Текст книги "Свет во тьме (СИ)"

Автор книги: Алексей Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

…Без десяти одиннадцать епархиальная «Волга» подвезла архиепископа Феодора к зданию Петровского облисполкома, в котором находился и кабинет уполномоченного. В рясе и клобуке, с панагией на груди, да еще с посохом, он привлекал к себе всеобщее внимание. С одной стороны все знали, что здесь работает тот, к кому могут приходить подобным образом одетые граждане, с другой – в Петрово было принято, чтобы священнослужители приходили к нему на прием в светской одежде. Ровно в одиннадцать архиерей вошел в кабинет уполномоченного. Тому не понравилось, как одет новый управляющий епархией, но виду он не подал.

– Чем могу помочь? – приветливо спросил он, изображая, что не понимает, кто к нему пришел.

– Меня зовут архиепископ Феодор, я новый управляющий Петровской епархией. Мы с вами созванивались о сегодняшней встрече.

– Ах да, конечно, проходите, пожалуйста, присаживайтесь, – уполномоченный встал, пожал владыке руку и жестом указал на стул. Николаев уже имел представление о «церковной атрибутике», как он это называл, но всегда изображал полное незнание данной сферы, чтобы поиздеваться над священнослужителями. Вот и сейчас с деланной заботливостью спросил:

– У вас ноги болят, приходится с палочкой ходить?

– Это один из элементов формы православного архиерея, – спокойно ответил архиепископ.

– Надо же! – изображая наивность, воскликнул уполномоченный. – Как оригинально, прямо как у деда мороза посох!

– Мои предшественники разве никогда не ходили с посохом? – ничем не выдавая внутреннего напряжения, спросил владыка.

– Я не так давно на этой работе. Но ваш предшественник, Сергей Петрович приходил ко мне всегда в костюме.

– Кто такой Сергей Петрович?

– Как кто? Ваш предшественник на посту управляющего Петровской епархией Сергей Петрович Иванов.

Владыка понял, что уполномоченный старается «тонко и остроумно» заставить его понять, какое место должен православный архиерей занимать в Петровской области.

– Вы имеете в виду епископа Петра? – спокойно спросил он.

– Да. Но я государственный служащий, для меня основным документом является паспорт советского гражданина, а не справки, выданные религиозными организациями. Поэтому я называю граждан так, как они значатся по паспорту, а не так, как им хочется. Вас что-то не устраивает, Дмитрий Константинович? – уже достаточно жестко сказал Тимофеев.

– Да нет, что вы.

– Ну, вот и хорошо. Сегодня я не буду вас долго задерживать. Заполните анкету, выдам вам регистрационную справку. Подробнее побеседуем через неделю, когда вы здесь поосмотритесь. Но хочу сразу предупредить: город у нас непростой, он славен революционными традициями, славен тем, что люди здесь много трудились и многим жертвовали для того, чтобы избавиться от позорных пережитков темного прошлого. Отношение к религиозным предрассудкам и суевериям здесь более нетерпимое, чем во многих других советских городах, вы это еще увидите. И служители религиозного культа для того, чтобы уважали их убеждения, должны считаться с убеждениями сознательных петровцев, имеющих правильные взгляды на устройство мира, основанные на данных современной науки. И их чувства наследников творцов великого октября может оскорбить то, что сейчас, в эпоху научно-технической революции, в стране, где живут строители коммунизма, вы ходите в подобном виде в стенах советского государственного учреждения!

– Но кому же мешают мои ряса и посох? – улыбнулся владыка. – Я ведь уже пожилой человек, придерживающийся тех убеждений, право на которые мне гарантировано советской конституцией. А эта одежда присуща моему сану. Вы же не осуждаете военных, когда они носят форму вне расположения воинской части?

– Вы в корне неправы, – возмутился Николаев. – Военные имеют форму, утвержденную советским государством, они своей службой несут полезные и необходимые для советского государства и общества функции. Вы же как служитель религиозного культа являетесь лицом не только не полезным, но, я бы даже сказал, вредным. Ведь неслучайно на заре становления нашей великой Страны Советов служители культа, действительно отправляющие культ были по этому принципу лишены избирательных прав как враги пролетарской революции. Просто сейчас мы живем уже в стране победившего социализма, которой не страшны ничьи происки. Наше государство сейчас достаточно могущественно для того, чтобы снисходительно и даже с жалостью относится к тем, кто погряз в религиозном дурмане. Оно гарантирует своим отсталым гражданам свободу отправления религиозного культа в установленных законом рамках.

– А разве, придя в облисполком в рясе, я нарушаю закон?

– Вы не хотите меня слышать, – устало сказал уполномоченный. – Впрочем, надеюсь, что все дело в вашем возрасте: вам уже сложно понимать простые и ясные для более молодого человека вещи. Поэтому мы будем к вам снисходительны. Можете приходить ко мне хоть на лыжах. Я даже на большее пойду: уважая ваш возраст, постараюсь сам ходить для встречи с вами в епархиальное управление.

Архиепископ удивленно посмотрел на уполномоченного, который был почти его ровесником. Что-то доказывать было бесполезно. Поэтому он сухо поблагодарил его за понимание того, как для него важно ношение присущей его сану одежды и за готовность встречаться не только здесь, но и в епархиальном управлении. Он быстро заполнил анкету, получил регистрационную справку и ушел. Прием занял около часа, но владыка устал, как будто целый день выполнял тяжелую физическую работу.

Когда он вышел, уполномоченный облегченно вздохнул, вытер рукой выступивший на лбу пот. Архиерей упрямый, но здесь, в Петрово, и не такие обламываются. Тимофей Иванович налил себе полстакана водки, залпом выпил и пошел обедать.

Глава 6.

Приезд нового архиерея оживленнее всего обсуждался прихожанами. Среди тех, кто ходил в Петровский собор, было много искренне и глубоко верующих людей. Но их было не видно и не слышно. Они держались особняком, старались в храме не болтать ни с кем, а молиться. К ним в Петрово в большинстве случаев всерьез не относились, считая, что это люди, выжившие из ума от старости или от жизненных переживаний. Если они не пытались делиться своим религиозным опытом с другими, особенно с молодежью, то отношение к ним было терпимым и со стороны властей, которые допускали, что в качестве «неизбежного зла» может существовать какое-то количество «религиозных фанатиков» и в советском обществе. Однако очень большую часть прихожан составляли женщины пенсионного возраста, которые не хотели сидеть дома, а, имея воспитанную советским строем склонность к общественной активности, любили совать нос в чужие дела. Элиту этой части прихожан составляли уборщицы, чуть пониже шел любительский хор. Певцов и чтецов в нем было в общей сложности свыше тридцати человек, в том числе несколько мужчин. Их особую гордость составляло то, что они трудятся для церкви абсолютно бесплатно. Правда, способности к чтению и пению у большинства были весьма посредственными, да и приходили они на службы, когда им вздумается, поэтому в иной день состав любительского хора мог насчитывать тридцать пять человек, а в другой – два-три человека.

Многие из этих «любителей», как они сами себя называли, не умели толком читать и по-русски – не то, что по-церковнославянски. «Скимны (львята) рыкающие» нередко читались ими как «свиньи рыдающии», «еродиево (аиста) жилище» как «едриево жилище». Конечно, подобные ошибки в чтении очень раздражали многих благочестивых прихожан, но псаломщик Виталий Иванович Боровок всегда находил оправдания неграмотным чтецам. «Они ведь только учатся, но стараются, как их не пускать на клирос?» – убежденно говорил он отцу Анатолию, когда тот заговаривал с ним о необходимости серьезнее относиться к грамотности чтения в храме. И настоятель соглашался с таким доводом. На самом же деле Боровок зачастую выпускал наиболее неграмотных и не способных к обучению чтецов, как ему представлялось, «для смеха», показывая этим свое отношение к церковной службе. Это, впрочем, не помешало ему однажды прямо в алтаре подойти к епископу Петру и попросить наградить его, Виталия Боровка, орденом святого князя Владимира. Архиерей растерялся, не зная, как себя повести в такой ситуации. Выручил его тогда отец Георгий Грицук, который подошел к Боровку и сказал: «Виталий, дорогой, ты знаешь, сейчас тут сложное положение в Патриархии с наградами, не надо подставлять владыку, чтобы он выходил с такими ходатайствами». Боровок надулся, но не нашелся, что ответить. Епископ Петр был благодарен за неожиданную поддержку и чуть позже спросил отца Георгия, чем она вызвана. «Так ведь мне протоиерея не дали, а этот хохол чем лучше меня? Он меня в два раза старше, но в четыре глупее. А вдруг его наградят? Нет, уж если не мне, то лучше никому».

Уборщицы и «любители», а также еще достаточно большая группа прихожан были теми людьми, которых интересовало абсолютно все, что происходит в соборе. Каковы отношения старосты с кладовщицей, сколько выпил Лев Александрович, что представляют собой религиозные убеждения Ивана Фомича. Про священников и говорить нечего, они просто обречены были на то, что каждый шаг их бурно обсуждался и осуждался этими «истинно верующими». Личная жизнь духовенства обрастала множеством сплетен. Стоило священнику или диакону подольше поговорить с какой-нибудь женщиной моложе пятидесяти, как возникал слух, что у него любовница; стоило выпить лишнюю стопку, как начинали судачить, что он пьяница; стоило при чтении молитв неправильно сделать ударение в каком-нибудь слове, как появлялось перешептывание, что он не умеет служить. Неудивительно, что приезд нового архиерея вызвал в этой среде много обсуждений.

– Сразу видно, что владыка – человек духовный, – веско сказал певец любительского хора Лука Иванович. Это был невысокий старичок, который считал, что больше всех остальных имеет право выносить суждение по церковным делам, так как до пенсии был председателем колхоза.

– Это почему? – ревниво спросила его алтарница, монахиня Нимфодора. До пенсии и монашеского пострига она была заслуженной свинаркой и за достижения в столь ответственном и важном для советского государства и общества труде была награждена орденом Ленина. Этот орден она по церковным праздникам прикалывала к апостольнику. Уполномоченный ставил ее как пример современного верующего, который до шестидесяти трех лет приносил пользу обществу, а сейчас может позволить себе, учитывая ее безграмотность, поработать и в церкви. Поэтому она считала себя еще большим спецом в церковных делах.

– Да потому, – веско разъяснил Лука Иванович, – что вид у него солидный, голос громкий, борода благообразная и окладистая.

Сраженная столь серьезными доводами, монахиня Нимфодора, однако, нашла, что ответить.

– Не все внешностью определяется. Вот ты, Лука, не пойми на что похож, а ведь председателем колхоза был, да и сейчас человек уважаемый.

Все засмеялись, а Лука Иванович надулся.

– Дура ты, матушка Нимфодора, тебе бы так со свиньями и продолжать работать, как раньше, а не с людьми, – недовольно сказал он.

– А настоятель-то какой напряженный был, – вступила в разговор уборщица Лиза. – Чует, наверное, что это ему не с владыкой Петром, бардака больше не будет.

– Так ведь новый начальник все же. Конечно, любой будет переживать, – попробовала вступиться за отца Анатолия одна из прихожанок, но ее резко оборвали.

– Я вот никогда не переживала, сколько бы начальников у меня разных не было, – гордо заявила монахиня Нимфодора. – Я всегда только за свиней переживала, они мне и сейчас каждую ночь снятся!

Тут она осеклась, потому что увидела, что к ним подходит старшая алтарница монахиня Лидия, которую она боялась, как огня. О монахине Лидии, благодаря стараниям Луки Ивановича, ходило много сплетен. Якобы после войны она работала комендантом в местном управлении НКВД и собственноручно пытала и расстреливала арестованных. А после двадцатого съезда стала монашкой, чтобы грехи свои замаливать. «Так ведь столько невинно убиенных не замолишь!» – театрально говорил Лука Иванович. Суровая внешность монахини Лидии вроде бы говорила в пользу утверждений Луки Ивановича, и все ее боялись, особенно непосредственно подчиненная ей монахиня Нимфодора. «Ведь и орденоносцев тогда расстреливали!» – в ужасе говорила бывшая свинарка. Правда была значительно проще. Монахиня Лидия в мирской своей жизни действительно была комендантом, но не в НКВД, а всего лишь одного из фабричных общежитий. Муж ее погиб на войне, поэтому, выйдя на пенсию, она, будучи и раньше прихожанкой собора, решила стать монахиней. А ненависть Луки она заслужила тем, что в свое время выгнала из общежития одну из его родственниц за аморальное поведение. Лидию очень удивило бы, узнай она, что о ней болтают в соборе, но почти никто с ней не разговаривал.

– Что разгалделись, как сороки? – спросила она прихожан.

– Уже готовится в КГБ очередной донос писать, – шепнул на ухо Нимфодоре Лука. – Так до того обленилась, что даже лень подслушать, а мы сами должны на себя ей доносить!

– Да вот, матушка, про нового владыку говорили, – с дрожью в голосе сказала алтарница.

– А что про него говорить? Владыка как владыка.

– Да вот, каким он будет…

– Каким будет, таким и будет, другого от вашего пустого трепа не поставят. Делать вам всем нечего.

Монахиня Лидия недовольно побрела прочь от начавших сразу же оживленно шушукаться прихожан. Они ее очень раздражали. «Зачем только ходят в церковь? – думала она. – Сидели бы уж лучше у дома на лавочке да перемывали кости соседям. А то ведь идут сюда, как в деревенский клуб. Кто такой, кто сякой… Молились бы, да о своих грехах каялись побольше».

А группа оживленно разговаривающих прихожан все росла. К ним присоединился и псаломщик Боровок.

– Виталий Иванович, а ты что скажешь? – спросили его певцы.

– Скажу, что поживем – увидим.

– Ну, а все-таки?

– Мне-то что, пусть священники переживают… Так ведь ты же псаломщик, тебя тоже архиерей указом назначает на работу.

– Ну, ведь у меня Иван Фомич друг, думаю, он меня в обиду не даст.

Оживленное обсуждение продолжалось несколько часов. Сошлись на том, что нужно помочь новому владыке разобраться с обстановкой и навести порядок в соборе, а то епископ Петр так все запустил, что никакой дисциплины нет. Для начала решили написать ему несколько анонимок на священнослужителей и церковный совет, а также сходить на прием.

Священников приезд нового архиерея взбудоражил больше всех, ведь в соборе фактически только они одни непосредственно от него и зависели.

– А вы смотрите на настоятеля, какого о себе мнения. И поговорить с нами не захотел, а сразу в канцелярию, – возмущался отец Георгий. – Боится, наверное, что новый владыка узнает все о его делишках!

– Да о чем узнавать? – усмехнулся старый протоиерей отец Николай. – Он ведь всего боится как бы чего не вышло. Вот то ли дело, когда я был настоятелем!

Отец Николай был настоятелем еще пять лет назад, до того, как архиепископ Аркадий перевел в собор игумена Анатолия и назначил его настоятелем. Вот он, действительно, не боялся, как бы чего не вышло, поэтому у него сейчас и свой дом большой, и «Волга», и с уполномоченным он общий язык находил, и с горисполкомом, и с церковным советом. Владыке Аркадию много пришлось потрудиться, чтобы перевести его из настоятелей в рядовые священники. А вот отец Анатолий как жил пять лет назад в съемном приделке-развалюхе, так и живет, до сих пор не выкупи – завидовал тому, как любят его верующие, да многие и неверующие. «Может, он и правда думает, что так нужно жить, – казалось ему иногда. – Да нет, наверное, просто боится…».

– Ну, как же о чем! – возмущенно воскликнул отец Георгий. – А то, что он от братии сторонится, все больше с «двадцаткой» общается, это разве дело?

– Да ничего он не сторонится, – перебил его протодиакон отец Александр. – Это он от тебя сторонится, потому что тебя послушать, так все вокруг негодяи, а ты один – просто из чистого золота. Умного ничего не скажешь, а если человек дурака сваляет и тебе что скажет, то так переврешь, что он всю жизнь не рад будет.

– Ну ты меня оскорбил, – взвился отец Георгий. – Если б ты не был старик и фронтовик, я бы тебе сейчас за такие слова…

– Да успокойся ты, – раздраженно ответил отец Александр. – Нужно больно мне тебя оскорблять! Я ведь для тебя же сказал, чтобы следил за собой, и люди будут лучше к тебе относиться.

– Но это нужно было тогда один на один сказать…

– Ладно вам, – засмеялся отец Николай. – Давайте лучше подумаем о том, нельзя ли мне при этом архиерее опять настоятелем стать.

– А чем отец Анатолий плох? – вступил в разговор самый старый соборный священник отец Петр. – Я вот девятый десяток доживаю, а лучше его священника не видел…

– Вы, отец Петр, мыслите мерками царской России, – насмешливо сказал подошедший регент архиерейского хора Петр Борисович. – В то отсталое время, возможно, такие священники, как отец Анатолий, и были неплохи. Они своей жизнью способствовали укреплению веры в людях. Но в наше время, в социалистическом обществе, попы должны своей жизнью показывать, что они заслуживают звание пережитков прошлого. А для этого нужно быть или стяжателем, – он посмотрел на отца Николая, – либо аморальным человеком, – он перевел взгляд на отца Георгия, – либо, на худой конец, просто придурком, – спокойно закончил регент, увидев входящего в алтарь псаломщика Боровка.

– Вы на что намекаете? – взвился отец Георгий.

– Не ожидал я от тебя, Петр, такого, – грозно сказал отец Николай .

– А о чем речь? – спросил Боровок.

– Да вот, говорит, что ты придурок, – сообщил отец Георгий.

– Сам ты, Петька, придурок! – рассвирепел Боровок.

Но Петра Борисовича их гнев только забавлял. Казалось, что он нарочно всех доводил, как будто заряжался новой энергией от чужой злобы. Регент пятнадцать лет назад закончил духовную академию со степенью кандидата богословия, думал стать священником. А потом взял и бросил семью из-за маловерующей певицы церковного хора. Да не просто бросил, а во второй раз женился. Был скандал, рукоположение отменили. Петр Борисович, с одной стороны, бравировал тем, что он не священник, а «человек свободный», как он говорил, а с другой – его ужасно уязвляло, что он – такой «знающий богослов» мирянин, а вокруг служит столько попов, которые «в богословии ничего не понимают».

Ему нравилось противопоставлять себя им, но он не мог и жить без них. Регент был частью этого мира. Священники его не любили за острый язык, только отец Анатолий, которому одному он доверил свои внутренние терзания, жалел. Петр Борисович даже несколько раз ему исповедовался.

– Не нужно ругаться в алтаре, успокойтесь, – вступил в разговор отец Петр. – А вы, Петр Борисович, не дразните людей!

– Да я никого и не имел в виду, – примирительно сказал регент. – Наоборот, вон меня Витя придурком обозвал…

– Язык твой – враг твой, – все еще недовольно проворчал отец Николай. – А как все же тебе новый архиерей?

– Настоятелем тебя не поставит, – усмехнулся Петр Борисович.

– Это почему же?

– Слишком уж ты почетный. А архиерей, похоже, сам такой же почетный, а два таких почетных человека не сработаются. Вот с владыкой Петром тебе хорошо было бы, он смиренный, а с этим кроме отца Анатолия никто не сработается, да и ему он все нервы вымотает.

– Откуда ты все знаешь? – недовольно спросил отец Николай. – Видел же нового владыку, как и все мы, первый раз.

– Знаю, потому что разбираюсь в людях.

Разговор в алтаре продолжался еще долго. Каждый, включая иподиаконов, хотел высказать свое мнение. Закончилось все казусом. Отец Георгий притворился, что у него заболело сердце, и попросил «земляка» Боровка принести ему срочно лекарство. У того была всегда на всякий случай в тумбочке бутылка водки. Отец Георгий выпил стопку и сказал: «Чуть лучше, давай еще». Так он продолжал до тех пор, пока не выпил почти всю бутылку. А после этого сказал, что болезнь его прошла, и предложил всем, чтобы они поддержали перед новым архиереем его кандидатуру на должность настоятеля собора, секретаря епархии, а также походатайствовать, чтобы его наградили митрой. Это всех настолько развлекло, что даже озабоченный наличием или отсутствием новых возможностей отец Николай долго смеялся и подарил отцу Георгию бутылку коньяка, которую взял «на всякий случай», может, понадобится презентовать новому архиерею. Она не понадобилась, а отец Георгий стал тут же называть его «отцом родным», «Вашим Высокопреподобием» и целовать ему руки.

Разошлись все выговорившиеся, но напряженные. Боровку пришлось провожать своего земляка домой. Петр Борисович подумал, что нужно встретиться с отцом Анатолием. Отец Петр тяжело вздыхал: «Сколько суеты из-за ничего, вот раньше были гонения за веру, тогда и правда было тяжело. А что сейчас?». Отец Николай решил поговорить с новым архиереем и уполномоченным, но чувствовал, что отец Анатолий будет для них удобнее. «Но поговорить нужно», – подумал он.

Глава 7.

Подполковник Петров отвечал в управлении КГБ СССР по Петровской области за вопросы, связанные с возможностью религиозной диверсии. Участок работы ему не очень нравился. Начало работы совпало с массированными антицерковными репрессиями Н. С. Хрущева. Тогда модным было различного рода шантажом и уговорами принуждать священнослужителей к показательному отказу от Бога.

В конце 1950-х-начале 1960-х годов около 200 священнослужителей под давлением властных советских структур заявили о своем отречении от сана. Многие из них использовались советской антирелигиозной агитацией, ими писались и издавались книги, «разоблачающие» религию. Однако существенного воздействия на сознание верующих эта акция не оказала. Ренегаты вызывали лишь презрение.

30 декабря 1959 года Священный Синод под председательством Патриарха Алексия I вынес постановление: «Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской Духовной Академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского и бывшего священнослужителя Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших имя Божие, считать изверженными из священного сана и лишенными всякого церковного общения… Евграфа Дулумана и прочих бывших православных мирян, похуливших имя Божие, отлучить от Церкви».

В адрес отреченцев направлялись обличающие письма от верующих. Среди учащихся Ленинградской Духовной Академии и Семинарии широкое распространение получило стихотворение «Новый Иуда», автор которого неизвестен. Оно является ярким примером «религиозного самиздата» конца 1950-х годов. Там, в частности, есть такие строки:

«Первый Иуда, предавший Христа,

Чувствовал – совесть его нечиста,

Мучился, точно в кипящем котле

И успокоился только в петле.

У Дулумана иная сноровка.

Совести нет, не нужна и веревка –

Был бы лишь туго набитый карман…

Умер духовно Евграф Дулуман.»

Архивные документы свидетельствуют, что многие из отрекшихся от сана уже к середине 1960-х годов спились, покончили с собой, некоторые просили своих архиереев о прощении. В связи со всем этим в дальнейшем властям пришлось отказаться от практики использования беспринципных отреченцев в пропагандистских целях.

Известный религиозный писатель того времени А. Левитин-Шавров так характеризовал написанные этими ренегатами книги и статьи: «Уже выработался определённый шаблон отречения. Сначала самыми черными красками рисуется духовная среда, причём выясняется, что автор очередной «исповеди» был единственным исключением из правила: был искренне верующим, бескорыстным, морально чистым человеком. Затем следует рассказ о «противоречиях» в Евангелии – эти так называемые «противоречия» (вроде того, что неизвестно, в котором году умер Христос) уже давным-давно всем известны. Однако наш «праведник» только сейчас их заметил и «прозрел». Кончается «исповедь», как правило, гимном советскому обществу, списанным из первомайской стенгазеты».

Далее он отмечает: «Ошибкой было бы, однако, считать что антирелигиозная пропаганда не заслуживает внимания. За её спиной стоят мощные и грозные силы, – и с этими силами нельзя не считаться, их нельзя отвергать».

У подполковника Петрова, тогда еще майора, взявшегося за ревностные поиски священника-отреченца, ничего не получилось. Он взялся за дело слишком рьяно, припугнул показавшегося ему подходящим кандидата на отречение пистолетом, а тот не только не отрекся, но от страха впал в кому, так как у него прыгнул сахар в крови. Все, конечно, замяли. Священнику в больнице объяснили, что у него были галлюцинации, психозы бывают иногда при диабете. Если он не хочет доживать в дурдоме, то пусть поскорее все забудет. А потом потихоньку создали обстановку для его перевода в другую епархию. А майору Петрову звание подполковника дали на три года позднее положенного по выслуге срока. С тех пор он работу стал проводить без большого давления.

Диссидентов среди священников Петровской епархии не было, поэтому, в основном, интерес для Петрова представляли баптисты, имевшие в области две общины. С православным духовенством он общался больше «для порядка». А после общения с отцом Георгием Грицуком и Львом Александровичем и вовсе старался держаться подальше от православных. Лев Александрович во время белой горячки постоянно писал ему жалобы на инопланетян, а отец Георгий обвинял в связях с мировым империализмом и сионизмом каждого, кто чем-либо ему не угодил. Полученные от них «информации» годились разве что для публикации в журнале «Крокодил», но это были люди, которые добросовестно и бескорыстно писали бумаги в КГБ на постоянной основе. Подполковник Петров сначала не знал только, что делать с сумасшедшими посланиями Льва Александровича, но однажды, после трех выпитых стаканов водки, его осенила грандиозная мысль. Своему начальству он объяснил, что помощник старосты кафедрального собора – его секретный агент, который пишет «информации» понятным лишь им двоим шифром. Точнее сказать, понятен этот «шифр» был только Петрову; Лев Александрович сам в своей алкоголической писанине ничего не понимал. Зато подполковник извлекал из нее все, что ему было нужно для безопасности социалистического Отечества. Но общение с этими двумя людьми отнимало столько времени и сил, да еще они постоянно уговаривали с ними выпить, что у Петрова уже просто не было желания искать себе дополнительных «агентов» среди православных, тем более, что он боялся найти такого же, как эти двое.

Архиереи были под пристальным наблюдением спецслужб. Петров уже получил подробную информацию об архиепископе Феодоре. «Нужно будет с ним встретиться», – подумал он.

Архиепископ Феодор взял трубку телефона, стоявшего на столе в его кабинете.

– Вас беспокоят из Комитета Государственной Безопасности, – раздалось в трубке. – Нам необходимо встретиться с вами.

– Где и когда? – спокойно спросил Владыка, который за годы жизни в одной квартире с сыном уже привык к подобному общению и иногда даже жалел, что его сын стал не офицером КГБ, а простым «стукачом».

– Я подойду к вам в епархиальное управление через полчаса, меня зовут подполковник Петров.

– А по имени-отчеству?

– Можете называть меня «товарищ подполковник».

– Хорошо, – сказал Владыка и невольно улыбнулся.

Через полчаса в его кабинете уже сидел суховатый, начинающий седеть человек, с ничем не примечательной внешностью, в неброском костюме, очках, в котором ничто не выдавало его принадлежности к грозному ведомству.

– Товарищ подполковник, как я понимаю? – спросил Владыка.

– Я пошутил, – ответил тот. – Зовите меня Николай Ильич.

– Чем я обязан вашему визиту, Николай Ильич?

– А вы сами не понимаете? Служебная рутина. Я, как и уполномоченный, обязан встретиться с новым православным архиереем. Хотите вы этого или нет, но мы все трое тесно связаны нашей работой. Уполномоченный может вас вызвать, а у меня работа связана с конспирацией. Было бы нонсенсом, если бы вы, даже без рясы пришли к нам в управление. На улице или конспиративной квартире вы привлекли бы слишком много ненужного внимания. Поэтому вполне естественно, что для ознакомительной встречи я пришел к вам.

– Понимаю.

– Насколько мне известно, все попытки заставить вас дать подписку о сотрудничестве были безрезультатны, чего нельзя сказать о вашем сыне и его жене?

– Да, мне неприятно об этом думать. Лучше бы мой сын честно служил в органах, если он считает это полезным, а не доносил о каждом шаге отца.

– Об этих ваших мыслях нам тоже известно, признаюсь, что я их разделяю. Но, насколько я понимаю, вы не принципиальный противник любого сотрудничества?

– Я готов давать официально требуемую информацию в рамках действующего законодательства.

– Ее вы будете давать уполномоченному, а не мне. Ну, а как вы смотрите, чтобы просто, по-приятельски рассказывать мне время от времени что-нибудь об интересующих меня священнослужителях и членах исполнительных органов?

– У нас не может быть приятельских отношений, Николай Ильич.

– А как вы отнеслись бы к тому, чтобы следовать моим ненавязчивым, для вас же полезным советам при осуществлении своей деятельности?

– Смотря что это будут за советы.

– Ну, например, связанные с вашей позицией в отношениях между духовенством и исполнительными органами. О сокращении вашими руками, на основании ваших церковных законов, духовенства за счет числа тех, на кого я представлю вам реальный компромат, не ложный, а полностью соответствующий действительности.

– Мне нужно будет каждый раз отдельно разбираться в ситуации. Ведь вы, Николай Ильич, насколько я понимаю, не ревнитель чистоты рядов православного духовенства.

– Вы неглупый человек, Владыка.

– Вы назвали меня «Владыкой»? – удивился архиепископ.

– Ну, вы же назвали меня «товарищем подполковником». Как я уже говорил, мы с вами должны работать, что называется, «в одной упряжке». Почему бы мне неофициально, в личной беседе, не признавать ваши специальные звания, хотя официально я их, конечно, не признаю. Но мы отклонились от темы нашей беседы. Какой же, на ваш взгляд, интерес советскому офицеру бороться за чистоту рядов православного духовенства?

– Интерес может быть прямым. Я уволю каких-то священников за поведение, несовместимое с саном, а уполномоченный не разрешит мне назначить на их место новых. Отсутствие богослужения в храме в течение продолжительного времени станет причиной его закрытия. А аморальный священнослужитель, как «бывший служитель культа», то есть практически светский человек, будет утвержден на должность председателя исполнительного органа и столь же успешно будет вредить Церкви, а может, и успешнее, потому что до этого он делал это неосознанно, а теперь будет делать из чувства мести и обиды.