Текст книги "Игрок Фемиды (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
– Антон. Не трогай его. Больше не хочу… – сдержала всхлип, – этого касаться. Пожалуйста, я прошу тебя.
– Он тебя избил. – Прозвучало приговором Вадику. – Ты о чем вообще говоришь? Соображаешь, нет? Лена, да у меня душа переворачивается, если кто-то на тебя косо посмотрит! Шторки падают если кто-то грубое слово тебе говорит! Ты вообще о чем просишь меня? О чем, блять?
– Не трогай его. – Повторила я, скривив губы, сдерживая рвущий душу всхлип отчаяния. – Антон, не вздумай касаться его. Пошел он на хуй. Ему жизнь и так все покажет. А я… не хочу, чтобы ты измарался в этом дерьме.
Он снова молчал. Щелкнула зажигалка, свидетельствуя о том, что он затянулся второй по счету сигаретой. Чувствуя, как сковывает дыхание приступ отчаяния, дрогнувшим голосом произнесла:
– Поклянись, что ничего не сделаешь.
Антон хохотнул, пустив зажигалку песьим хвостом между пальцев правой руки и выдыхая крепкий дым в окно.
– Поклянись, сука. – С нажимом повторила я, чувствуя, как слезы сбегают по щекам.
– Лен? – Антон обеспокоенно протянул руку, желая утереть с щеки влажную дорожку. – Ну о чем ты меня просишь, маленькая? Не плачь, пожалуйста… Сама посуди, как я смогу… как смогу … серьезно, у меня даже это слово сказать не получается…
– Поклянись!..
– Лен…
– Поклянись, блядь! – разрыдалась я, стыдливо опуская голову в колени, и часто всхлипывая. – Клянись! Антон!.. Пожалуйста!… Я больше не хочу возвращаться к этому!.. Пошло все это ебучее прошлое нахуй! Просто поклянись мне, что ты не станешь ничего делать! Чтобы я навсегда закрыла это все!..
– Я…
– Поклянись! – рывком повернулась к нему, вцепляясь в его кожаную куртку судорожными пальцами и не в силах сдержать животного отчаянного воя, уткнулась в грудь. – Пожалуйста! Пожалуйста, Антон!
– Хорошо. Хорошо, маленькая. – Он дрожащими руками обнял меня. – В обмен на твое согласие на машину. Которую я покупаю по своему мнению.
Дерущий смех сорвал рыдания. Антон такой Антон. Даже в такие моменты своего не упустит.
– И что… за машина?..
– Как насчет Ягуара? Давно нравилась эта тачка, но уж очень она женственная оказалась… Как раз под тебя…
Я очумело отрицательно помотала головой. Он мягко улыбнулся. Решив перевести разговор, наконец отстраниться от всего этого дерьма, негромко спросила, как он меня нашел.
– Мужик позвонил, который тебя сюда привез. У тебя телефон выпал у него в машине Он позвонил по первому номеру и объяснил ситуацию. Я только домой заходил…
Антон оборвал себя. Медленно вдохнул и выдохнул, прикрыв глаза. Сжал мои плечи, поцеловав в висок.
Сходил и забрал Гармошку. Я оглаживала его ушки и целовала мордочку, сдерживая новый приступ истерики. Похоронили за городом. Антон настоял на больнице, сказав, что сегодня дежурит Зимина и она ни о чем не будет спрашивать.
Сашка профессионально осматривала и ощупывала меня в пустом смотровом кабинете, запертом на ключ. Антон сидел на подоконнике и тщательно пытался справиться с лицом, когда она помогла мне стянуть свитер открыв наливающиеся синевой синяки на ребрах и спине. У Сашки, в отличии от него, ни один мускул на лице не дрогнул. Только кожа немного побледнела.
Сделали несколько снимков, Сашка сказала ушибы. Рассеченную бровь и кожу под подбородком сшивать не нужно. Пока я натягивала свитер, заметила, как она бросила непонятный взгляд на Антона и тот, сжав губы отрицательно, мотнул головой.
– Может вслух скажите? – усмехнулась я, умывая отекшее лицо и бросив на них взгляд через зеркало.
– Я предложила вызвать ментов и зафиксировать побои. – Сашка, вытянув сигареты у Антона из куртки и выйдя из смотровой, в примыкающий кабинет, открыла окно и закурила. – Не знаю кто и как, но дело подсудное.
– Слыхала о декриминализации побоев? – Невесело хмыкнул Антон выходя вслед за мной в кабинет. – Новый ебучий закон, нашего ебучего законодательства. Это теперь разряд административки.
– Я за пару часов могу организовать на бумаге тяжкий вред здоровью. – Сашка сплюнула с окна и выдохнула дым, глядя на улицу. – И к утру комиссионно подтвердить.
– Не надо. – Поморщилась я, подходя к ней и беря ее сигарету. – Заебало все. Антон, поехали домой.
Поблагодарив Сашку, мрачно покачавшую головой, мы пошли к машине. Тело ныло и болело. Особенно лицо. Где-то у меня должна быть мазь от ушибов. Первые полгода в стриптизе тяжелые, колени постоянно синие от полуперекатов и прыжков с шеста, от неправильных сходов и подъемов. Рубик доставал нам откуда-то целебные мазюки за пару дней рассасывающие синяки. Надо найти….
Поехали к Антону. Когда я вышла из душа, в кухне уже витал запах разлитого алкоголя. Отодвинула фужер с вином, требовательно протянув руку за его бокалом с коньяком. После третьей порции стало легче. После четвертой еще легче. Антон не настаивал на разговоре по душам, чем заслужил мою безмерную благодарность. Просто придвинув стул и положив мои ноги себе на колени, безостановочно, с напряженным выражением лица копался в телефоне. Потянулась и отобрала, положив на край стола.
– Голова болит? – негромко спросил он, тщательно пряча, загоняя в себя эхо жалости, ибо знал, что мне сейчас это не нужно. Меня жалеть не надо. Вообще не надо.
– Гудит. – Прислушавшись к себе, неохотно признала я.
– Сейчас.
Он ушел к себе в кабинет, чтобы спустя пару минут вернуться с четвертинкой, а то и меньше, таблетки. Я насмешливо приподняла бровь.
– У тебя есть запасная печень? – спросил он, щелкнув пальцами по моему стакану. – Так, хотя бы, без последствий.
– А поможет? – снова глядя на размер таблетки, спросила я.
– Не сомневайся.
Мы выпили еще. Тоже в тишине. Которая была так мне необходима. Антон задумчиво глядя в окно, скользил пальцами по моей голени. Легко, приятно, почти неощутимо. Опьяненный разум пытался подсунуть повод себя, бедную, пожалеть. Я стойко сопротивлялась. Тема закрыта. И никогда подниматься не будет. Ни мной, ни кем либо еще. Ибо пошло все нахуй. Пальцы стиснули стакан, зубы скрипнули. Пошло все. Пошло оно все.
Антон не глядя на меня вслепую нашарил мою руку и приложил ладонь к губам, прикрыв глаза. И это последнее, что я запомнила.
***
Барбитураты. С алкоголем несовместимы.
Если не высчитать дозу.
И что-что, а с высчитыванием доз по массе тела и степени восприимчивости у Антона проблем никогда не было. Потому никто не мог заподозрить в нем пагубной тяги. И сейчас, глядя на свою побитую девочку, спящую мертвецким сном в его постели, он испытывал холодное торжество.
Потому что выблядка нашли. Спустя пару минут после того как он кинул клич по смотрящим. За ним следили, его пасли. Все время, пока он был рядом со своей побитой маленькой. И сейчас, запуская двигатель он ехал в район красного треугольника – место обитания шировых чертей. Место, где прошло его неплохое детство и очень бурная, порочная юность, когда еще у района была просто криминальная слава. Это потом уже, позже, все скатилось до притонов и развалин. Впрочем, когда он снова вернулся туда после армии, это только сыграло на руку, открыв почти бескрайние горизонты…
Перечисляя сумму за молчание шавкам, пасущим ее брата он одновременно договаривался со власть имущими о исходе твари, посмевшей поднять руку на его Ленку. Сильную, красивую, его. И больше ничью. Со счета ушло девятьсот тысяч. Даже как-то мало. Антон фыркнул, закуривая в окно.
Теперь одно его слово и адовый пиздец, который он оплатил, закончится не менее адовым концом. Но для начала он самолично запустит свою жестокую, но оправданную игру. Пообещал же не трогать. Почти не тронет. Не своими руками, по крайней мере. Почти не своими.
Зло ударил по рулю, протяжно зарычав.
Въезжал в район нарколыг с выключенным светом и скрученными номерами. Пусть шавки знают, что он здесь. Пусть будут готовы, зыркая затуманенными взглядами по условному знаку – белому листу бумаги под лобовым. Въехал старший. Чем больше лист бумаги, тем выше статус. А тут А4. Выше только небеса над нами.
Безусловная неприкосновенность. Даже смотрящие ездили с половиной листа. А здесь целый. И белая тачка. Цвет неприкасаемых и законом и понятиями. Просто чуть задень тачку и разъебут на месте. Даже спрашивать не станут. А если тронешь с умыслом ущерба – разнесут всю стаю. Попробуешь возмутиться, заставят смотреть, как убивают близких, а потом будешь шагами измерять собственные кишки. Старших трогать нельзя. Ни их самих, ни тем более их имущество и их людей. И шировые торопливо сухарились по углам, шепотом передавая друг другу небывалое событие – на районе старший. И самое пугающее – здесь он не просто так. Белую БМВ никто не знал, и божился, чтобы не по его душу приехала. Тем более с белым листом.
Ленкин брат не знал об этом. Не знал о том, что машина, въезжающая в криминальный квартал, куда даже мусора по ночам не совались, заставляющая шухериться всех, кто видел ее, принадлежит старшему. Не знал, что его сдал собственный смотрящий. Что он попал, и дружки, с котором он минуту назад ширнулся по вене, уже бегут на дорогу между кварталами, чтобы оповестить Антона, что Вадик здесь.
Антон вышел из машины, остановившейся посреди однополосной ушатанной дороги и приказал его принести. Не привести, а принести. Шировые, подобострастно улыбаясь, впервые видя старшего, закивали и кинулись обратно в покосившуюся хибару.
Ничего не сказали Вадику, просто ударили тяжелой бутылкой дешевого портвейна по затылку, и потащили обмякшее тело к машине Антона. Тот приказал загрузить Вадика в багажник и уехал. Шировые еще долго перешептывались, загоняясь в притоне пока не получили приказ от смотрящего навсегда стереть из памяти Вадика и этот момент.
Съезжая с загородной трассы в поле, Антон мигнул дальним светом машине полицейских, припаркованных у съезда с дороги. Те кратко посигналили в ответ в ответ, вызван у Антона холодную усмешку.
Остановился в подлеске и вышел из машины. Доставая тело Вадика, уже пришедшего в себя, не удержался и разбил лицо. Вадик пытался сопротивляться, но доза дезоморфина, сковавшая тело, не позволила оказать стойкое сопротивление.
Антон думал утопить хрипящего Вадика в неглубокой луже, вжимая его голову ногой в холодную стылую грязь. Едва удержался. Убрал ногу, позволив твари с трудом сесть на дорожной грязи.
Тот действительно братом Ленки, ибо если и боялся, то не показывал этого. Вызывающе усмехнулся разбитым лицом, выплюнув выбитый зуб. И Антон снова не сдержался. Отбил почки, с наслаждением слушая тихие стоны Вадика, держащегося за поясницу, стоя перед ним на коленях.
Антон, брезгливо сплюнул ему в лицо, отирая пальцы влажными салфетками и доставая сигареты. Оперся бедром о капот. Вадик скривился пытаясь разглядеть его сквозь слепящий свет фар. И разглядел. И даже узнал. Зло хохотнул, прекрасно осознав за что и почему. И что дальше будет.
– Убьешь? – хрипло выдохнул, снова поморщившись от тянущей боли в пояснице.
– Не сразу. – Чуть склонив голову честно пизнал Антон. – Основная моя цель – превратить твое существование в ад еще при жизни. Ты сядешь снова к следующей среде. На десять лет и восемь месяцев. Место отбывания наказания – шестая колония.
– Ты… что ты мелешь, дебил? – Вадик прекрасно скрывал страх, он его почти не выдал, и Антон бы снова сорвался если бы не знал, что у Ленки, когда она боится, так же дергается уголок губ и прищуриваются глаза, пытаясь выдать страх за злость. – Шестерка? Там воры и рецидивисты!.. А я ничего не…
– А еще наркоши там не выживают. – Улыбнулся Антон уголками губ, сунув руки в карманы кожаной куртки и выдыхая сигаретный дым в сторону Вадика. – Выпиливаются. Сами. Догадываешься, почему?
Вадик знал. Как знал любой торчок с риском сесть. Что все что угодно, но только не шестерка. Он внимательно посмотрел на Антона.
– Так я все же был прав, и ты тоже… – по его губам скользнула змеиная улыбка.
Он оценивающе смотрел в ровное лицо Антона. Взгляд скользнул по его тачке. И Вадик фыркнул, сведя один к одному – этот явно из элитных. Такие сидят только на чистейшем коксе и уникальной, индивидуально разрабатываемой для клиента химии. Такие ширяются не столько для кайфа, сколько для того, чтобы выжать максимум возможностей из мозга и тела, платят конечно за это и материально и психически, сгорая на глазах лет за пять. Вадик снова прошелся прищуренным взглядом по крепкому мужскому телу. Его лицо еще не тронуто печатью дури, только глаза иногда выдают, но это и скрыть всегда сложнее. А в целом и не скажешь. Хотя этот мудак скорее новенький в теме, свежий. Денег хапнул и решил попробовать запретный плод. Знал он таких. Понты крутят и скатываются быстрее шировых.
– Сколько ширяешься, год, два? – Вадик и не надеялся на ответ.
И он его не получил. Антон громко и вполне весело расхохотался, будто Вадик сказал несусветную глупость. И кинув в него окурком сел в машину. И уехал. Просто сел и уехал.
Вадик охренев, смотрел вслед взревевшей мотором бэхи, не понимая что это было. Зачем? В поле везут для одних только целей. Избить мог и в городе. Вадик, болезненно поморщившись, поднялся на ноги и огляделся. Вдали, за полями небо уже тронуто румянцем грядущего рассвета. Раздраженно утерев кровь из разбитого носа промокшим грязным рукавом, пошел в видневшуюся вдалеке ровную линию пустого шоссе. Дезаморфин, кайф от которого давно был сорван, путал ноги и тяжелил голову, заставляя иногда падать в осеннюю грязь и материться от стреляющей в пояснице боли. Вадик вставал и шел дальше.
С трудом поднялся по насыпи к отбойнику, кое-как его перелез и побрёл по обочине к городу. Правда, шел недолго. Сзади раздался шум приближающегося двигателя. Вадик, не поворачиваясь выставил руку, прося притормозить. Притормозили. Менты.
Он закатил глаза и раздраженно простонал. Они вышли из машины и перебрасываясь дурацкими шуточками потребовали его документы, будто не видя, что он в одном хлипком свитере и растянутых спортивных штанах.
– Петрович, а пацан, кажись, загашенный. – Довольно хохотнул мент, ощупывая лицо Вадика взглядом.
Обыскали, достали из заднего кармана пакет. С белым порошком. Вадику такое количество и такой вид дури никогда и не светил, но затуманенный мозг все никак не мог свести ряд простых фактов. Он так удивился, что даже не сообразил, что его усадили в машину и везут в отдел. Дошло с большим опозданием, когда они уже въехали в город.
– Блядь, это не мое! Меня ебырь сестры в поле привез! На семерке БМВ! Он же и подкинул!
– На БМВ нынче нарики разъезжают! – Развеселился усатый. – И какой же номер был у тачки за семь лямов подвозящей твою тушку?
– Не было номеров! Он скрутил!
– А как его звали, хотя бы? Галлюцинацию твою, возящую тебя на БМВ? Имя у нее есть?
– Я не знаю, не представился, блядь! Слушайте, он с моей сестрой крутится! Я ее… обидел… вот он и отомстил, сучий потрох! Мог бы просто морду набить, нахуя меня снова в тюрягу упекать!
– Слыхал, Петрович? – почти восторженно пропел усатый мент, обращаясь к веселящемуся водителю. – Какой буйный приход у торчка! Фантазия какая! Разных шировых ловили, но такого бреда я еще не слышал, а ты?
– Это история пока в топе услышанных мною сказок, Вить. Пацан, ты чем обдолбился-то?
– Да пошли вы, чмыри продажные!
– Петрович, я ослышался, или задержанный и вправду оскорбил сотрудника полиции? – вполне весело заржал усатый, поворачиваясь к напрягшемуся Вадику. – Сдается мне, он еще и оказывал сопротивление при задержании, да, Петрович?
Водитель согласно пробасил, и свернул в безлюдный проулок.
Вадик по животному ощерился, глядя в черные глаза мента, улыбающегося и наматывающего какую-то тряпку на кулак. Чтобы не оставить следов на его теле. Да, Вадик понял, что белобрысый мудак оплатил не только подставу, но и побои.
Несмотря на то, что он отбил Вадику почки, ударяя вполне сознательно в нужные места и с нужной силой, чтобы Вадик потом ссал кровью, и сдох в тюрьме через некоторое время, ибо помощь ему оказывать там не будут, Вадик знал и еще кое-что – Ленкин хахаль не простит ему. И действительно устроит ад при жизни. Сердце пропустило несколько тактов, но не от того, что купленные менты грубо вытащили его из машины и швырнули в холодную лужу, наподдав по отбитым почкам. Нет, совсем не от этого. А оттого, что эта белобрысая гнида уже контролировала его жизнь и все его слова не были угрозами. Это было холодным предсказанием. И финал предрешен. Вадик сам себе подписал смертный приговор. А игрок Фемиды довольно улыбнулся.
Глава 11
Следующий день прошел скомкано. На занятия я не пошла, он не пошел на работу. Вызвал на дом стилиста одного из ведущих салонов красоты. И этот жеманный, профессиональный мужик, тактично не обращающий внимания на мою морду лица, сотворил с моими обкромсанными волосами настоящее чудо. Даже побитое, отекшее лицо как-то не особенно отвлекало от стильной стрижки. Я с удовольствием смотрела в зеркало, хотя всегда предпочиала длинные волосы коротким стрижкам. Но мне определенно шло.
Настроение поднялось и я решилась. Любимый трек на повтор. Может он и мешал, но Антон, роящийся в документах полулежа на кровати, ничего об этом не сказал. Я раза с третьего только поймала ритм, сначала бестолково слонялась по комнате, стесняясь своего побитого тела пусть и при привычном приглушенном освящении его спальни. А потом, вдохнув и выдохнув, плюнала на все и запустила мелодию в себя. Плевать на боль, на налившееся синевой синяки по всему телу. Я хочу танцевать. Танцевать для него.
Как ни для кого и никогда. Он прервал меня в середине, схватив и повалив на простыни, целуя мои руки, с упоением скользя губами по лицу, шептал сокровенное: «моя маленькая», и я готова была на все. Если бы он сейчас попросил продать ему душу, я бы не задумываясь это сделала. Но мой мужчина, мой нежный зверь, сцеловывая слезы с моего лица, сам был готов заложить весь свой мир в угоду моим желаниям.
Он любил меня, каждую клеточку моего тела, жадно отзывающуюся на его движения. Страстно и бескомпромиссно. Я умирала под ним в эту ночь не один раз и смаргивая слезы исступления, бессвязно шептала его имя. Самое прекрасное имя на свете. Чувствовала, как дрожат его пальцы на моем теле, как ошибаются губы, смешивая упоительные поцелуи с ответными неистовыми в своей нежности репликами. Дрожала, таяла и разлетаясь на мириады осколков под его переменчивый шепот, с надломленной хрупким чувством успокоения в перерывах необходимого мне телесного контакта.
– Люблю тебя, моя маленькая… – Ласково оглаживая мои скулы большим пальцем, тихо произнес он. – Боже, как же я тебя люблю, моя маленькая девочка…
– Антон… – слезы скользнули по щекам, я обняла его руками и ногами, как могла.
Пыталась впитать его в себя, запустить под кожу, в сердце и душу. Раствориться в нем. Забыться. Умереть и возродиться. В этих прозрачно-голубых глазах. В нежных нотках его переменчивого шепота. В этих сильных и таких парадоксально осторожных руках. Я была окружена им, его волей, чувствами и желаниями. Умирала в нем, при каждом его движении содрагалась. И чувствовала. Чувствовала, как никого. Никогда. Ни сегодня, ни завтра, ни, тем более, в прошлом. Я была под мужчиной. За ним. После него. И это мне невероятно нравилось. Именно с этим мужчиной, и ни с каким другим никогда в жизни. С таким сильным, страстным, любящим. И мне это нравилось. Нравилось отдаваться ему, отвечать на его ласки, наслаждаться улыбкой, жадными губами, немного грубыми, но чувственными.
На меня была наложена печать безопасности. Отныне и от всего. Это грело кровь и успокаивало душу. Нечто сходное, но такое хрупкое было в детстве. Когда Гелька м0еня защищала от всего и всех, пока я училась скалить зубы и беззвучно подниматься с разбитых колен.
– Обними меня, – как-то жалко, на мой взгляд, всхлипнула я, подавшись коварным воспоминаниям о детстве.
Антон не придвинулся ко мне, как делала Гелька, он притянул меня спиной к своей груди и, обняв, зарылся лицом в макушку, негромко выдохнув: «Все хорошо, маленькая». Я, не сдержавшись, всхлипнула.
Осознала, что перебито самое дорогое воспоминание из детства, когда Гелька, прижимаясь телом к моей дрожащей спине, пока меня мучила температура под сорок и укрывая хлипеньким одеялом, никак не могла унять мое содрогающееся в ознобе тело. Она так же шептала, захлебываясь слезами, что все хорошо, но с ней рядом в тот момент, не было этого пугающего чувства безопасности и возможности расслабиться. Тогда я думала, что не переживу ночь. Так же думала и Гелька, шваброй бьющая любого, кто заходил в нашу с ней комнату…
А сейчас я абсолютно здорова. Но слабее, чем в тот ужасный вечер. И самое… пугающее, что я больше не боялась сомкнуть глаза, зная, что меня никто и никогда не обидит под этими сильными руками.
Никто и никогда, да, безусловно.
Кроме этих самых рук.
Но тогда я об этом еще не знала. Все случилось гораздо позже.
Через неделю, когда синяки от Рубиковской мази сошли на нет, меня поджидал новый удар – меня уволили. Луиза сообщила об аннулировании контракта по инициативе клуба и, пожелав мне всего доброго, отключилась. Я ошарашенно посмотрела на трубку в своей руке, думая, что ослышалась. Но нет, когда я позвонила Луизе, она подтвердила, что с отпуска завтра в смену я не выхожу. Потому что контракт аннулирован, неустойку я не должна из-за инициативы клуба.
Я влетела в кабинет сучьего адвоката разъяренной фурией.
– Антон, нахера ты это сделал?! Чем мне теперь за ипотеку платить?! На панель идти что ли?!
Я исступлённо орала на спокойного Антона перебирающего документы за своим рабочим столом.
– Луиза позвонила? – догадался он, нахмуриваясь, читая свои долбанные бесчисленные документы и прикусывая губу. – Нет, это старое постановление… А где новое-то?..
Я аж задохнулась от злости. Зло топая к нему, кинулась драться. Он, встав с кресла и не отрывая взгляда от документов, без труда меня скрутил и прижал спиной к своей груди, блокировав руки.
– Будь добра, переверни страницу, ближе же стоишь.
Меня аж перекосило и кроме как злого рыка сквозь стиснутые зубы, я больше никаких звуков издать не могла. Но он держал меня в таком положении минут пятнадцать, скучающе положив подбородок на мое темечко.
– Успокоилась? – негромко поинтересовался он, и, не дождавшись от упрямой меня ответа, вздохнул и произнес, – ну ладно, давай еще постоим.
– Антон, зачем ты это сделал? – порядком спокойнее спросила я. – Ты же знал про ипотеку…
– А ты знала, что меня не устраивает твоя работа. – Отпустил меня, сев в кресло и дернул за локоть, заставив упасть ему на колени и смотреть в потемневшие, серьезные глаза. – Женщина – визитная карточка своего мужчины. И она у меня шикарная. Но слишком открытая. Меня не устраивает.
– У меня, ипотека, блядь! – кипя от злости, заорала я ему в лицо.
– Уже нет. – Голубые глаза удовлетворенно блеснули и принялись изучать вырез футболки.
– Чего?.. – я аж охрипла от удивления, пальцами вцепившись в его подбородок, приподняла голову, заставляя смотреть в свои глаза.
– В обед в банк заедь, забери документы. Я закрыл ипотеку.
Я растерялась. Антон зевнул и, взяв со стола папку, чуть отведя ее в сторону от моего тела, принялся читать, второй рукой оглаживая мое бедро. Вид такой, как будто в магазин за хлебом сходил по моей просьбе, а не три ляма долга за меня погасил. Я покачала головой, закрыв глаза и пытаясь успокоиться. Мало что из этого вышло, конечно.
– Мне… господи… да зачем?! Это моя квартира и мои проблемы! Я ее взяла, я и должна оплачивать! Мое это, понимаешь ты, нет?! Что ты вот лезешь, куда не просят! Немедленно забирай свои деньги! Я сама оплачу!
– Я не могу. – Поморщился он, рывком выдергивая подбородок из моих пальцев. – Считай это предсвадебным подарком. Я хотел предложение тебе в декабре сделать, на твой день рождения. Но раз так сложились обстоятельства и интриги не получится…
Он хохотнул, с удовольствием глядя как меня перекосило от удивления и отложил папку. Я с трудом справилась со своим лицом, но не бешено бьющимся сердцем. Эмоции были смешанные, невыразимые. Меня саму пугала своя реакция.
– Не-не-не, погоди! Для начала, кто тебе сказал, что я за тебя выйду? – угрюмо спросила я глядя в чуть прищуренные, улыбающиеся глаза.
– Твой ошарашенный вид и безотчетная улыбка. – Усмехнулся он, беря мою руку и целуя ладонь. – На колено встать? Я, правда, кольцо еще не купил…
– Да ты… ты… – я никак не могла справиться со шквалом самых разнообразных эмоций вообще не понимая, что мне теперь делать. – Индюк ты! Вот ты кто! Я за тебя не выйду! Понятно?!
– Да мне твою подпись в журнале регистраций брака подделать, как нехер делать. – Скучающе проронил Антон. – Ладно ты не ерепенься, я ж тебя замуж зову, а не мешки тягать. Будешь носки мне вязать. Волосы покрасишь в баклажановый. Будешь с бигудями борщи варить. – Хрюкая от сдерживаемого смеха, он откинул короткую прядь моей новомодной стрижки. – Куплю тебе чугунную сковородку. Будешь меня бить, когда пьяный домой приду. Смотрела «деревню дураков»? Рубрика из «Каламбура», в девяностых такое скетч-шоу было, я его обожал.
– Зимину только бумбончика не хватает и матроски. – Буркнула я, вспоминая постоянного собутыльника главного героя. – А тебе красного носа и усов.
– Там же еще медведь был. – Фыркнул Антон, распахивая шелковый халат у меня на груди и оглаживая пальцами границу кожи, неприкрытой тканью бюстгальтера. – Хотя Сашка за медведя сойдет. Такой дрищюганский белобрысый медведь. Там он на мед падок, а эта на бухло.
– Он с ними там тоже бухал. – Чувствуя себя не в своей тарелке от его откровений, буркнула я, из вредности отстраняя его пальцы и запахивая халат.
– Ну, так тем более. – Антон потянулся и куснул меня за нос. – Только ты ее сковородкой не бей, скопытится с первого удара, Зимин не простит. – Обхватил за талию и положил спиной на стол.
Я хотела было возмутиться, только ему разве возразишь?..
На первую пару я опоздала, и сидела в машине, пуская дым в окно и роясь в телефоне. Антон с предложением не шутил. Вообще вот не шутил, заставляя меня нервничать. Так и заявил, что ждет ответа до вечера, а там уже обсудим дату и все остальное. То есть мой отрицательный ответ он не рассматривал в принципе. И вроде внутри что-то дрогнуло, женское такое, восторженное, а вроде его и осаживала схожесть с ведением переговоров о сотрудничестве. Впрочем, Антон бы и не сказал про предложение, если бы мое увольнение и ипотека не вынудили его, здесь все логично. И в декабре было бы все романтично и красиво. Вышло так, как вышло.
До обеда время пролетело незаметно. С лекции ушла, поехала в банк за документами. Минут пятнадцать сидела и смотрела на закрытые расчеты, которые, якобы, сама оплатила. Какое-то чувство нереальности и тревоги. Положив документы на пассажирское сидение, но не в силах отвести от них взгляда, я снова закурила.
Зазвонил телефон. Антон.
– Я просил тебя не курить? – я аж подавилась, изумленно оглядываясь по сторонам, но на оживленном проспекте, где я припарковалась в кармане возле банка, не было никого похожего на Антона.
– А ты где? – настороженно спросила я.
– Слежу за тобой. Скрытую камеру вмонтировал в твою тарантайку. – При этих словах я ошарашенно замолчала, пристально оглядывая старенький салон. Тут Антон заржал и произнес. – Что, не видишь, да?
– Где камера? – начиная закипать, зло спросила я.
– Да пошутил я, пошутил! Я мимо банка проезжал, смотрю, из машины дым столбом валит. Хотел остановиться поорать, но там мест чтобы припарковаться рядом не было. – Фыркнул этот сучий адвокат. – Твой любимый цвет?
– Э-э… что с тобой, Антон? Я сегодня тебя вообще не понимаю.
– Цвет.
– Не знаю я. Смотря где. Зеленый наверное. Или голубой. А что?
– Да ну. Зеленый Ягуар как-то не то. И голубой тоже. Может, красный? Белый пачкается быстро, меня на мойках уже каждые два дня по привычке ждут. Черный цвет шикарный, конечно, но только первые полгода, потом заебешься полировать, да и у черных тачек черный салон чаще. Мне бежевый больше по вкусу. Хотя тоже, зараза, пачкается быстро… ну красный, так красный.
И он отключился. Что это вообще сейчас было? Я с отпавшей челюстью смотрела на замолчавшую трубку в своей руке. Которую тоже он подарил. И где-то глубоко внутри зародились сомнения. Которые прорастали и крепли в нехилые такие подозрения, ибо как-то странно это все. Это не просто щедрость. Это как будто… откуп, что ли. Хотя я понимаю, что для него это не такие уж и суммы. Вчера вечером, когда я устроилась на его груди, готовясь провалиться в сон, позвонил Зимин и попросил два с половиной рубля занять до зарплаты. Я еще удивленно спросила, что могло случиться, что Славка звонит в полдвенадцатого из-за двух с половиной тысяч рублей.
– Два с половиной миллиона, Лен. – Усмехнулся Антон и, встав с кровати, пошел в свой кабинет. – Зимины у нас очень любят недвижимость. Особенно за границей. Видать либо арендная плата пришла раньше, либо Славка снова позарился на очередную жилплощадь.
– Пиздец, это ж сколько у него зарплата, если он до нее занять просит? – Облокачиваясь плечом о косяк двери его кабинета, я удивленно смотрела, как он набирает код на сейфе.
– Помнишь Лешу в Эмиратах? Леша поставил здесь прекрасный бизнес и переехал. Мы как бы заместители что ли. Зарплата хорошая, нервов правда много уходит. К тому же у Славика конторка своя есть, тоже прибыльная. Да и у меня с этой адвокатской практикой дела неплохо идут. Хотя, конечно, заебывает на несколько фронтов пахать. – Он достал из сейфа счетную машинку и поставил на стол. – Выматывает такая жизнь. Но пока силы и время есть нужно работать на безбедную старость и будущее своих детей. Двоих хочу. Пацанов. С моим мозгом и твоей красотой. Мир нагнут. – Антон устало усмехнулся, не глядя на меня и запуская пересчет купюр. – Потом можно принцессу, когда парни подрастут. Чтобы защищали, когда я старенький буду и ружье держать разучусь. А у тебя чугунная сковорода будет вывалиться из рук.
– С тобой все в порядке? – сдерживая улыбку, спросила я, стараясь не выдать нежности кольнущей сердце.
– Да. Детей люблю просто. Правду говорят, чем мужик старше, тем больше детей хочет. А мне скоро третий десяток разменивать. – Антон перетянул резинкой пересчитанные купюры, написав сумму пачки на первой банкноте. – И я очень хочу. От тебя.
Я снова безотчетно улыбнулась при этом воспоминании. Дождь начал накрапывать, нужно ехать, а то дворники у меня куцые только воду по лобовому развозят. Я только собиралась выезжать, как снова зазвонил телефон. Номер неизвестен. Решив повременить с выездом с парковки, ответила на звонок.
– Лен, дай мне минуту. – Узнала этот голос и помертвела.
