Текст книги "Полдень Брамы"

Автор книги: Александра Созонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Сегодня перед началом занятий на группе было продолжение вчерашнего. Чудо не чудо, но – встряска бедным моим мозгам.

Нина подошла ко мне и попросила завязать на затылке ленточку, к которой крепилась зеленая звезда. Видно, ей жаль было окончательно расставаться с ней после мистерии.

Я завязал (внутренне задрожав). Коснувшись при этом русых, колких, как соломинки… Что это? Она умеет читать мысли? (Громкие, жаркие ночные мысли…)

Минут двадцать не мог оправиться от сладкого шока.

Как же теперь мне быть, как ко всему этому относиться?..

По-человечески и по-женски мне гораздо симпатичней Ольга, но тянет, настойчиво тянет к Нине. И это при том, что по большому, по глубокому счету ни одна женщина мне не нужна и не будет нужна уже никогда.

(Вспомнил мою незабвенную Динку. Она умела влюбляться сразу в четверых. Скрупулезно объясняла мне, что качество любовей при этом разное: любовь-страсть, любовь-дружба, преклонение, эстетический шок, азарт победы, ненависть… А жить могла одновременно с двумя. Это обычно случалось, когда вспыхивала новая любовь, а старая не спешила уходить, отпадать, подобно шелушащейся коже, сохраняла в себе что-то живое. О, как это тягостно! – жаловалась она. Чтобы не надорваться от тяжести, часть ее перекладывала на любимых, искренне рассказывая каждому о другом. Ждала, кто из них первый не выдержит и исчезнет, и прекратится двойственность. Обычно не выдерживали оба.)

Я устроен иначе, чем моя первая жена. Полная невнятица и сумбур в четвертой и шестой чакрах, в уме и сердце.

Она же мой учитель, черт побери! Наставник. Интересно, как я буду совмещать отныне преданное и чистое ученичество с махровым цветком вожделения?

Но самое главное, самое свербящее: неужели она сама, владея энергиями эфира, творит со мной все это? Зачем?! (Она, видимо, многим владеет, иначе не стояла бы так близко к Н.Т., во втором кругу.) Это же чистейшая черная магия.

Не укладывается в узенькую коробку ученического мозга. В прямоугольный прилежный пенал…

Стыдно сказать, я дошел до того, что стал вспоминать все слышанное и читанное когда-либо о методиках тантры.

Соответственным образом подготовленные мужчина и женщина через любовный акт достигают выхода в высшие планы сознания, в светлый экстаз и слияние с Абсолютом.

Я представлял, прокручивал в воображении картины тантрических обрядов, совершаемых мною и Ниной. Все цензурные запреты прошлой ночи были сняты. Сознание уносилось в сладкие горячие бездны.

Восьмилетнее монашество, конечно, поддало жару. Вот и молись после таких путешествий… Вот и уносись в медитации… Когда воображение затихало, изможденное, обессиленное, жаркие волны откатывались – моя христианская суть тихо, но внятно объясняла мне, что я прелюбодей и развратник. Тантризм – это вид йоги, требующий, как и все другие ее виды, полного самоотречения, чистоты, аскетизма. Я же – жалкий, падший – пусть только в воображении, это не менее низко – сластолюбец. И какой там духовный путь. И какая там Школа…

Одна радость, что вижу Нину только раз в неделю, на группе. Хочется верить, что в промежутке между нашими встречами сумею как-нибудь успокоиться, ввести в русло разбуженную, грохочущую, словно тяжелый рок, плоть.

* * * * * * * *

Во внеочередном письме подробно описал Альбине чудо мистерии. Долго колебался: рассказывать ли о Нине и о моем взбесившемся либидо? Тоже ведь чудо, в какой-то мере.

Не стоит, наверное, делиться этим с женщиной. Впрочем, какая она женщина? Стойкий и светлый дух, задержавшийся на земле для утешения мне подобных. Одинокий воин, идущий путем знания.

«…Я приняла путь воина. Иду им, как могу. Принимаю удары судьбы как вызов и отвечаю соответственно – безупречностью, неуязвимостью, то есть каждый миг делаю наилучшее из того, на что способна. (Я не говорю, что я безупречна, но я цепляюсь за безупречность, так как без нее, мне кажется, на меня обрушится бездна.) Разве это не то же христианское – отвечать на зло добром?

…Я плохо знаю, что в свете хорошо, а что плохо, живу по пути воина, а он живет не вдоль, а поперек.

…Если бы не путь воина, я бы умерла, столько во мне горя».

Интересно, что грустные ее письма идут ко мне раза в два дольше, чем светлые и бодрые. Энергии уныния («упадхи») утяжеляют их, тормозят.

Переписка наша так исповедальна, так сущностна, что стыдно о чем-то умалчивать. Словно я не доверяю ей. Нет, Альбина, нет!

Тебя послали мне в подмогу Светлые Силы. И меня к тебе послали – ты совершенно права – твои Светлые Силы. Ибо они дружат там, наверху. И хотят, чтобы и мы сдружились.

Есть только две души в мире, с которыми я разговариваю о самых главных вещах.

Моя крохотная Зойка, ирреальная, выдуманная.

И Альбина.

Целых двое. И я еще ною о каком-то своем одиночестве!

Последнее время, помимо основных моих собеседниц, стал беседовать еще с планетами. Для этого не нужно выходить в ноябрьскую ночь, задирать голову и ронять на мерзлую землю шапку. Можно дома, за письменным столом, аккуратно вырисовывая их символы красным фломастером вдоль окружности космограмм.

Сам не заметил, как перешел с ними на «ты». Бормочу, откровенничаю, отчитываю, словно живых. Они и в самом деле живые, во всяком случае, принимают весьма увлеченное и деятельное участие в моей судьбе.

Казалось бы, какое им дело – далеким, сверкающим, величаво кружащимся громадам – до меня? Массы наших тел несоизмеримы, расстояния между нами – сотни миллионов км…

Есть дело.

Хотя у физики – и Ньютона, и Эйнштейна, и Миньковского – может поехать крыша, если она всерьез задумается об этом.

Массы несоизмеримы, но вот души, видимо, да.

Мучители мои, палачи. Мойры. Ангелы-хранители. Музы, Учителя.

Дружище Солнце, если б я научился любить без отдачи, ничего не требуя взамен, седьмой дом, твоя душная хижина, перестал бы быть адом. Ты даешь мне огромный болевой толчок для творчества, но лучше бы ты излечилось. Я думаю, я смог бы творить и со светлым, и с ясным тобой…

Сатурн. Классический злодей, закутанный в белое, самый жестокий учитель, холодно щелкающий ножницами, отсекающий все лишнее, зовущий в предельный аскетизм, одиночество, в скит. Уроки твои самые действенные. Смирись или умри! Спасибо, Сатурн, старичок с узенькой, истончившейся от работы косой. Порой мне очень трудно благодарить тебя искренне, пойми и не обижайся, порой я выдавливаю сквозь зубы, с перехваченным дыханием и разорванным на куски лицом: спасибо, будь ты проклят, спасибо…

Сумасшедший поэт и неврастеник Нептун. Кто смог бы привести тебя к истинному нептунианству: мечтательный юноша с лютней, струны ее – невидимые аспекты звезд и планет, к босым ногам ласкается искрящийся прибой Океана? Сомневаюсь, что ты способен воспрянуть в этой жизни, слишком ты раздавлен, распластан, бедняга…

Мускулистый гипнотизер Плутон. Фатум. С тобой невозможно запанибрата. Ужасен, сокрушителен и справедлив, как сам Саваоф…

С тобою, Уран, несравненно проще. Зверюга, белый от ярости и вдохновения. Самая амбивалентная планета: гений и безумство, тоска по самоубийству и высшая интуиция. Молния. Вспышка магния. Ты труднее всех поддаешься дрессировке, Уран, ты самый невзнузданный. И все же я люблю тебя больше всех. Сжился, сросся, сроднился – с самым ярым мучителем. Когда-нибудь мы срастемся настолько, что станем подобием кентавра. И мы допрыгнем с тобой…

Куда?

Туда, откуда мне светит ясная, кроткая, милосердная Венера. Самая добрая из моих планет. Все чаще в последнее время стараюсь прислушиваться к ее голосу. Заметил, что и цвета мне стали нравиться иные – ее цвета. От горячих, малиновых – к голубым и жемчужным. Больше я не надену кирпичного цвета рубашку, которые так любил в юности. Обои в моей комнате – лазорево-голубые. Раньше в подобных мне было бы холодно.

Раньше я абсолютно не умел прощать, но только – забывать, когда отболело.

И лишь с одной планетой из десяти, с одним актером из пестрой труппы не смог подружиться.

С гладиатором Марсом. Именно потому, что прежде – как и подобает Овну – охотно и радостно подчинялся ему. Послушно спешил на трубный глас. Упивался битвой. Правда, низколобый Марс, лязгающий мечом, в моем представлении выглядел прекрасным юношей на белом коне, топчущим змея. Всю юность я боролся со змеем, с Дьяволом или с кем-то из его шестерок, боролся за души тех, кого любил, и тех, кого прибивало ко мне жизнью.

За друзей. С кем кайфовал когда-то в алкогольном триединстве. Уходивших – кто в беспросветный хмель, кто в наркоту, кто в иссушающую душу постройку карьеры.

За Динку. Всеядную, жадную, распахнутую всему и вся, и тошнотворному, и пошлому в том числе.

За Марьям…

Я выходил на бой с Сатаной, снова и снова, как заведенный, а он, усмехаясь, любуясь моей напыщенной верой в свои жалкие силенки, парировал. Слабо парировал, но мне хватало. Играл со мной, как сытый кот с храброй по дурости мышью. Брал в плен, потом отпускал. Подводил к самому краю: «Смотри, хочешь туда?..»

Я заглядывал за край. Вырывался ценой невероятных усилий. Либо – он сам отпускал меня, теряя интерес.

Теперь я не люблю Марса. И к Георгию Победоносцу охладел. Уразумел в конечном итоге, что ни одну душу, ни кусочек души, ни частицу ее не сумею спасти, вызволить из сатанинского плена.

* * * * * * * *

Найдите в себе точку покоя, постоянно говорит на лекциях Н.Т. Ищите ее в себе, а найдя, держите как можно дольше. Живите в ней, расширяйте ее.

Я прилежный ученик, я выполняю все указания учителя. Точку покоя я нахожу в два счета. Когда еду в метро, бреду по улице, валяюсь на тахте, мою посуду. Мне совсем нетрудно обитать в ней, расширяя до своих объемов, когда я один, когда никого нет рядом и ни с кем не нужно вступать в диалог. И еще – когда я не думаю о том, что творится вокруг.

Какой великолепный, сферический покой окружает меня, какая бархатная колыбелящая тишина… Но стоит взять газету – покой пропадает. Стоит ощутить в метро под лопаткой чужой грубый локоть – сферическая тишина раскалывается на уродливые кусочки. Ярость, тоска, страх – вот волны моего моря, в котором плещусь, лишь только обрывается блаженное одиночество. Мутная ярость. Сумасшедшая тоска. Глухой страх. Три гвоздя, распинающие свободную душу. Три стяга – три грязных тряпки, – хлопающие на ветру внешних событий. (А тут еще добавился четвертый – назойливая, танцующая, как красногубый Шива, тяга к Нине.)

О, какую огромную точку, планету покоя, космос покоя умею я находить… Когда невесомое прозрачное мироздание покачивается у меня за лопатками, точно неотторжимая летучая моя часть. Когда я вдыхаю Брахман – золотистый безначальный поток – и выдыхаю Брахман, еще более искрящийся от встречи с моим Атманом.

Но зачем? Чего стоит моя точка покоя, раз я так легко теряю ее, выплескиваюсь в мутно-страстную суету и свалку? Я еле сдерживаюсь, чтобы не толкнуть в ответ транспортного собрата, которому не терпится первым вступить на ступень эскалатора… Неимоверным усилием воли подавляю в себе язвительное ругательство в ответ на безобидное хамство… Готов разорваться от бессильной досады и плача, слушая по радио об очередной «спасительной» мере, предпринимаемой правительством…

Может быть, вся моя задача на эту жизнь – научиться гасить волну ярости, порыв страха, спазм тоски, которые так часто гуляют внутри меня и делают, что хотят. Ослабить их, обескровить, извести. И в этом смысл. А вовсе не в том, чтобы, скажем, написать книгу, доселе не виданную. Книгу, конечно, тоже можно писать, но походя, между делом. В том, вечном мире иная ценностная шкала, и хорошая, честная книга, возможно, значит намного меньше, чем погашенная за десятки лет жизни волна ярости. Или выращенное за жизнь дерево бескорыстной, безоглядной любви.

Книги писать легко. Но эта задача…

Боюсь, что без Учителя мне не справиться со своей душой.

Рамакришна – опять-таки мой Рамакришна, светлая ось моего бытия – уходя в самадхи, уводил за собой и ученика, находящегося возле.

Гениальный Ауробиндо исходящими от него вибрациями покоя не пускал в распахнутое окно комнаты, где работал, бушующий циклон. А у Рамакришны вздувались на спине рубцы, если рядом хлестали вола. Два полюса – безбрежная ранимость любви и абсолютная защищенность мудрости. Две высочайшие глубины одного океана бытия.

Рамакришна мне ближе.

Но где ж его взять – наставника, духовника, Ведущего? Ведь это не Нина, конечно. И не Н.Т.

Нигде и – везде.

Следуя этому правилу, я нашел Учителя совсем рядом, не выходя из комнаты.

Это случилось вскоре после расправы над прошлым. После нахлынувшей вдруг благодарности к рыжему решительному брату – огню.

Мне не захотелось расставаться с ним надолго. И вечером я зажег свечу.

Поставил на стул, сам сел на пол, скрестив ноги, впритык к язычку пламени. Рассматривал и беседовал.

Удивительно, сколь много я вынес из такого общения…

Я понял, чем он отличается от остальных трех стихий. Самое существенное отличие – он всегда смотрит вверх. Земля лежит инертным грузом. Вода льется, угодливо принимая любую форму или растекаясь плоско, бесформенно. Воздух летит во все стороны, он везде и нигде. А огонь, братишка мой, тянется в небо. Если что-то сказать или дунуть или от окна повеет сквозняком – он отклонится, вильнет в сторону, но лишь на краткий миг – и тут же возвратится в исходную, трепещущую вертикаль. Если он не тянется вверх, значит, он умер.

(У меня возникло одно давнее воспоминание в связи с этим. Вспомнил, кого напоминает мне язычок огня. Еще будучи студентом, ехал как-то в метро, и в вагон на тележке вкатился безногий юноша. До этого людей на тележках я видел лишь на вокзалах, спившихся стариков. Ему было лет двадцать семь. Светлые глаза на сухом, собранном лице, неподвижном, словно теплый, обожженный солнцем камень. Он смотрел мимо всех, впереди себя. Или в себя. Мимо. Если б ему захотелось взглянуть на кого-нибудь из пассажиров, ему пришлось бы задрать подбородок. Его глаза приходились на уровне людских поясов. Дырочек на ремне.

Я неприметно разглядывал его и не мог оторваться. На остановке «Невский проспект» он оттолкнулся и выехал в распахнувшиеся двери. Я – следом, хотя мне надо было дальше. Как завороженный, поднялся на эскалаторе на две ступени ниже его. На улице он понесся очень быстро, отталкиваясь крепкими руками от асфальта, наращивая скорость, под ровный скрежет подшипников. Уверенно лавируя в людском потоке, словно в шагающем суматошном лесу. Не то что угнаться, даже проследить взглядом его худую плечистую спину стало невозможно. Последний раз он мелькнул за Домом книги и растворился в ногах толпы…

Что меня так поразило в нем, повлекло? Только сейчас понял: ощущение вертикали. Он был лишен середины, этот юноша: либо совсем плашмя, в слякоть и пыль, либо – струной, антенной, готическим шпилем. Вечным преодолением.)

Он был прекрасен, мой язычок огня. Высок и прекрасен, как… самая чистая моя медитация. Как Зойка.

Еще я увидел, вглядываясь, что тело его неоднородно. Внизу, там, где он вырастает из черного сучка фитиля, он прозрачен. Виден дальний краешек свечи и темнота, за нею. Словно низ – это плоть, физическое тело, побежденное и сквозное.

В средней, самой широкой части – очень четкие края. Режущие темноту по обе стороны, словно бритва. Светло-оранжевая, тончайшая, ласковая бритва. Середина – астральное тело, тело эмоций. Здесь – четкость и определенность, бритвенная неколебимость: есть добро и зло, верх, и низ, Сатана и Бог. Он не колеблется в этом.

А самый верх, закругленный язычок, самая горячая и движущаяся точка, непрерывно ощупывающая темноту над его головой, – с размытыми, нечеткими краями. Верх – это ментал, рассудок, неутомимый, танцующий и неистовый. И края его не могут быть четко очерчены, потому что ментальной, последней, окончательной истины – нет. Ум – в вечном движении и никогда не остановится. Нет окончательной истины, что бы ни писали, что бы ни воображали о себе теософы всех мастей. Нет и не будет.

Я даже задрожал, когда это понял. За десять минут маленький язычок света объяснил мне главное.

Медленно сказал ему: «Ты – это я. Я – это ты. Войди в меня, стань мною. Мы – единое». Раскрыл себя полностью, чтобы он мог войти в меня без помех. Закрыл глаза. Язычок пламени под прикрытыми веками превратился в малиновую светящуюся каплю. Она медленно плыла сверху вниз, закручиваясь вокруг своей оси, и напоминала планету с розовой атмосферой и бордовыми материками. Замерла в центре поля зрения, став зрачком глаза. Сияющий, вертящийся, разгоняющий окрестный мрак зрачок…

«Стань мною», – попросил я его еще раз. Открыл глаза и снова закрыл. И почувствовал язычок пламени у себя в горле, в самом его основании, в ямке между ключиц. Он горел точно посередине ямки и резал бритвенными краями, не жег, а именно резал. Я ощущал тепло, движение и боль. Почему он вошел в горло? Должно быть, потому что у меня эта чакра закрыта. Работает голова – непрерывно, постоянно пульсирует. Раскрывается сердце – порой, потом снова захлопывается. А горло – центр самоутверждения, личности, радости – всегда съежено.

Огонь разрезал меня, грел и непрерывно двигался.

Я чувствовал, что не борьба со своей натурой нужна мне, не муки самоограничения, не суровая аскеза, а – наличие язычка пламени внутри, верность вертикали, которая выстроит, вылечит натуру постепенно, сама собой.

Я просил его, чтобы он стал больше, чтобы вырос из горла и заполнил меня целиком. Но он не вырастал, к сожалению. Только кроха огня могла поселиться во мне – слишком много внутри мрака, и влаги, и грязи… Он не терпит того.

* * * * * * * *

Вчерашнее занятие на группе расстроило и вымотало меня. Обычно бывает наоборот – медитация дает силы влачить следующую неделю. Четверг и суббота, группа и семинар – два гвоздика, скрепляющие прежде расхристанную телегу моего бытия, два пика активности, две точки радости и познания. А вчера было не так.

И сегодня, проснувшись, долго раздумывал, чем разогнать утренний пароксизм тоски.

«Тоска – это не я. Это демоны, которые питаются мною. Тоска – это не я. Это мерзкие астральные отродья, бурые клочья тьмы, слетевшиеся на внятный зов моего одиночества. Пошли вон, ненасытные твари. Убирайтесь, подыхайте с голоду».

Рой элементалов тоски, злорадный, прожорливый, кружил вокруг меня, подобно июньским комарам. Не желал рассеиваться.

Все из-за того, что вчера Нина принесла амбарную книгу, в которую при прослушивании заносили наши эзотерические данные. Оказывается, это вовсе не тайна, напротив, каждый должен знать свою стадию. А также и соседа, если сосед не возражает. И все смотрели, на каком плане, под-плане и под-под-плане находятся, на какую ступеньку лестницы взобрались за предыдущие тысячи жизней и кусочек этой.

Бухгалтерия, от которой мне стало скучно и грустно.

Не оттого скучно, что меня вписали в клеточку не ахти, чуть повыше той, на которой обитает сейчас большинство человечества. В конце концов, многие в группе оказались примерно там же. Дело не во мне. Дело в той серьезности, благоговейности, с которой народ отнесся к этому канцелярскому учету.

Я наблюдал за Ольгой. Она с живым интересом рассматривала значки в журнале напротив своей фамилии и, кажется, была рада, что клеточка ей досталась не из последних. Ну и дурочка. Я обиделся на нее, словно она подвела меня в чем-то, не оправдала моих надежд. Те девочки, на которых она похожа… на которых была похожа в самом начале, те славные подростки посмеялись бы над этим журналом, сострили, усмехнулись с детской важностью и выбросили эту заумь из головы.

Впрочем, тут я кривлю душой. Я ощутимо расстроился из-за того, что поляризация у меня записана астральная, а не ментальная. «Ты ментал?» – «Ментал». – «И я. Поздравляю», – радовались наши мужики.

«Астралов», кроме меня, оказалось только двое: Тамара и тренер по у-шу, симпатичный, дружелюбный парнишка, очень одаренный энергетически, но с трудом облекающий мысли в слова.

Я пытался было возразить, что тоже «ментал», что на прослушивании произошла ошибка. (Какой я, к черту, «астрал», или человек, живущий чувствами, если всю жизнь моя несмолкающая башка не дает мне покоя, если девять десятых своего времени я разрешаю в уме абстрактные вопросы?!) Но Нина твердо сказала, что ошибки быть не могло. На прослушивании происходит диалог с Учителем, и именно он определяет статус принимаемого ученика. К тому же там был не один человек, а семеро, семеро ошибиться не могли.

Утешая меня, ребята стали убеждать, что и «астралом» быть не так плохо, тоже можно добиться больших высот, вот и Рерихи были «астралами»… Чтобы не акцентировать внимание на своей персоне, я закрыл тему. Но вопрос остался. Ну ладно, пусть я не дотягиваю до синтеза, до «ментала», в конце концов, эмоции и впрямь играют не последнюю, говоря мягко, роль в моей жизни. Но как может быть «менталом» милиционер? И член КПСС? Который к тому же не собирается уходить ни оттуда, ни оттуда (я специально спрашивал)?.. Объясните. Но вопросы эти я задавал в пространство и объяснений не расслышал.

Заодно, раз они сами напомнили о Рерихах, я задал Нине вопрос, который меня давно томил. Я глубоко почитаю учение Агни-йоги. Видел портрет Елены Ивановны работы сына и просто застыл под ее взглядом: глубокие, космические глаза… Но почему они признали Махатмой Владимира Ильича? Пусть не они, а их учителя, суть от этого не меняется. Почему радостно приветствовали убийство православной церкви? Я смотрел в нездешние глаза Елены Ивановны и пытался в них отыскать ответ. Не нашел…

Нина, к моему огорчению, тоже не ответила. Отговорилась тем, что в Школе есть группы, специализирующиеся на учении Агни-йоги, типично астральные группы, она же – «ментал» и никогда глубоко не влезала в это учение.

В перерыве, перед началом медитации, Николай посоветовал мне задать этот вопрос Н.Т. После лекции. А Нину больше не мучить. Мучить? Конечно. Жалко же ее. Ясно, что не тянет она пока наставником, что, будучи очень одарена энергетически, в теории слаба, но что делать? Наставников не хватает. Школа растет стремительно, и Н.Т. впрягла ее в этот воз, и она везет. По мере сил. Слабых, женских.

Я пообещал не мучить. (Это она меня мучает, и еще как, но Николаю мою постыдную тайну знать не обязательно.) Подивился Колькиной жалостливости. Не ожидал в майоре такого. О Нине он говорил не совсем обычным для ученика тоном: с улыбчивой нежностью, снисходительной мужской теплотой. С чего бы это?..

Когда мы шли к метро, попытался объяснить Ольге, как мне стало душно в их клеточках. План, под-план, под-под-план… Они врезаются в меня (в мои астральное и ментальное тела), словно ремни, не дают набрать воздуха для вдоха. Вверху не может быть бюрократии, в этом я прочно уверен. Ни канцелярского порядка, ни скуки разграфленных клеточек. Бюрократия – дело рук сумасшествия по имени «человек»…

– Признайся, – смеялась Ольга, – тебе просто обидно, что ты «астрал», и ты никак не хочешь с этим смириться. Смирись! Это ведь не пожизненно. Если очень захочешь, сможешь уже в этом рождении…

– Обида – пустяк, она давно прошла. Недоумение, а не обида. Как вы все не видите, что клетки, оценки, ступеньки – не могут быть истиной? Хотя бы потому, что они скучны и сухи. И совсем не красивы.

Ольга не хотела меня понять.

Ну почему? У нее такие живые, умные, внимательные глаза. Карие.

Мостик доверия и тепла, который перекинулся между нами в прошлый раз, грозил рассыпаться.

Тамары опять не было,

В этот раз о ней не вспоминали. Хотя нет, кто-то вспомнил и заглянул в ее графу. Ничего особенного. «Астрал». Манипура, манипура, сердце…

Впрочем, кое-что полезное для меня на этом занятии все-таки произошло. Я решил выяснить, четко и окончательно, что со мной творится. Происки ли это Нины (магические манипуляции с эфирным телом), либо дело во мне – свихнулся на почве чрезмерных медитаций, поскользнулся неосторожно в не замерзающую с возрастом трясину либидо.

Она мне снится. Глажу ее по волосам, не выпускаю из рук. И прочее, прочее… до естественного финала.

Резковатый голос на занятиях проникает в меня насквозь, до самой диафрагмы. Расчленяет и жжет.

Она же ведет себя со мной как ни в чем не бывало. Смотрит, улыбается, задает вопросы – не больше и не по-иному, чем остальным. Может, она вообще не знает, что со мной происходит? Но как же тогда – с ленточкой?..

Я подошел к ней после занятий. С банальным замиранием сердца и робостью, которых не испытывал сотню лет. Попросил посмотреть тексты для медитаций, которые начал писать несколько дней назад. Никогда прежде не сочинял подобного и, вот, не могу определить сам, имеет ли смысл продолжать это занятие?

Нина с готовностью согласилась прочесть и высказать свое мнение. Можно встретиться и поговорить об этом прямо завтра. А она успеет прочесть до завтра? О да, здесь не так уж много. А где мы встретимся? Поскольку она живет в однокомнатной квартире с сыном и мамой, удобнее будет разговаривать у меня. Если я не возражаю, конечно.

Я не возражал.

Сегодня вечером Нина придет ко мне в гости, и все выяснится.

С какой готовностью она откликнулась, словно давно ждала этого шага, первого шага с моей стороны! (Мужчина все-таки. Хоть и напрочь успел позабыть об этом.)

Страшновато. Но страх – действенный, подстегивающий.

Вечером, совсем скоро все выяснится…

Пишу тексты для медитаций, стараясь вложить в них по мере сил нехитрую мысль: не может быть духовное отдельно от красоты. Они есть одно. Скучный и некрасивый духовный текст – ложен. Не может быть истинным корявое, сухое, отвращающее слух. (Это ещё и камушек в огород тех текстов, которые с недавнего времени Нина читает нам во время медитации, – косноязычных и нудных отрывков из книги Учителя, заслышав которые я выскакиваю из поля и пережидаю нетерпеливо, словно моросящий дождь, не пускающий гулять в сад.)

«Медитация второго луча», «Медитация на тему страха», «Медитация четырех стихий», «Медитация на тему жизни Рамакришны» – неведомый для меня прежде вид творчества захватил, увлек, потащил за волосы в упоительном напоре…

Но как трудно передать красоту и узость теософского пути! Лезвие бритвы. Еще уже. Отклонишься чуть влево – и ты медиум, игралище витальных сил, жалкое, душевнобольное, потерявшее себя. Качнешься вправо – искус черной магии, мутного могущества, лавров телевизионных целителей и гипнотизеров.

Как удержаться ровно посередине? Да и прошел ли кто этот путь до конца? (Крамольная мысль: может быть, все известные теософы лишь слыли ими, выдавали желаемое за действительное, но не являлись на самом деле. Опять же лица: не только у Н.Т. лицо благополучное и невыразительное, у великой Блаватской, к примеру, и того хлеще…)

Он одинокий воин – настоящий теософ. (Вот видишь, Альбина, как близки наши доорожки.) Самоотречение, безупречность, отдача, молчание.

Натянутая струна. Огонь, верный своей вертикали.

* * * * * * * *

Два часа назад ушла Нина.

До сих пор сердце грохочет.

Звон в ушах, и мысли разбегаются, словно псы, опьяневшие от весеннего воздуха.

Хотя мы всего-навсего обнялись один раз перед самым ее уходом.

Тексты для медитаций – дюжина скромных листков – лежат на краю стола, почти не затронутые разговором. Мы не успели обсудить их. Мы сразу перешли на другое.

Разумеется, я знал и до встречи с Ниной, что человек состоит не из одного тела, но нескольких: физического, эфирного, астрального, ментального. Потом душа. Потом дух, монада. Каждое следующее протяженней и тоньше предыдущего. Прекрасно знал, и в медитациях разбирался с каждым по отдельности. Но ни разу не ощущал так четко границ между ними.

Мы сидели рядышком на диване. Прикосновение ее рук сотрясало. Наши плотяные тела стремились друг к другу неудержимо.

Но! При этом я ясно отдавал себе отчет, что не влюблен, не опьянен, не считаю ее прекраснейшей в мире.

И ментальное тело – область рассудка – было ничем не взволновано, не обрадовано: о чем бы мы ни заговорили, сразу вырастала стенка. Ничего похожего на понимание с полуслова.

Что касается заоблачных сфер, то и подавно. И подавно не был я в убеждении, что она, Нина, есть та единственная, суженая, задуманная мне в пару небесами.

Я спросил у нее, отчего это так.

Мы сидели, взявшись за руки, и от теплоты ее ладони все мое тело становилось горячим, хмельным и легким, как воздушный шар. Готовым вот-вот сорваться с привязи… Но при этом я открыто и честно задавал ей вопросы, как полагается ученику. Тело рвалось с привязи, голова же – спокойная, холодная, любознательная – спрашивала, пытаясь докопаться до сути. (А они еще утверждают, что я не «ментал», черт возьми!)

Нина ответила, что наши эфирные тела находятся на одном луче, на седьмом. Поэтому они пришли в резонанс при случайном сближении и вибрируют, как бешеные.

Я спросил, как она прочитала тогда мои мысли, подойдя с ленточкой. И вообще, зачем она магически притягивает меня к себе. Ей нужен паж-оруженосец? Любовник? Игрушка?..

Она не обиделась и ответила, что мыслей читать не умеет и магией не занимается. Тем более, черной. С ленточкой получилось бессознательно, по типу притяжения двух магнитов. Никаких сознательных ловушек с ее стороны нет. Что же касается наших астрального и ментального тел, которые пока безмолвствуют (хороший вопрос, молодец!), то это дело наживное. Надо просто идти от низшего к высшему. От эфира – к астралу и менталу, а затем к душе, постепенно вовлекая каждое из них в то синтетически целое, которое и есть любовь.

«Любовь»?.. Меня потрясло, с какой легкостью она выбросила на свет это слово. Правда, хватило такта промолчать, скрыть реакцию. Спросил только робко, как полагается ученику духовной Школы: а как же Путь? Чистота, духовная и телесная, заповедь целомудрия?

Думал, тут-то она и скажет мне про тантру, но Нина сказала другое. Она оживилась, радуясь, что может развеять давнее мое заблуждение.

«Это частое заблуждение, укоренившееся в сознании многих – что будто бы, подавляя в себе влечения плоти, мы побеждаем тело и освобождаем дух. (Она прочла мне что-то вроде лекции, почувствовав себя в Школе. Можно представить, как уморительно смотрелась бы наша парочка со стороны. Скажем, с экрана. Кадр из фильма абсурда…) Нет и нет. Ничего мы не побеждаем. Да и зачем, скажи, пожалуйста, побеждать свое тело, разве оно нам враг?.. Мы только загоняем все в подсознание. И остаемся еще большими рабами плоти, чем были до сих пор. Вспомни Фрейда. Вспомни эпидемии инкубизма, прокатывавшиеся по монастырям в средние века, – когда монахи, задавившие в себе естественные зовы плоти, предавались в астральных видениях сношениям с дьяволом и дьяволицами. Делаемся жалкими, невротическими рабами своих неудовлетворенных инстинктов. Либо – умертвляем их аскезой, иссушаем свое тело, превращаясь в живой труп. Но тут уж и говорить не о чем… Не подавлять его нужно, наше бедное тело, но прорабатывать! Только так можно стать его хозяином и властелином. Работать с ним, наполнять его животворными энергиями, ласкать, беречь, любить!..»