Текст книги "Оберег волхвов"
Автор книги: Александра Девиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Помолившись, она поблагодарила Бога за то, что сегодня послал ей, одинокой и неопытной, подругу и наставницу в одном лице, лучше которой Анна и желать не могла. Знакомство с Евпраксией перевернуло все ее представления о праведной жизни, втолкованные тетушкой и другими монахинями. До сих пор ее ограждали от мира, приучали жить с завязанными глазами. И вот впервые ей встретился человек, не считающий знания грехом, готовый раскрыть перед ней все сложности жизни, все красоты и ужасы, чудеса и опасности широкого мира.
Глава девятая
Степные разбойники
Как и предполагала Евпраксия, Дмитрий и его друзья направлялись к Корсуни. Никто из них не предлагал иного пути, все трое молчаливо согласились искать пристанища в Тавриде. Друзей объединяло многое. Не только совместно пережитые опасности, тяга к путешествиям, но и некоторое сходство судеб. Все трое были сиротами. Никифор лишился родителей еще в малолетстве, Дмитрий и Шумило – в уже достаточно зрелом возрасте. Их ничто не держало в родных городах и селах, они могли уехать далеко в поисках удачи.
Впрочем, Дмитрий уже не был так уверен в себе, как прежде. Впервые в жизни он почувствовал смутную тоску по оседлости, по дому, в котором ждет кто-то непривычно близкий и дорогой…
Дорога проходила в молчании, пока друзья спешили удалиться от Киева на безопасное расстояние. Потом, когда первые лучи рассвета озарили горизонт на востоке, беглецы смогли наконец немного успокоиться и уже не подгонять усталых лошадей. Погони не было, а впереди их ждал отдых в заброшенной хижине, о которой знали только бывалые путешественники. Первым нарушил молчание Шумило:
– Кажется, пронесло, Бог помог. Или нас еще не хватились, или не там ищут.
– Но успокаиваться рано, – заметил Никифор. – Люди князя могут преследовать нас до самых порогов.
– А после порогов другая напасть – кочевники, – вздохнул Шумило. – Так что из огня да в полымя… Может, лучше переправимся на левый берег и поедем в Переяславль просить защиты у Мономаха?
– Вряд ли Мономах захочет из-за нас ссориться со своим братом великим князем, – возразил Никифор. – Да и потом, что нам делать в Переяславле? Все равно же мы в Корсунь собирались. Деньги на дорогу у нас есть, ведь так, Дмитрий? Кстати, открой нам все-таки имя того друга, который тебе помог бежать да еще и деньгами снабдил.
– После, после поговорим, – отмахнулся Клинец. – Сейчас пора искать место для привала.
Хижину, затерянную в прибрежном лесу, друзья нашли быстро. Напоив и накормив лошадей, кое-как поели и сами, а потом улеглись на застланный соломой пол. Усталость и пережитые волнения сморили их мгновенно. Проспали они до полудня, и благодатный сон вернул им утраченные силы.
Дмитрий проснулся первым, но не стал будить друзей, а некоторое время лежал с закрытыми глазами, пытаясь разобраться в своей мятущейся душе и путаных мыслях. «Куда я бегу? В Корсунь? В Царьград? Господи, как это далеко от Киева… А может, правда свернуть налево – в Переяславль, к Мономаху? Или направо – в Юрьев, к игумену Даниилу? Помогут ли они мне избежать княжеской опалы? Может быть. Но все равно придется перед князем поползать, вымаливая прощение. А что взамен? Остаться в Киеве, где у меня ни кола, ни двора? Наняться на службу к какому-нибудь воеводе, где старшие дружинники захотят мною помыкать, а при случае и обзовут «половецким отродьем»? Не по сердцу мне такое подчинение, да и друзья не захотят идти на военную службу. Что еще? Заняться каким-нибудь ремеслом, жить в полуземлянке на Подоле? Разве я для такой жизни создан? Все равно рано или поздно сбегу в Корсунь, а то и дальше. Так почему бы не сейчас?»
Рассуждая про себя о выборе дороги, Дмитрий упорно избегал мысли о боярышне Раменской и ее отце. В глубине души он отдавал себе отчет, что можно, при большом старании, вымолить прощение у боярина Тимофея и даже, осмелившись, напомнить ему о награде за Быкодера. Причем о награде не только в гривнах. Но каков будет ответ боярина и его дочери?.. Дмитрий вдруг ясно представил себе презрительную усмешку Тимофея и строгий взгляд Анны, которая, горделиво вскинув голову, отворачивается и уходит прочь – светлая и недоступная, как звезда. Складки черного покрывала развеваются у нее за спиной, словно напоминание о суровой стезе, которую она сама себе избрала… Дмитрий замотал головой, отгоняя картину, так явственно нарисованную его воображением.
– Что ты вскидываешься, будто норовистый конь? – услышал он насмешливый голос Никифора. – Или приснилась какая-то нечисть?
Дмитрий, ничего не отвечая, побежал к ручью. Только там, окатив себя до пояса холодной водой, он смог обрести былую решительность.
Шумило и Никифор тоже вполне проснулись и, конечно, не утерпели, чтобы не закидать Дмитрия вопросами о его чудесном спасении. Теперь он уже не мог отмахнуться от этих разговоров, да и не опасался больше, что своей откровенностью может причинить вред боярышне, а потому и назвал имя спасительницы, чем поверг друзей в небывалое замешательство. Придя наконец в себя от удивления, Никифор изрек:
– Недаром же я тебя учил, что духовная красота в а жнее телесной. Боярышня уродлива своим видом, зато добра и прекрасна душой.
– А кто сказал, что она уродлива? – повернулся к нему Дмитрий. – Это ошибка. Та безобразная особа, которую все видели у Копырева конца, – не боярышня Анна. Боярышню подменили какой-то уродиной. Настоящая же Анна так хороша, что… – Дмитрий запнулся, увидев, как расплываются в насмешливых улыбках лица его друзей. Он вдруг почувствовал себя застигнутым врасплох, словно провинившийся мальчишка, и досадливо махнул рукой.
– Продолжай, продолжай, – подбодрил его Никифор. – Так хороша, что дух захватывает? Так хороша, что ты пожалел о своем отказе жениться?
– Или замолчишь, или я заткну тебе рот, – сказал Дмитрий, схватив друга за ворот. – Боярышня Анна не из тех, о ком можно судачить ради забавы. И жениться на ней никто не сможет. Она – святая, не от мира сего. Решила посвятить себя Богу.
– Кажется, я тоже видел эту знаменитую боярышню, – заявил Шумило. – Догадываюсь, кто она. Та самая красавица богомолка, которая стояла у церкви, да, Клинец?
– Что, действительно так хороша? – спросил Никифор, отодвигаясь подальше от Дмитрия.
– А как же, настоящая царевна, – подтвердил Шумило. – Но отчего получилось, что ее все считали уродиной?
– Вообще-то мне и раньше казалось, что тут дело нечисто, – сообщил Никифор. – Уж больно славили ее киевские сплетники. Теперь понимаю: это дело рук Завиды. Хотела всех женихов от падчерицы отвадить, чтобы та скоротала век в монастыре.
– Она и без Завиды в монастырь бы ушла, – вздохнул Дмитрий. – Так уж ее тетка воспитала. Анна не любит мирской жизни.
– Да откуда ты знаешь? – не отставал Никифор. – Ведь соглашалась же она на замужество.
– Соглашалась, пока думала, что победитель желает такой награды. Отец и игуменья ее уговорили, вот она и согласилась из чувства долга.
– А вдруг, став твоей женой, она бы полюбила мирскую жизнь? – лукаво спросил грек. – Вдруг ты сумел бы ей настолько угодить, что…
Дмитрий стукнул по бревенчатой стене так, что доска треснула, и выбежал из хижины на лесную поляну. Слова Никифора всколыхнули в нем то, о чем купец старался не думать.
Увидев, как болезненно воспринимает Дмитрий разговоры о боярышне, друзья решили ему больше не докучать.
– Дай-то Бог, чтобы Клинец скорей перебесился. А то ведь если он таким будет и дальше – туго нам придется, – заметил Никифор.
Опасения молодого грека были не напрасны. Успех любого дела, которое затевали друзья, во многом зависел от душевного состояния Дмитрия. Недаром они молчаливо признавали его своим предводителем. Клинец обладал каким-то особым чутьем, позволявшим ему предугадывать и удачу, и опасность, и особой решительностью, не раз выручавшей их в самых безнадежных переделках. Но Дмитрий мятущийся, неуверенный в себе вызывал у друзей тревогу.
Впрочем, Клинец быстро справился со своим настроением. А может, просто сумел его скрыть, спрятать в том уголке души, куда и сам редко заглядывал.
Трое путников продолжали двигаться на юг, через Поросье – землю, на которой поселились торки, подвластные русским князьям. Эти пограничные поселения бывших кочевников служили заслоном от половецкой степи. Река Рось и большие леса на юго-западе являлись препятствием для вражеской конницы. Да и сами торки, перейдя под защиту великого князя, обязались нести пограничную военную службу. Бывшие кочевники теперь жили в маленьких городах-крепостях, вокруг которых пасли стада коней и овец. Земля Поросья, изрезанная небольшими речками, представляла собой огромное пастбище с прекрасной травой и удобными водопоями. Когда закончился запас еды, друзья купили хлеба и сыра у местного пастуха-торчина. В этот день они миновали последнюю, самую южную линию Змиевых валов, шедшую по Роси. Впереди была степь, от которой уже не заслоняли никакие укрепления.
– Теперь надо выходить к Днепру, – сказал Дмитрий. – Там можно присоединиться к какому-нибудь торговому каравану. А ехать посреди степи уже опасно.
– Да, теперь все заслоны позади, – вздохнул Шумило, оглядываясь на огромный вал вдоль реки. – Недаром их Змиевыми валами назвали. Человеку такое не под силу.
– И я так раньше думал, – заметил Дмитрий. – Ведь красивая сказка: Змея запрягли в плуг, скованный Козьмой и Демьяном, и заставили проложить по степным просторам огромные валы. Людям нравится верить во все чудесное. Но проживи хоть сто лет, клянусь, нигде не встретишь ни Змея, ни Соловья-разбойника. Вот обыкновенных злодеев вроде Быкодера или хана Боняка встретить можно. И пожалуй, они пострашнее тех, которые с крыльями и тремя головами.
– Значит, эти валы – дело рук человеческих? – усомнился Шумило.
– Похоже, что на этом свете люди все сооружают сами, – философски изрек Никифор. – Даже собственных богов рисуют, лепят и высекают из камня.
– Так и до богохульства договоришься, – усмехнулся Дмитрий.
– Нет, я-то как раз помню заповедь «не сотвори себе кумира». – Никифор искоса взглянул на друга. – Но есть люди, которые об этом забывают. И так упорно думают о каком– нибудь создании человеческом, что и не замечают, как у них в душе воздвигается идол.
Туманный намек грека не понравился Дмитрию, и он уже хотел сказать что-то раздраженно-сердитое, но тут Никифор, протянув руку вперед, воскликнул:
– Глядите! А вот и настоящий идол! Значит, мы уже в команских[31]31
Команы (или куманы) – европейское название половцев (кипчаков).
[Закрыть] землях!
Выехав из редколесья на степную равнину, друзья увидели каменную статую, обращенную к востоку и держащую у себя в руке перед пупком чашу. Они подъехали ближе к степному изваянию.
– Наверное, здесь похоронен богатый половецкий вождь, – заметил Дмитрий. – Бедняки делают своим предкам статуи из дерева или войлока.
– Видел я, как половчане поклоняются этим каменным идолам, – сказал Шумило. – Спины гнут и копья в землю втыкают. А еще приносят в жертву овец. Да и не только овец. Бывает, что и пленных детишек. Одно слово – поганые изверги эти поло… – Шумило вдруг запнулся, покосившись на Дмитрия.
– Ничего, я не обижаюсь, – невесело усмехнулся Клинец. – Ты же имел в виду не таких половчан, как моя мать. Тот, кто принял истинную веру, – уже не поганый.
– Все народы когда-то были дикими и приносили жертвы своим богам, – сказал Никифор. – Просто степняки дольше других задержались в грубом язычестве. Это потому, что они кочевые, землю не обрабатывают. Нет у них своей богини Деметры[32]32
Деметра (Церера) у древних греков – богиня земледелия.
[Закрыть]. Она первая смягчила нравы и вывела людей из дикости.
– Что ж, значит, хорошее дали мне имя[33]33
Дмитрий – посвященный Деметре.
[Закрыть], – улыбнулся Дмитрий.
– А у меня крестное имя такое, что и выговорить трудно, – Калистрат, – сообщил новгородец.
– Отчего же, славное имя, – возразил Никифор. – По-гречески означает «прекрасный воин». Когда окажемся в Херсонесе или в Константинополе, только так и будешь называться, а про Шумилу забудь.
Быстро надвигалась ночь, и друзьям пришлось расположиться на привал под открытым небом. Они выбрали самый раскидистый дуб, набросали к его подножию охапок травы и, закутавшись в плащи, улеглись на это неуютное ложе, моля Бога, чтобы ночью не пошел дождь. Кошель с деньгами спрятали в дупло дуба, лошадей привязали к ближайшим деревьям.
Ранним утром друзья были разбужены лошадиным ржанием и громкими голосами людей. Быстро вскочив на ноги, они увидели, что окружены небольшим отрядом всадников, которые их с интересом рассматривали, громко переговариваясь между собой. По гортанной речи, а также по смуглым скуластым лицам, по одежде, кривым саблям и плетям-камчам с костяными рукоятями легко можно было угадать половецких воинов. Их было человек десять-двенадцать. Они уже отвязали от деревьев лошадей уснувших «монахов» и теперь судили, брать ли в полон эту троицу или не стоит возиться.
Переглянувшись с Никифором, Дмитрий быстро смекнул, как надо себя вести, и заговорил с незваными пришельцами:
– Мы бедные монахи, отстали от своего каравана. Не забирайте наших лошадей, без них мы не догоним других богомольцев.
Предводитель половецкого отряда громко рассмеялся и, ударив камчой по ветке дерева, сказал:
– Если вы богомольцы, так лошади вам вовсе ни к чему. Вы должны идти к своему Богу босыми и в рубищах.
– Что ж, мы не смеем роптать на судьбу, – вздохнул Дмитрий, смиренно сложив руки перед подбородком. – Берите наших лошадей и пусть вас Бог простит.
Друзья опустили головы, прикрытые капюшонами плащей, но украдкой, исподлобья поглядывали на степных грабителей.
– Что-то вы не похожи на здешних монахов, – сказал предводитель. – Я знаю, как они одеваются.
– А мы… мы венгры, – поспешил вмешаться Никифор. – У нас вера не греческая, а латинская.
– Венгры? – Предводитель вдруг злорадно осклабился. – Когда-то в отряде Алтунопы я хорошо рубил венгров[34]34
Венгры были приглашены Святополком в качестве союзной конницы для битвы на реке Вягре в 1097 г.
[Закрыть]. Всю вашу конницу уложили на Вягре. Тогда Боняк и Алтунопа славно отомстили за смерть Тугоркана.
– Мы люди божьи, в воинские дела не вмешиваемся, – смиренно сообщил Никифор.
– Мы из бедного монастыря, и с нас нечего взять, – добавил Дмитрий.
– Зато вы здоровые, крепкие, из вас выйдут хорошие рабы, – заметил половчанин.
Клинец переглянулся с друзьями и, нащупав спрятанную под плащом саблю, уже приготовился к неравному бою, как вдруг в последний момент нашелся с ответом:
– Не делай этого, мудрый воин! Ведь у нашего епископа договор с вашим ханом. Нас, богомольцев, нельзя трогать. Иначе не будет вам выгодной торговли со многими городами.
Ссылка на ханский договор, а также уважительное обращение подействовали на предводителя, и он, махнув рукой, решил довольствоваться отнятыми лошадьми.
Когда грабители ускакали на достаточное расстояние, друзья разом возблагодарили Бога за свое спасение.
– Но больше искушать судьбу нельзя, – сказал Дмитрий. – Теперь надо идти вдоль Днепра и присоединяться к любому каравану. Хорошо, что мы догадались спрятать кошель с деньгами. Да и сабли наши, слава Богу, остались при нас.
Дмитрий вытащил из ножен и погладил свою харалужную[35]35
Харалуг – стальное оружие, закаленное на ветру.
[Закрыть]саблю, инкрустированную по рукояти изображением конька с солнечными знаками – оберега семьи, придуманного матерью Дмитрия Анастасией. Саблю подарил отец, и Дмитрий дорожил ею как драгоценным сокровищем.
Было уже далеко за полдень, когда друзья наконец вышли к Днепру и, купив у местного рыбака лодку-однодеревку, поплыли вниз, к городку Воиню, где, по их расчетам, мог остановиться купеческий караван. Чутье не подвело путешественников: они догнали переяславских купцов и, заплатив старшему в отряде, Ефрему, сели на его вместительную ладью. Купец Ефрем был доволен хорошей платой, а потому не стал допрашивать странных монахов, кто они и откуда.
Настала третья ночь после бегства друзей из Киева. Теперь они могли чувствовать себя в относительной безопасности: погони уже явно не будет, а в купеческом караване, хоть и небольшом, они все-таки защищены от степных разбойников. Правда, друзья лишились добрых коней, но таков был извечный закон опасного пути, когда чем-то приходилось жертвовать. «Налево пойдешь – коня потеряешь», – вспомнил Дмитрий волшебную сказку о царевиче и закрыл глаза, пытаясь уснуть.
Но сон, несмотря на страшную усталость, не шел. Снова воображение нарисовало царевича из сказки, который ехал по опасной дороге, сражался с сотнями разбойников, плыл через бурные моря, пробирался сквозь дремучие леса… Но в сказке всегда была награда в конце пути – царевна, прекрасная, добрая, мудрая. И потому опасности казались не так страшны, а ноша не столь тяжела…
Но где найти силы, чтобы все преодолеть, если впереди ничего не ждет? Дмитрий заворочался с боку на бок и мысленно приказал себе: «Не смей падать духом, Клинец! Ты не мальчишка, чтобы терять бодрость из-за девицы, которая тебя знать не хочет. Какая награда тебе нужна, черт побери? Твоя награда – вольные странствия и удачная торговля, которая даст возможность жить безбедно и никому не кланяться. Разве не этого ты всегда хотел? И разве этого мало?»
После некоторых метаний Дмитрий все-таки уснул и даже видел сон. Ему снился водоворот стремительной реки, который затягивал его куда-то то ли в глубину, то ли к страшному водопаду, но в последнюю минуту он чудом выбирался на берег. Потом Дмитрий видел себя на корабле посреди бушующего моря. Все вокруг было окутано тьмой, тьма и буря закрывали ту спасительную гавань, которую тщетно искал капитан. Волны бились о борт все яростнее, захлестывали палубу, матросы кричали от ужаса, и Дмитрий с каждой секундой терял надежду на спасение. И вдруг, подняв глаза к небу, он увидел в кромешной тьме две яркие звезды, в лучах которых мелькнула полоса далекого берега. Он направил к этому берегу корабль и уже не сомневался, что найдет заветную гавань. Путеводные звезды вели его сквозь бурю, и он смотрел на них, не отрываясь. И тут он понял, что это не звезды, а бирюзовые глаза Анны, сияющие где-то в недостижимой высоте. Лицо ее было скрыто мглой, словно темным платком, но глаза, эти единственные в мире глаза, лучились так ясно, что их невозможно было спутать ни с какими другими…
Странный, беспокойный, мучительный сон, казалось, вытягивал из Дмитрия душу, заставлял его снова и снова возвращаться мыслями туда, откуда он изо всех сил старался убежать. Наконец, под утро пришло умиротворяющее видение: широкая, спокойная русская равнина, покрытая красочным ковром разнотравья, а по этой равнине медленно идет девушка с букетом полевых цветов. Ее пышные волосы, перехваченные венком, сияют на солнце подобно золотому облаку… Он подумал, что эта девушка, как сама Русь, – доверчивая, простодушная, не знающая своей силы и красоты, но вместе с тем гордая и свободолюбивая.
Проснувшись окончательно, он уже не сомневался, что воспоминание о несостоявшейся невесте будет долго терзать ему душу. А скоро, может быть, – и тело. Пока усталость и пережитые волнения подавляли муки плотских желаний, но что будет потом? Он знал, что воображение снова и снова станет рисовать ему образ полуобнаженной красавицы на берегу той уже далекой реки возле Билгорода. Знал, что его руки будут чувствовать тепло ее маленьких нежных рук, а губы будут мечтать прикоснуться к ее нецелованным устам…
«Куда я бегу, зачем?..» – с тоской думал Дмитрий. А ладьи, между тем, уже подошли к Ессупи – первому из опасных порогов. Здесь их надлежало разгрузить от людей и товаров и тащить волоком. Здесь располагались знакомые Дмитрию поселки волочан. Клинец вместе с друзьями помогал купцам разгружать ладьи, устанавливать их на катки и волокуши. Но все это он делал как во сне. Друзья с тревогой отмечали застывший взгляд и замедленные движения своего предводителя. Его состояние не предвещало им ничего хорошего. Наконец, Шумило первым не выдержал и, стукнув Дмитрия по плечу, бодрым голосом сказал:
– Очнись, Ратибор, неужели ты из-за девки можешь впасть в такое уныние? Пора уже и забыть ее. Мало ли их у тебя было и еще будет? Вот приедем в Корсунь…
– Молчи! – воскликнул Дмитрий с раздражением и сверкнул на друга яростным огнем черных глаз. – Я не впадаю в уныние. А говорить с вами о ней стану только тогда, когда сам захочу, понятно? И еще. В Корсуни, а тем более в Царьграде, не называй меня Ратибором, а себя Шумилой. У нас есть христианские имена, мы, слава Богу, не язычники.
Удивленный и обиженный суровой отповедью друга, Шумило отошел с Никифором в сторону, и они тихо переговорились между собой.
– Скорей бы в Корсунь приехать, там у него не одна утешительница найдется, – сказал Никифор.
– До Корсуни далековато, но попробуем развеселить его в Олешье, – предложил Шумило. – Помнишь там девку в корчме у Роговича? Как она прошлым летом нашего Клинца обхаживала! Надо обязательно к ней заглянуть.
Дмитрий и не подозревал, какие планы строили друзья, чтобы вывести его из оцепенения. Он не замечал их переговоров, косых взглядов и тревоги.
Тем временем ладьи благополучно миновали Неясыть – самый тяжелый из порогов Днепра. На остальных порогах можно было не разгружать ладьи полностью и не тянуть их волоком, а проводить на шестах и веслах вдоль берега. Приближалось самое опасное место, зажатое в высоких скалистых берегах Днепра – Крарийская переправа. Здесь часто подстерегали киевские караваны стаи кочевников. Раньше это были печенеги, теперь – половцы.
Но купец Ефрем не волновался, он знал, что на это лето князю удалось договориться с приднепровскими степняками не нападать на торговые караваны. Да и спутники Ефрема – купцы, дружинники – были опытными воинами.
Дмитрий с тоской оглянулся назад, мысленно ругая себя за глупость, но не имея сил стать решительным и твердым. Впервые в жизни он не знал, чего хочет и что ему надо.
Свист стрелы, пролетевшей у самого уха, вывел Дмитрия из оцепенения. Первая стрела не попала в цель, зато другие, ударив смертоносным дождем, стали поражать не ожидавших нападения купцов. Послышались испуганные крики, стоны раненых. Те, у кого были щиты, спешили заслониться, остальные же укрывались за бортами ладей.
Вслед за стрелами налетели и сами половцы, оглашая степь гиканьем и свистом. За несколько мгновений русичи тоже успели приготовиться к бою, и теперь началась смертельная схватка небольшого отряда купцов с превосходящими их почти вдвое противниками. Напрасно Ефрем увещевал половцев, кричал им о договоре. Один из самых свирепых всадников набросился на него со словами: «С вами Тюпрак договаривался, а я Узур!» И в следующий миг окровавленная половецкая сабля обрушилась на голову Ефрема. Купец успел крикнуть: «Мономах вас накажет за вероломство!..» – и упал замертво.
Дмитрий кинулся на злобного убийцу, но путь ему заслонили другие половцы. Видимо, Узур был у них главным.
В одной руке Дмитрий держал отцовскую саблю, в другой – щит, взятый у убитого дружинника. Нападая и одновременно защищаясь, он упорно пробивался к свирепому предводителю разбойников. Краем глаза Дмитрий видел, что рядом так же храбро и ожесточенно сражаются его друзья. Ненависть к грабителям, не признававшим договоров, законов и мирного труда на своей земле, переполняла их сердца.
Но силы были слишком неравны, и скоро рядом с тремя лжемонахами не осталось почти никого из каравана Ефрема. Узур, предводитель половцев, теперь не боялся за свою безопасность и, спрятав саблю в ножны, с интересом наблюдал со стороны за храбрецами, отчаянно дерущимися с толпой врагов. Своим людям он дал указ не убивать эту троицу. Причмокивая языком, он говорил помощнику: «Славные воины! За них в Суроже высокую цену дадут». Остальные купцы и дружинники из купеческого каравана уже или полегли в бою, или были взяты в полон, крепко связаны.
Вскоре половцам удалось выбить оружие у Никифора и Шумилы. Оглушенные, схваченные кучей разбойников, друзья уже не могли сопротивляться. Дмитрий остался один. Половцы даже расступились, образовав небольшой круг, внутри которого Дмитрий стоял с саблей в руке и, тяжело дыша, отирая пот со лба, переводил взгляд с плененных друзей на злорадное лицо половецкого главаря.
– Что ж, ты храбрый воин, – сказал Узур, прищурив свои и без того узкие глаза. – Я ценю храбрость. Пожалуй, я даже отпущу тебя за выкуп.
– Отпусти также и моих друзей. Я хороший выкуп дам.
– Ну, если твой выкуп будет больше, чем цена на невольничьем рынке, то… – Узур повертел пальцами у лица, как бы раздумывая.
– Ты даешь слово перед своими воинами?
– Даю. Отпущу, когда доставишь выкуп.
– Ну, тогда прямо сейчас. И помни, ты слово дал. – Клинец быстро вытащил из-за пояса кошель с деньгами и бросил его к ногам Узура. – Здесь 20 гривен серебром. Это высокая цена. На такие деньги сможешь купить десять лошадей.
Узур поднял кошель и, усмехаясь, взвесил его в руке.
– Да, деньги немалые, – сказал он, высыпая в руку несколько серебряных слитков. – Ты, должно быть, из богатой семьи? Твоя родня тебя любит?
– У меня вообще нет семьи, и у моих друзей тоже. Мы бедные монахи. Эти деньги не наши, а нашего монастыря. Мы ехали на гору Святой Афон, чтоб там купить молитвенные книги.
– Монахи? – Узур громко расхохотался. – Ты думаешь, если я половчанин, так не знаю, кто такие монахи? Что ж ты саблей рубишься, людей убиваешь, монах? Ведь ваш христианский Бог запрещает проливать кровь.
– Если для защиты христианских душ – так можно.
– Бросай свое оружие, коль хочешь, чтоб мы твоих дружков отпустили.
– Позволь мне оставить саблю при себе. Это подарок отца.
– Бросай, бросай! Иначе друзей твоих зарежем.
Разбойники тотчас приставили ножи к подбородкам Никифора и Шумилы. Дмитрий понял, что сейчас спорить бесполезно, и, воткнув клинок в землю, отошел на пару шагов назад. Узур довольно хмыкнул и, медленно протянув руку, взялся за рукоять сабли. И вдруг, словно обжегшись, вздрогнул всем телом и, выпучив глаза, уставился на рисунок рукояти. Потом перевел взгляд на Дмитрия, несколько мгновений тяжело и мрачно вглядывался в его лицо и наконец осевшим голосом спросил:
– Ты сын Степана Ловчанина из Клинов?
Дмитрий помолчал, лихорадочно обдумывая ответ. Откуда разбойник узнал об обереге семьи Клинцов? В каких отношениях он был со Степаном? Скорее всего, во враждебных. Вряд ли он хорошо отнесется к сыну своего врага.
Но Узур, не дожидаясь ответа, воскликнул:
– Можешь не говорить, я и так вижу! Ты на него похож, на проклятого Степана. Только глаза и волосы черные, как у матери, у Апак.
– Мою мать звали Анастасия, – возразил Дмитрий.
– Это у русов ее так назвали, когда повесили на шею крест. А у нас имя ей было Апак.
Дмитрий еще не успел сообразить, чем обернется для него столь неожиданное знакомство, как вдруг Узур, повернувшись к своим воинам, приказал:
– Эй, кощеи[36]36
Кощеи – рядовые половецкие воины (от «кош» – кочевье).
[Закрыть], вяжите всех троих покрепче, особенно этого! – Рука главаря с зажатой в ней плетью потянулась к Дмитрию.
Тотчас на Клинца насело сразу не менее четырех половцев. Отбиваясь от них, он крикнул Узуру:
– Ты же слово дал, что нас отпустишь! Твои воины слышали! Я ведь тебе выкуп заплатил!
– Выкуп? – Узур коротко и злобно рассмеялся. – То серебро, которое оказалось при тебе, – не выкуп. Мы его и так бы взяли вместе с тобой. Вот если из земли русов кто-то привезет за тебя выкуп, – ну, тогда еще подумаю.
– Врешь, я тебе больше не верю! – крикнул Дмитрий, тщетно пытаясь ослабить путы, которыми его стягивали разбойники. – Но запомни: сколько бы ты ни грабил честных людей, это все равно не принесет тебе счастья.
Узур задрожал от ярости и прошелся плетью по плечам Дмитрия и его друзей, повторяя с пеной у рта:
– Нет мне счастья, нет! Отобрали его такие, как твой отец! Но я отплатил им за это! И буду платить! Всем проклятым русам, которые живут в домах, копаются в земле и молятся перед крестом!
Дмитрий, уклоняясь от болезненных ударов плети-камчи, не мог понять, что же кроется в этой неуемной ярости Узура: только ли неприятие кочевником образа жизни оседлого земледельца-христианина или еще что-то другое, личное?..
Связанных друзей вместе с другими пленниками половцы потащили за собой. Дмитрий предполагал, что разбойники направляются в Крым на невольничий торг. Но вскоре, прислушавшись к их разговорам, он понял, что у половцев другие намерения: они собираются, минуя Олешье, выйти прямо к морю, где будут ждать турецкие галеры.
Значит, пленникам была уготована участь более тяжелая, чем на невольничьем рынке в крымских городах, где их все-таки могли купить для домашних и полевых работ, а там всегда остается надежда на побег. Но гребцы, прикованные к веслам турецкой галеры, обычно обретают свободу только после смерти. А смерть, при их каторжном труде, не заставит себя долго ждать…
Переглянувшись с Никифором, Дмитрий догадался, что молодого грека тоже посетили такие же мрачные мысли. Шумило, не понимавший половецкой речи, еще не знал, что грозит пленникам, и шел молча, хмуро глядя себе под ноги.
К концу перехода измученные русичи уже падали с ног от усталости, но плети и окрики кочевников продолжали их подгонять. В какой-то момент Дмитрий поймал на себе цепкий взгляд Узура и с удивлением отметил, что в глазах предводителя разбойников светится не столько злоба, сколько пристальный, жгучий интерес.
На привале под открытым небом пленникам дали воды и бросили по куску сухой лепешки. Эта скудная еда не утолила голод. Дмитрий оперся спиной о дерево, к которому его привязали, и закрыл глаза. Тело налилось каменной усталостью, саднила исполосованная плетью спина. Он подумал, что при таком обращении пленники быстро потеряют силу и крепкие тела здоровых мужчин станут тощими и слабыми. В другое время мысль об этом привела бы в ярость Дмитрия, всегда ценившего свою силу и мужественность. Но сейчас тяжелая, тупая усталость сделала его безразличным ко всему. Ему хотелось только спать, провалиться в глубокий сон без сновидений. Вязкий туман постепенно окутывал его сознание… И вдруг из этого тумана выплыло и отчетливо коснулось его слуха только одно слово: «Анна». Кажется, он сам и произнес это имя, только беззвучно, одними губами. «Анна, Анна…» – снова простучало у него в висках, – и он тут же открыл глаза, встряхнулся, отгоняя тяжелое забытье. Ему вдруг до боли, до отчаяния захотелось жить, сохранить свою силу и-вернуть свободу.
Оглядевшись по сторонам, Дмитрий снова поймал на себе цепкий взгляд Узура. Тогда купец и сам стал пристально, неподвижно смотреть в глаза главаря. И вдруг Узур, раскачиваясь на своих коротких кривых ногах, подошел к Дмитрию и, глядя на него, сидящего, сверху вниз, спросил:
– Что смотришь? Может, надеешься, что я тебя помилую ради твоего выкупа? – Он топнул ногой. – Так нет же, хоть десять выкупов мне заплати! Сын Степана Клинца закончит свой век на турецких галерах.
