Текст книги "Мифология Средиземья с иллюстрациями Антейку"

Автор книги: Александра Баркова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Образ Благого Запада присутствует не только во «Властелине колец» и «Сильмариллионе», но и в «Хоббите», однако русскому читателю об этом практически неизвестно, поскольку наиболее популярный перевод Н. Рахмановой был сделан еще в советское время, когда в условиях идеологической борьбы с «западом» упоминание этой стороны света как благой было невозможно по политическим причинам[43]43
  Хукер М. «Запада нет, но зато Бог есть»: «Хоббит» в переводе Рахмановой. URL: http://eressea.ru/library/public/hooker1.shtml.


[Закрыть]. Впрочем, сейчас изданы и полные русские переводы, из которых читатель может узнать и о Благом Западе.

◆

Живая мифологическая структура – то есть представления, формируемые народным сознанием на протяжении веков, – отличается от искусственной, то есть созданной кем-то рационально; отличается своей противоречивостью и непоследовательностью. Живая структура порождается эмоциональным восприятием мира, и если у какого-то народа, например, север вызывает резко негативные эмоции, то из этого не следует, что юг, как логично предположить, станет вызывать положительные. Когда же структура (и картина мира, в частности) формируется одним человеком, то ее внутренняя непротиворечивость осознаётся как достоинство. Даже в том случае, когда творец – действительно Художник, то есть опирается не столько на разум, сколько на до сих пор непонятное для науки состояние творчества.

Мы рассмотрели образ Благого Запада и закономерно должны перейти к Тьме с Востока. Но этот переход – скачок из одной культуры в другую, от кельтов – к их страшным врагам, викингам.

Толкин и скандинавская культура

Когда речь заходит о скандинавских заимствованиях у Толкина, то первым делом называют список имен гномов из «Хоббита», который полностью взят из «Прорицания вёльвы», первой песни знаменитого памятника скандинавской мифологии «Старшая Эдда». Из того же списка пришло и имя Гандальв, утвердившееся в русской транскрипции как «Гэндальф».

Маг впервые появляется на страницах «Хоббита», произведения, совершенно особенного во многих отношениях. Написанная как детская сказка, эта повесть далека от масштабных батальных картин «Властелина колец»[44]44
  Этим книга отличается от фильма Питера Джексона, несомненно прекрасного, но опирающегося не столько на собственно текст «Хоббита», сколько на позднейшие попытки Толкина согласовать событийный ряд повести с действием «Властелина колец». Эти тексты были опубликованы первыми из черновиков в двух томах «Неоконченных сказаний». Кроме того, огромное количество эпизодов было придумано самим Джексоном.


[Закрыть] и от сдержанного трагизма «Сильмариллиона». Поэтому в ней скандинавские мифологические мотивы используются с положительными коннотациями.

Как мы увидим в дальнейшем, вольные и невольные цитаты из мифов германских народов в текстах Толкина будут связаны преимущественно или с образом Врага, или с теми персонажами, которым автор не симпатизирует. Исключения единичны и точечны. И тем значимее полное совпадение имен гномов в «Хоббите» с эддическим списком карликов.

Будучи исходно персонажем «Хоббита», Гэндальф – редкий в творчестве Толкина положительный образ, построенный на скандинавских мифологических представлениях.

Странник в синем

«…Ничего не подозревающий Бильбо заметил какого-то старика с большущей палкой в руках, в высокой синей шляпе, в длинном сером плаще. Вокруг шеи старика был обмотан серебристый шарф, скрытый долгой – до пояса – бородой, а на ногах – высокие черные сапоги»[45]45
  Перевод Натальи Григорьевой и Владимира Грушецкого.


[Закрыть]. Таким предстает Гэндальф на первых страницах «Хоббита», так же (разве только сапоги не упоминаются) он будет выглядеть во «Властелине колец». Современному читателю его внешность кажется типичной для волшебника, однако это скорее обратное явление: толкиновский маг превратился в универсальный для современной культуры образ.

Внешность Гэндальфа почти полностью соответствует облику верховного скандинавского бога Одина. Но их сходство больше, чем внешнее.

Могущество Одина, покровителя самого воинственного народа Европы, выражается в его сверхчеловеческих качествах. Это означает, что запреты мира людей не для него, он нарушает основные социальные нормы германского общества, поскольку он – бог, и сильнейший из богов[46]46
  Гуревич А. Я. «Эдда» и сага. М., 1975. Глава «О природе комического в “Старшей Эдде”».


[Закрыть]. В «Перебранке Локи» его называют, как нам мягко передают переводчики, «муж женовидный». Но «женовидность» Одина выражается лишь в том, что он занимается тем, что у германцев присуще исключительно женщинам: он маг.

В воинской культуре колдовство – презираемое занятие, оно для тех, кто неспособен сражаться. Но поскольку Один не человек, то для него эта черта лишь доказательство божественной мощи.

Но и Гэндальф во «Властелине колец» не человек (в «Хоббите» этот вопрос просто не ставится), так же как и остальные маги. К началу событий романа они пребывают в Средиземье более двух тысяч лет. Некромант, лишь упомянутый в «Хоббите», разворачивается в масштабную фигуру Саурона, который в рамках романа вообще не имеет никакого облика.

Так, развертывая сказочный образ Гэндальфа в романический образ мага-майара, Толкин следует логике германской культуры: человеческий мужчина магом быть не может. Более того, чем брутальнее культура народов людей во «Властелине», тем сильнее там неприятие магии вообще и Гэндальфа в частности (Боромир не желает идти в Лориэн, в Эдорасе Гэндальфа пытаются прогнать).

Теперь о внешности.

В эддической поэме «Речи Гримнира», «Саге о Вёльсунгах» и некоторых других произведениях рассказывается о том, как Один, приняв обличье человека, странствовал по миру. Выглядел он как старик с посохом, в серой широкополой шляпе и синем плаще. Как видим, отличие Гэндальфа лишь в том, что его плащ – серый, а шляпа – синяя. Впрочем, в конце третьего тома «Властелина колец», когда маг расстается с хоббитами в трактире Брыля, плащ на нем синий.

Как нам уже доводилось писать[47]47
  Баркова А. Л. Введение в мифологию. М., 2017.


[Закрыть], синий цвет в скандинавских текстах отчетливо связан со смертью, мщением, злой судьбой и магией. Мрачную семиотическую составляющую синего Толкин игнорирует полностью – да, строго говоря, и от магической дистанцируется (синий упоминается только в связи с цветом одежды Гэндальфа и с Синими магами, которые вообще не действуют в текстах). Однако культура ХХ века весьма оригинально восприняла тему синей одежды Гэндальфа: современное сознание практически не может представить волшебника иначе как одетым в синее. Фильм Джексона усугубил это восприятие, и мне доводилось собственными глазами видеть детские пазлы по мотивам «Властелина», где Гэндальф Серый изображался… в синем с ног до головы.

Однако Толкин здесь берет только форму, но никак не суть скандинавских мифологических представлений: имена героев (даже в «Хоббите» гномы обладают мощной государственностью, резко отличающей их от скандинавских подземных карликов), внешний облик мага.

Обратившись к образу Врага, мы увидим совершенно иное: перенос в Средиземье основополагающих категорий культуры германских народов (и скандинавов, в частности).

Тьма с Востока

Последовательность в картине мироздания, хорошо известной интересующимся «Старшей» и «Младшей Эддой», довольно четкая, однако не настолько, как ее пытаются представить в популярных изданиях.

В центре мироздания находится Мидгард, мир людей, «поселение в середине» (букв. «среднее огороженное пространство»). Выше него – Асгард, мир небесных богов асов; ниже – преисподняя Хель. Совершенно не имеют пространственной локализации Ванахейм («жилище ванов», богов плодородия и изобилия) и Альфархейм («жилище альвов», низших духов, сравнительно близких гномам в нашем понимании). Зато локализация враждебных миров дана тщательно и детально.

Противниками богов в скандинавской мифологии выступают великаны: инеистые и огненные. Инеистые великаны обитают на севере и востоке (Ётунхейм – «жилище великанов», и Утгард – «поселение за пределами», букв. «внешнее огороженное пространство»; друг относительно друга Ётунхейм и Утгард никак не локализованы, и нет четкого ответа на вопрос, разные это поселения или одно). Область огненных великанов – юг, Муспелль[48]48
  Этимология неясна; в примечаниях к «Младшей Эдде» указывается, что это слово в одном из текстов означает «разрушение мира».


[Закрыть]; комментаторы «Эдды» сообщают, что огненные великаны – художественная метафора вулканов Исландии.

Мы видим, что скандинавская картина мира отнюдь не отличается той четкостью антиномий, которая так востребована сознанием современного человека. Маркированы четыре стороны света из пяти (центр – положительно; восток, север, юг – отрицательно; запад не маркирован вообще). Из семи миров два не имеют пространственной локализации. Добавим к этому, что «Старшая Эдда» сообщает о наличии девяти миров, но все попытки популяризаторов добрать «необходимые» два мира (разделять Ётунхейм и Утгард, к Альфархейму добавить Свартальфрхейм, мир темных альвов, противопоставить Хель Нифльхейму – преисподней) являются, увы, лишь подгоном материала под концепцию. Девять миров – это классическое для традиционного человека восприятие мироздания «изнутри», из центра: центр плюс восемь сторон света.

Проанализировав скандинавскую картину мира, мы видим, что Толкин взял от нее очень многое и добавил ей в своем Средиземье системности: благодаря тому, что у скандинавов запад не имеет мифологической окраски, а у кельтов он символизирует высокий социальный и культурный статус, контаминация кельтской и скандинавской мифологем дала тот завершенный образ мира «Властелина колец», который мы хорошо знаем, – Благой Запад и Восток Врага.

Оппозиция «Запад – Восток» оказывается настолько эмоционально и информативно насыщенной, что полностью снимает оппозицию «Север – Юг». Север Средиземья – это Пустоземье с некими чудовищами, но это и дунаданы, хранители высоких традиций Арнора, это Ангмар на северо-востоке и Ривенделл, где живет мудрый Элронд. Аналогично юг – это Минас-Тирит, последний оплот доблести в борьбе с Сауроном, но это и Минас-Моргул, крепость назгулов; если брать южнее по карте, то это Умбар, твердыня корсаров, и Дол-Амрот, откуда приходит помощь в решающей битве. При этом все вражеские земли находятся строго восточнее цитаделей Людей Запада.

«На север и в горы»

Именно таков перевод скандинавского проклятия, эквивалентного русскому «пошел к черту». Другой вариант – «на север и вниз». Итак, для мировоззрения викингов север, горы и преисподняя – единое негативное представление. У Толкина оно находит масштабное отражение в другой книге – в «Сильмариллионе».

Семиотически карта «Сильмариллиона» разделена на четыре неравные части: Благой Запад за морем, Вражеский Север, Центр и – все остальное. Север – это Ангбанд, цитадель Врага, Моргота, по отношению к которому Саурон лишь один из слуг. Ангбанд отделен от остального Белерианда (части Средиземья, находившейся западнее мест, где развиваются события «Властелина колец», и разрушенной в ходе Войны Гнева) практически неприступными горами с воротами в трехглавом вулкане Тангородрим. Хотя описаний Ангбанда нет, регулярно упоминаются его подземелья, то есть скандинавская мифологема оказывается перенесенной в «Сильмариллион» полностью и с той же ценностной окраской. Добавим к этому, что, хотя собственно великанов у Толкина нигде, кроме «Хоббита», нет, Моргот в поединке с эльфийским королем Финголфином описан гигантом, возвышающимся над эльфом как башня. Так что, несмотря на отсутствие прямой связи образа гор Севера с великанами, косвенно этот мотив в «Сильмариллионе» также выражен[49]49
  П. Джексон в финале «Возвращения короля» делает любопытную отсылку к этому эпизоду из «Сильмариллиона», показывая бой Арагорна с троллем. Это тем значимее, что Арагорн – прямой потомок Финголфина. Как это было с его царственным предком, враг-исполин сбивает героя наземь, а тот вонзает оружие в ногу противника. Для Финголфина бой закончился гибелью; Арагорна спасает от неминуемой смерти только уничтожение Кольца. Хотя такая цитатность эпизода – творческая фантазия Джексона, это режиссерское привнесение в мир Толкина весьма удачно.


[Закрыть].

Чтобы завершить абрис символики карты Белерианда, скажем несколько слов о других сторонах света. Центр – это эльфийское королевство Дориат, образ которого сравнительно близок Лориэну во «Властелине колец» (именно оттуда родом Келеборн, супруг Галадриэли). Центр должен выражать идею порядка и стабильности (подробнее см. далее), но к Дориату это применимо лишь отчасти, эльфийское королевство оказывается дважды разгромленным и в конце концов покинутым. Враги – гномы в первый раз и эльфы во второй – приходят с востока.

Королевства эльфийского народа нолдор, судьба которого и составляет содержание книги, также достаточно четко делятся на западные и восточные в зависимости от степени неприятия ими Владык Заокраинного Запада. В этом аспекте особенно выразителен эпизод гибели западного эльфийского города Нарготронда, все беды которого начинаются после того, как туда приезжают Келегорм и Куруфин, эльфийские князья с востока, выбитые Врагом из их владений.

Так что хотя на карте «Сильмариллиона» территории Врага – только Север, тема беды с востока выражена вполне заметно.

«Темное Пламя Удуна»

Как мы убедились, из всех сторон света в мире Средиземья наиболее слабо выделен юг. Так что нас не должно удивлять, что скандинавские мотивы, связанные с Муспеллем, полностью лишены привязки к направлению. В остальном же цитатность по отношению к «Эдде» довольно велика.

Об огненных великанах Муспелля известно немногое. Во-первых, это Сурт, чье имя означает «Черный», он вооружен пылающим мечом, и именно он сожжет весь мир во время Гибели Богов. Во-вторых, упомянуты некие «сыны Муспелля», которые тогда же поскачут по радужному мосту Биврёст, соединяющему Асгард с Мидгардом, и разрушат его.

Все это легко узнается в образе балрога. Он вооружен огненным мечом, его тело охвачено багровым пламенем. Имя «Сурт» Толкин не использует (слово «балрог» означает «могучий демон»), но в образ чудовища тема черноты включена: «За его спиной словно распахнулись два крыла тьмы». К сожалению, в фильме Джексона этот момент был искажен, балрог превратился в стандартного голливудского монстра с крыльями летучей мыши. В то время как у Толкина крылья балрога скорее метафора: «Тьма в его крылах загустела и протянулась от стены до стены»[50]50
  Вопрос, крылат ли балрог, в свое время весьма бурно волновал фэндом. Не возобновляя старых дискуссий, заметим лишь, что непонятно, почему балрог не взлетел из пропасти, если у него есть крылья.


[Закрыть].

Наконец, бой с ним происходит на мосту, и хотя мост рушит Гэндальф, но раскалывается он именно под ногами балрога. Это очевидная цитата из «Младшей Эдды», обрушение моста Биврёст.

Любопытно обходится Толкин и с масштабным образом вселенского пожара, который несет Сурт. Несмотря на то что бой с балрогом – это лишь локальная схватка со сравнительно небольшим числом участников, исключительную значимость ей придают слова Гэндальфа о Тайном Пламени, Огне Анора и Темном Пламени Удуна. Мы не будем пытаться толковать здесь эти термины, но само их введение в текст романа как категорий космического порядка придает поединку несравнимо больший масштаб.

И наконец, согласно «Эдде», после смерти мира в огне Гибели Богов мир возродится, и это будет царство доброты. Этот мотив, пусть и не столь глобально, также представлен в романе: гибель Гэндальфа в бою с балрогом и последующее возрождение как Гэндальфа Белого.

Если во «Властелине колец» балрог – один, он – уцелевшее до поры порождение древнего мира, то в «Сильмариллионе» балроги представляют собой группу персонажей, также вводится тема борьбы двух огней (балроги поражают Феанора, чье имя означает «Пламенный Дух»). Возвращается Толкин и к гибели мира в огне – во время Войны Гнева, уничтожившей Белерианд.

Но все это не заслуживало бы тщательного разбора, если бы не одна деталь. Во «Властелине» оружие балрога описано так: «В правой руке пришелец сжимал меч, похожий на язык пламени, в левой – бич со многими хвостами». Меч балрога раскалывается от удара о меч Гэндальфа, а бич здесь – необходимый элемент сюжета, поскольку именно бичом рухнувший в бездну балрог захлестывает ноги Гэндальфа, увлекая его за собой.

В «Сильмариллионе» оружие балрогов принципиально меняется: «…сердца их были из пламени, но обличье – тьма, и ужас несли они с собою: у них были огненные бичи. Позже в Средиземье их звали балрогами». Как видим, Толкин отказывается от избыточного оружия демона из «Властелина» и при этом усиливает тему огня, заменяя меч на бич, то есть визуальное воплощение протуберанцев пламени. (Обратим внимание, что во «Властелине» бич еще не огненный.)

Но есть и другое объяснение того, почему писатель предпочел избегнуть образа огненного меча.

Возможно, это стремление было обусловлено тем, что огненный меч – одно из христианских представлений: атрибут архангела Михаила и ангела в Эдеме, препятствовавшего изгнанным Адаму и Еве вернуться в рай. Ангельский атрибут у порождения Врага – конечно, это недопустимо для христианина. При этом Толкин еще во «Властелине» использовал образ огненного меча и в благом аспекте: в сцене боя с балрогом меч Гэндальфа «холодный и белый, сиял в правой руке мага». Едва ли это просто художественный прием – именно на фоне библейских коннотаций.

В этом контексте представляется неслучайным, что в «Сильмариллионе» в уже упомянутом поединке Финголфина и Моргота меч эльфийского короля описан так: «…выхватил свой меч, льдисто сверкавший Рингиль». Подчеркнем, что, в отличие от «Властелина», «Сильмариллион» крайне скуп на описания и меч, сияющий в буквальном смысле, там больше не встречается. Еще одна метафора огненных мечей относится к сыну Финголфина – Фингону, ставшему верховным королем после гибели отца. Речь идет о Битве Бессчетных Слез, где натиск воинства Фингона был так велик, что им едва не удалось разгромить войска Моргота: «Сверканье обнаженных мечей нолдор подобно было пламени, объявшему тростник». Здесь это именно метафора, в отличие от меча Финголфина и меча Гэндальфа (кстати, его меч ранее принадлежал второму сыну Финголфина, Тургону, владыке Гондолина, о чем сообщается еще в «Хоббите»).

Итак, абрис пространственной символики «Властелина колец» и «Сильмариллиона» показывает нам, что Толкин не просто использует отдельные элементы мифов и сказаний (как было в «Хоббите»), а заимствует самую суть, самую основу семиотической структуры. Причем он берет у скандинавов только те аспекты космологии, которые связаны с образом Врага.

Это неслучайно, в чем убедимся при дальнейшем анализе.

Северное мужество

Для мировоззрения славянина (в частности, русского читателя) очевиден тот факт, что бой ведется ради победы. Поэтому нам очень трудно понять психологию германских народов, для которых победа – не главная цель битвы, а иногда и не цель вовсе.

Выдающийся отечественный ученый А. Я. Гуревич писал: «Смерть фигурирует в героической поэзии германцев не как некое меланхолическое memento mori, напоминание о бренности мира, о преходящем характере всего земного. Смерть – момент, когда герой переходит в мир славы, ибо только со смертью он достигает завершенности и только слава останется после него. Но в этом “только” – все: слава – главная ценность в героической этике»[51]51
  Гуревич А. Я. Указ. соч. Глава «О природе героического в поэзии германских народов».


[Закрыть]. Анализируя далее «Гренландскую песнь об Атли» из «Старшей Эдды», он показывает, как скандинавский герой сознательно едет на верную гибель именно потому, что его кончина будет неслыханной, ужасной – и слава о нем будет жить в веках; более того, брат требует мучительной казни для брата, давая тому возможность проявить максимальную силу духа и обрести немеркнущую славу. Как подчеркивал Гуревич, герой, устремляясь на смерть, вопреки предостережениям и здравому смыслу поступает «как должно владыке», проявляя достойное конунга презрение к смерти.

Слава как высшая категория героики германских народов была хорошо известна деятелям культуры первой половины ХХ века. Так, в отечественном фильме «Минин и Пожарский» выведен отряд скандинавских наемников, переходящий с одной стороны на другую. Когда они снова собираются служить полякам, шляхтич (хоть и враг, но славянин!) укоряет их: «Вы много сражались и вместе с нами, и против нас», на что предводитель скандинавов гордо отвечает: «Мы много сражались и вместе с вами, и против вас. И каждый раз – со славою». Этот пример отлично показывает не только суть менталитета германских народов, но и отношение к нему людей другой культуры.

Заметим, что такое мировоззрение языческое по своему происхождению, поскольку для викингов смерть – это путь в Вальхаллу, чертог мертвых, где Один собирает героев для Рагнарёка, Битвы гибели мира. Мировоззрение континентальных германцев известно менее детально, однако и там верховный бог Водан возглавляет Дикую охоту, состоящую из убитых. Поэтому для древнего германца героическая гибель – не только возможность обрести бессмертие в славе, но и вход в своеобразный рай для воинов. Подчеркнем, что исключительной особенностью скандинавской культуры является посмертное разделение на воинов, павших в бою (они идут наверх к Одину, в Вальхаллу), и всех остальных (они идут вниз, в Хель); ни у одного из языческих народов ничего подобного нам не известно. После христианизации эти представления, разумеется, были отвергнуты как религиозная концепция, но остались на уровне архетипа германской культуры.

Итак, «северное мужество» представляет собой доблесть ради славы, когда практически неважно, против кого и за что ты сражаешься, тем более неважно, удалось ли победить. У Толкина это ярче всего отражено в «Сильмариллионе», в образах Феанора (и его сыновей), а также Турина Турамбара.

Мы не станем здесь пересказывать историю Феанора – читавшим «Сильмариллион» она известна, а незнакомых с этой книгой краткий пересказ скорее запутает, чем просветит, – приведем лишь необходимую цитату. Когда Феанора и его воинство, проливших кровь эльфов, проклинает Владыка Судеб, гордый герой отвечает: «Нас пугали многими лихами, и предательством – в первую голову; об одном лишь сказано не было: что нас погубит испуг, трусость или боязнь трусости. Потому говорю я, что мы пойдем вперед, и предрекаю: дела, свершенные нами, будут воспеты в песнях – и не забыты до последних дней Арды». Как видим, это чистое воплощение северного мужества, где доблесть и слава затмевают все остальное.

Другая важная деталь. Несколько ранее по сюжету, когда Феанор узнает, что созданные им светящиеся самоцветы Сильмарили похитил Моргот, он вместе с сыновьями произносит свою знаменитую Клятву, «клянясь ненавидеть и преследовать Стихию Мира, демона, эльфа или нерожденного еще человека, или иную тварь, большую или малую, добрую или злую, когда бы ни пришла она в мир, – любого, кто завладеет, или получит, или попытается укрыть от Феанора или его наследников Сильмарили» (выделено мною. – А. Б.). Несмотря на обстоятельность Клятвы, массу перечислений в ней, она не содержит интенции вернуть Сильмарили. Перед нами очевидное воплощение принципа «битва важнее победы». После этого читателей «Сильмариллиона» ждет история Первой эпохи, когда сыновья Феанора сражаются за Сильмарили – и против Моргота, и против эльфов, но в итоге самоцветы отца им так и не достаются.

Феанор и его сыновья, несомненно, не принадлежали к числу персонажей, любимых Толкином, чего нельзя сказать о Турине Турамбаре. Этот образ возник как синтез финского сюжета (к которому мы обратимся в соответствующем разделе) и некоторых деталей скандинавского сказания о Сигурде, но исключительную художественную выразительность ему придает не событийный драматизм, а особое восприятие темы судьбы. Это же делает образ Турина стоящим особняком в творчестве Толкина, поскольку к скандинавскому восприятию судьбы писатель нигде более не обращается, по крайней мере так явно.

Турин, сын Хурина, по ходу сюжета многократно меняет имя, но наиболее известен он как Турамбар – что означает «Владыка Судьбы». Тем самым герой подчеркивает, что, несмотря на весь трагизм событий, произошедших с ним, он не пешка в руках рока, он сам определяет свою жизнь.

Обратимся к характеристике скандинавского мировоззрения, которую дает А. Я. Гуревич: «Обычно говорят о “приятии” германским героем “неизбежной судьбы”. Может быть, следовало бы сильнее подчеркивать не только активность этого приятия, но и активную роль его в самом созидании той трагической ситуации, которую он затем осознает и воспринимает как собственную судьбу». Анализируя уже упомянутую «Гренландскую песнь об Атли», Гуревич подчеркивает, что герой «не принимает неизбежной судьбы – он скорее самовольно бросает ей вызов, провоцирует ее!»

Эти слова сполна можно отнести и к Турамбару, проявляющему героическое безрассудство, например, при убеждении короля эльфийского города Нарготронда не разрушать мост через реку – именно по этому мосту потом приползет дракон, который уничтожит город. Точно так же эддический конунг Гуннар поехал на верную гибель, невзирая на все предостережения.

Рассказ о всех бедствиях, обрушившихся на Турамбара, был бы слишком долог. К счастью, сейчас в распоряжении заинтересованного читателя имеется не только соответствующая глава «Сильмариллиона», но и выпущенная Кристофером Толкином книга отца «Дети Хурина» – о судьбе Турина и его сестры. Из трагедий мы упомянем лишь самые страшные: невольное убийство своего друга, вина за гибель Нарготронда и брак с неузнанной сестрой, потерявшей память. Такая концентрация жутких событий вполне во вкусе скандинавских сказаний, о которых Гуревич писал: «Героическую поэзию привлекали… не победы и триумфы, но неудачи, поражения, гибель… персонажей… рассматриваемых в единоборстве с судьбой».

Победив дракона и услышав от него, умирающего, правду о своем невольном инцесте, Турамбар бросается на меч. Это самоубийство – важная часть парадигмы скандинавской героики. Опять цитируя Гуревича: «Герой гибнет, и это не случайно. Только в смерти, в ее приятии, в поведении героя перед лицом ее завершается его становление. Чем беспримернее его гибель, чем ужаснее и неслыханней ее обстоятельства, чем более выходят они за пределы обычного, тем величественнее герой и тем более впечатляет воспевающая его песнь». Относительно конкретно самоубийства Гуревич приводит цитату из «Саги об Инглингах», где говорится: «Эта судьба казалась всем… наилучшей для потомка конунга – умереть самому и добровольно завершить свою славную жизнь».

На фоне столь глубоких, основополагающих заимствований из скандинавской поэтики героического значительно скромнее смотрятся прямые цитаты. Мотив инцеста Турина с родной сестрой заставляет вспомнить «Сагу о Вёльсунгах», где происходит инцест между Сигмундом и Сигню, оттуда же напрямую взят эпизод в истории Берена, который с отрядом эльфов заточен в темнице Саурона, куда каждую ночь приходит волк и пожирает одного из них. Сигмунда спасает хитрость Сигню, Берена – появление его возлюбленной Лучиэни. Еще одна прямая цитата (не вошедшая в окончательный текст «Сильмариллиона», но сохранившаяся в черновиках) из эддического сказания о Сигурде: подобно тому как скандинавский герой убивает дракона, вырыв яму на тропе и поразив его мечом в брюхо, Турин убивает дракона Глаурунга, спрятавшись в расщелине, пока Великий Червь проползает над ним. Гораздо важнее отметить другое заимствование. Современное сознание представляет дракона существом с лапами и кожистыми крыльями, однако в скандинавской мифологии этим термином обозначается исполинский змей, способный только лишь ползать. Толкин в «Сильмариллионе», когда пишет о Глаурунге и его драконьем выводке (испепелившем Белерианд в Битве Внезапного Пламени), также подразумевает змеев – огнедышащих, обладающих магией, но лишенных лап и крыльев. Повторим прозвище Глаурунга – Великий Червь. Поэтому, когда мы видим, например, на картине Тэда Несмита сцену гибели Нарготронда, где Глаурунг выглядит как типичный динозавр, то следует понимать, что такое изображение порождено стремлением представить монстра наиболее эффектно.

Семь богов и семь богинь

Толкинистская субкультура давно заметила, что в «Сильмариллионе» число Валар – Стихий Мира – совпадает с количеством богов в «Перебранке Локи», знаменитой песни «Старшей Эдды». Но, как нам представляется, это как раз тот случай, когда факт совпадения (и, возможно, факт осознанного заимствования) ничего не добавляет к пониманию мира Толкина.

Во-первых, «Перебранка Локи» – текст совершенно особенный, взаимные обвинения Локи и богов – это знак нарушения ими человеческих табу и подчеркивание их сверхчеловечности[52]52
  Гуревич А. Я. Указ. соч. Глава «О природе комического…».


[Закрыть]. Для Толкина подобное немыслимо, в его концепции могущество Валар не нуждается ни в каких доказательствах, тем более «отрицательных». Во-вторых, в «Сильмариллионе» действительно представлены семь Валар, о которых говорится в мужском роде (поскольку это Стихии, то термин «мужчина» неуместен), семь Валиэр, о которых говорится в женском роде, и оппозиционный им Мелькор, Враг Мира, а вот при более внимательном чтении «Перебранки Локи» мы видим, что структура «семь богов, семь богинь и Локи» нарушается в финале, когда появляется бог-громовержец Тор.

Тем не менее традиционно считается, что образы Валар и Валиэр – это трансформированные скандинавские боги, и некоторые черты сходства нельзя не отметить.

Но прежде чем перейти к анализу, подчеркнем, что в концепции Толкина Валары лишь посланцы Эру, Единого, проводники его воли в мире, поэтому сходство с отдельными чертами скандинавских богов гораздо менее существенно, чем отличие Стихий от языческого пантеона.

Манвэ – Владыка Ветров и правитель Арды (мира явленного, Средиземье – это лишь часть его). Его чертог – на высочайшей вершине Таниквэтиль. Когда он восходит на трон, «он видит дальше всех – сквозь туманы, и тьму, и лиги морей». Сходство с Одином здесь очевидно: когда тот восседает на своем престоле Хлидскьяльв[53]53
  О престоле сообщается в эддической песни «Поездка Скирнира».


[Закрыть], то также может видеть все миры. Но не менее ярко и различие. В скандинавской мифологии увидеть все с этого престола может любой, что и сделал бог Фрейр, в то время как Манвэ приобретает эту способность, если рядом находится его супруга Варда, Владычица Звезд, известная во «Властелине колец» под именем Элберет.

Упоминая эддический престол Хлидскьяльв, нельзя не заметить, что этот образ – трон, с которого любому, кто на него сядет, виден весь мир, – Толкин использует в «Сильмариллионе», но совершенно в другом контексте. Речь идет о том, как Мелькор (также называемый Моргот, Черный Враг Мира) терзает одного из пленных вождей людей – Хурина, отца Турина Турамбара. «Моргот… выведя Хурина из темницы, усадил его в каменное кресло на одной из вершин Тангородрима. Волей Моргота он был прикован к этому креслу; и Моргот… молвил так: “Сиди же и любуйся краями, где лихо и отчаяние падут на тех, кто любим тобою. Ты осмелился… подвергать сомнению могущество Мелькора, Властелина судеб Арды. Так узри же взором моим, услышь моим слухом; и не сойти тебе с этого места, пока все не придет к горестному своему концу”». Как видим, здесь сходство с престолом Одина гораздо больше. Отметим и резко негативную окраску образа этого трона. Как мы уже подчеркивали, для Толкина Валары отнюдь не языческие боги, поэтому неудивительно, что в мотиве всевидения Манвэ сходство с Одином крайне поверхностно, а в случае с Врагом Мира заимствование максимально близко.

Обратим внимание на еще одну цитату из «Сильмариллиона»: «Духи в облике воронов и орлов то и дело влетают в чертоги Манвэ и вылетают из них: взор их видит глубины морей и пронзает толщу гор, проникая в тайные бездны. Так ему приносили вести обо всем, что творилось в Арде». Этот пассаж – единственный, где упоминается, что птица Манвэ – не только орел, но и ворон. Если образ орла как воплощение не просто блага, а спасения свыше (в прямом и переносном смысле) в мире Толкина представлен более чем ярко, то мотив ворона-провидца в нем практически не отражен (мы встретим его только в «Хоббите»). Тем не менее мы не можем пройти мимо, поскольку это прямая цитата из «Эдды», где об Одине говорится, что два ворона сообщают ему обо всем, Один «шлет их на рассвете летать над всем миром, а к завтраку они возвращаются. От них-то и узнаёт он все, что творится на свете»[54]54
  «О еде эйнхериев и Одина» из «Младшей Эдды».


[Закрыть].