Текст книги "Другое человечество. Здесь кто-то побывал до нас..."
Автор книги: Алексей Маслов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
Защитники и последователи
Основным проповедником дарвинистской теории становится Эрнест Геккель (1834–1913) из Германии. В сущности, именно он дал реальный толчок к самым жестким спорам вокруг теории эволюции и, стремясь выстроить логическую цепочку аргументов, выступил с целым рядом статей против оппонентов дарвинизма. Его самой популярной работой становятся «Загадки природы» («Welträtsel»), опубликованные в 1899 г. Книга быстро стала бестселлером не только среди ученых, но и среди самой разнородной публики, так или иначе интересующейся загадкой собственного происхождения. Лишь в первый год было продано более ста тысяч экземпляров книги, что можно считать колоссальным успехом по тем временам. Позже последовали девять переизданий и перевод «Загадок природы» на 23 различных языка мира.
На этом генеалогическом древе развития, нарисованном Геккелем, человеку отведено место на самой кроне – как истинному «венцу творения». Чуть ниже него идут горилла и орангутан, а шимпанзе следует еще ниже, что противоречит современным теориям. У самых корней – амебы и одноклеточные. Такая схема была призвана доказать, что человек является логичным завершением очень долгого процесса эволюции
Под влиянием работы Геккеля во многом формировалась английская школа антропологии, стоявшая на позициях полигенетизма (одновременного развития человека в нескольких центрах на планете), представителями которой, в частности, были сэр Артур Кис и Раглес Гейтс. Чуть позже его влияние распространилось на французских (школа Брока) и американских антропологов.
Геккеля отличала безусловная приверженность научным методам познания, которым он был буквально фанатично предан. Тем не менее, он всегда был романтиком по натуре и кропотливым ученым по своим методам работы – не случайно Геккель посвящает второй том своей «Общей морфологии» Дарвину, Ламарку и Гёте. Геккель, по сути, расширяет теорию Дарвина, встраивая ее в более сложную схему новых представлений о мире, которая возобладала в то время. Мир не только познаваем, но может быть и особым образом прочитан, постигнут буквально как математическая схема. Существует и внутреннее единство этого мира, идею которого выражал распространяющийся в Европе монизм, который, по мнению самого Геккеля, включал «всю обитель человеческого познания» [182]. Вероятно, именно романтизм Геккеля толкал его порой на самые невероятные выводы и построения.
Геккель в основном принимает ту теорию онтогенеза, которую когда-то предложил шведский натуралист Луи Агазис (1807–1873), живший в США, и с которой был согласен Дарвин. (Заметим, что сам Агазис очень скептически относился к теории, изложенной в «Происхождении видов», и считал, что каждый организм есть воплощение «мысли Божьей», поэтому они и похожи друг на друга). Онтогенез трактовался как объективный биогенетический закон. Но если такая трактовка онтогенеза была бы справедлива, то вся история эволюции сводилась бы к развитию именно индивидуумов.
Другое направление, получившее название французской школы, сформировалось вокруг Парижского общества антропологии, возглавляемого Брока. Оно никогда не признавала дарвинизма в полной мере. Сам Брока не мог принять теорию естественного отбора и оставался приверженцем теории полигенизма. Несколько позже происходит едва заметная трансформация взглядов французских антропологов, впрочем, не очень существенная. Прежде всего, теория многоцентрового происхождения уступает место теории единого центра, хотя эта мысль никогда не формулировалась достаточно отчетливо. Принявший от Брока пальму первенства французских антропологов Поль Топинар (1830–1911) был согласен с тем, что человеческие расы очень древни по своему происхождению. Однако, как он считал, древность их такова, что вряд ли можно сказать что-либо определенное по поводу точного времени их появления.
Дарвинизм, именуемый его противниками «обезьяньей теорией», показался буквально оскорблением для викторианского общества, не желавшего мириться со своим «животным происхождением». На самого Дарвина публиковали забавные карикатуры в газетах: вот Дарвин с телом обезьяны обсуждает свою книгу со своим обезьяним «предком»; а вот хвостатый и по-обезьяньему волосатый Дарвин сидит на дереве, с грустью глядя вниз на аристократично прогуливающихся прохожих, и т. д. На эволюционистов и их патрона было вылито немало скепсиса и едкой иронии.
Широкоизвестным стал публичный диспут, состоявшийся в июле 1860 г. в музее библиотеки Оксфорда, между одним из самых ярых приверженцев дарвинизма биологом Томасом Гексли и Архиепископом Оксфорда Самуэлем Уилберфорсом, собравший более 700 человек. Архиепископ начал дискуссию с ряда нападок на теорию эволюции, а затем едко поинтересовался у Гексли: «Так как Вы утверждаете, по какой линии Вы произошли от обезьяны – вашей бабушки или вашего деда?». Вероятно, это и было тактической ошибкой священника, переключившегося с критики идей эволюции на личные выпады против самого Гексли. Тот же парировал: «Человеку нечего стыдиться иметь обезьяну в качестве своей бабки или деда. Если бы у меня была возможность выбирать предка между обезьяной или тем, кто, получив схоластическое образование, использует свою логику для того, чтобы запутать неискушенную публику и вести спор не при помощи аргументов, но лишь насмехаясь над фактами и приводя это в качестве доказательств по серьезному и сложному философскому вопросу, я бы, не колеблясь, выбрал своим предком обезьяну» [289, 45].
Как видим, по-настоящему научных аргументов ни одна из сторон не сумела представить, хотя Гексли действительно являлся одним из наиболее известных в ту эпоху натуралистов. Таких доказательств просто не существовало. В момент написания своих работ ни Дарвин, ни Гексли не располагали никакими материальными подтверждениями своей правоты, кроме «непонятного» и малоизвестного в ту пору науке неандертальца (в тот момент его никто и не рассматривал в качестве эволюционного звена, но считали лишь останками человека с серьезной патологией костей). У них просто не было материалов для ответных шагов, ведь Ч. Дарвин по сути лишь распространил теорию эволюции путем естественного отбора с различных видов животных и растений на человека, причем сделал это чисто гипотетически.
И Гексли, и епископ Уилберфорс спорят «на одном поле» – поле взаимных выпадов, близких к прямым оскорблениям. Все это – от бессилия, от отсутствия аргументов и хотя бы малейшей базы для действительно нормальной дискуссии.
Разумеется, что со времени этого примечательного диспута эволюция человека из предположения превратилась в аргументированную теорию, однако здесь для нас пока примечательно другое – она становилась на ноги как антиклерикальное учение, а не как действительно научная идея.
Критики дарвинизма не учли другого момента. Обыденное человеческое мышление подчинено не столько законам научной логики и корректного диспута, сколько чувствам и эмоциям. В дарвинизме был заложен колоссальный протестный момент, направленный прежде всего против тотального христианского догматизма. И именно на этом импульсе он первоначально и начал подниматься, а чуть позже стали появляться и полевые подтверждения правоты некоторых его тезисов.
Первые находки сначала в Азии, а затем и в Африке резко изменили отношение к дарвинизму и к возможности эволюции человека вообще. Ископаемые костные останки питекантропа, синантропа, австралопитеков, сивапите-ка породили надежду, что, наконец, началось массовое извлечение из земли звеньев, отмечающих основные вехи человеческой эволюции.
К этому клерикальные круги готовы не были. Пришлось «перестраиваться на ходу», в частности, искать формы объяснения ископаемых останков человека. Новые теории и концепции в известной мере оживили религиозные проповеди. Например, утверждалось, что теория эволюции не противоречит библейскому созиданию, поскольку книга Бытия как раз гласит именно о поэтапном творении. Однако временные отрезки в Библии не сопоставимы с теми измерениями времени, которое использует современный человек. В частности, понятие «день» («шестой день творения») нельзя понимать буквально как некий 24-часовой отрезок времени. Человечеству не дано постичь, сколько составляет этот отрезок для Бога и сколько конкретно «творился» человек. Так происходило зарождение течения, которое стало именоваться «научным креационизмом», в нем к сегодняшнему дню образовалось несколько десятков школ и течений, некоторые взгляды которых весьма оригинальны и продуктивны для научного поиска [297]. Известный философ, один из основных участников экспедиции, раскопавшей в Китае синантропа в конце 20-х гг. ХХ в., Тейяр де Шарден говорил о «пролонгированом созидании» – Бог может творить человека многие тысячи и даже миллионы лет. Сам факт поэтапного становления человека не только не опровергает акта Высшего творения, но лишь подтверждает его.
А теперь – протест против Дарвина
Теория Дарвина многим понравилась и быстро прижилась. Доказательств в ее пользу в ту пору было мало, если не сказать, что они отсутствовали вовсе. Но все же существовали, по меньшей мере, два фактора, которые позволили ей довольно быстро завоевать умы университетских профессоров, многих школьных учителей и, самое главное, ряда крупнейших натуралистов того времени. Прежде всего это удушающее засилье церковной идеологии в науке и образовании – и теория Дарвина представлялась здесь скорее глотком свежего воздуха, чем мощным тараном, который должен разрушить религиозные представления о возникновении человека. А во-вторых, теория эволюционного развития живых организмов на земле уже давно была известна, если не признана, в ученых кругах. Дарвин лишь отважился перенести ее на самого человека.
Но был и другой аспект, вызывавший внутренний протест против самой теории эволюции. Дарвинизм отбирал у человека идеал божественного подобия – именно этим он подспудно задевал умы и сердца тысяч людей. Как ни странно, хорошо построенной критики дарвинизма в первое время не велось, поскольку в основном расчет делался на всеобщее возмущение принижением роли человека и его библейской истории. Христианское мышление Европы стало основным тормозом спокойного осмысления как достоинств дарвинизма, так и его явных недостатков.
С другой стороны, сами нападки на дарвинизм были достаточно примитивны – нелепой казалась сама идея о происхождении человека от обезьяноподобного предка. Научный аппарат эволюционистов был неразвит, доказательств – практически никаких, по сути, в ту пору научный спор был невозможен. Поэтому основными аргументами были эмоции и призывы к «здравому смыслу».
Дарвиновская теория бросала вызов самому Богу, ставила под сомнение результаты Его творения. И ответные удары не заставили себя ждать. Пока дарвинизм обитал лишь в академических кругах, он мало беспокоил Церковь, но первые серьезные попытки начать преподавание теории эволюции в рамках школьных и университетских курсов вызвали куда более серьезное противодействие. Начались знаменитые «обезьяньи процессы» против тех учителей, которые осмелились утверждать, что человек и обезьяна имеют общего предка.
В 20-х годах сторонникам дарвинизма по-прежнему было практически не на что опереться в своих рассуждениях. Находок, которые могли бы подтвердить эволюцию человека в результате ряда мутаций, в достаточном количестве не существовало. Как представляется, нет их и сейчас, хотя чисто количественно произошло значительное увеличение извлеченных из земли останков. В момент самых ярых дебатов по этому поводу сторонники дарвинизма располагали лишь несколькими, плохо объяснимыми останками (да и что могли рассказать кости питекантропа без других находок в Азии и Африке?), либо откровенными фальсификациями типа эоантропа – «человека зари», чей череп был составлен из частей черепа обезьяны и человека и искусственно состарен.
В марте 1925 г. библейские фундаменталисты в штате Тенесси инициировали принятие закона, запрещающего преподавать в школах любую доктрину, отвергающую акт Божественного творения. Американский союз за гражданские свободы решил оспорить этот закон в суде, и от имени сторонников эволюции выступил молодой школьный профессор из Дайтона Джон Скоуп, которого обвинили в том, что на своих уроках он рассказывал о дарвинизме.
Случай обещал стать показательным, а поэтому к нему была привлечена «тяжелая артиллерия» американской судебной машины: в качестве обвинителя выступал сторонник фундаменталистского креационизма Вильямс Брайен, защитником – известный адвокат и последователь либеральных взглядов Кларенс Дарроу. На предварительных слушаниях судья сразу же заявил, что он не допустит никакого обсуждения сути самого дарвинизма, можно лишь говорить о том, виновен или не виновен Джон Скоуп в нарушении закона, запрещающего отвергать теорию Божественного творения. Разумеется, при такой постановке вопроса Скоуп проиграл, сторонник эволюционизма был наказан на сто долларов штрафа.
Впрочем, штраф в сто долларов, который должен был выплатить Джон Скоуп, был позже отменен судом следующей инстанции, но лишь по техническим соображениям – было сочтено, что суд Теннеси не имел полномочий выносить подобное решение. Тем не менее закон оставался в силе до 1967 г. Примечательный факт: по вопросу об эволюции было принято не научное, а юридическое решение, что, как ни странно, в определенной мере даже было на руку сторонникам эволюции – «революционная идея» по своей логике развития должна была вызвать именно такие запреты.
Вердикт суда в Тенесси был очень жесток и в той или иной форме повторялся на многих других процессах. Сформулировано это решение было очень грамотно и четко: оно запрещало «любое преподавание в университетах, средних школах и в любых других школах, финансируемых из государственных фондов, теории, которая отрицает факт Божественного творения человека и утверждает, что человек вышел из животного мира». В этой формулировке, по сути, не столько отвергается теория эволюции, сколько любая концепция, которая выступала бы против «акта Божественного творения». Вот таким «законодательным образом» был подтвержден факт Божественного творения, причем эта формулировка оставалась в силе вплоть до 1968 г., когда, наконец, была отменена.
Конечно, можно сегодня потешаться над «мракобесием» и «недопониманием» со стороны церковников и религиозных последователей, но, как ни странно, очень скоро выяснилось, что действительно теория возникновения человека в процессе эволюции имеет под собой очень мало доказательств.
Карикатура на Ч. Дарвина – «потомка обезьяны». С само о начала его теория была принята как издевательство над священной историей человечества
«Обезьяньи процессы» прошли еще в нескольких штатах. В 1964 г. клерикальные круги в Техасе активно выступили против нескольких учебников, одобренных Советом штата по образованию, которые содержали подробное изложение теории Дарвина. Несмотря на явную агрессивность клерикалов, их попытки запрета учебников не имели успеха. Однако в 1969 г. уже в другом штате, в Калифорнии, Совет по образованию под давлением креационистов принял решение, что дарвинизм может излагаться в учебниках лишь как одно из гипотетических предположений возникновения человека наряду с другими гипотезами, взглядами и теориями. То, что тогда многим показалось проявлением реакционизма и научной безграмотности, сегодня парадоксальным образом оказывается очень взвешенным суждением: до сих пор дарвинизм остается лишь одним из гипотетических предположений об истоках происхождения видов и самого человека.
Может показаться по меньшей мере забавным, что вопрос о состоятельности теории эволюции решался в основном в судах. Но по-другому в тот момент было и невозможно – этого делать никакой доказательной базы под гипотезой происхождения человека от «общего с обезьяной предка» так и не нашли. Не существовало ни генетических исследований ДНК, ни серьезных многочисленных находок в Азии и Африке. Но ведь уже были найдены и питекантроп на Яве, и синантроп в Китае, и несколько костей австралопитеков в Африке? Увы, целостной картины они так и не создали, ведь ни одна из этих находок не свидетельствовала, что найден именно предок человека, это могли быть просто некие вымершие виды. Поэтому ничего доказать научным образом было невозможно.
Можно возразить: но ведь нет и прямых доказательств концепции Божественного творения. Это действительно так, только изначально данная концепция и не требует доказательств, это предмет веры. Есть, впрочем, косвенные доказательства, широко используемые Церковью, но в основе все же лежит вера. Сторонники Дарвина же во главу угла поставили именно возможность найти прямые доказательства – и так и не смогли сделать этого в полной мере.
И все же постепенно начались долгие поиски компромисса между креационистами и эволюционистами самых разных направлений. В 80-ые гг. ХХ в., кажется, было найдено разумное решение: практика «разделения времени преподавания». Это означало, что наряду с теорией эволюции в равной степени должна преподаваться и библейская концепция творения человека, дабы ученик сам мог выбрать для себя то, что ему представляется наиболее разумным.
Однако в 1982 г. суд штата Арканзас вынес решение о незаконности обязательной практики «разделения времени» между преподаванием концепций эволюционизма и креационизма. Формально объектом критики стало понятие «наука креационизма». Суд счел, что креационизм – это все же не наука, в отличие от эволюции, которая является, безусловно, научной теорией. А поэтому можно было отказаться от обязательного одновременного преподавания двух концепций.
Начиная с конца 90-х гг. многие учебники по истории и биологии, изданные в ряде штатов США, например, в Алабаме, включают «политически корректное» утверждение, что эволюция – это прежде всего «противоречивая теория». Один из учебников остроумно и далеко не беспочвенно замечает по этому поводу: «Никто не присутствовал в сам момент возникновения жизни на земле. А следовательно, все утверждения о тех или иных формах возникновения жизни должны рассматриваться лишь как гипотезы, а не как факты». В общем, хотя и цинично, но разумно.
Эволюция, которой не было
Эволюция «по Дарвину»
В основе классической и наиболее распространенной теории антропогенеза, то есть теории историко-эволюционного формирования человека, лежит симинальная гипотеза (от лат. simia – обезьяна), утверждающая происхождение человека от высокоразвитых обезьян третичного периода. Симинальное происхождение человека предполагалось достаточно давно – хотя бы благодаря морфологическому сходству между человеком и высшими обезьянами, однако сам механизм симинального истока человека был разработан именно Ч. Дарвином.
Сегодня наука значительным образом развила теорию Ч. Дарвина, хотя базовые тезисы о накоплении и закреплении благоприятных мутаций, естественном отборе и т. д. остаются неизменными. Стало очевидным, что эволюционный механизм значительно сложнее, чем предполагалось раньше. Нередко в специальной литературе встречаются термины «постдарвинизм», чтобы отделить теорию собственно Дарвина от ее дальнейшего развития.
Здесь имеет смысл в самых общих чертах напомнить несколько дарвиновских постулатов, которые в обиходе трактуются как якобы утверждение Дарвина, что «человек произошел от обезьяны». Это не совсем точно и, конечно же, не столь примитивно. По сути, фундаментальное положение теории Ч. Дарвина об эволюции, изложенное в 1871 г. в книге «Происхождение человека», включает несколько важнейших постулатов.
Прежде всего, в основе всего лежит принцип естественного отбора. Дарвин пишет: «Человек распространился на земле весьма широко и в период своих постоянных миграций должен был подвергаться воздействию самых разных факторов… Позитивные вариации различного вида должны были случайным или постоянным образом сохраняться, а негативные – отвергаться. Я говорю здесь не о серьезных изменениях в структуре, которые могут происходить лишь в течение очень долгого времени, но лишь об индивидуальных различиях».
Итак, Дарвин и его последователи считают, что небольшие случайные изменения или мутации постоянно происходят в живой природе. Те изменения, которые являются благоприятными для конкретного вида, повышают его шансы на выживание в природе, закрепляются путем естественного отбора. Все другие изменения, наоборот, отбрасываются.
Во-вторых, процесс эволюционных изменений протекает постепенно и занимает очень большой период времени. Изменения происходят и сегодня, однако в силу их протяженности во времени их сложно заметить. Небольшие мутации носят последовательный кумулятивный эффект: как только изменения достигают некой критической массы, в природе появляется новый вид. Само по себе появление нового вида может происходить скачкообразно, но ему предшествуют многочисленные долговременные мутации, которые закрепляются на генном уровне. В результате такой видовой эволюции появляется человек как итог очень сложных процессов, мутаций и адаптации.
Мутации приводят не только к развитию новых видов, но и к появлению тупиковых ветвей, которые постепенно исчезают, уступая место более удачливым соперникам по эволюции. Теоретически количество таких видов – появляющихся и исчезающих – должно было быть на земле огромным. Для того чтобы найти «удачный» вариант видовой эволюции, природа должна перепробовать миллионы вариантов.
Таковы самые общие утверждения. И тотчас возникает масса вопросов.
Прежде всего, где же эти «тупики развития», где сотни тысяч видов «отработанного материала»? Здесь и заключается первая проблема: никакого «бесконечного разнообразия видов», прежде всего вымерших вариантов, в слоях земли не обнаруживается. У нас еще будет возможность вернуться к этому поразительному противоречию.
А вот и другое возражение. До сих пор так и не понятно, что могло послужить толчком к началу серьезных изменений в физиологии гоминидов, в результате которых они кардинальным образом сменили свой внешний вид. «Очевидно, генные мутации», – будет ответ. Да, разумеется, но какие? И почему? Ни на один из этих вопросов нет ответа.
Прежде всего – почему? Здесь ответов может быть множество. Например, изменение интенсивности солнечной активности, инверсия магнитных полюсов земли, падение метеорита. Да мало ли что… Проблема в другом – ни один из этих факторов не воспроизводим и не повторяется больше.
Может быть, это исключение и случайность? Существует, например, версия, что одна из групп человекообразных приматов могла поселиться в районе с сильным радиоактивным излучением, например, в пещерах, и именно это излучение привело к началу мутаций. И с этой версией можно было бы согласиться, если бы не два серьезных возражения. Во-первых, на земле в один и тот же момент в разных районах мира жило несколько разных видов людей. И это не была какая-то «локальная группа приматов», но разные типы «вполне человечества», только разбросанные по разным концам земли, например, в Африке и Индонезии. Поэтому об «облучении локальной группы» речи быть не может, надо было «облучать» всех. Во-вторых, маловероятно, чтобы радиоактивное облучение привело к каким-то «позитивным мутациям» – практика показывает как раз обратное.
Теперь другой вопрос – а что конкретно должно было мутировать? И здесь ответы оказываются сами разнообразными и порой неожиданными. Некоторые из них уделяют внимание, казалось бы, мелочам, которые могли повлиять на весь процесс изменения жизни человека. Например, по одному из предположений, небольшие генные мутации привели к резкому уменьшению жевательных мышц, а это, в свою очередь, привело в конечном счете к изменению костно-лицевой морфологии и рациона питания. Это произошло около 2,4 млн лет назад. Мутации подвергся ген миозина, формирующий протеины. Именно он отвечает за сокращения мышц, определяет силу и размер жевательных мышц. У современных людей мутировавших ген миозина отличается от более ранних немутировавших генов макак и шимпанзе. Впрочем, ряд ученых, высоко оценив открытие, высказали сомнение, что лишь одна мутация могла привести к столь кардинальным изменениям и тем более – к «очеловечиванию» [429, 03, 2004].
До сих пор непонятно, какой набор генов должен мутировать и почему, чтобы, положим, шимпанзе превратилось в конечном счете в какой-нибудь вид человека.
А вот и другое возражение: обычно мутации приводят к ослаблению организма. Особенно те, которые происходят под воздействием радиации, изменения биохимического состава воды, грунта, пищи. Ни один вид животных не будет поддерживать мутировавшее «необычное» животное – его отторгнут, бросят, а может быть, и загрызут. Какие у нас есть основания предполагать, что, например, Человек умелый в Африке, или питекантроп на Яве, или, тем более, австралопитек должны сохранить жизнь своему мутировавшему сородичу? Да и как он может выжить в одиночку?
Практика показывает нам как раз обратное тому, что утверждают эволюционисты, – в живой природе серьезные мутации чаще всего приводят к смерти мутировавших особей, а небольшие «безопасные» мутации не могут закрепиться и передаться всему виду. Здесь – одна из основных проблем. Точнее, продолжение одной глобальной проблемы, которая заключается в поразительных нестыковках между теоретическими построениями и реальным положением вещей. И многое начинается с самой проблемы зарождения жизни на земле.
