Текст книги "Василинка из Царской Ветки"
Автор книги: Александра Ус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Так и не дождались девочки, чтобы накапало до первого пояска. Однако будет чем угостить завтра.
Утром, едва Василинка подхватилась, мама поздравила ее и повела на кухню. На большой сковороде доходил праздничный "пирог" – черная, как уголь, лепешка. Василинка от радости запрыгала на одной ноге.
Вскоре начали собираться и ее подружки. Первой пришла Тася. Поздравив Василинку, она подала ей небольшой пакетик, завернутый в блестящую серебристую бумагу. Там было несколько цветных открыток. Катя принесла большой букет душистой черемухи.
– Откуда это у тебя? – спросила Василинка.
– Сходила на ту сторону Двины и наломала.
– И ты не побоялась идти через мост?
– Нет, нисколечко. Я всегда по нему хожу.
Митька ерзал на стуле, никак не мог дождаться угощения. Наконец мама поставила на стол "пирог" в сковороде. Он точно прирос ко дну. Мама попыталась порезать пирог на куски, подцепить ножом, но ничего не выходило, и она разложила его на тарелочки ложкой, словно кашу. Все попробовали и похвалили: "Какой вкусный!"
А потом дети декламировали стихи, пели. Вместе со всеми пел и Митька:
Как на Васины именины
Испекли мы каравай,
Вот такой вышины,
Вот такой ширины...
МОСТ
Большой букет черемухи, Катин подарок, понемногу осыпался. Маленькие белые лепестки запорошили скатерть. Василинке стало грустно. Она представила себе, как Катя пробиралась по Смоленскому железнодорожному мосту на ту сторону Двины. Пешеходам ходить через мост запрещалось. А Кате разрешили: ее мать была сторожихой. И будка (так назывался домик, в котором жила Катина семья) стояла у самого моста.
Василинка уже не раз бывала у Кати. Она любила стоять на крутом берегу и глядеть на широкую полноводную реку. Неостановимо было ее могучее течение, и это постоянное движение притягивало Василинку. Невольно вспомнился вопрос учителя: "Какие предметы называются одушевленными?" – и ее ответ:
– Река!
– Почему ты так думаешь?
– Потому что она течет, – выпалила Василинка.
У моста глубокие ямы. Там всегда бурлит вода. Любопытно только, почему же не тонут пароходы и баржи? "Вот если б стать капитаном и провести под мостом судно!" – думает Василинка. А еще ей хочется поплыть на плоту далеко-далеко, до самого моря. А какое оно, море? Отец рассказывал, но это совсем не то, вот бы увидеть своими глазами! Но все это мечты. Тут даже чтобы побывать на том берегу Двины, и то надо спросить разрешения у Катиной мамы. Только вряд ли она позволит.
Наконец нашлась, как считала Василинка, неотложная и серьезная причина. Третий день мамы с Тоней нет дома. Пошли в деревню, чтобы хоть картошки достать. Потому что отцу нечего брать с собой. Кадушка капусты, которую заквасили с осени, давно пуста. А то, бывало, мама насечет капусты и положит в папин сундучок. Еще картофелин сырых и хлеба маленький кусочек. А если мама потолще краюшку отрежет, отец ни за что не возьмет.
– Не надо, не надо, оставь детям.
Все изменилось. Лишь неизменным оставался в семье обычай: уезжая, отец обязательно расправит рукой свои длинные русые усы и поцелует маму, а если дети не спят, то и их. Мама скажет ему на прощание: "Счастливого пути!", а детям будет говорить: "Отец вернется через двое или трое суток".
Сквозь окно на кухне видно, как прибывают поезда. Мама сидит у окна и ждет, а едва вдали заклубится белым паром паровоз, она позовет детей и скажет: "Смотрите, детки, поезд прибывает, скоро отец придет". И дети радуются, а иногда волнуются, потому что мама обещала рассказать отцу, кто не слушался или слишком баловался. Правда, она не спешила рассказывать отцу про их грехи, но все же тому, кто провинился, делалось неуютно.
Отец приходил черный-пречерный, весь перепачканный мазутом. Тут же на пороге сбрасывал с плеч сундучок, снимал грязную одежду. Мама уже вынимала из печи большой чугун с горячей водой и наливала в эмалированный таз, чтобы отец помылся. А потом ставила тарелку горячей еды. Отец спрашивал: "А вы ели?" И лишь убедившись, что все ели, брал ложку.
Сегодня отец вернется в полдень, а мамы нет дома. За хозяйку Василинка. Чем она накормит отца? Хоть и прекрасно знает, что ничего нет в доме, а все же выходит в кладовку, подымает крышку в кадушке, чиркает спичкой. Но там пусто, в ларе – тоже. Посветила – и вдруг увидела на полочке кость от окорока. Обрадовалась: теперь можно приготовить обед.
Правда, сама она еще никогда печь не топила. Найти бы горсточку крупы или муки, и было бы чудесное варево. Поискала в кухонном шкафчике – пусто. Что же делать?
"А не пойти ли на тот берег реки и нарвать щавеля?" – подумала Василинка. Катя хвалилась, что там наросло его – видимо-невидимо...
– Тетенька, миленькая, пустите на ту сторону!
– Не проси, девочка, не позволю. Опасно!
И Василинке ничего не остается, как сказать Катиной маме, что она хочет сварить папе щавелевый суп. И тетя Лобаниха подобрела. Разрешила. Только предупредила:
– Смотри же, будь осторожной. Ступай аккуратно со шпалы на шпалу. Вниз не гляди, а то закружится голова.
Конечно, она будет осторожной. Ей совсем не страшно, потому что впереди пойдет Катя.
Предупрежденная тетей Лобанихой, Василинка ступает со шпалы на шпалу. Шаги надо делать широкие, опереться не на что, отдохнуть нельзя. Катя идет себе и идет – ей что, не впервой. А Василинке нелегко. Словно свинцом, налились ноги. И так хочется глянуть вниз! Возле среднего быка, на котором держится мост, бурлит и крутит вода. Интересно! Василинка не утерпела глянула вниз. И вдруг у нее перед глазами завертелось большое черное пятно. Василинка хотела крикнуть, позвать на помощь. Может, с минуту она стояла, закрыв глаза. А под мостом бурлил, шумел, крутился черный омут. Собрав все силы, Василинка шагнула на другую шпалу, закачалась и едва устояла на ногах...
Сейчас, сидя у стола на табуретке и перебирая щавель, Василинка вспоминает свое опасное путешествие. И ощущает нечто новое, ранее ей неведомое – радость оттого, что победила страх.
Василинка никогда не складывала поленья в печи. Но раз надо – так надо! И она вспоминает, как мама сначала положит вдоль два полешка, а потом поперек, а потом снова вдоль – и так несколько раз. Так сделает и она, вот лишь обдерет с березового полена бересту, возьмет лучинки и затопит печь. А какой же чугунок поставить? Вот этот, кажется ей, слишком мал, и она берет побольше, чуть ли не с ведро. Бросает туда кость, ставит на шесток и наливает жестяной кружкой воду. Дрова весело потрескивают, можно поставить уже чугунок ближе к огню. Только его не сдвинешь с места. Тогда Василинка находит деревянный валик, берет в запечке длинный ухват, подкладывает под него валик и приподымает чугунок. Вода из него выплескивается, но пускай, ее хватит, не жалко.
Едва успевает Василинка забросить мелко нарезанный щавель в чугунок, как двери отворяет отец.
– Что ты тут делаешь? – прежде всего спрашивает отец.
– Обед тебе готовлю.
– Ах ты, моя дочушка! Ах ты, моя умница! – И отец, разгладив усы, целует в голову Василинку. – Спасибо тебе, дочушка, спасибо!
Обрадованная папиной похвалой, Василинка тут же решает ничего ему про мост не рассказывать...
КРЕМЕНЬ
После дождливых дней наконец прояснилось. Солнечный луч глянул сквозь окна в школу и лег Василинке на плечо. Ласкает и пригревает острое девчоночье плечо. Хочется выбежать на крыльцо. В их школьном дворе сейчас так хорошо!
Еще с осени в школьные субботники вдоль забора посадили кусты акации. Сейчас на них зазеленели нежные листочки. Где-то растет и ее, Василинки, куст. Когда выходят поливать саженцы, Василинка обязательно нальет побольше воды под "свой" куст. Делает она это незаметно, чтобы никто не увидел. Никита Максимович, учитель природоведения, все время повторяет: "Наши общие кусты, наши деревья, наши грядки, наши клумбы. Представляете, дети, как будет хорошо в нашем школьном дворе спустя несколько лет?"
Василинке трудно представить, что будет когда-то. И едва разговор заходит про кусты акации, ей почему-то лезут в голову слова из песни, которую однажды слышала, как пела Тасина мама, а отец подыгрывал ей на пианино. "Белой акации гроздья душистые..."
С белой акации мысли Василинки перескакивают на другое. "Почему это Таси третий день нет в школе?" И она твердо решает забежать к подружке.
Правда, Василинка редко бывает у Таси. Там как-то холодно и неуютно. Дети без разрешения взрослых боятся заходить в комнаты, все время сидят в детской. У Василинки нет детской, она даже такого названия не знала. У них одна комната, через которую ходят старики Климовичи, а еще для всех жильцов одна кухня с окошком на огороды.
Тасины родители не замечают Василинки. И хотя Василинка пристально глядит им в глаза, нарочно молчат. Василинка даже маме не может признаться в этом. А мама все видела и ничего не говорила, потому что как объяснить дочери сложные отношения между людьми. Тасин отец – человек образованный, учитель музыки. А кто они? Простые железнодорожники. И мама осторожно советует Василинке:
– Не ходи на Монастырскую, играй с девочками со своей улицы...
Василинку выводят из задумчивости слова Никиты Максимовича. Он повторяет:
– Запомните, дети: завтра вместо урока природоведения мы отправимся в путешествие. Соберем образцы почвы, разожжем большой костер...
Обрадованная Василинка мчится домой. Там ее встречает Тоня. Мама поехала в деревню поменять кое-что из одежды на картошку. В каникулы и Василинка с ней поедет, обязательно поедет. Она же не маленькая, третий класс оканчивает.
Завтрашнее путешествие волнует ее. Василинка берет в руки шило и дратву, чтобы подшить тапочки, только у нее ничего не выходит. Выручает Тоня. Та всегда всех выручает.
Утром Тоня тормошит Василинку:
– Вставай, а то проспишь путешествие.
Василинка любит понежиться под теплым одеялом, но тут быстро вскакивает и, плеснув холодной воды в лицо, причесывает щербатым гребешком свои редкие волосы. А Тоня тем временем хлопочет на кухне. Она никого не выпустит из дома без завтрака. Только беда – нет в доме еды. Но Тоня находит выход. В кладовке в плетеной корзине лежат обсевки от овсяной муки. Отец уже который месяц вместо жалованья приносит домой пуд овса. Мама с Тоней сушат его на сковородах в горячей печи, ссыпают в сумки и ходят далеко за город к знакомым, чтобы смолоть овес в жерновах.
Василинка видит, как довольная Тоня вносит большое лукошко с обсевками. Решето так и прыгает и стучит в ее руках. Только слышно: тах, тах, тах... На столе понемногу высеивается горсть муки. Недаром все считают Тоню расторопной девочкой. Василинка никогда бы не догадалась взять обсевки.
Ярко горят в печи сухие дрова. На сковороде жарится толстый сочень. Правда, он не верещит, как раньше верещал блин из тертой картошки со шкварками...
И где сейчас мама, выменяет ли она картошки?
Вскоре Василинка с жестяной кружкой и куском овсяной лепешки, завернутой в тряпицу, спешит в школу. Скорей бы уже урок природоведения!
...У широкой реки дышится легко-легко. Раз за разом слышатся голоса:
– Никита Максимович, посмотрите, что я нашел!
Учитель берет в руку камень и, будто взвесив его, говорит:
– Кремень.
Дети внимательно разглядывают камень.
Учитель рассказывает о далеких временах, когда с севера на нашу землю ползли ледники и тащили за собой большие и малые каменные глыбы.
Василинка старается представить себе огромное море, плескавшееся волнами на том месте, где они сегодня собрались веселой гурьбой. И – мертвые ледяные поля, неумолимо наползавшие на дно моря, которое уже успело исчезнуть и зарасти чудесными сказочными лесами. И диких, одетых в звериные шкуры людей, высекавших огонь из кременя, может, из того самого, который лежит сейчас на ладони учителя. Неужто все так и было, как рассказывает Никита Максимович? Василинка, кажется, слушала б да слушала учителя, но Никита Максимович командует:
– Костер!
Дети несут, кто что может, на высокий зеленый холм, откуда видна широкая река, далекое Задвинье с необъятным зеленым лугом.
Учитель объясняет, как разжечь костер в дождливую погоду, как найти правильное направление, если заблудишься в лесу. Дети внимательно приглядываются к солнцу, мху на деревьях, срезам на пнях. А потом помогают учителю устроить над костром большой пузатый чайник. Красные языки огня лижут его со всех сторон. Вскоре голубой чайник делается черным, начинает всхлипывать, булькать и подбрасывать крышку.
Никита Максимович осторожно разливает кипяток по кружкам.
Из карманов и сумочек дети достают завтрак – у кого что есть. А у некоторых ничего нет. Они молча сидят с поникшими головами. Неудобно и тем, кто принес еду. Никита Максимович советует:
– А вы выкладывайте все, кто чем богат, и поделитесь, чтобы каждому досталось по кусочку.
И он расстилает на траве газету.
Василинка не спешит развернуть тряпицу и положить в общую кучку свое угощение. А учитель вроде и не смотрит в ее сторону, но все видит, читает ее мысли.
– Василинка, и ты положи свой завтрак на общий стол.
– Я... я... – пытается объяснить Василинка, – стесняюсь. У меня блин из высевок и очень горький. – Она разламывает на кусочки свой сочень и кладет на газету.
Слаще всего на свете кажется Василинке кипяток без заварки и сахара. Никита Максимович с наслаждением запивает чаем ее сочень и нахваливает:
– Очень вкусный! И совсем не горький!
Чумазый чайник скоро пустеет. Ломтики хлеба, черные оладьи и лепешки, лежавшие на скатерти-газете, исчезли, последнюю крошку подобрали. Никита Максимович спрашивает:
– Дети, а кто сегодня не пришел на занятия?
Василинка подымает руку, будто в классе на уроке:
– Таси нету, она больная. Я сегодня схожу ее проведать.
– Очень хорошо, – похвалил учитель. – Сходи к Тасе и отнеси ей наш подарок.
И он протягивает Василинке камушек, о котором только что рассказывал такую увлекательную историю.
У Василинки на ладони лежит темно-серый, хранящий тепло учительской руки кремень.
ЛОМТИК ХЛЕБА
...На сей раз мама ни с чем, еле живая вернулась домой. Положив на стол ломтик хлеба, от которого отщипнула одну только крошку, она тихо и устало рассказала детям о своей неудачной поездке. Прижавшись к материнской груди, Митька слушал молча, а Тоня и Василинка горько плакали.
...Сколько времени она шла – не помнила.
Еще в поезде надумала сойти на этом полустанке, хотя прекрасно знала, что до хуторов надо верст пять шагать через лес. "Беда большая, пускай себе и немного дальше, лишь бы что-нибудь привезти детям". Не идти же ей вновь в то Заболотье, где сельчане и сами никак не дождутся нового урожая!
Поезд остановился на минутку. Загрохотали тяжелые широкие двери, и из вагона один за другим посыпались люди. Каждый торопился: кто к родственникам или знакомым, а большинство, как и она, – выменять на одежду хоть какой еды.
Кто-то сильный оттолкнул ее от дверей. Заскрежетав тормозами, поезд двинулся дальше, набирая скорость. Собрав все силы, она спрыгнула на ходу и полетела вниз с крутого откоса. Открыв глаза, увидела возле себя незнакомых людей, и глухо, как сквозь вату, долетели до слуха их голоса.
– Жить тебе надоело, что ли, коли на ходу прыгаешь? – участливо произнес пожилой человек с седой бородой.
– Впредь ей наука будет, больше так не сделает, – отозвался другой, в серой самотканой свитке, он стоял рядом. – Хорошо, что все обошлось. Живая.
– А моя ты бабонька, как ты меня напугала! – причитала женщина в конопляном платке, одним концом обернутом вокруг шеи. – Боже мой, так испугалась, аж все в груди захлебнулось!
Мужчины еще немного постояли, скрутили по цигарке самосада и пошли своей дорогой. А женщина в платке долго не отходила, пока не проведала, откуда и куда спешит баба, если на ходу прыгает с поезда. "Есть ли у тебя дети – у меня самой пятеро". Согласилась, что и вправду лучше податься на хутора, к богатеям.
– Может, что и выменяешь. Только не знаю, понадобятся ли кому твои занавески, – она перебирала эти, на на ее взгляд, совершенно ненужные вещи.
– А это зачем? – она с удивлением посмотрела на маленькую баночку. На крышке было нарисовано девичье лицо: слева – густо усыпанное веснушками, справа – белое и чистое. – Никогда не поверю, что от этой мазюки можно так похорошеть.
А мама возлагала большие надежды на эту баночку.
Участливая женщина еще долго рассказывала про свое вдовье житье-бытье с малыми детьми и, наконец, посоветовала на прощанье:
– Иди, бабонька моя, напрямки, – и она показала в сторону кустарников. – Тут рукой подать до хуторов. Иди по тропке, никуда-никуда не сворачивай.
К кустарникам вела тропинка, по которой, наверное, ступали не одни ноги. Глядишь, так и вправду скорей можно добраться, чем кружной дорогой по лесу.
А под ногами все больше хлюпала вода, и тропинка в ней то тонула, то вновь появлялась на сухих местах. Перепрыгивая с кочки на кочку, хватаясь за чахлые то березовые, то ольховые ветки, мать шла и шла. Но вдруг утонула, расплылась и скрылась из глаз тропинка, словно провалилась сквозь трясину. Она подалась назад – тропки нет. Бросилась в другую сторону – непроходимый кустарник. Подала голос:
– О-го-го!..
Где-то далеко и глухо отозвалось:
– О-го-го!..
Не узнавая собственного голоса, женщина звала и звала на помощь. Но ничего не слышала, кроме отголосков эха. Какое-то время неподвижно стояла на кочке – и наконец пошла напрямик на закат солнца, которое опускалось все ниже и ниже.
Шла долго, то совсем теряя надежду выбраться, то полагаясь на удачу. Впереди как будто посветлело, и она вдруг очутилась на зеленой прогалине. Кустарник расступился, и, сколько видел глаз, перед ней расстилалась залитая водой трясина, из которой кое-где торчали клочки серого мха.
"Вот если бы присесть, отдохнуть! Только куда там – вокруг вода".
Опираясь на палку, идет и идет, проверяя каждый шаг. Хватит ли сил? Выйдет ли к хуторам, пока не начало смеркаться?
А солнце опускается все ниже и ниже над трясиной и вот-вот утонет в ней. Утонет тогда и она.
– Боже милосердный, пожалей моих детей, – шепчут запекшиеся губы. – Они останутся сиротами и никогда не узнают, где мать!
Женщина идет на закат солнца. Вот уже на небе остается от него бледное, медленно гаснущее зарево. Вокруг мертвое, молчаливое болото. Маленький узелок за плечами становится тяжелым и тянет вниз. Пересохло во рту, сводит челюсти. Кричать она больше не может: звуки застревают в горле. А за трясиной стынет, слабеет зарево и скоро совсем погаснет.
Чуть ли не из-под ног выкатывается серый комок, подпрыгивает несколько раз и хлопает крыльями. Вслед за ним суетливо прячутся под кочку желтенькие комочки. Встревоженная утка пристально следит за своим пугливым племенем: хорошо ли оно укрылось от опасности?
Женщина уже больше не останавливается. Она идет, идет из последних сил, словно ее кто толкает вперед. Под ногами уже меньше хлюпает, палка опирается на что-то твердое, ноги не вязнут так глубоко. В темноте, которая заволокла все кругом, она ничего на замечает, пока не выходит на сухое место. Ноги больше не держат, женщина оседает на землю...
Ей снятся снежные сугробы, снег тает и вновь замерзает, сковывает тело ледяным панцирем. Не пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Где она? И как попала в этот ледник?
Озирается вокруг – одна на краю поля. Кажется, тут должно быть какое-нибудь селение. Но вокруг ничего не видно. Женщина топчется на месте, машет руками, чтобы хоть немножко согреться. От холода и усталости она не чувствует даже радости спасения. Хочется только найти какую-нибудь хату. И чтобы позволили забраться на теплую печь и обсушиться.
Вокруг постепенно светлеет: уже наступает утро. Женщина медленно подымается на пригорок, с которого видны очертания какого-то строения, и сворачивает на заросшую подорожником узкую дорогу.
Вот и хутор! В утреннюю тишину врывается надсадный лай. Навстречу, перегоняя друг друга, мчатся две огромные собаки. Женщина отбивается, машет палкой. А те, отпрыгнув на шаг назад, наседают еще больше, лают изо всех сил, широко разинув пасти и ощерив зубы.
Наконец в воротах показывается человек в белых портках и белой длинной рубахе:
– Орел, Такса – сюда!
Гладкий, будто вылизанный, Орел и лохматая Такса не отступаются.
– Ко мне! – грозно кричит хозяин. И постепенно собачья злость утихает, они машут хвостами и уже не так заядло лают.
Женщина подается вперед, хочет попроситься в хату, но бородатый не обращает на нее внимания и поворачивает назад.
– Дяденька, дяденька! – громко просит женщина, а тот на ходу бросает обидные слова:
– Много вас тут таких шляется!
Он закрывает ворота. Гремит засов...
На другом хуторе женщину встретили немного приветливей. Но едва узнали, что нет на обмен ни соли, ни керосина, сразу потеряли к ней всякий интерес.
Боясь упустить удобный случай, женщина все же разворачивает тряпицу и распрямляет кружевные занавески. В хате роем гудят мухи, одна, большая, бьется, пробуя вырваться на улицу, даже стекло дрожит. На занавески равнодушно глядит не только седой старый хозяин, но и довольно молодая сытая девушка, лицо которой густо усыпано веснушками.
"Покажу крем", – решает женщина. И сует ей в руки баночку с чудо-кремом, который выбеливает лицо до ослепительной белизны.
– Пустая это забава, – скрипит старик. – Все равно в старых девках дочка сидит.
– Неправда, тятя! Семь сватов меня сватали! – и краска, пробившись сквозь веснушки, залила широкое скуластое лицо девушки. – А вы не позволили выйти, все вам не по нраву, все голодранцы...
– Цыц! – Старик кипит от злости, и сквозь редкие седые волосы видно, как налилось кровью его лицо. – Выгоню! Будешь ходить по домам, как эта городская нищенка!
Залившись слезами, рябая вековуха выбегает из хаты, а старик отворяет двери и говорит:
– Вот бог, а вот порог. Ваш товар, барышня, не для нас, мы люди простые, нам ваша городская мазь без надобности...
У каждого хутора все начиналось сначала. Первыми нападали собаки, и потом шли вопросы, что принесла, а впрочем – никого не привлекал ее товар.
– Хозяюшка, может, дадите что поесть, хоть корочку? – взмолилась она наконец. – Со вчерашнего утра маковой росинки во рту не было...
– Разве всех вас, нищих, накормишь? – бросила хозяйка.
После этих слов ноги нищенки покачнулись, она как стояла, так и осела у забора на землю...
Через сколько времени она пришла в себя, женщина не знала. На груди у нее лежал черствый ломтик хлеба. За наглухо закрытыми воротами рвались на цепи и заходились от лая собаки...
РЖАНЫЕ КОЛОСЬЯ
Под вечер в дом зашел Самсонов. Потоптавшись в кухне у дверей, присел у стола на табуретку. Василинка внимательно следила за гостем. Всегда он приходил к отцу по делам. Какое ж нынче дело у него? Отца давно нет дома. Как послали его на Южный фронт, так и неизвестно, где девался.
Может, этот человек в замасленной тужурке принес им хорошие вести? Затаив дыхание, Василинка ждет, что он скажет. Но Самсонов также, как и они, ничего не знает о бригаде, с которой выехал ее отец.
– Зашел узнать, как живете с семьей, Алексеевна.
– Хвалиться нечем, – отвечает мама.
– Нынче всем не сладко. Окончится гражданская война, тогда по-другому заживем! С победой мировой революции придет настоящая жизнь.
– Скоро ли она настанет, эта настоящая жизнь? – робко спрашивает мама.
– Сама не придет, за нее нужно сражаться, всеми силами бороться.
Василинка не представляет, как бороться. Наверное, и мама не знает, что делать. Потому что она завела разговор о детях, которых нечем кормить.
– Вот-вот, я об этом и пришел поговорить. Товарищи послали сообщить, что тем семьям, кормильцы которых на фронте, будет выдано по пуду овса.
Услышав такую новость, Василинка уже не слушает гостя. Хоть и не любит она скользкий овсяный кисель, а все же обрадовалась. Она тоже за то, чтобы уже сегодня или завтра победила мировая революция, чтобы вернулся домой папа и ей не надо было бы стоять за осьмушкой хлеба по нескольку часов в очереди. Вот и сегодня отстояла она полдня, но не хватило ей осьмушки, так и пришла с пустыми руками.
Вечером Василинка долго не засыпает. Смотрит на молчаливую озабоченную маму, сидящую у стола. Горит коптилка. Желтый язычок пламени то вытянется и наклонится набок, то выпрямится и осветит мамины руки, которые нашивают заплату на Митькины штанишки. Митька совсем еще мал, ничего не понимает, он просит перед сном хлеба. А мама уговаривает:
– Спи, сынок, спи, маленький. Утром дадут овса, хватит вам, пока я буду на заработках.
Чуток поплакав, Митька засыпает, слипаются ресницы и у Василинки.
Утром мама снова собирается в поездку. Только никаких вещей не берет с собой. Правда, и брать уже нечего. Нет на столах салфеток, нет розового покрывала, которое стелили только по большим праздникам.
– Мамочка милая, родная, возьми меня с собой! – просит Василинка.
– Не гулять же я еду и не в гости к родственникам, – объясняет мама. Работу искать буду.
Василинка и сама знает, что не к родственникам. Она же не маленькая. Ах, как жаль, что еще не прогнали немцев с маминой родины. Вот бы куда поехать в гости! Она часто вспоминает то далекое лето, когда гостили у тети Агафьи...
...Поезд остановился поздно вечером. Недалеко от станции, версты три отсюда, живет мамина знакомая. Василинка босиком идет рядом с мамой и несет в руках свои туфли. Вокруг тишина. Спит в отдалении лес, спят поля, спит деревня и измученные тяжелой работой люди. Василинка с мамой идут по широкой деревенской улице, по обе стороны которой стоят серенькие хатки с одним или двумя маленькими окошками.
Наконец мама подходит к небольшому дому, окно которого вместо стекла заставлено лучинками, взбирается на завалинку и стучит в раму. За окном молчат. Мама стучит вновь, настойчивей. Наконец в окне показывается заспанное лицо.
– Ты, Алексеевна? Заходи, заходи. Сейчас открою сени.
Василинка с мамой переступают порог дома. Пахнет чем-то застоялым, кислым.
– Ложитесь на лавках, зажечь нечего, – слышен хриплый голос хозяйки. Мама помогает Василинке устроиться на лавке под иконами, а сама ложится напротив. И хотя Василинке неудобно лежать на жесткой постели, она мгновенно засыпает.
– А твой все воюет? – долетает до Василинкиного уха. Она просыпается и видит, что на дворе уже утро, что мама сидит у печи на низенькой скамейке, чистит молодую картошку и бросает в большой чугун с водой.
– Воюет, а я одна мыкаюсь с детьми. – И хозяйка переводит разговор на другое, видно, на самое главное, что ее волнует и беспокоит.
– Землицу панскую по душам поделили. Вот теперь бы Евхиму моему за нее взяться – есть к чему приложить руки. А что же я одна сделаю? И обрабатывать нечем, и нанять не за что...
– Ничего не поделаешь, моя милая, – война. И мой муж все равно как мобилизованный. Когда ездил по Рижско-Орловской дороге, то через два-три дня домой возвращался, а нынче на Южном фронте. Не знаю, живой ли.
– Вряд ли вернется мой Евхим, – печально говорит хозяйка. – Гадала тут мне одна, так карты не показывают, что вернется.
– А ты не обращай внимания на карты. Разве им можно верить?
Лежа на лавке, Василинка еще долго слушает грустный разговор. Наконец тихо встает и подходит к маме. В печи варится картошка, и так вкусно пахнет, что невозможно дождаться, пока она сварится.
Позавтракав почти без соли молодой картошкой, Василинка с мамой идут наниматься на жатву. Идут к Скоробогатому, который живет на хуторе за деревней. Дома его не видно за большим садом. Аж ветки погнулись у яблонь. Почти каждая подперта длинными кольями. А на земле под яблонями будто нарочно кто расстелил разноцветный ковер.
– Это клевер краснеет, дочушка, – объясняет мама.
– А умеешь ли ты жать?
– А как же, я деревенская, все умею!
Василинка довольна тем, что мама все умеет. Она успела заметить девочку, дочку хозяйской батрачки, которую зовут Зоськой. Хорошо бы побегать с ней в саду по густому клеверу.
Хозяин соглашается нанять Василинкину маму жнеей.
– А вот эту зачем притащила? – и он показывает на Василинку. Хоть ты сквозь землю провались, куда хочешь денься! Василинка и не слышит, что говорит мама. Наконец хозяин машет рукой: "Где мое не пропадало!"
Василинка приглядывается к женщинам, сидящим на лавке. Это тоже жницы-поденщицы. Вскоре все идут на поле и начинают жать.
– А вы, девчатки, – обращается хозяин к Зоське и Василинке, – чтобы время даром не теряли, носите снопы и собирайте колоски.
И они стараются с Зоськой, едва успевая подбирать тяжелые снопы за жнеями и таскать на то место, где их потом поставят в бабки. Зорко посматривая, чтобы нигде не остался колосок, Василинка носит и носит снопы. Руки и спина совсем онемели.
– Это с непривычки, – утешает мама. – Ничего, дочушка, привыкнешь.
А как привыкнуть к боли в ногах? Жнивье такое колючее и острое. На икрах и ступнях выступают капельки крови. Ноги ужасно чешутся и болят.
Так и не удалось побывать Василинке в большом красивом саду ни в первый, ни в остальные дни. Дотемна они с Зоськой на жатве. Устают так, что засыпают за ужином. А утром, взяв кринки с питьем для жней и корзинки с яблоками-опадышами, идут в поле.
Маме не везет. В спешке острым серпом она задела мизинец. Но мама не обратила внимания – некогда было. Так и жала до вечера. Да и перевязать палец было нечем. Кровь запеклась коркой, так и обошлось.
Вечером, когда шли спать на сено, мама сказала Василинке, что завтра они последний день на жатве. Скоро домой поедут, одна забота теперь, как привезти, что заработали.
Дожинки так и не успели справить. В последний день жали до глубокой ночи, но успели управиться с рожью. Зато утром завтракали не спеша.
Василинка с нетерпением ждала минуты, когда хозяин, открыв клеть, выставит им с мамой заработанный хлеб.
А тот все не торопился открывать клеть. Тем более что у мамы не оказалось с собой мешка. Она долго упрашивала хозяина одолжить мешок, обещала привезти в следующий раз. Хозяин не согласился.
Тогда мама выпросила нитку с иголкой и сшила мешок из нижней юбки. Такой мешок, чтобы туда вошло два с половиной пуда муки, заработанной за пять дней. Договаривались же по полпуда за день.
Но хозяин решил по-своему.
Василинка с мамой стоят у большого плоского камня, лежащего у дверей клети, и ждут, когда хозяин отвесит муку. Сердце чует недоброе.
Хозяин в одной руке держит мамин мешок, в котором не так уж много муки.
– Вот, получи, – подает он мешок маме. – Чего стоишь как столб? Бери, что заработала!
– А как же, Спиридонович, договор? По полпуда в день, говорили, платить будете.
– Говорил, говорил! – передразнивает хозяин маму. – А эту твою дармоедку пять дней за что кормил?
Мама как держала в руках мешок с мукой, так и выпустила.
– Побойтесь бога, Спиридонович!
