Текст книги "Южный Урал, № 2—3"

Автор книги: Алексей Сурков

После окончания спектакля Мамин увидал смеющееся бритое лицо антрепренера.

– А ведь меня Мария Морицевна спрашивала о вас. Какое-то поручение от Короленко…

Они прошли за кулисы. Навстречу им вышла сама Абрамова. Она стирала на ходу следы грима. И снова ее яркие глаза поразили Дмитрия Наркисовича.

– Вот госпожа Абрамова. Литератор Мамин-Сибиряк. Прошу любить и жаловать.

Мария Морицевна улыбнулась.

– Мы уже знакомы.

Он пошел ее провожать. Она рассказала историю своей двадцатипятилетней жизни, короткой и бурной. Мария Морицевна Гейнрих родилась в Перми в семье фотографа. Училась в местной гимназии. Короленко, в те годы высланный в Пермь под надзор полиции, репетировал ее. Еще в гимназии Мария Морицевна увлекалась театром, а по окончании ученья участвовала в любительских спектаклях. Потом вышла замуж за своего партнера на любительской сцене – секретаря уездного воинского присутствия Абрамова. С твердым намерением стать профессионалами, супруги отправились в Оренбург. Однако после первого же сезона их пути разошлись. Мария Морицевна выступала сначала в городах Поволжья, затем уехала в Москву. Здесь она сделала попытку организовать свой театр. Но попытка эта в конечном счете провалилась. И вот она снова на Урале, где не была столько лет.

Дмитрий Наркисович молча слушал ее откровенный рассказ и ему хотелось, чтобы эта ночь длилась как можно дольше. Он проводил ее до квартиры, и снова ее лучистые глаза улыбнулись ему. Он видел их перед собой, когда шел по заснеженным улицам ночного Екатеринбурга.

11

Они встречались еще несколько раз. Творческое горение, то, что больше всего Дмитрий Наркисович ценил в людях, привлекало его в Абрамовой. Она любила свое дело, и эта любовь дала ей силу пройти через грязь и пошлость кулис, сквозь пытку общественного мнения.

– Мы белые негры, – говорила она, – зато нет счастья выше, чем стоять у рампы, загораться самой и зажигать всех, кто тебя видит и слышит… А разве жизнь – не та же сцена, только самая скверная сцена, с плохим освещением, сквозным ветром и грязью. Настоящая жизнь – только на сцене!

Чем больше Дмитрий Наркисович узнавал ее, тем больше она ему нравилась. Это было не мимолетное увлечение, а настоящее большое чувство. И этому чувству он отдался весь, так как никогда и ничего не умел делать наполовину.

За окном трещал декабрьский мороз, а здесь, в уютной, по-женски прибранной комнате, царили тепло и тишина. И молодая женщина с густой волной каштановых волос, с прекрасными сияющими глазами читала наизусть Некрасова.

 
Грозой разбило дерево,
А было соловьиное
На дереве гнездо…
 

Он смотрел на нее и думал, что соловьиное гнездо должно быть у них. Он сказал ей об этом и, когда возвращался в дом на Соборной улице, то не замечал ни сорокаградусного мороза, ни извозчиков, гревшихся у трактира на углу Главного проспекта и Вознесенской. Огромное счастье наполняло все его существо.

Вскоре, однако, это счастье омрачилось. Оказалось, что брак Дмитрия Наркисовича и Абрамовой официально не мог быть совершен, потому что Абрамов не давал жене развода. Закон всецело поддерживал супруга. Создалось очень неприятное положение. Екатеринбургское общество не могло простить связи с женщиной, не получившей бракоразводного документа, да к тому же еще артисткой. Местные блюстители нравственности почувствовали себя задетыми. В пику Мамину и Абрамовой местные «интеллигенты» устраивали овации и «подношения» артистке Моревой и бойкотировали спектакли с участием Абрамовой. Ханжи и кумушки сумели настроить против Дмитрия Наркисовича даже близких ему людей.

Создалась такая атмосфера, что оставалось одно – покинуть Екатеринбург. Весной 1891 года Мамин и Абрамова уехали в Петербург.

Я. Вохменцев
СТИХИ

ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭМЫ

1. В МЕТРО

 
Замечательная штука —
Это самое метро!
Только высшая наука
Так придумала хитро.
Петр застыл от удивления
И растерянно глядит:
Как по щучьему велению,
Книзу лестница бежит.
Без толчков ступени тянет,
До чего спокойный ход:
Коль поставить чай в стакане —
Не уронит, не всплеснет.
Петр глядит в глаза Ивану,
Словно ждет узнать секрет:
«Как, мол, там, по прочим странам,
Есть такое или нет?»
Едут, едут без машины.
Сбоку – словно верстаки,
Где ползунка из резины
Как опора для руки.
Едут, едут по туннелю
На ступеньках во всю прыть
После хватит на неделю
Про такое говорить.
Сердце радостью исходит —
Песню б грянуть в самый раз,
Да неловко при народе —
Просмеют тебя тотчас,
Скажут, сразу скажут – пьяный,
Хоть не пил ты десять лет.
Под Петром и под Иваном
Сходит лестница на нет —
Под пол катится с разгона,
Только ноги подбирай.
Прямо с лестницы, к вагонам…
Не езда, а просто рай.
Но как раз пред мужиками
Что-то сделалось с дверьми:
Вдруг они закрылись сами.
– Опоздали, чорт возьми!
Укатился в бездну грохот,
Тишина пришла в метро.
– Тут, по-моему, не плохо,
Как ты думаешь, Петро?
И с улыбкой неизменной
Молча смотрят мужики
На шлифованные стены,
На лепные потолки.
Всюду чисто и красиво,
Даже робостно сперва.
Но дивиться… Что за диво?
Как же иначе? – Москва.
Лучшее, что есть на свете,
В ней найдешь наверняка.
По туннелю мчится ветер,
Гром бежит издалека.
Нет ни дыма, ни угара —
Воздух чист внутри земли.
В этот поезд, вместо пара,
Электричество впрягли.
Стоп, машина! Без заминки —
Дело хитрого ума —
Сразу на две половинки
Дверь расходится сама.
Мужики вошли и сели
На диван возле окна.
Мягко, словно на постели,
Словно дома после сна.
Дверь закрылась осторожно,
Поезд тронулся. И вновь
Звуки музыки дорожной
Старикам волнуют кровь.
Лишь за окнами вагона
Различают иногда,
Как по темному бетону
Пробегают провода.
Поезд мчится, как ракета,
Словно рвется из земли.
Призрак солнечного света
Разрастается вдали.
Это станция. С перрона
Подошел к дверям народ.
Пополняются вагоны
И опять летят вперед.
И опять беззвучно жмутся
В мягких стыках буфера.
Не успеешь оглянуться,
Как уже сходить пора.
Все в порядке, честь по чести —
Ни вокзала, ни звонка.
Из вагона вышли вместе
Два приезжих старика.
Все как надо, все по форме —
Лампы весело горят.
У проходов на платформе
Двадцать памятников в ряд.
– Что за чудо, в самом деле,
Как музей внутри земли? —
Постояли, посмотрели,
Улыбнулись и пошли.
Вот и снова удивление.
Петр растерянно глядит:
Как по щучьему велению,
Снова лестница бежит.
На ступеньках едут в гору.
Что ты там не говори —
Этих штук в былую пору
Не видали и цари.
И, восторга не скрывая,
Петр Ивану от души:
– Хороша езда такая,
И порядки хороши.
Замечательная штука —
Это самое метро.
Только высшая наука
Так придумала хитро!
 

2. МАВЗОЛЕЙ

 
…С тех пор как вестью роковою
Сердца до боли обожгло,
Здесь с обнаженной головою
Полчеловечества прошло.
Но и теперь, не иссякая,
К нему течет издалека
Разноязыкая, людская,
Как лента гибкая, река.
Увлек пришельцев из Сибири
Поток большой людской реки.
В минуту шага по четыре
Едва ступали старики.
Пиджак расправлен на Иване,
Старик подтянут, как солдат.
– Знатье, так надо бы поране…
Боюсь – ни с чем пойдем назад.
– Конечно, мы, кацо, проспали… —
Промолвил кто-то впереди.
Иван глядит. Подобием шали
Башлык завязан на груди,
В гармошку собраны карманы,
В рога закручены усы.
– Да ни! Ще даже снидать рано,
Ось подывытесь на часы. —
Что знают трое друг о друге,
Коль не встречались до сих пор?
Но, как соседи на досуге,
Они вступают в разговор,
И незаметно переходят,
Теченьем дум увлечены,
От замечаний о погоде
К вопросам будущей войны.
Они с пристрастьем вникли в дело,
И все сошлися на одном,
Что надо б Трумена не в Белый,
А, по приметам, в желтый дом.
Дивясь начитанности брата,
Петр, незаметный до сих пор,
Вдруг заявил, что он когда-то
Уж слышал этот разговор.
– Та це ж не тильки наше мненье.
Як не слыхать, колы воно
Теперь уже в любом селенье
И в каждой хате решено.
Куранты дважды прозвенели —
В их звоне музыка слышна.
На смену утренней метели
Пришла дневная тишина.
Мир посветлел. Еще не грея,
Взглянуло солнце из-за туч.
Упал к подножью мавзолея
В снегу теряющийся луч.
Там, где в почетном карауле
Стоит недвижим часовой,
Кумач багряный развернули,
Знамена с траурной каймой.
И, снявши шапку перед входом,
Вошли под мавзолейный свод,
Где спит оплаканный народом
Вождь, вдохновивший свой народ.
Он спит, как будто отдыхая,
Под вечной крышей из стекла.
И мысль его, всегда живая,
У глаз морщинками легла.
Пускай уста его сомкнуты
И неподвижны много лет, —
Сам Сталин в трудные минуты
К нему приходит на совет.
 

БАЛЛАДА О КОРОМЫСЛЕ

 
Не полвека ль назад, высока и стройна,
В этот домик вступила хозяйкой она:
Уложила в сундук подвенечный наряд
И привычно взялась за горшки да ухват.
Чтоб тяжелые ведра не резали рук,
Ей с базара привез коромысло супруг.
Был подарок его расписной красоты —
От крючка до крючка петухи и цветы.
Что река далеко – ни к чему молодой,
Танцовала под тяжестью ведер с водой.
И не знала она, что за нею вослед
Беспричинно вздыхал неженатый сосед.
Но прошли вереницей глухие года,
И тяжелою стала речная вода.
Кто считал, сколько раз на крестьянском веку
С коромыслом ходила она на реку?
Если б камнем тропинку устлать до воды,
То, наверно, б на камне остались следы.
Серебром зализала виски седина.
В коромысле согнулась устало спина.
И в подарке не стало былой красоты,
Вместе с краской сошли петухи и цветы.
Год, как выдана замуж последняя дочь,
Год, как некому больше старухе помочь.
Силы будто бы есть, да одышка берет.
Разве мог безучастным остаться народ!
Чтобы каждой хозяйке облегчить судьбу,
Вдоль села под землей проложили трубу.
Возле дома разрыли немного земли
И к старухе на кухню трубу провели.
Желтой медью сияет начищенный кран,
Лишь откроешь – со звоном ударит фонтан.
Из-под крана вода и вкусна и светла,
А тропинка к реке лебедой заросла,
И уже коромысло в чердачной пыли
Тонкой пряжей своей пауки оплели.
 

Н. Кутов
СТИХИ

НА УЛИЦАХ МОСКВЫ

 
Здесь асфальт натерт до блеска,
Словно бархаткой сапог.
Звон трамвая, ветра всплески,
Суета, машин поток.
Не конвейер ли в движенье
Увидали в цехе вы?
Не его ли продолженье
Эти улицы Москвы,
Что выносят поминутно
Лимузины к площадям? —
С непривычки очень трудно
Здесь приходится гостям,
Прибывающим в столицу
Каждый день из разных мест —
Из аула, из станицы —
Кто на слет, а кто на съезд.
Ждут они, не скрыв волненья,
Терпеливо ждут, пока
Не замедлит вдруг теченья
Где-то улица-река.
За машиною машина!
Сосчитать их кто бы смог?
Все гудки слились в единый,
Несмолкаемый гудок.
Средь машин на магистралях
Я и нашу узнаю,
Что рождалась на Урале,
Далеко, в лесном краю.
Там, где был при мне построен
Первый цех и первый дом,
Где завод, красив и строен,
Загремел в горах потом.
И пойду ли влево, вправо —
Замечаю снова я:
Мрамор – мой уральский мрамор
Сталь – уральская моя.
Лак блестящий лимузина
И тяжелой ручки медь
На дверях у магазина —
Все – на что ни посмотреть —
Все напомнит об Урале,
Все расскажет нам о нем,
Словно мы не уезжали,
По Уралу мы идем.
И заметить мне отрадно,
Что летит, касаясь, щек,
Ветерок метро, прохладный,
Как уральский ветерок.
 

ТАНКИ

 
Кто военных парадов
Позабудет красу?
Танки всех танкоградов
Нам напомнят грозу.
Не грозу, страшный гром их
Нам напомнит обвал.
Сколько танков огромных
Бросил в битву Урал.
Видел я на Урале,
Как рождались они
В брызгах света и стали,
В гуле, в звоне брони.
Кран тяжелые башни
Брал железной рукой…
Это день наш вчерашний.
Залпов гром над рекой,
В бой идущие части,
По Берлину удар,
И с улыбками счастья
Освещенный бульвар.
Даль огнем отсверкала,
И рассеялась мгла.
На гранит пьедестала
Слава танк подняла.
В Бухаресте и Праге
Наши танки стоят,
О гвардейской отваге
Всем они говорят.
И, волнуясь, в газете
Я читаю о том,
Что не смолк на планете
Грозный танковый гром.
В дальних штатах «свободных»
Танки брошены в бой
С беззащитной, голодной
Безоружной толпой.
А у нас на парадах
В звоне праздничных струн
Танки всех танкоградов
Мимо шумных трибун
Грохоча проплывают,
Вдаль уходят они
И броней прикрывают
Наши мирные дни.
 

Т. Тюричев
НОЧЬЮ
Стихотворение

 
Отпылало зарево заката,
На причалы встали облака,
Ночь свежа и звездами богата
И, как юность светлая, легка.
Ночь такая, кажется, что мало
Ей сегодня места на земле,
И дыханье жаркое Урала
Согревает снова сердце мне.
Горный ветер чуть листву колышет
И разносит песен голоса.
С каждым днем всё шире и всё выше
Вырастают строек корпуса.
Я иду по улицам и вижу
Новых фабрик яркие огни,
В их сиянье видятся мне ближе
Коммунизма радостные дни.
Мне легко о будущем здесь думать,
О делах свершенных вспоминать —
Город, в прошлом старый и угрюмый,
Стал столицу мне напоминать.
Как и днем – здесь все опять в движенье,
Жизнь на каждой улице кипит.
Тишину взрывая, в отдаленье
Гром цехов торжественно гремит.
 

Л. Татьяничева
СТИХИ

* * *

 
Как весеннее русло вода,
Как плоды и колосья земля,
Так великая жажда труда
Каждый день наполняет меня.
Выхожу я из дома чуть свет
Вместе с теми, кто в цехи идут.
Знаю – там быть обязан поэт,
Где искусством становится труд.
 

ПАРК УДАРНИКОВ

 
Он стоит на вершине холма
Звонколистый, слегка запыленный,
Как боец в плащпалатке зеленой,
И веселый, как юность сама,
А у ног его город шумит,
А над ним облака проплывают…
В нашем городе помнят и знают
Чем он дорог нам, чем знаменит.
Он нам дорог как память о том,
Как в степи, где лишь ветры гуляли,
Молодым, вдохновенным трудом
Мы цеха и дома воздвигали.
Как мечтали о смелой судьбе,
О счастливой весне коммунизма.
И без подвигов ради отчизны
Мы не мыслили счастья себе!
Помнишь, друг, как в тридцатом году
Мы в брезентовом городе жили,
После смен, на осеннем ветру
Этот парк на холме посадили?
Крупным шрифтом, чтоб каждый читал
И встречал наших первенцев лаской,
Голубой несмываемой краской
«Парк ударников» ты начертал.
Мы с тобой и сегодня горды,
Что за нами завидное право
По веленью великой державы
Строить домны, проспекты, сады,
И как детям своим имена,
Им давать дорогие названья…
…Погляди – на вершину холма
Парк поднял нашей юности знамя.
 

СЫН БОЛЬШЕВИКА

 
Школьный сад
до листика раздет.
Улетают журавли на юг.
И ребята
смотрят им вослед
из-под смуглых,
загорелых рук.
Для чего вам, птицы,
улетать,
за Днипро,
за голубой Дунай?
Все равно
нигде не повстречать
вам раздольней,
чем уральский край.
Круглый год красив
сосновый бор,
а в озерах —
синева до дна.
Только жаль, —
зима Уральских гор
для пернатых
слишком холодна.
Видят дети:
за далекий лес
улетает
журавлиный клин.
– Мы заставим
зимовать их здесь, —
говорит курносый
гражданин,
мальчуган четырнадцати
лет,
пионерский галстук
на груди.
Для него
несбыточного нет,
перед ним открыты
все пути.
Мальчик говорит
своим друзьям:
– От отца
я слышал много раз;
вся природа
покорится нам,
будет в подчинении
у нас!
В нашей власти —
климат изменить,
сделать зиму
мягче и добрей.
Захотим —
и мы заставим жить
здесь весь год
залетных журавлей.
Яблони растут у нас?
– Растут.
Виноград мы вырастили?
– Да.
Это чудо?
– Это просто труд.
Нет чудес, ребята,
без труда.
Галстука
два огненных конца
на груди горят
у паренька.
Я не знаю —
в мать он иль в отца,
знаю лишь одно
наверняка:
каждый, кто послушает мальца,
скажет:
          это сын большевика!
 

ЧЕЛЯБИНСК. ПАРК КУЛЬТУРЫ И ОТДЫХА. С гравюры худ. Д. Фехнера.

ОДНАЖДЫ ВЕСНОЙ
(Лирическая хроника)

I

 
Все тело тяжким сковано недугом:
Ни говорить, ни мыслить, ни читать,
Не в силах даже улыбнуться другу
И бодрым словом успокоить мать…
А за окном воды столпотворенье,
Лучи ломает молодой апрель.
Как хорошо бы выбежать за дверь
И Пушкина прочесть стихотворенье.
…И снова жар.
И снова – пить,
Но «пить» уже звучит как «жить».
Он выживет. Видать, упрямый.
Связав разорванную нить,
Василий произносит:
«Мама».
 

II

 
Как медленно процеживает время
Больничная глухая тишина,
Когда всю ночь ворочаясь без сна,
Следит Василий мысленно за теми,
Кто в этот час работает в цехах,
Склоняясь над резцом или над фрезой,
И в чьих умелых молодых руках
Светлеет сталь,
Смягчается железо.
И тысячами ламп озарены,
Ритмично дышат сильные моторы,
Гиганты-краны и станки, в которых
Мы ощущаем пульс своей страны.
Перед Василием его станок.
– Конечно, Павел выполнит заданье.
Как зримый огонек соревнованья
Горит над ним стахановский флажок.
Стремительно, почти без напряженья
Снимает Павел теплую деталь.
Послушный фрезеровщику металл
Стал шестерней – посредницей движенья.
Она войдет, поблескивая остро,
В сложнейшую систему передач…
Василий после многих неудач
Нарезку шестерен повысил до ста.
И это, безусловно, не предел.
Станок таит возможностей немало.
Вот если бы болезнь не помешала,
Он, может быть, осуществить сумел
Одну мечту…
…Они решили с Павлом к Первомаю
Заданье года выполнить сполна…
Забот и дум горячая волна
Его несет, легко приподнимая…
 

III

 
– Скажите, доктор, что вам за охота
Меня держать здесь… Лишние труды.
Я поправляться буду на работе,
Я без нее, как рыба без воды.
Скучает по рукам моим станок,
Весна, теплынь,
Набухли ветки сада.
Я вас прошу…
– Просить меня не надо,
Вас отпустить я не могу, дружок.
Задача ваша – набираться сил.
Я помогу вам как умею в этом.
А чтоб вы не скучали, я просил
Сестру достать вам книги и газеты.
 

IV

 
– Василий, Вася,
Здравствуй, милый друг!
Да он, ребята, выглядит героем.
– Вот погоди такой банкет устроим,
Когда ты выйдешь. И десятки рук
Стремятся к другу с лаской грубоватой.
– Зашли мы всей бригадой. Как один.
(Крахмальные больничные халаты
Трещат в плечах, расходятся в груди.)
А у дверей, ни на кого не глядя,
Березки вешней тоньше и стройней,
Стоит, потупясь, крановщица Надя.
(Василий помнил и в бреду о ней.)
Когда все поздоровались, несмело
Она к его кровати подошла.
– Садитесь, Наденька.
– Я к вам зашла
Лишь на минутку…
У меня к вам дело.
– Какое?
– После,
Пусть сперва они.
Они спешат.
Им на учебу нужно…
Большое чувство прячется в тени —
Будь то любовь иль истинная дружба.
 

V

 
Нам без друзей,
Как без родной семьи.
В работе – слава,
В дружбе – наша сила.
…Ведут счет дружбе Павел и Василий
От первой ученической скамьи.
Они спешили вместе на завод,
И вместе пробу на разряд держали,
За честный труд почетные медали
Друзьям вручили также в один год.
Когда один брал верх в соревнованье
Другой бывал немножко огорчен,
Но стоило замешкаться – и он
Спешил на помощь…
 

VI

 
– Наше обещанье
Мы выполним, Василий, так и знай.
Что не успел ты – сделает бригада.
Мы, старина, наш славный Первомай
И встретим, и отпразднуем как надо.
Сейчас на сборке жаркая пора —
Ведь близится в колхозах посевная —
С конвейера, как лента броневая,
Идут по всем дорогам трактора.
Мы думаем, как нам еще ускорить
Нарезку… Что я, ты ж совсем устал.
Вот я принес «Как закалялась сталь»,
Чтоб мог ты хворь скорее переспорить.
 

VII

 
Дома в тумане, словно корабли.
Как много впечатлений за день!
На ветке вербы, принесенной Надей,
Комочки почек, словно воробьи.
(Любовь… Ее он не назвал еще.
Язык любви Василием не найден.
Но счастье для него заключено,
Как в почках – листья,
В синеглазой Наде.)
И запах веток с жадностью вдыхая,
Он к ним губами бережно приник…
– Есть у меня, товарищ скоростник,
Для вас одна идея неплохая.
Мы с вами не знакомы, между прочим,
Почти коллега, Черемных Кирилл.
(Ну, наконец, сосед заговорил,
А был все время он неразговорчив.
А потому Василию казалось,
Что общего у них, наверно, нет.
Соседу было верных сорок лет.
Когда нам восемнадцать – это старость.)
Сосед своею мыслью увлечен,
Прошелся по палате осторожно.
– Я убежден, что для нарезки можно
Брать не одну, а много шестерен.
Я этот метод применял не раз.
Здесь главное – изобрести крепленье.
А чтоб скорее вы нашли решенье,
Я в принципе с ним познакомлю вас.
…И разницы в годах как не бывало.
Кровати сдвинув, перешли на ты.
Одни заботы, общие мечты —
Их все как есть роднило и сближало.
– Теперь-то я решу определенно
Задачу эту…
– Что ж, давай дерзать!..
Искателям, в свой смелый труд влюбленным,
Дается ночь не для того, чтоб спать.
 

VIII

 
Разбужен город зычными гудками
И радиоконцертом из Москвы.
Асфальт и гравий влажных мостовых
Обкатан до бела грузовиками.
Друзья Василия со всех сторон
Спешат к заводу. К песням и работе.
Они не знают, что в его блокноте
Есть новый путь нарезки шестерен.
Еще он не оформлен чертежами.
Не все детали в нем пока сошлись.
Но смелая новаторская мысль
Стремится стать конкретными делами.
 

* * *

 
Василий крепко, словно в детстве, спит.
На веках солнца нежное свеченье.
Довольный результатами леченья
Врач отмечает:
                    – Превосходный вид!
И, отменив микстуры и пилюли,
Усиленное выписал меню…
Путь очищая солнечному дню,
Все облака на запад повернули!
 

Н. Кондратковская
СТИХИ

В КУЗНИЦЕ

 
В колхозной кузне – двери
                                          настежь.
Здесь все готово про запас.
Механик запасные части
Уже проверил в сотый раз.
А молот – словно в руки врос —
Минуты нет скрутить цыгарку!
И курят хлопцы «Нашу марку»,
Хоть и не любят папирос.
 

НАШ ПУТЬ

 
Любой из нас к победам шел
Крутой тропой, взрывая кручи,
И если было хорошо,
То мы хотели сделать лучше.
Чеканной поступью идя,
Воздвигли мы за зданьем зданье,
Ответив творческим дерзаньем
На мудрый замысел вождя.
Нас чужеземец не сломил, —
Мы и в огне держались стойко.
На месте взорванных стропил
Опять грохочут новостройки.
И мы рубеж за рубежом
Опять берем, взрывая кручи,
И если скажут:
– Хорошо, —
То мы ответим:
– Будет лучше!