Текст книги "Игра в исцеление"
Автор книги: Александра Соколова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
– Нет, – из последних сил говорю я и резко запрокидываю голову, встречаясь со стеной.
Поначалу я ничего не чувствую, но не проходит и пяти секунд, как меня пронзает острая боль. А уже через минуту вакуум, в который я попала еще в том самом здании, на который сейчас облокачиваюсь, постепенно рассеивается, и с каждой секундой я чувствую возвращения своих органов чувств. Легкие начинают дышать, освобождаясь от нависшего камня в грудной клетке, глаза сквозь слезы передают мне картину освещенной улицы и того самого фонаря, за который я схватилась первым делом, как вдохнула свежий воздух. Наконец, до меня стали доносится отчетливые звуки города и редко проезжающих машин с горящими фарами. Дождь сменился холодом, пробравшим мое тело до мурашек. Я вздрогнула и попыталась встать, опираясь на стену, но тело не выдержало. Ноги по-прежнему были ватными, а рук я и вовсе не чувствовала. Быстро засунув их в карманы, я попыталась сильнее вжаться в куртку и начать думать о дальнейших действиях. Но тепло так и не приходило, а голова, несмотря на освобождение от голосов и криков, гудела не хуже самого ядерного реактора. Сердце тоже не отставало, продолжая отплясывать самбу.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я решилась на вторую попытку подняться. На улице уже было темно, и единственная мысль, которая пришла мне за последние 20 минут, была связана с группой неудачников. А что, если я просидела так долго, что собрание вот-вот закончится? И что скажет миссис Хенс, увидев меня? Но самое страшное – столкнуться лицом к лицу с Кэролин, которая и стала причиной того, что я сижу на мокром асфальте и рухнувшим миром. Мне надо встать. В этот раз я разворачиваюсь к стене, сидя на корточках, а затем аккуратно, шатаясь и скользя мокрыми руками по мокрой стенке, все же поднимаюсь и моментально облокачиваюсь на уже спасительную стену. Казалось бы, после такого ногам необходимо привыкнуть, но я почувствовала, как силы возвращаются и, сделав первый шаг, я медленно, но верно волочу собственное тело подальше от этих мест.
Ноги ведут меня сами, а я тем временем пытаюсь осмотреть себя: джинсы полностью вымокли до колен, рукава куртки запачканы грязью, а мои руки покрывают ссадины. Но все это меркнет по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в собственной голове. Я отчетливо помню все – от газеты до собственных воспоминаний… Но как такое возможно? Кесси не могла умереть, а мама не могла спятить, это просто…невозможно. Такое не могло произойти с нами. И неужели бы все это время мой родной отец меня обманывал?
– Нет, – тихо, но твердо говорю я себе под нос и останавливаюсь. – Этого не может быть. Меня разыграли. И я найду человека, который скажет мне правду
Но готова ли ты к правде?
Что за глупости, разве можно быть не готовым к словам, которые ты и так знаешь? Да, вероятнее всего, отец и мисс Одли что-то и вправду скрывают от меня. Возможно, Кесси на реабилитации в какой-нибудь крутой клинике, а мама…маме просто хуже, и пока она не может прийти в себя. Вариантов может быть множество, но я наотрез отказываюсь верить в то, что написали в газете. Все не может закончиться вот так, после того, что мы пережили с отцом. Мне нужен человек, который верит мне и, что самое главное, которому могу верить я. Думая о папе, я невольно начинаю вспоминать события дня Стогвурда, от чего меня шатает в разные стороны. На глазах снова выступают слезы, поэтому о серьезном разговоре с отцом пока не может быть и речи. Мы слишком хорошо знаем друг друга, знаем слабые места, и, как часто это бывает, боимся их задеть. Но сейчас мне нужен тот, кто все еще не считает меня помешанной, чокнутой и сумасшедшей; тот, кто посмотрит в мои глаза и расскажет удивительную историю о том, как весь город решил похоронить мою сестру; тот, кто либо усмирит моих внутренних демонов, либо откроет им врата раз и навсегда…
– Шарли, ко мне! – поток собственных мыслей прерывается, и перед моими глазами предстает маленькое пушистое создание с голубым ошейником.
– Какая ты непослушная! Так и норовишь куда-нибудь убежать! – в темноте появляется низкий силуэт женщины, и я машинально натягиваю капюшон и опускаю голову, встречаясь с маленькими глазами той самой непослушной собаки.
Остановившись возле меня, этот серый комок словно заглядывает прямо в душу, отчего почему-то становится неловко. Вскоре появляется хозяйка – престарелая худощавая женщина в черном спортивном костюме, и Шарли, взвизгнув, бежит прямиком к ней. А уже через несколько секунд собака вновь убегает, чуть коснувшись моего кроссовка, а хозяйка лишь шумно вздыхает.
– Ну и угораздило же меня согласиться взять эту псину к себе, пока дочь в отпуске, – судя по всему, эти слова были обращены ко мне, но, поскольку я по-прежнему скрывала лицо, то решила быстро удалиться от света фонарей, тем более что прямо сейчас вступать в вежливые диалоги не хотелось.
Только на середине Чарлинг-стрит – длинной улицы, соединяющей Западный и Восточный Стогвурд – у меня возникло ощущение, что я не приближаюсь, а отдаляюсь от дома. И этот факт привел меня в бешенство. Сколько еще мне надо перенести, чтобы наконец оказаться в безопасности и тепле? И где мне искать того самого человека, когда я в районе, в котором была всего пару раз. Почему картина в голове сложилась лишь тогда, когда я открыла ту газету, а не сейчас, когда я прошла лишние…да, и сколько я вообще прошла? Неизвестность порой убивает, но еще чаще убивает осознание. Осознание собственной никчемности, осознание несправедливости, осознание того, что всем глубоко наплевать на тебя, лишь бы ты не создавала проблем. И все эти паршивые воспоминания, голоса, крики, из-за которых хочется раствориться в луже или вжаться в стену настолько, чтобы полностью слиться с ней, утратив последние права на существование…Все это так…так…
– Убивает! – собственные мысли превращаются в один хрипловатый крик никчемной 16-летней девочки, которая пока так и не нашла себя в этом мире.
Девочка, которая слышит неправдивые голоса и странные воспоминания. Девочка, которая уже не может терпеть разлуку с родными, а исправить, сократить расстояние ей не под силу. Девочка, которая не может спросить о событиях последних месяцев ни у кого из города, кто бы не посмотрел на нее, как смотрит мисс Одли, миссис Хенс, Тиффани, и даже Кэролин. Девочке просто хочется закрыть глаза, зажав их бледными руками, встать посередине дороги и…
– Шарли, домой! – и снова этот чуть писклявый голосок где-то в том мире, где мне давно нет места, сливается с визгом обладательницы красивого имени, а я продолжаю стоять на месте, не открываю рук от собственных глаз, погружаясь в черноту собственного разума, ловя отголосок произошедших событий. Я, группа поддержки, Кэролин, шприц, летящая куда-то в бездну сумка, Мэтью, Бетти, снова Кэролин, газета, паника, страх, нехватка кислорода, голоса, непонятные воспоминания, снова страх и паника, слезы, холод, одиночество, женщина с писклявым голосом и такая же писклявая собачка…
И тут меня осенило. Собака, конечно же! Как же я сразу не вспомнила о ней. Открыв глаза и по-прежнему наблюдая безлюдную улицы, я поспешно развернулась и быстрым шагом направилась в сторону дома. Но перед ним мне предстоит сделать небольшую остановку, которая станет для меня спасительным кислородом. Я ошибалась, так страстно уверяя себя в том, что в Стогвурде не осталось человека, способного выйти со мной на контакт. Он, или, точнее, она, конечно же есть, и все это время была прямо перед моим носом! И только сейчас я вспомнила о той, кто верит в меня и Кесси, невольно браня себя за столь позднее просветление. Я больше не слышала голосов, эхом отражавшихся в моей голове, больше не видела перед глазами заголовок мятой газеты, больше не чувствовала себя запертой в большой металлической клетке, решетка которой обнажала истерзанное полотно под светом фар проезжающих машин. Впервые за этот день я почувствовала невыразимую свободу, которая захватывала меня. Улыбка живительной силой отразилась на лице, руки забыли про дрожь, а ноги окрепли настолько, что я могла бежать.
Дождь возобновился, преподнося Стогвурду очередную порцию огромных капель, покрывающих изумрудные аллеи и серебристые улицы. В нашем городе нет ничего такого, чего бы не оказалось в других, однако сейчас, вглядываясь в те места, где мы были счастливы, мне кажется, что именно этот город наполнен магией, увековеченной в домах, улицах, парках и магазинах. Никогда Стогвурд не казался мне столь прекрасным, с его мрачными деревьями, большими лужами, стекающими в многочисленные каналы, и еле слышными отголосками голосов, еще не успевших занять свои почетные места возле телевизоров. А дождь, словно не желая поддаваться мольбам последних, с каждой минутой усиливался настолько, что никакие капюшоны уже не спасали. Я сорвалась на бег – не только из-за погоды, но и собственной нетерпеливости. Мне хотелось как можно поскорей дойти до нужного дома, постучаться, войти, а дальше…а дальше все станет на свои места. Эмоции предстоящей встречи настолько захватили меня, что я уже не разбирала дороги, шлепая и без того промокшими кроссовками по огромным лужам, обрызгивая себя с ног до головы. Через пять минут упорного бега кислорода в легких стало не хватать, и пришлось помогать ртом. Пару раз я поскользнулась, а один упала на чей-то мокрый газон, ощутив жгучую боль в левой руке, но даже это не заставило меня остановиться. Сейчас все мои мысли были лишь об одном, а прочие обстоятельства мозг полностью отказывался воспринимать.
Сердце пропустило удар, когда я добралась до маленького бледно-желтого домика, который сейчас, при свете двух фонарей, казался почти бесцветным. Мой взгляд упал на серый почтовый ящик, где сбоку белыми печатными буквами было выведено: «Мистер и Миссис Дагсон», а чуть дальше – стандартные цифры обозначения – 117. Удивительно, что почта все еще рассчитана на двоих, хотя наша соседка потеряла своего мужа больше пяти лет назад. Мистер Дагсон, маленький пухлый старичок с жидкими седыми волосами, уделял все свое свободное время своему гаражу, а на Рождество переодевался Сантой и разносил конфеты чуть ли не по всему Западному Стогвурду. Первым он, конечно же, заходил в наш дом, называя меня маленьким эльфом и намереваясь украсть к себе в «убежище Санты». Сейчас это кажется глупым, но тогда, будто в прошлой жизни, завешанной покровом детства и наивности, это казалось лучшим событием в году. Я искренне радовалась приходу этого старичка, и в конце полюбила его как родного, чего нельзя сказать о Кесси. Она слишком рано повзрослела и, видя мои усердные старания для создания костюма эльфа, чтобы в очередной раз порадовать мистера Дагсона, она лишь фыркала и уходила на свою половину комнаты, надевая большие наушники, отключаясь от этого мира. Так продолжалось до тех пор, пока однажды наивный старичок так и не смог надеть костюм Санта Клауса. Накануне очередного зимнего праздника ему поставила диагноз – рак, и, судя по тому, как стремительно развивалась болезнь, шансов на выздоровление не было. Мистер Дагсон отказался от лечения, держась до последнего, чем еще больше пугал свою старушку Элизабет. После Рождества я видела его всего лишь раз и узнала с огромным трудом. Казалось, что передо мной стоит скелет, на которого натянули обвисшую кожу. Даже Кесси, откровенно не любя старика, стала навещать его чаще всех нас. Смерть забрала мистера Дагсона раньше, чем ожидали даже врачи. Его жена осталась одна, редко выходя из дома. Она постарела лет на пять, а глаза и вовсе будто пребывали в мире мертвых. Мы все опасались, что бедная бездетная старушка последует за своим мужем, но спустя пару месяцев на нашей улице появилась бродячая собака, скулившая почти сутки. И вот на следующий день эта черная, с одним белым пятном на животе, девочка, как ее часто называет хозяйка, уже спокойно расположилась в небольшом домике. За все свое время пребывания у миссис Дагсон у Лолы было пять или шесть пометов, и всех этих многочисленных щенков добрая женщина умудрялась пристроить в добрые руки. Для нас так и остается загадкой, кто является отцом всех тех щенят, расхаживающих по всему Стогвурду, грызущих кости и спящих на хозяйских дивана, но, будучи уже в преклонном для собаки возрасте, Лола умудрилась осчастливить свою хозяйку в шестой раз, о чем я не так давно рассказывала Кесси. И сейчас, тяжело дыша и дрожа всем телом, я наконец стучусь в дверь, сначала встречая белое пушистое облако, обнюхивающее мои ноги, а затем и взгляд самой соседки, обеспокоенно оглядывающей меня с ног до головы.
– Вэлери? – дрожащим голосом обратилась ко мне старушка.
Миссис Дагсон перевела взгляд на мою левую руку, и сейчас, проследив за взглядом невинной старушки, я вновь увидела отголосок прошлых сновидений, пробивающих в моей голове остатки последней решимости. Кровь, стекающая алой дымкой на собственные кроссовки, перемещает меня за границы привычной реальности, и я снова вижу свою сестру в изуродованной машине. До моих ушей доносится пронизывающих до мурашек крик, но, по обыкновению, его издаю не я, а женщина, подарившая мне жизнь. Картина складывается так же быстро, как ураган, и накрывает меня абсолютным хаосом. На пару секунд я зажмуриваю глаза, отчаянно трясу головой в надежде избавиться от собственного разума. Одышка после стремительного бега еще не прошла, а вдыхать кислород в легкие становится еще труднее, когда я вновь ощущаю прилив страха и резкую боль в груди. Кажется, еще пару минут и я снова окажусь возле кирпичного здания группы поддержки, оплакивая прошлое.
– Вэлери? Вэлери? Господи, да что же это такое…Ты меня слышишь, девочка? – реальность возвращается так же стремительно, как и земля уходила из-под ног. – Прошу тебя, давай зайдем, у тебя кровь, рану надо обработать…
– Нет времени, миссис Дагсон, – открыть глаза, завешанные невидимым покрывалом оказалось довольно легко, но выпалить все сразу, еще больше напугав и без того впечатлительную старушку, оказывается мне не под силу.
– Ччто случилось? – старушка уже не скрывает своего изумления, оглядывая меня с ног до головы.
– Миссис…Дагсон, вы знаете…меня. Вы знаете моих родителей…Вы…знаете Кесси…Вы же мне не соврете…да?! – продолжая ловить ртом воздух, я крепко схватила плечо соседки, покрытое шалью.
Мама говорила, что почти всю свою жизнь миссис Дагсон проработала в детском саду, том самом, на месте которого сейчас образовались группы поддержки. И поэтому, как подтверждали все, эта худощавая и бледнолицая женщина с большими темными глазами, двадцать часов в сутки выражающих спокойствие, доброту и понимание, разбирается в людях в сто раз лучше, чем новоиспеченные психологи из колледжей. Сейчас, видя абсолютную готовность во взгляде миссис Дагсон выслушать даже историю про драконов и магию, мне действительно стало легче. Боль в груди наконец-то утихла, я ослабила хватку, обнаружив, что сжимаю плечо сильнее, чем хотелось бы.
– Ладно…хорошо…да… – эти три слова с паузой почти в минуту я будто произносила для себя, убеждая задать главное. И я решилась, смакуя каждое слово и все предложение в целом. – Скажите мне правду…о моей сестре…Где Кесси? И что за газеты, которые, которые так…
Договорить я не успела. Вернее, не смогла, потому что увидела в глазах доброжелательной старушки то, чего боялась увидеть больше всего на свете. Боль. Боль при упоминании о Кесси. Боль при виде моего непонимания. Боль при виде моего осознания. Боль, заставившая глаза миссис Дагсон слиться в унисон с каплями дождя. Боль, которая с силой ворвалась в мою душу и тело.
– Как же так…Не может быть, я…Это не правда…Я… – связывать предложения просто не оставалось сил.
Меня окружила волна усталости и отчаяния, я захлебнулась в ней, сдаваясь бестелесному сопернику. Воспоминания – да, теперь я могу назвать вещи своими именами – больше не всплывали в моей голове, потому что картина и так восстановилась сама собой. Опустошение пронизывало каждую клетку моего бесполезного тела, передавая эстафету новой порции горя. Я снова плачу, но в этот раз уже осознанно, не сдерживая всхлипов и отчаяния, следовавшее за ними по пятам. Кесси, моя сестра, она просто…ее больше нет. Она стала одной из миллиона песчинок, исчезнувших в узле мрака истлевшего бытия. Моя сестра превратилась в воспоминание, которое спустя несколько месяцев растворится в повседневности. Кесси просто…просто исчезла, оставив этот грязно-серый мир без себя. И я, стоя на крыльце соседки, захлебываясь слезами и не слыша утешения, разделяющие губы старушки, хотела закричать о на весь Стогвурд о своей невыносимой боли, пожирающей меня изнутри, о мерзком параличе собственного тела, благодаря которому я еще стояла на ногах, и о чертовой несправедливости, захватившей всю нашу семью.
– Мне так жаль, Вэли…Если бы можно было все исправить… – голос миссис Дагсон показался мне самым ужасным звуком, который может уловить человеческий слух.
Я сморщилась и освободилась от теплых объятий, в какой-то момент захвативших меня. Стеклянный взгляд, видимо, поразил старушку, а в следующую секунду ее дрожащий голос смешался с собачьим лаем, от которого мне стало еще противнее. Ощущение такое, что меня сейчас стошнит прямо на порог чистенького дома, поэтому я поспешила удалиться. Голова готова была разорваться на элементарные частицы, а ноги, несогласные с резкой сменой положения, с трудом унесли меня от посторонних звуков. Дождь снова прекратился, и теперь на своем лице я ощущала лишь собственные соленые слезы. Я задыхалась от собственных рыданий, до крови кусая нижнюю губу. В мыслях мелькал образ Кесси – веселой, восторженной, злой, плачущей, кричащей и просто родной. Я видела ее так же часто, как собственное отражение в зеркале. А теперь она в моем голове, на фотографиях в семейном альбоме, в видеозаписях на телефоне. Осознание собственной никчемности доводит до онемения рук и ног. Я падаю на колени на пороге собственного дома, закрывая лицо руками и пытаясь найти ответы на вопросы, которые уже давно стали утверждением. Я снова слышу терзающие душу крики, хочу закричать сама, но голос предательски срывается. Пытаюсь встать, но из-за обвалившегося града слез едва вижу ручку нашей двери. Хватаюсь за нее из последних сил, но рука тут же соскальзывает, и я с треском сажусь прямо на мокрые ступеньки. От нарастающего отчаяния толкаю дверь ногой, затем еще раз, еще и еще, пока каким-то чудом не получается зацепиться зубами за воздух и окончательно встать, опираясь на косяк.
Да уж, никогда бы не подумала, что такое случится с тобой, сестренка
Я слышу до боли знакомый голос и не сразу осознаю, что эти слова произношу я сама. Сердце сжимается с такой силой, что я невольно хватаюсь за грудь, а уже через секунду слышу приближающиеся шаги и звук открывающейся двери. Искусственный свет заставляет морщится, а тепло, исходившее из нашей квартиры, вздрогнуть. На пороге стоит отец в своих домашних серых штанах, которые ему давно велики, и такой же серой мятой футболке с надписью: «Лучший папа». Увидев его, я словно погружаюсь в очередной туман, захватывающий меня снаружи. Я не слышу голоса отца и просыпаюсь уже в собственном доме, сидя на диване в гостиной.
– Боже, Вэли, прошу тебя, скажи хоть что-то, – отец сидит на полу, смотря на меня снизу вверх, пытаясь уловить хоть малейшие признаки жизни. Его большие зеленые глаза окутывает страх, а густые брови чуть дергаются от нарастающего волнения. Руки папы дрожат, но что-то мне подсказывает, что это связано не только с моим эффектным появлением.
– Надо позвонить в больницу…Я сейчас… – он намеревается встать, но я быстро, не ожидая от себя подобного, ловлю его руку и своими окровавленными пальцами касаюсь костяшек его пальцев, сильно сжимая.
Наши взгляды встречаются. Я смотрю в такие родные глаза и вижу там отражение Кесси, отчего слезы вновь подступают к горлу, убивая последние остатки самообладания.
– Она…умерла, – одними губами произношу я, но отец меня понимает. Его передергивает как от мощного удара током, но я продолжаю сжимать его пальцы.
За пару секунд все лицо отца приняло серый оттенок. Он как будто постарел на пару лет и мне показалось, что в его густых волосах уже хозяйничает седина. Бледные губы задрожали, и вот по его щеке катится первая слеза, вскоре находя себе пару. Да, он мог уйти от разговора или соврать мне, закрывая на все глаза, но в моем взгляде была та осознанность, которая покинула меня пару месяцев назад. И этот сильный и высокий мужчина с улыбающимися морщинками между глаз, с теплыми и сильными руками, с накаченными от велоспорта ногами и почти всегда с прямой осанкой, сдался. Вот так просто, без громких фраз и речей, он, закрыв ладонями лицо, как это уже не раз за сегодня делала я, сидел передо мной и пытался сдержать рыдания. Его грудь вздымалась так часто, что я невольно начала задыхаться сама. Моя рука по-прежнему сжимала его пальцы, и я ощутила чужие слезы, сжимая ладонь отца до посинения.
В отличие от папы, я сдерживаться не пыталась, да и просто не могла. Слезы подходят с такой силой, что мне становится тяжело дышать. Боль захватила меня новой волной, а крупицы реальности растворились во мгле ненавистных воспоминаний. И вот перед моими глазами белые коридоры больницы, ничем не примечательная палата, отчаянный и небритый отец с каким-то высоким мужчиной впереди меня, молоденькая санитарка с отвратительно-сладкими духами тянет мне конфету, а через секунду все лица растворяются, оставляя меня наедине с Кесси. Ее лицо такое же красивое и чистое, каким я запомнила его в последний раз. Мне хочется подойти, но ее глаза наполнены злобой, которую я никогда ни с чем не спутаю. Она смотрит в мою сторону, испепеляя взглядом, и сама сокращает расстояние между нами, хватаю меня за воротник красной рубашки, и, будто пытаясь совладать со злостью, шепчет сквозь зубы лишь одну фразу.
На моем месте должна была быть ты
Я возвращаюсь в привычный мир, когда отец сжимает меня в объятиях. Мне становится неприятно, но я не в силах расцепить его руки. Он хочет что-то сказать, но вместо этого лишь отчаянно хватает ртом воздух. Я уже не пытаюсь восстановить дыхание, ведь так или иначе мне уже не удастся убежать от боли и мысли о том, что вместо Кесси должна была умереть я.
– Да…Вэли…Вэлери…Она…да…Кесси умерла… – шепот отца смешивается с запахом алкоголя, и от этого мне становится так мерзко, как никогда раньше.
Меня охватывает новое чувство, быстро смещающее печаль и отчаяние. Будто внутренний монстр, растущий во мне с самой аварии, под оглушительные аплодисменты и восклицания толпы выходит на сцену, начиная свое шоу. И наконец я теряю тонкую нить контроля, отдав себя бесконтрольной злости.
Глава 13
– ТЫ! – голос срывается, но я даже не думаю понижать его. – Да как ты смеешь плакать о ней, когда сам…Что ты с собой сделал, во что ты превратился?
Попытки встать на ноги приводят к головокружению и темноте в глазах. Я опираюсь на стену, а уже через секунду вижу пустые пивные бутылки на нашем журнальном столике, что еще больше усиливает мой гнев. Я злюсь на отца, который так и сидит на полу, смотря на меня опустошенным взглядом, явно чувствует свою вину. Я вижу, что ему по-прежнему так же плохо, как и мне, но уже не в силах остановится.
– Вэлери, прошу… – отец делает последние попытки загладить конфликт, из-за чего кровь в моих жилах вскипает еще больше.
– Не надо, папа! – я подхожу к нему ближе, немного пошатываясь. – Не надо, черт возьми, МЕНЯ УСПОКАИВАТЬ! Как ты мог скрывать все это время? КАК?! Весь наш гребанный Стогвурд считает меня сумасшедшей! Ты об этом думал?
Пожалуй, за всю мою недолгую жизнь это был первый раз, когда я так прямо и остро выражала свою агрессию в сторону отца. Я и сама, как и он, не любила конфликты, но сейчас, вспоминая все те взгляды, смотрящие на меня то с отвращением, то с боязнью, я начинаю понимать то, что еще утром казалось мне бредом. Ко мне вдруг резко пришло понимание не только смерти сестры, но и моей. Конечно, я не сумасшедшая, как это было бы удобно всем, чтобы думать, будто я мертва и сейчас где-нибудь в аду переживаю неприятные моменты жизни. Я умерла не телом, а душой. Просто смотрела на жизнь через призму старых воспоминаний, даже не думая опускаться в омут реальности. Я была подобна марионетке, которой управляют по своему желанию. И самое омерзительное в этом то, что все мое последние окружение за два месяца (отец, мисс Одли, да и миссис Хенс) знали о моей недееспособности и молчали. Вот так легко.
– Вэли, послушай… – отец сделал паузу, заранее опасаясь, что я его перебью. Но, несмотря на взрывающуюся злость, я сделала усилие над собой и решила дослушать его. – Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, и я хотел…правда хотел. Но доктор Уоллосон сказал…и мисс Одли…они…
– И ты так просто им поверил? – не в силах больше стоять на месте, я начинаю плестись по комнате.
– Я думал, что так будет лучше для тебя, – голос папы возвращает привычную интонацию, он глубоко вздыхает и вытирает рукавом слезы.
Я не могу выносить это наигранное спокойствие. Каждый день, на протяжении почти двух месяцев, он, как на маскарад, надевал маску и встречал с ней меня. Этот абсурд не покидает мои мысли и, если бы однажды хоть кто-нибудь заикнулся о такой психотерапии, я бы посоветовала ему обратиться в местную психиатрическую клинику. В ту самую, где сейчас находится моя мама…Может, там и мое место?
– Ты… – договорить я не успела, так как случайно, по-прежнему видя мир затуманенным, задела тот самый столик с пустыми бутылками. Боли я не почувствовала, хотя удар, судя по звякнувшему стеклу, был сильным.
И тут до меня наконец дошло: больше всего я злилась не потому, что отец скрывал от меня правду насчет последних событий нашей жизни, а потому, что он сам, вместо того, чтобы осознать ситуацию и хоть как-то постараться найти выход из нее, заглушал боль алкоголем. Он пил, а я смотрела на это каждый день, не решаясь ничего сказать. Он закрывал глаза на то, что весь Стогвурд считает меня сумасшедшей, а я на то, что он алкоголик. И понимание этого, по сути, ничего не дает, кроме ставшей уже привычной боли и разрывающегося сердца. Отец потратил два месяца на то, чтобы уничтожить себя, забыв обо мне. А я… До сегодняшнего дня моей главной проблемой был поход в магазин, а теперь на меня свалилось все то, что мой родитель так отчаянно замкнул в себе. И это не могло не раздражать.
Это заставило выйти наружу гнев. С силой сжав кулаки, я резко повернулась к отцу, и начала говорить шепотом, сквозь зубы, прямо как рыжеволосая пару часов назад.
– Кесси…умерла. Мама…в психушке. А ты…ты здесь, сидишь и…бухаешь! И после всего этого ты еще смеешь говорить мне, что лучше для меня, а что нет?!
– Я виноват, – теперь его голос дрожал, привычная интонация исчезла, как утренний туман.
– О, ты не просто виноват! – звуки собственного охрипшего голоса с каждым словом слышались все отчетливее. Я вновь отвернулась к столу и взяла первую попавшуюся бутылку, обнаружив, что она еще не пуста. Но было слишком поздно.
– Вэлери, давай не будем…вот так…я…
– Ты мне противен!
Бутылка в моих руках с треском разбивается о ближайшую стену, наполняя воздух приторным запахом. Осколки рассыпаются по всей гостиной, превращая ее в место преступления. Тонкая струйка жидкости стекает по бледно-голубым обоям.
Никто из нас не комментирует произошедшее. Отец, продолжая тяжело дышать, смотрит на отскочившее стекло возле своей ноги, будто пытаясь найти ответы в зыбкости нашего мира. Я же в тот момент ощутила себя той бутылкой, которую сама же и разбила. С ней во мне треснуло все то, что я так упорно пыталась склеить. Каждый осколок, казалось, рассказывает историю о смерти моей сестры. Хотелось с громким визгом растоптать это сомнительное напоминание, вычеркнуть из памяти пережитые моменты, забыть обо всем на свете…Но собственные силы с каждой секундой беспощадно покидали. Гнев, вылившийся так резко и так стремительно, ушел в самые потаенные уголки души, и бездна отчаяния вновь окутала меня своей кровавой пеленой. Казалось бы, слезы давно дошли пропасть, но было слишком наивно полагать, что тело закончит все вот так просто. Не замечая под ногами стекло или воду от собственных промокший вещей, я плавно, опираясь на стенку, прошла в комнату, которую когда-то в прошлой жизни делила с любимой сестрой. Папа пытался что-то сказать, вскочив с дивана, но мои отчетливые «не подходи» убили в нем последнюю надежду на диалог.
Стараясь не смотреть на левую часть комнаты, я, захлопнув за собой дверь, в абсолютном упадке сил рухнула на кровать, зарывшись лицом в теплую подушку. Больше всего на свете хотелось заснуть вот так, в такой позе, не раздеваясь. И пускай на утро все тело будет ныть от неудобной позы, а организм даст сбой после ночи в мокрых вещах. Хотелось быть как все, думая о банальных вещах и обязанностях. Просто быть человеком, плавно движущимся к смерти. Но вместо этого я так и не смогла сомкнуть глаз, наполненных горючими каплями. Я рыдала прямо в подушку, не заботясь о том, кто и как меня услышит. В голове с новой силой вспыхнула газетная статья, а затем, наполняя душу мраком, все то, что я так яро отрицала.
Я не помнила всего, но то, что жгучим следом отзывалось в моей памяти, уже не забуду никогда. Пустые крики, отчаянные голоса, Кесси, Кесси, Кесси… Все казалось мне таким реальным, что спустя миллионы падений и отрицаний я перестала осознавать себя. Я будто растворилась в песчинках того времени, которое теперь длилось целую вечность. И это, словно змеиный яд, с каждой секундой все глубже и глубже проникало под кожу, заставляя чувствовать невыносимую слабость вперемешку с безысходностью. Я знала наперед, что погрязну в собственных ощущениях настолько, что не смогу выбраться, но бороться уже не было сил. Да и был ли хоть малейший смысл в этом? Мой сестра, Кесси, она…мертва. И глупо, чертовски глупо это отрицать, так же, как и отрицать то, что моя мать где-то на окраине Стогвурда лежит в палате с белыми стенами и стеклянными глазами смотрит в потолок, ожидая разноцветных таблеток. И когда мой мир успел настолько рухнуть? В тот момент, когда наркоманка показала мне газету или намного раньше, когда мы, словно играя в догонялки с дьяволом, ехали в больницу, куда доставили еще дышащую Кесси. А может и раньше, когда мы вот так просто отпустили ее в другой город, прекрасно понимая, что она стремится не получить хорошее образование, а бежит от собственных демонов под кроватью. Кесси всегда была одинока, и ни один парень или подруга никогда не могли исправить этого. А эти дерьмовые видео, которые я записывала для нее, по сути, лишь напоминали ей о той атмосфере приторности и духоты, которую она старалась забыть. Какая же я идиотка! Будь у меня силы, я бы выбросила чертову камеру из окна, попутно ломая ее составляющие части.
