Текст книги "Другое человечество. Здесь кто-то побывал до нас..."

Автор книги: Алексей Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Может, не там ищем?

По сути, ни одного реального «претендента» на место предка человека современного вида до сих пор не обнаружено. Есть лишь некоторые предположения. Может быть, мы не там ищем? Может быть, стоит нарушить саму логику поиска?

Дарвин рассчитывал, что все его построения будут в скором времени подтверждены новыми ископаемыми находками, которые, в конце концов, образуют собой единое эволюционное древо. Он был согласен с тем, что в ту эпоху реальных подтверждений его гипотезе не было, и именно поэтому он столь большой упор делал на любую находку, извлеченную из земли: «В основном ответ заключен в количестве костных останков…, которое оказались значительно менее удовлетворительным, чем предполагалось ранее» [95, 206].

С того момента прошло много времени, но поразительным образом ситуация изменилась мало. Дополнительные находки привели лишь к дополнительным тупикам. Нередко наши выводы о том, кто от кого произошел, построены на некоторых априорных постулатах, вытекающих из некой псевдологики. Например, если мы сравним останки шимпанзе бонобо, останки австралопитека и, наконец, останки человека, то визуально вряд ли мы сумеем точно сказать, кто кого породил. Просто мы заранее знаем, кого считать более прогрессивным – и тогда ответ становится очевидным. А если бы не знали?

Одной из первейших задач в области поиска истоков человечества является, как нам кажется, не столько само обнаружение новых находок, сколько отстаивание самой логики поиска. Нужно понять, что мы ищем и что мы теоретически можем найти. Как искать и где искать.

Основной недостаток современных антропологических теорий заключается, на наш взгляд, в том, что временную последовательность мы принимаем за преемственность. Например, если останки австралопитека, датируется 3 млн лет, а Homo erectus – 1,5 млн лет, то сам факт временных различий еще не дает нам права предполагать нам наличие преемственности между этими двумя видами. Равно как и исключать такую преемственность. В действительности мы не только не можем, но и не имеем права давать ни положительный, ни отрицательный ответ.

Значит ли это, что ни одна новая находка в этой области также не позволит нам дать окончательный ответ? Думается, что это так. В качестве примера приведем два абсолютно различных и заведомо парадоксальных варианта.

Вот первый вариант. Предположим, что в угольных слоях, датируемых, положим, 60 млн лет, обнаруживаются останки, в которых мы без труда опознаем человека современного вида. Рядом с ним залегают и материальные следы его деятельности, например, иглы, украшения, черпаки и т. д. Единственный надежный вывод, который мы делаем из новой находки, что человек значительно древнее, чем мы предполагали. В этом случае ни австралопитек, ни кто-либо другой не может являться его предком. Однако мы по-прежнему не получаем ответ на вопрос об истоках человечества. Сама находка ни подтверждает, ни опровергает теорию эволюционного становления человечества и ни в малой мере не приоткрывает нам завесу тайны над тем, почему все же человек стал человеком и откуда он произошел.

И второй возможный вариант. Мы находим в Африке ряд последовательных форм в слоях, следующих один за другим, от примитивных австралопитеков через развитых австралопитеков к человеку умелому, прямоходящему и, наконец, разумному. Заметим, что это – идеальный вариант. Интересно, сколько последовательных форм надо обнаружить, чтобы подтвердить возможность преемственности? Если сами эволюционные мутации происходили в течение миллионов лет (а судя по современным антропологическим данным, возможен именно такой вариант), то нам следует вынуть из глубин земли несколько сотен миллионов форм! Если же брать в расчет только основные вехи, пускай общее их количество уменьшится до сотен тысяч. Будем помнить, что их следует обнаружить в одном месте (например, в вертикально вырытом колодце или в разломе типа Олдувайского ущелья) с небольшим географическим и временным разбросом.

Но таких открытий не сделано, и, как мы покажем чуть позже, они вообще маловероятны. Примечательно, что в идеальном для подобных находок Олдувайском ущелье экспедиция под руководством Лики не обнаружила ничего, кроме австралопитеков и крайне спорного представителя Человека умелого, идентификация которого именно как представителя рода Homo подвергается немалым сомнениям. Как видим, и здесь не прослеживается эволюционной цепочки.

И вновь, как и в первом варианте, это не объяснит нам сам парадокс сапиентации: почему некое существо резко выделилось из всего животного мира и превратилось в Человека разумного? Где и почему случился тот перелом, который навсегда отделил человека от высших обезьян?

Нередко говорят, что находок крайне мало, чтобы возможно было бы делать какие-то выводы. Но сколько вообще находок надо обнаружить? Какое число может считаться достаточным? Возможно, что как раз отсутствие достаточного числа таких находок и есть свидетельство их отсутствия вообще.

Обратим внимание на крайне важный факт: все находки точечны. Они не обнаруживают рядом с собой прямых преемников или последователей. Они одномоментны, т. е. факт эволюционного развития именно на находках не прослеживается. Он предполагается нами, но, как уже указывалось, последовательность во времени не может служить доказательством преемственности.

Часть вторая
Слишком заносчивое человечество

Вызов и протест
Борьба за первенство

В ноябре 1859 г. начинается новая эпоха в учении о человеке – именно в этом году британский натуралист Чарлз Дарвин публикует свою книгу, впоследствии ставшую знаменитой: «Происхождение видов путем естественного отбора». В 1871 г. он публикует другую, не менее знаменитую книгу «Происхождение человека», где пишет: «Основной вывод, к которому мы приходим в этой работе и который сегодня разделяется многими натуралистами, что вполне компетентны для того, чтобы вынести взвешенное суждение, заключается в том, что человек произошел от менее высокоорганизованных форм». Первая книга Дарвина буквально сразу же выдержала три издания и стала знаменем нового направления сначала в натуралистке, а потом и в гуманитарных науках вообще – она заставила пересмотреть прошлое человечества. Отсюда берет свое начало дарвинизм, впоследствии развившийся в значительно более многогранное и сложное учение об эволюции. То, что некогда высказывалось как предположение, с невероятной скоростью приобретало все новых и новых сторонников. Более чем через сто лет – в 1977 г., окрыленный многочисленными находками ископаемых гоминидов, профессор зоологии и психологии лондонского королевского колледжа сэр Джулиан Хаксли констатирует, что отныне дарвиновская теория эволюции «уже не теория, но факт» [109, 75]. Уже позже оказалось, что это все же теория, точнее, гипотеза. Но тогда все казалось очень простым и доказуемым. Надо лишь найти то самое главное переходное звено…

Дарвин не был ни первым, ни единственным основоположником принципа естественного отбора, в частности, первые предположения об этом высказывал еще дед Дарвина, а параллельно с Чарлзом Дарвином к этому же выводу пришли еще несколько ученых.

Идеи о наличии некой скрытой логики в развитии живых организмов в середине XIX в. буквально носились в воздухе. Дарвин был отнюдь не одинок в своих попытках определить загадочный алгоритм природы, который, как ему представлялось, все же можно было разгадать. Он его называет теорией естественного отбора и чувствует себя первооткрывателем. Но внезапно у него оказывается конкурент.

Конкурент по имени Альфред Рассел Уоллес (1823–1913) – талантливый британский натуралист, который провел восемь лет на Малайском архипелаге, с 1854 до 1862, путешествуя по островам, собирая биологические экземпляры как для собственных исследований, так и для продажи. Он прославился как плодовитый писатель, опубликовавший множество научных статей главным образом по различным аспектам зоологии. Вообще за свою жизнь он сумел опубликовать 21 книгу, более 700 статей. И среди его трудов были две действительно примечательные работы, затрагивающие происхождение новых видов. В первой из них, изданной в 1855, утверждалось, что «каждый вид появляется на свет, совпадая по пространству и времени с существованием ранее появившихся близкородственных видов». Уоллес тогда предположил, что новые виды возникают как результат разнообразных вариаций, которые накапливают виды в борьбе за существование.

Карикатура из английской газеты конца XIX в. на теорию Дарвина. На плакате надпись: «Неужели я человек и собрат?»

В начале 1858 он посылает новую статью с этими идеями Дарвину, стремясь поделиться интересными наблюдениями. Но реакция на его статью была самой неожиданной. Дарвин, потрясенный, увидел в статье столь поразительное совпадение с его собственной теорией, что призвал для консультаций своих самых близких коллег: геолога Чарлла Лиелла и ботаника Джозефа Далтона Хукера. Не украдена ли идея? Или Уоллес сможет вырвать пальму первооткрывателя столь удачно сформулированной теории у Дарвина? Надо было спешить с ответными действиями. Судьей в этом деле должно было стать знаменитое Линеевское общество. На его рассмотрении трое ученых представили два отрывка из предыдущих писем Дарвина, а также скандальную статью Уоллеса. В конце концов труды и Дарвина, и Уоллеса решено было издать в виде единой статьи, опубликованной в «Трудах Линеевского общества» в 1858 г. под названием «О тенденциях видов на создание вариаций; о сохранении вариаций и видов путем естественного отбора». Сам компромиссный вариант такой публикации был нацелен на то, чтобы избежать конфликта с известными учеными и прежде всего с Дарвин, который был очень упорен в отстаивании собственного приоритета. Сам же Уоллес не был поставлен в известность об этой публикации. Многое указывало на то, что Уоллес не только самостоятельно пришел к этим выводам, но сделал их несколько раньше Дарвина на основе уникальных исследований географического распределения животных по островам Малайского архипелага. Но Уоллес оказался менее амбициозен, чем Дарвин, и не стал отстаивать свое первенство, видимо, удовлетворенный этим вариантом. И в историю в качестве первооткрывателя для широкой публики вошел Дарвин, чье первенство оказалось весьма сомнительным.

Они очень похожи…

В любом случае Дарвин был не первым, кто высказал идею о происхождении человека от общих с обезьяной предков, – он был лишь тем, кто четко сформулировал эту идею, оформив ее в виде научной, хотя и абсолютно недоказанной теории. Трудно представить, что до Дарвина никто не замечал внешней похожести человека и высших обезьян. И именно на этой похожести и строились первые догадки о существовании какой-то преемственности между этими видами.

Правда, первые попытки сделать из своих наблюдений смелый вывод о единстве происхождения человека и обезьяны заканчивались весьма плачевно. Итальянский философ Лучано Ванини (1584–1619) высказал в 1616 г. мысль о том, что человек произошел от обезьяны. Через несколько месяцев костер инквизиции в Тулузе поставил точку в жизни первого «эволюциониста».

Однако очевидная схожесть человека и обезьяны не давала покоя многим ученым, прежде всего философам и физиологам. Французский физиолог Жюльен де Ламетри (1709–1751) высказывает осторожную мысль, что на самом деле может существовать преемственность между самыми низшими формами жизни (в тот момент он считал таковыми растения) и человеком. Все связано между собой принципом поэтапного развития. Ламетри слыл блестящим медиком, он получает ученую степень в области медицины в Реймсе, затем продолжает изучать медицину в голландском Лейдене, служит хирургом во французской армии, но вскоре, к несчастью, заболевает. Именно его болезнь подводит Ламетри к мысли о том, что психические явления имеют самое непосредственное влияние на мозг и на нервную систему в целом. Все эти размышления выливаются в написание книги «Естественная история души» (1745), но ее публикация приводит к скандалу, его книги были публично сожжены, а самому Ламетри приходиться уехать из Парижа. Он погружается в создание философских трудов, разрабатывает концепцию, что отрицание божественного – атеизм – может являться единственным путем к счастью, смысл человека – наслаждаться этой жизнью, сам же человек может быть осмыслен лишь как особого рода машина. В конце жизни он превращается в беззаботного гедониста, стремящегося получить максимум наслаждения от жизни, что было вполне в духе части интеллектуальной элиты того времени. И в этом же духе он умирает, приняв трупный яд.

Ламетри был далеко не первым, кто подметил поразительную схожесть некоторых высших обезьян и человека, что самым естественным образом должно было привести к мысли об их «дальнем родстве». В 1735 г. шведский ботаник Карл Линней (1707–1778) публикует свою знаменитую книгу «Systema Naturae», где проводит первую полную систематизацию животного мира. Именно он вводит в постоянную практику обозначение видов латинскими именами, состоящими из двух частей, первая из которых указывает на род, а вторая – на вид. Именно Линнею принадлежит мысль классифицировать человека таким образом, чтобы он стоял ближе всего к высшим обезьянам, в том числе и к гиббонам. Сам Линней не высказал никаких соображений по поводу причин столь большой похожести между гиббоном и человеком, но, безусловно, находился под воздействием этой внешней похожести, рассматривая это как часть «плана Созидателя». И именно К. Линней называет эту группу приматами – название, до сих пор принятое в науке, хотя собственно содержание этой группы несколько изменилось в современной классификации.

Еще в 1791 г. Петрус Кампе говорил о родстве человека и обезьяны и пытался определить уровень интеллекта и красоты по измерениям лицевого угла

Вообще и Дарвин, и многие поколения последующих эволюционистов находились под чарующим обаянием внешней похожести людей на высших обезьян, именно поэтому считая их родственниками. В качестве другого классического доказательства приводился тот факт, что эмбрионы человека и других животных проходят через схожие стадии развития. Дарвин пишет: «Основа, на которой базируется этот постулат (о том, что человек происходит от высших обезьян – А. М.), никогда не может быть поколеблена: теснейшая похожесть между человеком и низшими животными в период их эмбрионального существования, равно как и бесчисленное количество схожестей в структуре и конструкции, – рудименты, которые он сохраняет, аномальные атавизмы, которым он подвержен время от времени, – факты, которые невозможно опровергнуть».

Обратим внимание, что мысль Ламетри о взаимосвязи низших и высших форм жизни вытекала не столько из тщательного изучения механизмов такого перехода, сколько из внутреннего протеста против церковных теорий сотворения человека. И это в целом вообще очень и очень характерно для ранних идей эволюции – хотя и будучи представлены учеными, они базировались прежде всего на протесте против церковного антиинтеллектуализма, сковывающего любую свободную мысль. И именно этот протест в дальнейшем и станет действительной причиной распространения теории Дарвина.

Дарвинизм как протест

В определенной мере быстрое распространение дарвинизма объяснялось не тем, что он обладал мощной системой доказательств своей правоты, а тем, что выступал против старых, надоевших многим взглядов. Привлекала его революционность и дерзость, в то время как католическая концепция созидания наряду с протестантской этикой вызывали все большее и большее недовольство среди ученых и интеллигенции того времени своей примитивной строгостью и нравоучениями. На место бессмысленной дидактике, которую отказывался признавать научный, вечно ищущий ум ученых-натуралистов, приходит нечто очевидно новое. Дарвинизм открывает ворота к смелому научному поиску, к самым необычным предположениям и спорам. Его заслуга оказалась не столько в том, что он предложил действительно научно доказанную теорию, сколько в том, что позволил смелее отбросить от себя старые и уже отжившие взгляды и представления о человеке.

Теперь человек представал в своем динамизме, вечной изменчивости. Дарвинизм утверждался порой именно как эпатаж, как вызов старой системе взглядов. Он произрастал в виде некой «антитеории», порой превращаясь в некую антирелигию.

Середина конец XIX в. богаты многими открытиями и достижениями человеческой мысли. Они следуют одно за другим: Д. И. Менделеев выводит закономерность в молекулярном строении природы, К. Маркс показывает логику в развитии общества, К. Линней, Ч. Дарвин и многие другие демонстрируют существование законов природы и развития (именно развития, а не созидания!) человека. Кажется, мир можно просчитать, вместить в некие схемы и таблицы, его можно подчинить человеческому разуму. Возникает иллюзия того, что мир абсолютно понятен или, по крайней мере, понимаем путем научного поиска.

И это – протест, протест против удушливого влияния церкви, против застарелых идей, против тесных университетских теорий. Человек внезапно осознает, что он может высчитать то, что считалось до сей поры творением Бога. Мир полнился подобными революционерами от физики, химии, натуралистики, социальных наук, которые постепенно образовывали в европейском обществе особый слой новых «первооткрывателей».

В анналы становления эволюции вошла любопытная история. Осенью 1880 г. Карл Маркс обратился с письмом к Ч. Дарвину, в котором интересовался, не возражает ли тот, если «основоположнику теории эволюции» будет посвящен перевод «Капитала» на английский язык. Дарвин вежливо отклонил столь почетное предложение, выразившись следующим образом: «Я предпочел бы, чтобы ни какая-то отдельная книга, ни все издание не были посвящены мне (хотя, конечно, я благодарен за ваше намерение оказать мне столь высокую честь), поскольку это предполагало бы в некотором роде мое одобрение этого труда во всей его полноте, с которым я, увы, незнаком» [259, 42].

По поводу предложения Маркса и ответного письма Дарвина развернулась целая дискуссия. Если такое событие действительно имело место, это означало бы, что теория Дарвина не только безоговорочно воспринималась Марксом как одно из важнейших доказательств правоты постулатов, изложенных в «Капитале», но сам Дарвин выступал бы едва ли не как «крестный отец» марксизма. Одновременно это показывало бы и известную скромность «отца эволюции», а также и то, что «Капитала» по каким-то причинам он просто не читал. Однако реальность предложения посвятить английское издание «Капитала» Дарвину оказалась подвергнута немалым сомнениям. Маргарет Фэй и Люис Фёер после тщательной экспертизы вообще отказали этому факту в правдоподобности и предложили относиться к нему скорее как к историческому анекдоту [141; 140].

Тем не менее Маркс и Дарвин действительно состояли в переписке или, по крайней мере, обменялись несколькими письмами. Письмо Дарвина было обнаружено в бумагах Маркса. Однако при более внимательном рассмотрении знаменитая цитата, приводимая во многих изданиях, где Дарвин отказывается от предложения Маркса, оказывается просто вырванной из контекста. Оказывается, что фраза, идущая перед цитатой, была следующая: «Публикация, в какой бы форме она ни была, ваших наблюдений над моими текстами не требует никакого согласия с моей стороны, и было бы нелепым с моей стороны давать согласие там, где оно не требуется». Более того, Дарвин сомневался, что сможет найти в книге «прямые аргументы против христианства и теизма». Примечательно, что он строил именно некую «антитеорию» – антирелигиозную по своей сути и, очевидно, агрессивную по содержанию.

Не вдаваясь в подробности дискуссии о серьезности предложения Маркса, тем не менее отметим действительно интересную особенность: дарвиновские идеи воспринимались многими именно как социальные идеи. Идеи социал-дарвинизма, например, послужили одним из источников распространения марксизма в Китае, где дарвиновская теория эволюции – но не биологической, а именно социальной – была чрезвычайно популярна в начале XX в.

Это было время, когда казалось, что все существующее в мире может быть постигнуто при помощи усилия человеческого разума. Надо лишь правильно выстроить теорию. Теория эволюции в устах Дарвина и его последователей возникает не только как акт торжества науки, но и как мощный выпад в сторону Церкви с ее в тот момент весьма негибкой и закостенелой версией творения человека.

Дарвин пропел гимн человеку как венцу долгой борьбы за выживание, его самостоятельности и историческому мужеству, а не как чему-то, сотворенному некой сторонней силой – Богом. У Дарвина человек выступил именно победителем – и это было приятно: «Человек распространился значительно шире, чем любые высокоорганизованные формы, и все остальные отступили перед ним. Он открыто обладает этим несомненным превосходством в своих интеллектуальных способностях и социальных привычках».

Дарвинизм не оставлял места Богу. На том месте, где в креационизме стоит Бог, у Дарвина и его последователей стояло его величество Время. Точнее, очень и очень много времени, необходимого для эволюции, для успешного перехода одного вида в другой. Время решает все, не оставляя ни места, ни возможности для какого-то потустороннего вмешательства. И хотя сам фактор времени может быть рассмотрен как чудесный, а акт творения человека может быть растянут на миллионы лет, в тот момент такого объяснения Церковь еще не предоставляет. Тем очевиднее становится изящество дарвинисткой теории поэтапного происхождения человека. И хотя выход трудов самого Ч. Дарвина научной публикой первоначально вообще не замечается, но само ниспровержение закостенелых подходов в век просвещенного разума казались вполне своевременными. Теперь для свободомыслящей научной публики нужна была лишь новая теория – ею и становится дарвинизм.