Текст книги "Свет во тьме (СИ)"

Автор книги: Алексей Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Почему? – искренне удивился уполномоченный.

– А они тогда не поймут, что у меня дома пора порядок наводить, а уже пора. Ну ладно, благодарствую, Евгений Алексеевич, я ваш должник.

И помощник старосты направился в сторону собора, а Иванов, наконец, смог войти в горисполком. Стакан вахтерша выкинула.

Глава 7.

Здание Петровского горисполкома было двухэтажным особняком дореволюционной постройки. Когда-то оно, наверное, было красивым. Но во время борьбы против архитектурных излишеств с него посшибали все вензеля, колонночки, скульптуры, которыми богатые купцы до революции любили украшать свои дома, и в довершение всего покрасили в отвратительный коричневый цвет. В таком виде здание стало полностью соответствовать своим внешним видом своему содержимому – месту нахождения руководства исполнительного комитета Петровского городского совета депутатов трудящихся.

Кабинет секретаря горисполкома находился на втором этаже. По своему положению это должностное лицо было немного ниже заместителя председателя райисполкома, но, наверное, все же выше, чем областной уполномоченный Совета по делам религий.

Секретарь горисполкома Эльвира Свинаренко была молодой невысокой тучной женщиной с вытравленными перекисью водорода жидкими волосами. Когда Иванов вошел к ней в кабинет, то она, тяжело отдуваясь, встала из-за стола, сделала несколько шагов ему навстречу своими короткими ногами и пожала ему руку. Ладонь ее была отекшая и мягкая, как подушка.

– Что-то вы долго, Евгений Алексеевич, – недовольно сказала она.

– Так вот папу вашего пришлось в порядок приводить прямо перед дверями горисполкома, – спокойно ответил уполномоченный.

Важность сползла с лица товарища Свинаренко и сменилась неподдельным ужасом. Она как-то сразу забыла, что хотела строить разговор строго и по-марксистски бескомпромиссно.

– Что? Отец здесь? Надеюсь, он не за дверью?

– Вы его недооцениваете, Эльвира Львовна. Когда такой важный человек, да еще во фраке, ждет чего-либо за дверью!

– Во фраке? Но сейчас же зима, на улице плюс два. И он без пальто?

– Нет, только во фраке, но когда я приводил его в чувство, ему было так жарко, что с него тек пот.

– Где же он сейчас?

– Пошел к себе на работу.

– Какая у него может быть работа? – искренне удивилась Эльвира.

– В собор.

– Ах, это… – секретарь горисполкома сразу успокоилась, к ней начала возвращаться уверенность. – Тогда мы можем перейти к той проблеме, которая вынудила меня просить вас придти. Евгений Алексеевич, почему вы считаете возможным проводить действия, противоречащие решениям нашей городской комиссии?

– О чем это вы?

– Я имею в виду вопрос с открытием второго храма в Петрово.

– Не вижу здесь противоречия. Я дал отрицательное заключение, Совет меня поддержал, заявителям дан официальный отказ.

– Вы на самом деле не понимаете? Речь идет о мерах, которые предполагалось принять к двум из заявителей.

– А я здесь при чем?

– Когда вам позвонили из пединститута, вы сказали, что не нужно отчислять этого студента, … как его там…

– Я понял, о ком речь. Конечно, не нужно отчислять. Я его вызвал, объяснил, чтобы он своей религиозностью не бравировал, неизвестно еще пока, что это – подлинная вера или юношеское стремление плыть против течения. Я говорил с деканом, молодой человек учится на «четверки» и «пятерки», дисциплину не нарушает, других оснований для отчисления нет. Парень обещал вести себя аккуратнее.

– Другими словами, вы предложили ему затаиться и втихаря вредить советской власти? – маленькие глазенки Свинаренко налились кровью.

– Только не нужно пафоса, Эльвира. Никому он не вредит. Если на него не обращать внимания, то он, может быть, через год-другой и в церковь ходить не будет. А так – будет гнаться за ореолом страдальца за веру.

– Вы думаете? – уже намного тише и растерянно спросила секретарь горисполкома. Она всегда терялась перед своим бывшим преподавателем – таким спокойным, неизменно уверенным в своей правоте, стремящимся отстаивать высшие ценности.

– Не думаю, а знаю. Что еще не так?

– А зачем вы написали мне письмо, что считаете нецелесообразным откладывать выдачу ордера на новую квартиру этому…, ну как его там?

– Я понял, о ком речь. Мы живем не при Хрущеве, наши методы должны быть качественно иными. Даже и тогда не одобрялось подобное администрирование, а уж сейчас – тем более. Впрочем, данный вопрос уже исключительно в компетенции горисполкома.

– Зачем же вы направили копию в облисполком?

– Чтобы в случае разбирательства была очевидна моя позиция.

Эльвира Львовна окончательно растерялась. Мысль о разбирательстве вышестоящими органами, какой бы маловероятной ни была, немного ее напугала.

– Так как же нам поступить?

– Это ваше дело, я свое мнение высказал.

Уполномоченный немного насмешливо посмотрел на не знавшую, чего еще сказать, секретаря горисполкома и спросил:

– Все у вас? А то у меня много работы.

– Да, спасибо, Евгений Алексеевич.

Только когда дверь за Ивановым закрылась, Свинаренко поняла, что забыла предложить присесть, и все время разговора они стояли.

«Ну, хорошо, – подумала Эльвира. – Он меня убедил, репрессивные меры могут быть не только не полезны, но и вредны. Но через прессу их все-таки пропесочить надо». И она набрала телефон редактора областной партийной газеты.

Антицерковные репрессии, проводимые по инициативе Н.С. Хрущева в 1959-1964 гг., сопровождались и усилением атеистической пропаганды. В целом в несколько смягченном виде ее формы и методы сохранились до конца 1980-х годов. Она носила как идеологический, так и формальный, а еще чаще – примитивный характер. Вводилось преподавание научного атеизма в высших учебных заведениях, создавались курсы для будущих лекторов научного атеизма. Принимались резолюции партийных и комсомольских конференций и собраний. На публикациях партийных и комсомольских газет можно проследить основные тенденции атеистической пропаганды данного временного периода. Это и требования к индивидуальной «работе» с верующими, а в реальности – жесткому психологическому и административному давлению, в результате которого многие «отказывались» от своих взглядов.

Это и представление верующих людьми «второго сорта», заявления о том, что верующая мать наносит непоправимый вред своим детям, разжигание вражды и непонимания между родителями и детьми на почве отношения к религии. Это и активное выискивание различного рода негатива в деятельности религиозных организаций, причем основной упор делался на недостойное поведение священнослужителей и прихожан, а еще в большей степени – на их заинтересованность получать «большие деньги» за то, что они «ничего не делают».

Шло также создание ажиотажа вокруг, возможно, и действительно нездоровых мистических проявлений религиозной жизни некоторых психически больных людей. Выдвигались требования сделать все для изоляции от религии детей до 18 лет. Делались попытки создания своего «коммунистического» «антирелигиозного» культа, на деле являвшегося возрождением примитивных форм языческой религии.

Говорилось о том, что свобода совести – не самоцель, она является фактически лишь переходным этапом в процессе полного изживания религиозных предрассудков. Представления самих пропагандистов о религии зачастую носили поверхностный характер, страдали грубыми искажениями. Однако верующие права на ответную полемику не имели, даже свобода церковной проповеди была жестко ограничена. После отставки Н. С. Хрущева накал атеистической пропаганды спал, но она продолжала занимать значимое место в идеологической политике государства вплоть до начала 1990-х годов.

…Уже через пять минут после прощания с Ивановым Лев понял, что жутко замерз. На улице стоял февраль, температура хоть и была плюсовая, но шел противный мокрый снег с дождем. А помощник старосты был в одном фраке. Пока он находился в полубессознательном состоянии, его это мало трогало, даже прошиб жар. Но стоило придти в себя, как стало холодно, мерзко и сыро. Лев огляделся и понял, что собор находится совсем в другой стороне, и до него неблизко. Внезапно он услышал гудок машины. Обернувшись, помощник старосты увидел белую «Волгу» с «шашечками» – петровское городское такси. Из машины вышел водитель, который, судя по всему, хорошо его знал.

– Лев Александрович, садитесь скорее в машину, а то простудитесь. Куда вас везти – в собор или домой? – приветливо спросил он. Водитель много раз возил пьяного помощника старосты по городу и знал, что ему всегда заплатят если не пассажир, то церковный совет.

– В собор, – медленно сказал Лев. – А как ты меня увидел?

– Да я уж полчаса за вами по городу езжу, сигналю, а вы не слышите.

На самом деле хитрый водитель заметил своего потенциального пассажира в момент его общения с уполномоченным. Но зачем упускать хороший случай показать свои преданность и заботливость, за которые можно получить хорошие чаевые, если не сейчас, то потом.

– Это ты молодец, – одобрил Лев. – А я что же – ничего не слышал?

– Нет, пока мужчина вам лекарство не дал, – сориентировался таксист.

Через десять минут они въехали во двор собора. Помощник старосты почувствовал себя опять хуже, и шоферу пришлось проводить его до соборной канцелярии. Там был накрыт небольшой стол, за которым сидели староста Александр Николаевич Береникин, регент архиерейского хора Петр Борисович и священник Георгий Грицук. Все они были в изрядном подпитии.

– О, кого к нам привезли! – воскликнул староста и, заметив таксиста, сказал: – Сейчас я с вами расплачусь.

Отпустив шофера, Александр сказал Льву:

– А мы отца Георгия провожаем на приход…, – тут он заметил тяжелый взгляд своего помощника, налил ему полный стакан водки «по рубчик», который тот залпом выпил и сразу как-то посвежел, и продолжал: – Нашли на кого гадости писать! На такого прекрасного человека!

– Нет ни совести у них, ни стыда, – мрачно подтвердил священник Георгий, задумчиво крутя по столу рюмку. – А ведь разве есть кто-нибудь здесь лучше меня?

– Ну, это безусловно, – улыбнулся насмешливый Петр Борисович. – Причем по любым параметрам. Если по пьянству, то вот Лев Александрович лучше тебя, а если как священник, то, наверное, почти все остальные…

Георгий было вскинулся, но Береникин его успокоил.

– Не нужно ссориться, – примирительно сказал он. – Может вместе нам и не придется больше работать, давайте хоть расстанемся по-хорошему.

С таким доводом нельзя было не согласиться.

– А кто же у нас вместо тебя будет священником? – совсем уже деловитым здоровым голосом спросил Лев Александрович, с аппетитом жуя, наверное, уже пятнадцатый бутерброд (до этого он несколько дней не ел).

– Да какого-то нового будет владыка рукополагать, – задумчиво сказал Александр Николаевич. – Отец Анатолий его, правда, знает, хвалит.

Отец Георгий опять хотел что-то сказать, но сдержался. Посидели еще около часа. Наконец, сильно захмелел и Петр Борисович и, как всегда, когда он был сильно пьян, начал рассказывать об известном украинском церковном композиторе Веделе, горячим поклонником музыкального творчества которого он являлся. По его словам выходило, что Артемий Ведель был монахом, но очень строптивого нрава. Однажды его заставили написать музыкальное произведение по случаю юбилея местного архиерея. Ведель наотрез отказался, и тогда его посадили в карцер на хлеб и воду. Наконец, он потребовал перо и бумагу. Ему их дали, через некоторое время получили назад аккуратно сложенный лист. Когда же развернули, то увидели, что на нем написано только одно слово из трех букв…

Был ли этот случай правдой или плодом фантазии самого Петра Борисовича, неизвестно, но он его сильно впечатлял. Регент все мечтал, что какой-нибудь архиерей заставит его написать музыкальное произведение, а он возьмет да и напишет слово из трех букв… При этом Петр как-то не учитывал того факта, что современные ему архиереи не имели никакой возможности посадить его в карцер на хлеб и воду, да и не нужны абсолютно никому, не только архиереям, были его музыкальные фантазии. Да если бы они хоть на самом деле были! А то ведь слово из трех букв регент еще в детстве в совершенстве научился писать, а вот собственной музыки так и не смог написать ни строчки. Это его очень уязвляло, Петр мучался, а что поделаешь? Оставалось только переписывать ноты произведений любимого Веделя и затягивать богослужения за счет исполнения сочиненных им продолжительных музыкальных произведений. Петр Борисович всем давно надоел со своим Веделем, раз двадцать уже про него рассказывал, поэтому его никто не слушал. Александр Николаевич вдруг засобирался:

– Сегодня отец Петр может в собор заехать.

Козлевича боялись все. Поэтому застолье быстро свернулось. Староста подарил регенту бутылку водки и отпитую бутылку коньяка, а Льву Александровичу и отцу Георгию по ящику с двадцатью бутылками «Солнцедара» в каждом. После этого он вызвал такси, которое развезло всех по домам. Естественно, что вся эта щедрость была проявлена за счет собора.

Глава 8.

Александр был рукоположен в сан священника, и началось время его служения в новом качестве. Собор к этому моменту был уже не тот, что при архиепископе Феодоре. «Группу Кувина» и других крикунов прижали, церковный совет боялся протоиерея Петра и протодиакона Юрия, фактически открыто сотрудничавших с госбезопасностью. Остальные священнослужители, включая настоятеля, оставались фактически бесправными. Каждый их шаг отслеживался, каждое сказанное слово оценивалось. Члены городской комиссии Мальков и Карпов по очереди приходили в собор на все воскресные и праздничные богослужения, чтобы конспектировать проповеди, задавать священникам провокационные вопросы, слушать, о чем говорят прихожане, а потом оформлять все это в виде пространных информационных справок, копии которых шли уполномоченному и в КГБ.

Священники, за исключением Георгия Грицука, сознание которого было оторванным от реальности и находилось в каком-то ему одному известном измерении, чувствовали себя крайне неуютно. Ведь даже простые ответы на вопросы зашедших в собор юноши или девушки, которым не исполнилось восемнадцати лет, могли быть расценены как вовлечение в религиозную деятельность несовершеннолетних. Отец Анатолий сам однажды чуть не лишился регистрации, когда покрестил на дому умирающего члена–партии по его личной просьбе, переданной через родственников. Его спасло то, что пока шло разбирательство, неизлечимый раковый больной мужчина и правда умер. А уполномоченный рассудил, несмотря на протесты городской комиссии, что раз нет человека, то нет и проблемы. Отпевать усопшего разрешили.

Тягостным являлось и то, что в самом непомерно раздутом коллективе собора фактическое большинство составляли неверующие. Это касалось не только «двадцатки», но и архиерейского хора. Из тридцати человек его певчих верующими себя считали не более семи. Причем и у некоторых из них вера была своеобразной, не имеющей ничего общего с православием. Одна, например, считала, что она будет бессмертной в памяти потомков. Другая искренне думала, что после смерти ее душа превратится в огромный прозрачный шар, который взлетит в просторы галактики и разорвется там на тысячи брызг.

Но между тем среди прихожан было очень много искренне верующих людей. Большинство из них составляли старушки, потерявшие в гражданскую и Великую Отечественную войны своих близких или пережившие другие личные трагедии. Горе сделало их молчаливыми и сосредоточенными. Они не участвовали в общих сплетнях и «коалициях», внимательно вслушивались в слова церковной службы. Наверное, были несколько таких же глубоко верующих людей, которые обрели веру без потрясений, как подарок. Но в целом для Петровской области они были нетипичны.

Молодой отец Александр как-то сразу смог расположить к себе всех в соборе – и верующих, и неверующих. Для каждого он находил простые, бесхитростные, понятные, нужные именно этому человеку слова. В этом он был похож на митрополита Исайю и архимандрита Анатолия. Но в отличие от них он был еще молод и имел больше сил для служения Церкви. А служение Церкви для него состояла, в первую очередь, из поддержки крещеных людей, которым нужно помочь выбраться из пучины греховных пристрастий и обрести свое подлинное назначение в этой жизни. Даже членам церковного совета он понравился, про него говорили, что таким был отец Анатолий в молодости.

Деятельность отца Александра сразу вызвала большое неудовольствие городской комиссии. Однако молодой священник, много битый жизнью, был очень осторожен, не давая повода обвинить его в каком-либо нарушении советского законодательства о культах. Он сумел найти общий язык и с соборным духовенством. Правда, протоиерей Петр и протодиакон Юрий его невзлюбили, потому что полковник Петров поручил каждому из них проработать отца Александра на предмет его сотрудничества с органами, и ни одному из них это не удалось. Молодой священник как-то ловко сумел уйти от остро поставленного предложения, сделав вид, что совсем ничего не понимает, и переведя разговор на духовные темы. Поэтому оба старых хитреца оказались обмануты и отступились. «Он, видимо, не совсем умный, – сказал Козлевич полковнику Петрову. – У него в голове, по-моему, одно спасение души, молитвы и всякое тому подобное. Но на фанатика он вроде не похож, человек послушный, безвредный. Однако в нашем деле толка от него не будет». Полковник доверял мнению епархиального секретаря, поэтому даже встречаться с отцом Александром не стал. А вот уполномоченный встретился, и для него молодой священник стал еще одним живым примером того, что в Церкви есть очень хорошие люди, которых не было в его советском окружении. Иванов как-то сразу почувствовал, что отец Александр – это человек, которому можно доверять. Под разными предлогами он несколько раз вызывал его к себе. Бывшему вузовскому преподавателю философии, несомненно, более образованному и эрудированному, были интересны ответы, которые давал на вопросы о религии молодой богослов – ответы некнижные, нетривиальные и глубоко искренние, зарождавшие в душе Евгения Алексеевича сомнения в истинности догматического атеизма.

В горисполкоме проходило очередное заседание комиссии по религиозным вопросам. Сегодня заседание называлось «научно-практическим». Его тема была «Теоретические вопросы практической атеистической деятельности». Название придумала Эльвира Львовна и ужасно этим гордилась. Было запланировано три доклада.

Первой выступала сама Эльвира Свинаренко. В частности, она говорила: «Очередная областная партийная конференция потребовала от всех партийных организаций усиления идеологической работы среди населения. Важным звеном в этом деле является научно-атеистическая пропаганда, разъяснение трудящимся с материалистических позиций явлений, происходящих в обществе и природе. Известно, что в результате великих социалистических преобразований и воспитательной деятельности КПСС подавляющее большинство советских людей навсегда порвали с религией и ее учреждениями. Однако нельзя не видеть и того, что у некоторой части трудящихся вера в Бога, в судьбу, в «тот свет» продолжает оставаться, хотя их социальное положение коренным образом изменилось. Религия – один из наиболее цепких, живучих пережитков прошлого, и если не вести соответствующей научно-разъяснительной работы среди населения, то она может оживать, отвлекая трудящихся от борьбы за коммунизм. Было бы неправильно полагать, что освобождение верующих от религиозных пережитков произойдет само по себе. В этом деле нужна терпеливая воспитательная работа. Там, где партийные организации ослабляют научно-атеистическую пропаганду среди населения, естественно, создается благотворная обстановка для церковников и сектантов, которые затягивают в свои сети недостаточно сознательных граждан. Об этом довольно убедительно говорилось на только что прошедшем областном совещании работников культурно-просветительных учреждений.

Партийные организации не могут быть безразличными к вопросам антирелигиозного воспитания населения. Их прямой долг – организовать боевую, наступательную, целеустремленную и планомерную пропаганду научного атеизма. Право на ведение антирелигиозной пропаганды является неотъемлемой частью свободы совести. Для Коммунистической партии, воспитывающей трудящихся в духе научного, материалистического мировоззрения, религия не является частным делом. Наша партия считает антирелигиозную пропаганду важным элементом коммунистического воспитания трудящихся. Она считает необходимым проведение глубокой и систематической научно-атеистической пропаганды».

Затем слово для доклада было предоставлено заведующей городским отделом народного образования. В частности, она зачитала следующее: «Можно привести ряд примеров из жизни школ, где преподавательский коллектив, понимая свои задачи, умело строит антирелигиозную пропаганду как в процессе преподавания, так и во внеучебное время. Учителя средней школы рабочей молодежи № 4 систематически организуют лекции, доклады и вечера на естественнонаучные темы для учащихся и населения. Неплохо ведут антирелигиозную пропаганду учителя средней школы № 3 и ряда других учебных заведений. К сожалению, в большинстве школ научно-атеистическое воспитание учащихся в последние годы было поставлено неудовлетворительно.

Решив, что в условиях социализма и постепенного перехода к коммунизму нет почвы для массового роста религиозных верований, многие учителя, несмотря на активизацию церковников, не использовали возможностей, даваемых программой, для настойчивого и повседневного воспитания учащихся в духе воинствующего атеизма. Учительница Р.Н. Якушева, рассказывая на уроке в 6 классе о христианстве, не показала учащимся его классового характера, не вскрыла реакционной роли религии в борьбе с наукой, революционным движением трудящихся. Все внимание учеников она сосредоточила лишь на организации церковного управления. В этой школе наблюдаются даже пропуски занятий отдельными учащимися 8-10 классов в религиозные праздники. Но коллектив преподавателей примирился с таким положением». А кому, как не учительству, взять на себя задачу ведения наступательной, боевой пропаганды научного атеизма. Ведь жить среди населения и мириться с заблуждениями отдельных граждан непростительно материалисту».

Затем слово взяла член комиссии, непримиримый борец за права женщин пенсионерка-учительница Клара Карловна Люксембург (свои фамилию, имя и отчество она сама себе выбрала после победы октябрьской революции в честь Клары Цеткин, Карла Маркса и Розы Люксембург одновременно). Она зачитала следующее: «Великая Октябрьская социалистическая революция освободила женщин нашей страны, дала им равные с мужчинами права в семье и обществе, открыла для них широчайшую возможность производственной, политической и научной деятельности. Подавляющее большинство наших женщин не верит в Бога.

Однако некоторые женщины все еще добровольно влачат тяжкие цепи религии, сами себя называя рабами Господними, «овцами стада Христова» и другими унизительными именами. Даже в делах веры женщина не считается полноправной. Ее не пускают в алтарь как существо нечистое, она не имеет права занимать церковные должности. Зато православные священники и сектантские пресвитеры охотно возлагают на женщин всевозможные работы по уборке храмов и молитвенных домов, ведут через женщин индивидуальную религиозную пропаганду. Религия требует от верующих женщин отказа от активного участия в строительстве коммунизма, отвлекает их от активной общественной и политической работы. Священники и сектанты стремятся ограничить деятельность женщин домашним хозяйством и, смотря по обстоятельствам, молитвенным домом или церковью.

Религиозная мать против собственной воли причиняет огромный вред своим детям. Она воспитывает в них либо двоедушие, либо отчужденность от нашего общества. Вместо того, чтобы воспитывать в детях коллективизм, любознательность, искренность, смелость, она запугивает их Божьим гневом и адскими муками, советует не смеяться, не петь, больше думать о спасении души. Ребенок такой женщины рано или поздно должен будет сделать выбор между тем, чему учит мать, и тем, чему учит школа. Такой выбор никогда не проходит безболезненно. Ребенок либо теряет уважение к матери, либо утрачивает интерес к учебе. В обоих случаях страдают и мать, и ребенок, и семья, и общество.

Религия причиняла и причиняет огромный вред. Религия губительно действует на нравственное здоровье трудящихся, враждебна делу построения нового общества. Поэтому борьба против религиозной идеологии должна вестись активно и наступательно всеми партийными, профсоюзными и комсомольскими организациями. Наряду с лекциями, докладами и другими формами пропагандистской работы очень важно широко применять индивидуальные беседы с верующими, вовлекать их в активную общественную жизнь. Где добьются этого, там никаким церковникам не удастся омрачить подлинное счастье ни одного советского человека».

После окончания теоретической части перешли к практическим вопросам. Эльвира Львовна думала о том, не принять ли обращение в облисполком и Совет по делам религий по поводу уполномоченного, который, на ее взгляд, слишком уж пособничал церковникам. Однако осторожность взяла верх, и предложение озвучено не было. Было принято несколько рутинных предложений направить письма на работу ряду людей еще не пенсионного возраста, слишком уж часто посещавших церковь. В отношении одной матери-одиночки, которая водила каждое воскресенье в церковь двух своих десятилетних дочерей, было поручено Кларе Карловне побеседовать с ней и припугнуть лишением родительских прав. А если мать окажется грамотной и настойчивой, то с Клары Карловны взятки гладки – она всего лишь пенсионерка, ей скоро восемьдесят и, вполне возможно, она просто выжила из ума. Но пугать товарищ Люксембург должна была от имени советских властных структур.

Глава 9.

Прошло совсем немного времени, а состояние здоровья митрополита Исайи стало все ухудшаться. Бывало, что он месяцами не служил, целыми неделями был прикован к постели. Не щадило время и его «помощников» – протоиерея Петра и протодиакона Юрия, у которых все сильнее прыгало давление. В результате протодиакона однажды прямо со службы забрала «скорая помощь». Диагностировали инсульт. Движение и речь вскоре вернулись, но вот служить отец Юрий больше не смог, не говоря уже о том, чтобы оказывать какое-то содействие органам.

Отец Петр Козлевич оказался единственным представителем епархии, открыто сотрудничавшим с полковником Петровым. Кроме того, в связи с болезнью митрополита он еще больше забирал в свои руки управление епархией. Важности у него прибавилось, но епархиальный секретарь был разумным человеком. Он не мог не понимать, что управляющий епархией может скоро смениться. Возможно, новый архиерей будет своим человеком для КГБ и для Совета по делам религий. А кому тогда будет нужен старик семидесяти с лишним лет с непомерными жаждой власти и амбициями? И он решил посоветоваться с Петровым. Встретились они на скамейке в городском сквере, оба в не привлекающей внимание прохожих одежде.

– Ну, зачем вы просили о встрече? – спросил полковник.

– Видите ли, состояние здоровья митрополита резко ухудшилось.

– Мне это известно.

– Я думаю, что нам нужно согласованно с уполномоченным провести работу, чтобы в Петровскую епархию был назначен устраивающий нас архиерей.

– А разве митрополита Исайю выгоняют? – уже серьезнее спросил полковник. – По-моему, он в каком-то смысле оптимальная фигура – ему нет уже ни до чего дела, кроме его болезней.

– Это не совсем так, – возразил Козлевич. – К нему приходят священники под предлогом навестить больного, а он своими беседами разжигает в них религиозный фанатизм или, как он сам это называет, пастырское призвание. Но дело совсем не в этом. Вчера он мне сказал, что напишет Патриарху прошение о почислении на покой.

– А нельзя как-то нейтрализовать эту инициативу?

– В том-то и дело, что нет. Вчера вечером Исайя уже говорил с Патриархом по телефону. Единственное, что утешает, что Патриарх ответил неопределенно, что, может быть, стоит еще и послужить какое-то время. Но это время для подбора нового кандидата, и нам нужно, чтобы это был человек, который нас устраивает.

– Вы предлагаете продвигать кого-то конкретного?

– Даже не знаю, – вздохнул протоиерей Петр. – Подходящих кандидатов у нас в области нет. Единственный, на ком как-то зацепилась моя мысль, это настоятель Петровского кафедрального собора архимандрит Анатолий.

– Но он ведь не желает с нами сотрудничать, – задумчиво сказал Петров. – Хотя… ведь и митрополит с нами никогда не сотрудничал лично – это могут успешно делать и лица второго плана…

При этих его словах лицо Козлевича болезненно перекосилось – уж он-то себя «лицом второго плана» точно не считал. Но вслух сказал:

– Анатолий за то время, которое я работаю в Петровской епархии, зарекомендовал себя в целом как послушный и исполнительный, ни разу со мною не спорил. Я думаю, что он будет управляемым архиереем.

На другой день они встретились с уполномоченным. Тому кандидатура архимандрита Анатолия понравилась, но вот радужных надежд, что он, став архиереем, останется таким послушным и управляемым, не разделял.

– Отец Анатолий не такой простой человек, как вы думаете, отец Петр, – сказал Иванов. – Мне кажется, что он попробует отстаивать свои позиции, а они у него есть, просто не афишируются.

– Поправим, – равнодушно сказал Петров.

– А вы не забыли, что вам меньше года до отставки и пенсии? – немного насмешливо посмотрел уполномоченный на полковника.

А тот и правда забыл. Ежедневные заботы, рутина позволяли ему не думать о неприятном, о том, что вскоре ему предстоит пополнить ряды петровских пенсионеров.

– Зачем ты напомнил? – как от зубной боли скривился Петров.

– Затем, что нужно соизмерять свои амбиции с реальностью. Поправлять нового архиерея, скорее всего, придется уже не тебе. Однако, повторюсь, архимандрит Анатолий, действительно, оптимальная для нас фигура на этот пост. Отец Петр, митрополит уже послал свое прошение?

– Передал мне сегодня утром, чтобы я отправил.

– А в нем говорится о возможном преемнике?

– Ни слова.

– Тогда вот как мы поступим. Вы, отец Петр, сейчас пойдете к митрополиту и убедите подписать ходатайство Патриарху о поставлении архимандрита Анатолия Петровским епископом. Бумагу необходимо заблаговременно отпечатать на пишущей машинке, чтобы она была у вас в руках во время разговора. Ее нужно будет послать в одном конверте с прошением о почислении на покой. Скрепите их вместе скрепкой, чтобы ничего не перепуталось. Кроме того, вам необходимо будет поговорить с архимандритом Анатолием сначала самому, а потом чтобы и митрополит с ним поговорил. Я позвоню по этому вопросу заместителю председателя Совета, который заведует отделом Русской Православной Церкви. А вы, Николай Ильич, сходите к начальнику управления и убедите его позвонить по этому же вопросу председателю Совета.