Очередная полоса начала свой стремительный бег через клети стана все больше и больше вытягиваясь, похожая на журчащий ручеек, освещенный золотыми лучами солнца. Вот уже раскаленный язычок показался в валках девятой клети, и полоса, извиваясь и подпрыгивая, словно ей тесно в объятиях жолоба, устремилась вперед. С разбега она ударила флажок, который мгновенно качнулся и включил автомат. Полоса повернулась, несколько мгновений лежала без движения и, схваченная валками, вновь помчалась вперед.

Но еще не успел хвост первой полосы скрыться за валками, как следующая начала набегать и конвульсивно биться на рольгангах.