Текст книги "Лошадиные истории"

Автор книги: Алексей Коркищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава девятая

Разведчики заехали с косяком на бригадный двор. Григораш остался поить и кормить лошадей, а Потапыч с Кряжевым переодели Лелю в солдатскую форму – нашли в тороках старенькую, – и, прихватив с собой Лошадию, поехали в штаб полка. Он размещался в доме председателя колхоза. Всадники заехали во двор. Леля продолжала спать на руках у Кряжева.

– Проснись, Леля Дмитриевна, приехали. Сейчас отца увидишь, – ласково сказал он.

– Папу? Прямо сейчас? – вскинулась она. – А где он?

– Вот в этом курене.

Леля закричала надрывно:

– Папа! Папа! Я здесь! – и забилась в его руках, хотела соскочить на землю.

Потапыч быстро спешился, принял Лелю из рук Кряжева, бережно опустил на землю. Она закачалась – закружилась голова, в глазах потемнело; сержант поддержал ее.

На открытую веранду вышел полковник Мирошников, худощавый, стройный, с темными усами, недоуменно пригляделся к ней.

– Папа, это я!.. – разрыдавшись, она пошла к нему, протягивая руки, как слепая.

Он спрыгнул к ней с веранды.

– Дочурка!.. Леля моя дорогая!

Мирошников подхватил дочь на руки, прижал к груди и понес в дом.

Потапыч и Кряжев поспешно закуривали, пряча глаза друг от друга.

К ним из штаба вышел начальник полковой разведки капитан Овсяник.

– Ну, как сработали, орлы?

– По всей форме доложить, товарищ капитан? – спросил сержант, козыряя.

– Можно без формы, если удачно.

– Удачно, товарищ капитан! В станице Дольской обнаружена танковая дивизия. Фрицы чистят перышки…

– То есть?

– Фриц производит мелкий ремонт танков, играет на гармониках, загорает – жирует, значит.

– Ясно, Потапыч, продолжай.

– Заползли мы прямо в станицу и все аккуратненько высмотрели: склады горючего, боеприпасов, сарай с арестованными…

– Короче, Потапыч. В штабе с деталями выложишь.

– Вертаясь с разведки, мы увидели и услышали, как три «мессера» за кем-то гоняются, расстреливают, значит, из пулеметов и пушек, мы повернули, чтоб узнать, что там такое, а к нам навстречу – косяк племенных кобылиц с жеребятами и эта девочка, которая оказалась дочка нашего комполка… – голос старшины смялся. Он крякнул, покашлял, крепко потер щеку.

– Ну, молодцы, братцы! – похвалил капитан. – Пойду доложу начальнику штаба. Ты, Потапыч, далеко не уходи, будь на подхвате.

– Слушаюсь, товарищ капитан!

У коновязи призывно заржала Лошадия. Кряжев подошел к ней, погладил шею.

– Тоскуешь, красавица? Погоди, Леля отдохнет и выйдет к тебе. Потапыч, слышишь? Леля говорила, что в переметной суме документы коневодов и бумаги на лошадей. В штаб дивизии сдадим, что ли?

– А то ж куда? Достань их.

Кряжев извлек из сумы клеенчатый сверток, пистолет и несложенный нож.

– Ого! Леля, оказывается, была вооружена. А нож-то какой! – Он нажал кнопку, и лезвие ушло в рукоятку.

– Это, наверно, оружие того диверсанта, которого придушил Лукьян Корнеевич. Спрячь, потом отдашь трофеи Леле.

У двора остановилась «эмка». Из нее быстро вышел комдив. Ему уже сообщили об успешной разведке и появлении в полку дочери полковника Мирошникова.

Спустя некоторое время к штабу полка в сопровождении эскадрона Петрунько подъехала колонна мотоциклов с пленными немцами. За рулем переднего мотоцикла сидел сам эскадронный.

Под потолком штабной комнаты горела десятилинейная керосиновая лампа. Окна были плотно завешены. За столом и на лавках вдоль стен сидели командиры и комиссары эскадронов, штабные работники. Они собрались, чтобы обсудить данные разведки и разработать операцию по прорыву в тыл врага. Комдив сказал, обращаясь к полковнику Мирошникову:

– Ваши разведчики – молодцы, Дмитрий Лукьянович! Ценных языков добыли. Очень любопытные птички эти офицеры, скажу я вам! Так что жду наградные листы.

– Товарищ комдив, надо бы представить к награде и Лелю Дмитриевну, – сказал старший лейтенант Петрунько. – Ведь каких лошадей спасла!

– Правильно, – раздались голоса командиров.

– Я беру Лелю Дмитриевну в свой эскадрон, – добавил Петрунько.

– Не возражаю, – ответил комдив. – Ну, ладно, товарищи, продолжим разработку операции. Пленные офицеры и солдаты подтвердили данные разведки и, можно сказать, неплохо дополнили их. Капитан Рихтер был довольно разговорчив и не врал, понимал, что ему это зачтется. Кстати, товарищи, знаете, зачем им нужны были буденновские лошади? Оберст фон Штюц хотел подарить их самому Герингу! А подарил нам: двух офицеров, своих ближайших помощников, трех унтер-офицеров, четырнадцать солдат и двенадцать мощных мотоциклов с колясками.

Командиры засмеялись. Комдив продолжал:

– Задача полка такова: проникнуть ночью в тыл противника на глубину двадцати километров, внезапно и стремительно войти в станицу Дольскую, уничтожить танки, склады боеприпасов и горючего и так же стремительно уйти в плавни. Сколько возьмешь эскадронов, Дмитрий Лукьянович?

– Четыре эскадрона, но в уменьшенном составе.

– Возьмешь пять эскадронов, и пятому дай единственное задание: освободить арестованных. Капитан Рихтер сказал, что в складских помещениях заперто около двухсот красноармейцев, коммунистов, комсомольцев, активистов Советской власти. Готовится расправа. Они будут расстреляны, если мы их не освободим.

– Мы освободим их, товарищ комдив!

– Разгромить штаб!

– Этим займусь я сам с эскадроном Петрунько, – ответил Мирошников.

– Еще раз подчеркиваю, товарищи, в бой с гарнизоном не ввязываться, не увлекаться стычками, не распыляться. Атака должна быть сильной и быстрой, как удар молота! У меня все, товарищи командиры. Поднимайте эскадроны!

Командиры вышли. Мирошников задержался на минутку. Он прошел по коридору к небольшой спальне, чуть приоткрыл дверь, заглянул внутрь. На столе неярко горела прикрученная лампа, освещая комнатку туманным красноватым светом. Леля спала, вольно разметавшись на широкой кровати. Он постоял у дверей, прислушиваясь к ее дыханию, и на цыпочках отошел прочь.

Пластуны бесшелестно, словно ужи, подползли к станице Дольской перед рассветом и в одно и то же время подняли связками гранат на воздух пулеметные гнезда гарнизонных постов. И тогда с четырех сторон бешеным аллюром в станицу ворвались эскадроны полка Мирошникова. Яростный нарастающий топот копыт захлестнул спящую станицу ужасом.

Эскадрон Петрунько, во главе которого скакал Дмитрий Лукьянович, ворвался на площадь. Повесив автоматы на шею, казаки взяли в руки зажигательные бутылки и связки гранат. Танки, стоявшие за церковной оградой, вспыхнули, будто кучи сушняка. Метко попадали в них бутылками с зажигательной смесью Кряжев, Дрогаев, Григораш и другие бойцы. Белое пламя взметнулось в небо. На площади заплясали фантастические тени.

Два взвода завернули в парк, где было скопище танков, и через считанные секунды в нем загрохотали мощные взрывы, заполыхал белый брызжущий огонь.

С площади, не сбавляя хода, казаки растекались по улицам, и во дворах и садах, где стояли танки, раздавались взрывы и выплескивался яркий огонь. Выбегавшие из домов раздетые гитлеровцы падали, срезанные автоматными очередями. «Казакен! Казакен!» – слышались вопли.

В окне старого поповского дома, где находился штаб войсковой разведки, показался толстый человек в белье. Это был оберст фон Штюц. Он хотел выпрыгнуть наружу, но не успел – пули всадников втолкнули его обратно. Падая, фон Штюц опрокинул стол. По полу разлетелись бумаги. Он приподнялся на руках. Перед ним лежала фотография кобылиц со звездами на лбу. На одной из них сидела Леля Мирошникова. Фон Штюцу показалось, что девочка ожила и показала ему язык.

– Майн готт! – произнес фон Штюц и вмялся лицом в пол.

И в то же мгновение в окна поповского дома влетели зажигательные бутылки и гранаты. Дом затрясся, осыпая черепицу, и запылал.

Дальше, дальше скакали казаки, поджигая танки и рубя шашками метавшихся в панике гитлеровцев.

Неожиданно из сада, подминая яблони, выполз танк и перегородил дорогу всадникам. Бухнула пушка, длинно застрочил пулемет. Упали передние казаки, рухнул конь Кряжева! Казалось, выхода нет, сорвется атака эскадрона Петрунько. Но прямо под пулеметную очередь рванулся Григораш и, уже падая вместе с конем, метнул связку гранат. Сильный взрыв расколол танк, башню сбросило на дорогу.

Кряжев, хромая, подбежал к Григорашу – тот силился подняться на ноги. К ним подскакал Дрогаев.

– Давай его сюда! – крикнул. – Скорей!

Кряжев вскинул Григораша к нему на руки, хлопнул коня по крупу.

– Гони, Дрогаев! Вывози Ваню.

Сам загородил дорогу коню, бежавшему без всадника, прыгнул на него и, взяв в руку автомат, поскакал за отрядом.

Лава кавалеристов, не задерживаясь, продолжала катиться дальше. Сильные взрывы, сопровождаемые всплесками белого пламени, раздавались по всей станице. В одной стороне раскатисто ухнуло, и к звездам поднялся, клубясь, багровый грибовидный столб огня – это бойцы подорвали базу горючего. В другой стороне рвануло так, что качнулась земля – это взлетел на воздух склад боеприпасов. Уничтожив охрану, пятый эскадрон быстро выводил из станицы освобожденных узников в балку, где их ждали запасные кони.

Среди освобожденных был и Петька Середин. Его вез на коне пожилой всадник. Плохо было Петьке. Рана загноилась, нога опухла и онемела. Петька в забытьи бормотал:

– Дядя, скажи командиру… Лукьян Корнеевич пропадает… раненый… диверсант напал… Там племенные кобылицы с жеребятами… Там, у колодца… в балке… Спасайте… скажите командиру.

– Не беспокойся, парень, у нас кобылицы с жеребятами. Целы они… Дочь нашего командира полка сберегла, пригнала их. А Лукьян Корнеевич помер. Леля похоронила его.

Но до затуманенного сознания Петьки не доходили слова казака, и он продолжал бормотать:

– Дядя, скажи командиру… Дед Лукьян… косяк… у колодца…

– Бедный паренек, совсем извелся.

Пятый взвод первым ушел в плавни, сопровождая освобожденных.

А позади, над станицей, вспыхнули разноцветные ракеты – то был сигнал к отходу. Эскадроны один за другим ушли в предрассветную мглу. Операция прошла успешно. Атака длилась недолго. Она была, как и приказал комдив, «быстрой и сильной, как удар молота».

Кряжев и Лошадия заглядывали через раскрытое окно в комнату, где спала Леля. Она отсыпалась третий день. Контузия у нее понемногу проходила. Голова меньше кружилась, и слух наладился.

– Леля, да Леля же! – будил ее Кряжев. – Проснись. Сколько можно спать? Посмотри, кого я тебе привел. Ты слышишь, Леля Дмитриевна?

Сквозь ресницы она увидела белую стену, на которую падал солнечный сноп, пробившийся сквозь кружевную крону акации. И вдруг на стене солнечные лучи нарисовали сказочно-красивого золотисто-красного коня с белой звездой на лбу и белыми ногами…

Конь мчался по желтому-желтому сурепному полю, и на нем, держась за его развеянную по ветру гриву, сидела она, взрослая Леля, сероглазая и стройная, как мама, на ней было шелковое длинное платье, которое, как и ее длинные каштановые волосы, ветер перевивал с золотой гривой коня. Степные орлы парили в синем небе, по которому плыли белые сверкающие облака и которое звенело жавороночьими колокольцами. Она скакала по цветущей сурепке к горизонту и, по-дикарски веселясь, пела что-то безумно радостное. А ее догонял на белом коне Шура Кряжев в бешмете с серебряными газырями и в папахе с малиновым верхом.

Он звал ее:

– Леля-а-а! Да Леля же!

Она обернулась, весело хохоча.

– А ты догоняй!

Он догнал ее, и они поскакали стремя в стремя. Выехали на курган, откуда открывались неоглядные разноцветные дали, но тут из белого облака вдруг выпал черный самолет. Пронзительно воя и увеличиваясь в размерах, он падал прямо на них, закрывая белый свет. Небо тотчас потускнело, облака стали грязными, и желтые цветы сурепки почернели.

Леля заплакала от страха, но тут в руках у Кряжева оказалось невиданное длинноствольное ружье. Он очередями застрочил по черному самолету. Тот взорвался в воздухе и мелким, легким мусором осыпался на траву. И тогда небо снова стало синим-пресиним, облака – белыми-пребелыми, а степь – желтой-прежелтой. И снова в поднебесье запели жаворонки.

Кряжев повернулся к девушке, то есть к ней, взрослой Леле, и сказал:

– Не плачь, ласточка! Успокойся. Видела, как я его бабахнул?

Она посмотрела на Кряжева с восторгом и заплакала освобожденно, сладостно, легкими слезами и тут увидела: из-за кургана выехали всадники. Она узнала их! Это были мама, бабушка Вера и дед Лукашка…

– Да проснись ты, Лелька! – сказал Кряжев. – Чего ты мучаешься?

И золотистый конь, на котором она сидела, заржал призывно, ласково.

И Леля, наконец, проснулась, села на постели, судорожно всхлипывая. Увидела перед собой белую стену с солнечными кружевами.

– Ну, успокойся, Леля!.. Что ты так разревелась? Спишь и плачешь, а я тебя никак не могу разбудить.

Она обернулась и в распахнутом, залитом солнцем окне увидела обеспокоенного Кряжева и Лошадию, которая нежно, зовуще ржала и тянула голову в комнату, к ней.

Глаза у Лели ожили, лицо прояснилось, хотя она еще продолжала всхлипывать.

– Что же тебе такого страшного приснилось? – спросил Кряжев.

– Тебя видела во сне…

– Неужели я такой страшный? – удивился он.

– Нет, вовсе не страшный.

– А что ж – я плохо тебе приснился?

Она в упор, молча, разглядывала его, будто в первый раз видела.

– Нет, хорошо приснился. Только об этом мне сейчас не хочется рассказывать. – Она улыбнулась, сошла с постели и, путаясь в длинной сорочке, подошла к окну, обняла Лошадию за шею, прижалась к ней. – Не забыла меня, милая моя Лошенька. Гляди-ка, уздечка на ней какая красивая!

– А ты посмотри, какое седло! – он повернул лошадь так, чтобы она хорошо рассмотрела его.

– Ох ты, никогда такого седла не видела! – восхитилась она.

Седло и впрямь было примечательное: изящное, мягкое, с искусной отделкой.

– Это тебе, – сказал Кряжев.

– Мне?!

– Именно тебе. И Лошадию тебе оставили, а остальных кобылиц с жеребятами погнали дальше в тыл, на Терек. И это тоже тебе от бойцов нашего эскадрона. – Кряжев поднял с земли узел, развернул его на подоконнике. Там были папаха с голубым верхом, гимнастерка с кармашками, диагоналевое галифе с кожаными подшивами, хромовые сапожки и наборный ремешок. Под вещами лежали пистолет и нож.

Леля безмолвно любовалась вещами, потом притронулась горячей ладошкой к его руке.

– Спасибо тебе, Шура!

– За что же?

– За все. И за то, что спасаешь меня и во сне, и наяву.

– И во сне, говоришь?! – спросил он с улыбкой.

Но Леля не стала уточнять. Пододвинула оружие к нему.

– Шура, забери пистолет и нож. Это мой подарок тебе.

– Спасибо, Леля. Твой подарок делу послужит хорошо, будь уверена. Они мне еще не раз заплатят за Лукьяна Корнеевича.

Леля, вздохнув, спросила:

– Как там Петька? Лучше ему?

– Лучше. Отвезли в госпиталь. Врач сказал: постараемся спасти ногу. А вот Ване Григорашу плохо… – Кряжев помолчал. – Так, переодевайся, Леля, потолкуем дорогой. Потапыч ждет нас, уху сварил и раков.

– Я быстро!

Кряжев повел коней к крыльцу. Леля вышла к нему счастливая и неузнаваемая.

– Ну, знаешь, ты, как картинка! – сказал Кряжев, любуясь ею.

– Шура, прямо чудеса! Всё как раз по мне. Будто по заказу пошито. – Она завертелась перед ним на каблучках.

– Ну еще бы! – ответил он с улыбкой. – Мы прикинули – поймали хуторскую дивчину твоего «экстерьера и вымеряли ее с ног до головы.

На крыльцо вышел Лелин отец. Кряжев вытянулся, отдавая честь.

– Здравия желаю, товарищ полковник!

– Здравствуй, Шура! – ответил он.

Кряжев смутился, а Леля засмеялась, потом вскинула руку к папахе:

– Товарищ командир, разрешите отбыть на завтрак. Я проголодалась – ужас как!

– Разрешаю. Поезжайте.

Леля и Кряжев вскочили на коней и поехали по хуторской улице шагом. Она что-то оживленно говорила ему, может быть, рассказывала сон. Потом оглянулась, помахала отцу рукой – он продолжал стоять на крыльце, глядя вслед.

До боли в сердце напомнила дочь Анну Степановну, свою мать, такую же сероглазую и стройную. Она так же ловко сидела на коне. Комполка покашлял от волнения, крепко потер щеку ладонью и вернулся в штаб. Предстояла новая операция. До конца войны было еще далеко.

Послесловие

Эту историю я услышал на последнем Дне лошади, празднике, отмечаемом нами, членами содружества почитателей лошади, ежегодно 18 августа. Ее рассказала нам Леля Дмитриевна Е-ова, ветврач Н-ского конезавода. Это был ее вступительный взнос в наш клуб, находящийся, как вы помните, в старой конюшне на краю хутора Александровского.

Позже я, как секретарь содружества, готовя к изданию эту лошадиную историю, придал ей, для удобства чтения, форму художественной повести, допустив некоторый домысел, но оставив в основе ее все то, что было пережито Лелей Дмитриевной.

Она стала первой женщиной в нашем содружестве, мы с удовольствием ввели ее в состав президиума и выбрали вице президентом, то есть заместителем Зажурина. Она всем нам очень понравилась: стройная, изящная, обаятельная, нестареющая душа… Одним словом – истинная всадница! Хотя она недавно вышла на пенсию, но работу не бросила. Осталась рядом со своими любимыми лошадьми.

В тот день мы о многом расспрашивали Лелю Дмитриевну. Например о том, откуда ей было известно в таких подробностях, что происходило во вражеском стане.

– Я ведь не раз беседовала с капитаном Рихтером, – с улыбкой ответила она. – Рихтер по-русски неплохо говорил. Он тогда, попав в плен, попросил моего отца познакомить его со мной, обещая за это быть откровенным на допросах. Странное дело, Рихтер проникся ко мне уважением, даже симпатией. О многом мне рассказал. И о том, как Петька держался на допросах. Да-да!.. А еще одна встреча с ним состоялась совсем недавно. Он приезжал в наш конезавод с делегацией из ГДР. Был у меня в гостях.

– Ну и дела! – воскликнул президент нашего содружества Зажурин.

– Как же потом, после спасения косяка, сложилась ваша жизнь? – спросил я у нее.

– Я вернулась в Ростов со своим полком. Это было в феврале сорок третьего года. Летом поступила в сельскохозяйственный техникум, на ветеринарное отделение. Окончила его и поехала работать в родной Н-ский конезавод, где и остаюсь до сих пор. Да, надо тут сказать о Петьке, о Петре Ивановиче Середине. Выйдя из госпиталя, он нашел свой косяк на Тереке – там находился племенной состав нашего головного Н-ского конезавода – и остался при нем. И домой вернулся с ним. На фронт Петр не попал, стал инвалидом. Работает он в нашем конезаводе, как и я, всегда при лошадях.

– А что же сталось с Шурой Кряжевым? – спросили мы у Лели Дмитриевны. – Ведь судя по тому, как складывались тогда у вас взаимоотношения, вы должны были встретиться в будущем.

– Я Шуру Кряжева и после войны долго ждала. Сообщали, что он пропал без вести… А уж после войны выяснилось, что Шура в разведке был тяжело ранен, попал в руки фашистов… Замучили его… Это случилось в Венгрии…

Мы помянули павших на поле боя. Негромко спели несколько фронтовых песен.

Вспоминали любимых лошадей, у каждого из нас, разумеется, были такие. Спросили у Лели Дмитриевны также о дальнейшей судьбе Лошадии, Палемы, Кулемы и других родоначальниц буденновской породы лошадей из косяка Лукьяна Корнеевича.

– Они на славу послужили конному делу, – ответила Леля Дмитриевна. – Дольше всех прожила Палема. Она пала на тридцать восьмом году.

– Великолепно! – воскликнул Петр Павлович, ветеран-ветврач. – Уважаемая коллега, я полагаю, ее долголетие было обеспечено вашей врачебной практикой.

– Вряд ли, Петр Павлович. Очень жизнестойкая была она. Девять призов на скачках, десять элитных жеребят. Палема до последнего часа была занята на разных вспомогательных работах. В народе говорят: работа держит лошадь на земле.

– Человека – тоже! – подхватил Зажурин.

– Только жаль, не находится для нас, ветеранов, работы по душе! – с горечью сказал Петр Павлович.

– Да-да, верно, – подтвердили остальные.

Леля Дмитриевна оглядела всех с потаенной улыбкой и сказала:

– Друзья, уж если речь зашла о работе по душе для члена содружества почитателей лошади, то позвольте мне сделать вам такое предложение… Я взялась за одно дело, да не справиться мне одной. Задумано организовать при нашем конезаводе конно-спортивную школу для ребят на общественных началах, с филиалами в отделениях… Рассчитываю на вашу поддержку! Ведь мы-то с вами хорошо знаем, что значит для человека лошадь. И нам известно также, какие чувства могут пробудиться у ребят в общении с лошадьми, какие добрые человеческие качества могут они приобрести.

– Прекрасная мысль, коллега! – подхватил Петр Павлович. – Вот поле деятельности для нашего содружества! Посмотрите, какие люди среди нас. Мы – сила большая, и мы сможем немало полезного и нужного сделать для наших ребят, для молодого поколения.

Все с энтузиазмом согласились с этим.

– Располагайте нами, дорогая Леля Дмитриевна, – подытожил разговор Зажурин. – Кому ж, как не нам, заниматься этим благородным делом!

С того дня почти год прошел. И вот я недавно получил письмо от Лели Дмитриевны:

Уважаемый друг! Уведомляю вас, что в этом году по решению президиума нашего содружества день лошади будет проводиться в Н-ском конезаводе. Открытие праздника – доклад и выступления – в Доме культуры, продолжение – на стадионе. Программа будет разнообразной: спектакль всадников, скачки, джигитовка, вольтижировка и другие конно-спортивные игры и соревнования.

В празднествах непосредственное участие примут ветераны Великой Отечественной войны, бывшие бойцы 5-го гвардейского Донского казачьего кавалерийского Краснознаменного Будапештского корпуса, а также ученики конно-спортивной школы.

Ожидаются гости из областного центра и столицы.

Приезжайте, уважаемый друг! Исполните свои секретарские обязанности. Намечается массовый прием новых членов в наше содружество – у вас прибавится лошадиных историй.

Вице-президент содружества почитателей лошади

Л. Д. Е-ова

Уважаемая Леля Дмитриевна! Я непременно приеду и с удовольствием исполню свои секретарские обязанности: запишу новые рассказы о старинном и верном друге человека – лошади.