Текст книги "Свет во тьме (СИ)"

Автор книги: Алексей Федотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

– На разговоры у нас еще будет время, – твердо сказал владыка Феодор. Но некоторых, самых настойчивых, он все же благословил, и это задержало его у машины еще на полчаса. В епархиальное управление архиерей приехал совсем выбившимся из сил.

Епархиальное управление располагалось в небольшом деревянном домике неподалеку от кафедрального собора. Было уже около шести вечера, но все сотрудники находились на местах и ждали нового архиерея. Владыка быстро благословил всех, а затем сказал, что сначала должен поговорить с секретарем, игуменом Иовом, который проводил его в кабинет управляющего епархией. Через десять минут архиепископ Феодор был уже в курсе бытовых условий, в которых жил его предшественник.

Маленькое здание епархиального управления было одновременно и «архиерейской резиденцией» епископа Петра. Из небольшого кабинета дверь вела в маленькую спальню, а оттуда в столовую, в которой могло бы поместиться не больше пяти человек. К ней примыкала крошечная кухонька с газовой плитой, работавшей от баллона. Удобства были во дворе. Перед кабинетом в достаточно большой комнате сидели все сотрудники епархиального управления – секретарь, бухгалтер, кассир, две машинистки и кладовщица.

– А что же, нет церковного дома для архиерея? – поинтересовался архиепископ Феодор.

Церковные дома были у собора, но епископ Петр считал, что в них должны жить священники с большими семьями, а он как монах может довольствоваться и этим. Впрочем, если владыка Феодор хочет, то можно попробовать завтра поговорить с уполномоченным. Тот давно подумывает о лишении регистрации отца Георгия Грицука, на которого много жалоб. Если его уволить, то освободится достаточно просторный церковный дом, в нем и поселиться. Правда уполномоченный постарается потом под разными предлогами отказать в регистрации нового священника в собор, а священников на полумиллионный город и так всего шесть человек. Сам секретарь епархиального управления игумен Иов является настоятелем небольшой церкви в десяти километрах от Петрово, служит там по воскресным и праздничным дням, а остальные дни работает здесь. Кроме того, у отца Георгия трое детей, жена домохозяйка, а он в тридцать два года не имеет никакой гражданской профессии. Закончил десять лет назад семинарию, сразу был рукоположен в священники, так и служит с того времени в соборе. Жилья, похоже, у них какого-то, в случае чего, тоже нет. Если их выгнать из дома, то местная пресса использует это как удачный повод для еще одного витка атеистической пропаганды.

– Ну, я думаю, что нужно хорошо разобраться с отцом Георгием, прежде чем что-то конкретное о нем говорить, – ответил владыка. – Я человек неприхотливый, поживу здесь, а дальше будет видно. Но создавать себе бытовые удобства на несчастье целой семьи я не буду точно. А сейчас мне хотелось бы поесть и отдохнуть. Завтра утром мы поговорим с вами подробнее, затем я еду к уполномоченному, потом коротко побеседую с сотрудниками епархиальной канцелярии и приму настоятеля собора. Послезавтра суббота, в первой половине дня, я буду знакомиться с личными делами духовенства епархии, а вечером служить всенощное бдение в соборе. Помогает ли кто архиерею по хозяйству?

Оказалось, что епархиальная уборщица Глафира готовила, стирала и убиралась у епископа Петра, она согласна работать и у нового архиерея. Платить отдельно ей не нужно, потому что она состоит в штате епархиального управления и получает приличную для уборщицы зарплату. Сейчас обед готов, через десять минут Глафира все накроет. Будет ли владыка есть один или с ним приехал еще кто-то?

– Я приехал один, – ответил архиепископ. – Отпустите канцелярию до завтра, а вы тогда задержитесь. Давайте вместе пообедаем, поговорим, чтобы я уже сейчас начинал входить в курс епархиальных дел.

Через пятнадцать минут они сидели за столом. Кроме грибного супа, жареной картошки с рыбными котлетами, селедки и дешевых в это время года овощей и фруктов к обеду была подана дефицитная дорогая рыба двух сортов, красная икра, коньяк, шоколадные конфеты.

– Вроде бы не по средствам обед? – вопросительно посмотрел владыка на секретаря.

Но тот объяснил, что рыбу и икру подарили новому архиерею прихожане, а все остальное стоит сравнительно дешево, просто нужно знать, где покупать и стоять в очередях, но Глафира с этим хорошо справляется. Она одинокая женщина, ей три года до пенсионного возраста. Главная страсть Глафиры – вкусно поесть. Сама она себе не могла бы многого позволить, а здесь покупает продукты, готовит, а заодно и ест, что хочет, не жалея для этого сил и времени.

– Ну это ладно, – улыбнулся архиепископ. – Надо будет потом разобраться, какие средства уходят у нас на продукты. А вот подарков от прихожан брать не нужно, чтобы не было проблем с налоговыми органами. У меня в одной из епархий был случай, когда прихожане приносили на панихиду продукты для священников, а потом государственные финорганы наобум их оценили и начислили каждому из священнослужителей налог больший, чем эти продукты стоили. И ведь какая еще была сложность: у нас народ традиционно приносит продукты на панихиду для поминовения усопших родственников. Духовенство их после того случая брать категорически не хотело, чтобы не попасть под дополнительное налоговое обложение. Бедным мы их раздавать не могли, потому что благотворительная деятельность в Советском Союзе запрещена. Так бы и гнили продукты, если бы уполномоченный не проявил здравомыслия и не разрешил раздавать их хотя бы тем старушкам, которые бесплатно убирались в храмах.

– У нас такого пока не было, – растерянно ответил отец Иов. – Но как благословите, владыка, тогда не будем принимать подарков. А как с панихидой быть?

– Ну, если местные власти ничего такого пока не предпринимали, то новые идеи нам им подавать ни к чему. Но осторожность в этом вопросе необходима, нужно всегда помнить о том, что Церковь находится под наблюдением, и мы не должны подавать никакого повода для дополнительного давления властей, ведь им и повода специального не нужно.

Налоговое бремя на духовенство в Советском Союзе действительно было очень тяжелым. Согласно статье 19 Указа Президиума Верховного Совета СССР «О подоходном налоге с населения» от 30 апреля 1943 года священники облагались налогом на уровне частных предпринимателей. Максимальный налог составлял 81 процент при доходе свыше 7000 рублей в год. Предусмотренная тем же Указом ставка обложения советских служащих налогом составляла 13 процентов. В 1946 году были переведены на налогообложение, предусмотренное для рабочих и служащих, епископы, сотрудники епархиальных управлений, певчие, преподаватели духовных учебных заведений. На приходское духовенство льгота не распространялась.

В послевоенное десятилетие доходы сельских священников находились в пределах от 500 до 2000 рублей в месяц и облагались налогом от 16 до 40%. В крупных городах они составляли 5-10 тысяч рублей в месяц и облагались налогом 65 процентов. Подоходный налог епископата колебался в размере от 30 до 50 процентов. Освобожден от налогов был только Патриарх. Высокие ставки налогообложения способствовали повсеместной практике укрывательства доходов, в результате чего накануне инициированных Н. С. Хрущевым антицерковных репрессий некоторые священники имели по несколько домов, автомобили. В то же время священники, показывавшие реальные доходы, находились в тяжелом материальном положении. Отстранение священнослужителей от финансовой деятельности в приходах сохранило для них тяжесть налогового гнета, но не привело к уравниванию их материального положения. Все зависело здесь не только от доходов того или иного храма, но и от местных органов государственной власти, от степени пристальности их внимания к деятельности того или иного священника. Одного могли обложить налогом за городскую булку или пару пирожков, которые передали ему прихожане, а другой мог безнаказанно совершать неучтенные требы на домах прихожан, брать деньги за них себе, и его не только не лишали регистрации, но и делали вид, что ничего не происходит. Какими критериями руководствовались при этом уполномоченные и местные власти, в рамках науки или логики объяснить невозможно. Определяющую роль, как и зачастую это бывает в России, играл субъективный фактор. Поэтому ни один священнослужитель не мог считать себя гарантированно застрахованным от того, что завтра им не заинтересуется какой-нибудь советский чиновник и найдет кучу способов испортить ему жизнь.

Владыка Феодор только пригубил коньяк, отец Иов, глядя на него, поступил так же.

– Отец Иов, – продолжил разговор архиерей, – как же вам удается успевать совмещать настоятельство в приходе с секретарством? Или у вас есть второй священник?

Второго священника на приходе у игумена Иова не было. А то, что он из-за занятости в качестве секретаря епархиального управления редко бывает в расположенном недалеко от областного центра храме, куда и каждый день могло бы приходить немало верующих, устраивало уполномоченного и районные власти, которые покровительствовали ему и в свое время настойчиво порекомендовали епископу Петру назначить отца Иова на должность секретаря.

– Второго священника нет, но прихожан немного, я справляюсь, – сказал он владыке.

– Хорошо, нужно будет мне съездить к Вам на приход, посмотреть все на месте.

От этих слов архиерея секретарю стало немного не по себе. Он ожидал, что новый управляющий епархией может пожелать заменить секретаря, являющегося его непосредственным помощником в управлении епархией, но не думал, что такой намек прозвучит уже в первые часы общения. «Однако архиерей сложный, – подумал отец Иов. – Нужно бы сегодня посоветоваться, как себя вести». Они побеседовали еще около часа, архиепископ задавал конкретные вопросы о положении дел в епархии, а секретарь уклончиво на них отвечал.

Из разговора владыка вынес убеждение, что секретарь, а, возможно, и епископ Петр были в Петровской епархии оторваны от реального участия в приходской жизни. Каждое посещение управляющим епархией любой церкви, кроме кафедрального собора в Петрово, зачастую требовало согласования с местными властями. Ни о каком реальном контроле за деятельностью приходов со стороны епархиального управления и говорить не приходилось. «Видимо, мне будет здесь непросто»,– подумал архиепископ Феодор. И он не ошибся.

Глава 4.

Как только архиерей сел в машину, священнослужители в алтаре собора начали обсуждать, каким он им показался. Сошлись на том, что совсем не такой, как владыка Петр, – тот добрый, человечный, для каждого ласковое слово найдет. А этот ходит тяжело, взгляд хмурый, говорит мало и строго.

– Вот поверьте мне, что мы еще натерпимся с этим архиереем, – оживленно жестикулируя, говорил отцу Анатолию священник Георгий Грицук.

Настоятель посмотрел на него с еле сдерживаемой усмешкой. Отец Георгий иногда смешил его своими выходками, но чаще раздражал. После Одесской семинарии Георгий всего две недели проучился в Московской духовной академии (как еще туда его только взяли, – говорили в соборе), но это не мешало ему гордо именовать себя «академиком». Епископа Петра он замучил просьбами возвести его в сан протоиерея. Тому бы и не жалко, он даже ходатайство написал Патриарху. Но жалобы на чудачества и проделки отца Георгия, которые тот совершал ежедневно в большом количестве, шли и в Патриархию. Поэтому просьба осталась без удовлетворения. Но пока вопрос рассматривался, отец Георгий именовал себя «протоиереем». Он даже на обороте обложки напрестольного Евангелия написал: «Сие Евангелие читал Академик протоиерей Георгий Грицук». Зачем это было сделано, он и сам не мог толком объяснить. Архимандрит Анатолий сначала сильно рассердился, но, увидев, что епископ Петр и Александр Береникин смеялись до слез, и сам развеселился. Однако перед приездом нового архиерея отдал Евангелие в ремонт, чем глубоко уязвил самолюбие отца Георгия, видимо, считавшего, что своей надписью он и в самом деле сделал себя академиком и протоиереем.

– Ладно, отец Георгий, поживем – увидим, – сказал ему отец Анатолий. Он также односложно ответил на все соображения, высказанные другими священнослужителями, и пошел в соборную канцелярию, куда его просил зайти староста, когда он освободится.

В канцелярии был накрыт стол, на котором стояли несколько бутылок водки, тарелки с нарезанными овощами, фруктами, колбасой, сыром и хлебом. За столом сидели староста, бухгалтер, председатель ревизионной комиссии, кладовщица и проснувшийся Лев Александрович.

– Заходите, отец Анатолий, – радушно пригласил его Александр Николаевич. – А мы по русскому обычаю решили отметить назначение нового архиерея.

– Святое дело, – веско кивнул головой Лев Александрович и залпом опрокинул почти полный стакан водки, зажевав свой любимый напиток яблочком «китайкой».

Архимандрита Анатолия вначале шокировало поведение членов «двадцатки» собора. Он вырос в деревне, четыре года очно учился в семинарии в Троице-Сергиевой лавре. Много лет служил простым сельским священником. Конечно, увидеть довелось много, ханжой он никогда не был. Но здесь, в Петрово, все было каким-то слишком уж заостренным, даже гротескным. Почему-то отец Анатолий, когда его перевели в собор, сразу понравился членам «двадцатки», с гордостью говорившим, что «попов они не любят». Может быть, их подкупили неподдельно доброе отношение к каждому человеку, искренняя вера без ханжества, отсутствие особых материальных запросов.

Архимандрит, а тогда еще игумен Анатолий умел отделить то хорошее, что есть в человеке, от его зачастую неблаговидных поступков. Он понимал, что, например, Иван Фомич не сводится к угрюмому отрицанию религии. Этот старый человек очень озабочен духовной сферой, внутри его идет невидимая постоянная борьба, поиск ответа на вопрос о смысле жизни. Но прожитая в грехах и горделивых мыслях о высоком достоинстве советского человека жизнь мешает ему в простоте сердца обратиться к Богу. И тем не менее почему-то для него важно находиться при храме; тем, что он сознательно ведет себя здесь не так, как нужно (а ведь чувствует, как нужно!), он как бы бросает Богу вызов, а оттого страдает еще больше… Лев Александрович, который, казалось бы, весь состоит из пьянства, на самом деле добрый, отзывчивый и веселый человек, просто ужасно распустившийся от вседозволенности. Александр Николаевич с Зоей любовники, хотя у обоих есть семьи и дети, но ведь они даже не понимают, что делают что-то плохое. Елена Филипповна без зазрения совести участвует в расхищении церковных денег, потому что у нее дочь с зятем погибли, а на ней забота о двух несовершеннолетних внучках. За вызывающим поведением всех этих людей скрывалась большая душевная боль и опустошенность, стремление к чему-то светлому, что они сами не смогли бы выразить словами, которое вместе с тем казалось им страшным, потому что могло перевернуть их бестолковую, но устоявшуюся жизнь…

Иван Фомич в порыве пьяного откровения как-то сказал отцу Анатолию: «Да, все мы здесь подонки. Но мы хорошие подонки. Потому что степень хорошести для святых и для подонков разная».

Архимандрит Анатолий не сторонился этих людей. Но он не одобрял многих их поступков, где мог, отговаривал от совершения злых дел. Даже став настоятелем, держался с ними обособленно, ненавязчиво давая им почувствовать, как дороги для него его вера и священный сан, что простительное для них непростительно для него. А они уважали его за это. Но и святошу из себя не строил. Вот и сейчас он с улыбкой взял от помощника старосты стакан, в который тот налил ему немного водки, и сказал:

– Ну, конечно же, Лев Александрович. Как с вами не выпить?

Он отпил водку, съел дольку помидора и сел на стул.

– Отец Анатолий, ну как ваше впечатление от нового архиерея? – спросил его Александр Николаевич.

– Да ведь какое впечатление? Надо посмотреть, какой будет через некоторое время.

– А мне он не понравился, – угрюмо заявил Иван Фомич и залпом выпил полстакана водки.

– Священникам что-то тоже не приглянулся, – засмеялся настоятель.

– Ну, им вообще никто не нравится, – сказал староста. – Но и мне он показался проблемным человеком, совсем не то, что владыка Петр.

– Да нам-то он что может сделать? – спросила Зоя. – Ведь архиерей не может вмешиваться в дела двадцатки.

– Напрямую не может, – сказал вдруг неожиданно серьезным голосом Лев Александрович. – Но он может настраивать прихожан, через них произвести смену старосты, а то и всей двадцатки. А у нас ведь кляузников, которые только чужими проблемами и живут, в церковь ходит много.

– Тимофей Иванович нас в обиду не даст, – возразил Иван Фомич.

– Он бы, может, и не дал, – согласился помощник старосты. – Но ведь не все от него зависит. Мы ведь все не без греха. Ну, личные наши грешки – это одно, такие отсталые люди и должны в церкви работать. А как быть, например, с иконописцами, которых ты, Саша, нанял полтора года назад, заплатил им немерено денег, а они не иконописцы, а маляры, только все испортили своей мазней. А сейчас опять хочешь их нанимать, чтобы «подновить» росписи? А ну как всплывет, что они с нами этими деньгами делились? Если деньги лишние есть, то нужно бы их государству передать на какие-то важные для нашего социалистического общества нужды, а не просаживать невесть на что!

– Отдел культуры не возражал против обновления росписей, – мрачно возразил Александр Николаевич.

– Так ведь это только один пример. А то, что тебя старостой не выбирали, а просто Иван Фомич попросил Тимофея Ивановича, а тот позвонил в горисполком, и тебя без всяких выборов сделали исполняющим обязанности старосты?

– Но ведь сделали же!

– Исполняющим обязанности, хотя ты об этом и не любишь вспоминать. Впрочем, ладно! – Лев Александрович, сознание которого на несколько минут прояснилось, почувствовал, что голова опять тяжелеет. Он выпил еще немного водки, положил руки на стол, опустил на них голову и захрапел.

– Лев в чем-то, может быть, и прав, но кто будет слушать наших кляузников прихожан? – задумчиво произнес староста. – Однако, Иван Фомич, ты бы сегодня поговорил с Тимофеем Ивановичем неофициально.

– Ладно, поговорю.

– Вы нас, наверное, осуждаете, отец Анатолий, – повернулся вдруг староста к настоятелю. Но ведь любые на нашем месте еще хуже будут. А вы возьмите этих святош прихожан, которые на нас кляузы во все инстанции пишут. Ведь для них, по правде говоря, вообще ничего святого нет. Они ни перед какой подлостью не остановятся. Только зубов у них сейчас нет, а то загрызли бы нас, да и вас, и не поморщились. Они ведь ни во что не верят, а дело им есть до всего.

– Я все это знаю, – грустно сказал архимандрит. – И я не судья, чтобы кого-то осуждать.

– А вы тоже, Александр Николаевич, с Львом Александровичем хороши, загружаете батюшку нашими проблемами, а ему лучше бы и не знать о них, спалось бы крепче, – возмущенно воскликнула Елена Филипповна.

– Он имеет право знать, кто его окружает, в отличие от многих других он настоящий священник, – возразил Иван Фомич.

– Я пойду, мне еще нужно многое успеть до завтра сделать, – мягко сказал отец Анатолий и встал со стула.

– Выпейте еще чуть-чуть, – предложил Александр Николаевич, наливая ему в стакан водку.

– Я бы только если с Львом Александровичем, ему не могу в этом отказать, а так лучше воздержусь, – попробовал отшутиться настоятель.

Но тут на его беду помощник старосты проснулся, услышав свое имя.

– Ради вас я всегда готов выпить, – торжественно заявил он. – Саша, наливай мне тоже!

Все засмеялись, висевшая в воздухе напряженность как-то разрядилась.

– Вот видите, батюшка, человек печени своей ради вас не жалеет! – сказал Иван Фомич, разливая всем водку.

Через десять минут отец Анатолий вышел из канцелярии, а собравшиеся там сидели до позднего вечера, когда вызвали такси, которое отвезло их по домам.

В результате проведенной в 1961 году реформы приходского управления сложилась ненормальная ситуация, когда настоятели приходов, лишившиеся всякой возможности вмешательства в хозяйственные дела общин, оказались в положении наемных лиц у церковного совета (исполнительного органа общины), состоявшего из мирян, причем зачастую далеко не религиозных. Власть же епархиального архиерея над приходами минимизировалась до такой степени, что после снятия с регистрации назначенного им настоятеля приходы становились подведомственны только государственному регистрирующему органу. Духовенство восприняло реформу приходского управления неоднозначно. Например, один из священников Костромской епархии в беседе с уполномоченным заявил: «С этой перестройкой я как настоятель превратился в половую тряпку, которой можно лишь подтереть пол. Никому не имею права ничего приказать. К ящику не подходи, мною могут командовать всякие старухи». Аналогичное настроение вынашивалось целым рядом священников. Другая же их часть пошла по иному пути: внешне они подчинялись, но фактически продолжали распоряжаться финансово-хозяйственными делами церкви, используя лично им преданных членов исполнительных органов.

Архиепископ Никон (Фомичев) вспоминал: «духовенство оказалось в подчинении у старост, которые нередко творили полный произвол. В калужском кафедральном соборе, например, староста отменила все крестины – они совершались только во втором, Никольском храме. …старосты возомнили себя «князьками» Церкви. Без их согласия священник или епископ не мог принять на работу или уволить даже уборщицу в храме. На собрание, избиравшее церковный совет, духовенство не допускалось. Решать, какой быть церковной общине, мог атеист, а священник не имел на это права…»

Впрочем, были и совсем иные мнения. Например, на Поместном Соборе 1988 года архиепископ Иркутский и Читинский Хризостом дал положительную оценку приходской реформе 1961 года: «Помню сороковые годы, с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение, даже более мощное, чем сейчас; открывались храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной и пастырской деятельности. Начали с того, что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. А машины – не просто «Волги», а ЗИЛы. Я думаю, что великим благом… было то, что в 1961 году отказались от административной деятельности. Это промыслительно потому, что последующие годы были трудные, но, если бы священники были у власти, то их всех бы пересажали на законном основании».

Но такое мнение являлось единичным. Большинство духовенства и простых верующих восприняли реформы отрицательно.

Выход для духовенства из создавшейся ситуации обозначил Святейший Патриарх Алексий I: «Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни, всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что заботы хозяйственные уже не лежат на нем и что он может всецело отдаться духовному руководству своих пасомых».

Эти слова наставления дали многим священнослужителям силу противостоять последствиям приходской реформы, направленной в первую очередь на изменение всего строя церковной жизни и уничтожение порядка приходского управления.

Одним из таких священников был отец Анатолий. Слова Патриарха оказались сказаны как будто про него. Даже у безбожных внешне членов «двадцатки» он пользовался большим авторитетом. Но как показали дальнейшие события, его любили далеко не все прихожане собора.

Глава 5.

В день приезда в Петровскую епархию нового архиерея два человека захотели сразу же встретиться с уполномоченным. Ими были Иван Фомич и отец Иов. Но у них ничего не получилось – Тимофей Иванович уехал «на природу» отмечать юбилей одного из своих коллег. Это мероприятие являлось заранее запланированным и, на его взгляд, более важным, чем встреча с новым управляющим епархией, которого можно принять и завтра. Игумен Иов звонил уполномоченному домой с восьми до девяти вечера, но безуспешно. А Иван Фомич и вовсе засиделся в соборной канцелярии до десяти вечера. Перед тем, как ехать домой, он тоже пробовал звонить, но трубку никто не взял. Но если отец Иов не мог уже встретиться с Тимофеем Ивановичем раньше архиепископа Феодора, то у председателя ревизионной комиссии такая возможность была. Он хорошо знал привычки уполномоченного, с которым они были соседями, и, не беспокоя его дома, к восьми часам пошел к нему на работу. Когда он постучался, товарищ Николаев уже выпил водки и был в доброжелательном расположении духа.

– Привет, Фомич, заходи, что ты топчешься как бедный родственник? – крикнул он, увидев посетителя. Только давай быстрее, у меня сегодня встреча с новым архиереем, с тобой-то мы всегда поговорим. Ох, а рожа-то у тебя хуже, чем у Льва Александровича! Это дело необходимо срочно исправить, и спорить не пытайся! Знаю, что ты не опохмеляешься, но считаю, что твой взгляд на данную проблему глубоко ошибочный и отражает узость и заскорузлость твоего мышления, обусловленную длительным нахождением в среде религиозных фанатиков и психически незрелых личностей.

Уполномоченный налил Ивану Фомичу водки, а тот, по опыту зная, что если откажется – разговора не будет, залпом ее выпил.

– Вот и молодец, опять на человека стал похож. Теперь давай рассказывай, зачем пришел.

– Да вот по поводу нового архиерея пришел. Чего про него слышно?

– А что слышно? Я же с ним еще не встречался – как бы не понимая, о чем идет речь, ответил Николаев.

– Да все ты понимаешь, Тимофей Иванович, –раздраженно сказал председатель ревизионной комиссии. – Ведь наверняка созванивались с уполномоченным, где он до нас был.

– Созванивался. Но я предпочитаю иметь свое суждение о людях.

– Ну что ты, Тимофей Иванович, как неродной, – скривился Иван Фомич. – Давай выпьем, что ли, да и расскажешь мне о нем. Ведь нам нужно все же иметь представление, что за человека прислали…

– Безнаказанно пить на рабочем месте в неограниченных количествах имеет право только Лев Александрович, потому что он наша городская достопримечательность, ценный этнографический материал отмирающего мира «бывших» центральной России. А архиерей тебе чего сдался? Ведь ты вроде неверующий?

– Ну, Лев Александрович говорит, что он может прихожан настроить на перевыборы двадцатки…

– Надо же, какой великий мыслитель, – засмеялся уполномоченный. – А кто им даст разрешение на эти перевыборы?

– Старосту горисполком без выборов утвердил…

– Вот именно, что горисполком утвердил, я зарегистрировал, а мнения двадцати двуногих атавизмов, оставшихся нам в наследие от эпохи суеверий и мракобесия, которые перегрызлись между собой из-за того, кто из них главнее, никто не собирался спрашивать, так что пришлось государству самому выбирать… Да и что можно про эти мнения сказать? «Выбери меня» в двух словах. Лев Александрович просто сам хочет старостой быть, мы бы и не против, он нам больше Александра Береникина нравится, но он слишком уж колоритный. Ему объяснили, а он все надеется, видимо, на что-то и мутит воду.

– Думаешь, что он из-за этого разговор завел? – с облегчением спросил Иван Фомич. – Я-то тоже сперва не придал значения, он пьяный еще и не такое наболтать может, а вот Саша с Зоей испугались, сходи, говорят, к Тимофею Ивановичу…

– У кого рыльце в пушку – тот всего боится, – засмеялся уполномоченный. – Ладно, Фомич, ты не обижайся, но мне, правда, некогда.

Иван Фомич вышел из кабинета успокоенный. Ему было безразлично, останется Александр старостой или им будет Лев Александрович. Да ведь и не изменится даже и здесь ничего. Главное, что их устоявшемуся мирку вроде бы ничего не угрожает.

Архиепископ Феодор проснулся как обычно в шесть утра. В маленькой комнатенке было душно, и он открыл окно. Большую часть жизни он прожил в таких вот домах «без удобств», но последние восемь лет жил в квартире, где были и газ, и водопровод, и канализация, и газовая колонка, и ванна, даже телефон. А к хорошему быстро привыкаешь. Телефон, кажется, и здесь есть в кабинете… В квартире живет его младший сын с женой и дочерью. Все восемь лет совместного проживания, пусть даже и в трехкомнатной квартире, непросто дались и архиерею, и его сыну-инженеру, по странному стечению обстоятельств направленному на завод в город, куда его отец был назначен управляющим епархией. Еще более странным было то, что положительную советскую семью (а сын не разделял веру отца) поселили в одной квартире с епископом, а ведь он может дурно влиять в религиозном плане на них и, тем более, на их несовершеннолетнюю дочь. Хотя невестка не раз говорила подругам, что живут они хуже, чем в обычной коммуналке… Архиепископ Феодор подозревал, что все не так просто, его Коля неслучайно так дружит с майором КГБ Яковом, который часто бывает у него в гостях. Не хотелось самому себе в этом признаваться, но своими излишне для атеистической страны религиозно окрашенными проповедями, попытками препятствовать закрытию храмов архиерей привлек к себе внимание соответствующих структур, а его сын как сознательный советский гражданин обрек себя и свою семью на кучу вынужденных неудобств, чтобы родное государство знало, не замышляет ли против него что-нибудь неспокойный архиепископ… «Уж лучше бы он работал в КГБ, так ведь было бы честно и нормально, стал бы майором, как Яков, быть офицером для мужчины – неплохой путь. А так…», – с досадой думал архиерей.

Владыка привел себя в порядок, потом около часа читал свое ежедневное молитвенное правило. Он старался никогда не пропускать его, даже когда случалось бывать в каких-то поездках.

Потом он не спеша походил, осматривая дом и двор. Возможно, здесь ему придется прожить не один год. Удобств не было, но не было и сына с его семьей, из-за которых он старался проводить в квартире как можно меньше времени. Сейчас им осталась вся квартира – так высоко государство отметило восьмилетние самоотверженные труды Николая. «Интересно, кто здесь за мной будет приглядывать? Наверное, этот плутоватый игумен Иов. А может, кухарка Глафира. Нет, о спокойной жизни мечтать рано», – подумал владыка.

В восемь пришла Глафира, взяла благословение и спросила, что готовить на завтрак. Архиепископ обычно не ел до двенадцати дня, но сегодня нужно было идти к уполномоченному к одиннадцати, неизвестно сколько там придется пробыть… Он вспомнил, как десять лет назад один уполномоченный «в воспитательных целях» продержал его в коридоре три часа прежде, чем принять, а ведь всего-то и перебирал бумаги, которые мог бы и потом перебрать. Поэтому владыка согласился с ее предложением пожарить картошку с рыбой. «Пообедаю утром», – подумал он.