Текст книги "Оберег волхвов"
Автор книги: Александра Девиль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– За что ты ненавидишь моего отца? – невольно удивился Дмитрий.
– Долгая это история. – Узур скривил губы в злой усмешке, потом подозвал двух самых крепких воинов и велел им, указывая на Дмитрия и его друзей: – Этих троих стерегите с особым усердием.
– Погоди, Узур, – остановил главаря, уже готового идти прочь, Дмитрий. – Послушай меня. Я хорошо знаю турецких пиратов, встречался с ними на море. Они покупают для своих галер только сильных и крепких невольников. За чахлых и тощих они тебе даже ломаной монеты не дадут. У гребцов тяжелая работа, для нее не годятся измученные рабы. Ты не сможешь продать нас на галеры.
– Что? – Узур подозрительно оглядел пленников, не понимая смысла речей Дмитрия. – Почему не смогу? Вы как раз такие, как надо: здоровые и крепкие.
– Это сейчас. Но до моря мы будем добираться пешком дней пятнадцать. Если все время нас будут плохо кормить, да еще избивать плеткой, мы успеем превратиться в тощих слабаков, которых надо неделю откармливать, прежде чем приковать к веслам.
Узур помолчал, прохаживаясь туда-сюда, и резко взмахнул камчой. В ограниченном уме степного разбойника недоверие и неприязнь к Дмитрию боролись с алчностью при мысли о неудачном торге, который может свести на нет все его усилия по захвату пленников.
Никифор, наблюдавший эти колебания, добавил, словно про себя, но чтобы слышал Узур:
– Да, так плохо обращаться с пленниками может только торговец, не знающий турецких пиратов.
Расчет грека оказался верен: Узур действительно не имел опыта в отношениях с морскими пиратами. Разбойник подумал, что если потерпит убыток при первой же сделке, то его люди этого не простят и сгоряча могут даже расправиться с обманувшим их ожидания предводителем.
Решив, что пленные русичи, и особенно ненавистный ему Клинец, еще получат свое в турецком плену, он распорядился посытнее кормить невольников и не полосовать их тела плетками.
Глава десятая
Боярышня и гончаровна
Приближался день Святой Троицы, после которого боярышня Анна собиралась перебраться из монастыря в отцовский дом. Не за горами было и возвращение в Киев князя Глеба, обещавшего пробыть у дядюшки не дольше месяца.
Надежда ходила сама не своя в ожидании событий, от которых зависела ее судьба. От Варвары она уже знала о скандале у церкви, едва не перешедшем в драку двух знатных боярышень. Больше всего Надежду взволновало то открытие, которое сделали очевидцы потасовки: оказывается, боярышня Анна отнюдь не уродлива, а, наоборот, очень хороша собой.
– Горе мне! – воскликнула юная гончаровна, закрыв лицо руками. – Он приедет и узнает, что сплетники врали, что боярышня не только богата, но и красива! Теперь он для меня потерян навеки!
– Погоди горевать, – успокоила ее Варвара. – Во-первых, мы с тобой эту боярышню не видели и не знаем, какова она. Мало ли что люди говорят! Молва всегда такова: то грязью обольет, а то наоборот – захвалит просто так какой-нибудь пустяк. Улыбнись, подруга! Ты прямо как плакучая ива: то из-за Бериславы слезы льешь, а теперь вот из-за Анны.
– Да как же мне не горевать? У меня была одна соперница, а теперь их две. И обе – знатные, богатые, красивые.
– Вот пусть эти знатные друг дружку за волосы таскают, а князь тем временем тебя будет любить.
Надежда тяжело вздохнула:
– Любить-то, может, и будет… для забавы. А женится все равно на одной из них.
– Ну, это еще неизвестно! – заявила Варвара, тряхнув головой и уперев руку в бок. – Бывает, что князья и бояре женятся на простых девушках. Вот я слыхала историю…
– Это все сказки, небылицы, – махнула рукой Надежда и торопливо зашагала по улице, направляясь к своей избе.
Варвара пошла рядом, с беспокойством посматривая на подругу. И вдруг Надежда остановилась, повернувшись к Варваре, и, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами, решительно заявила:
– Я хочу видеть боярышню Анну. Хочу знать, какова она. Берислава-то всем хорошо известна, а вот Анна…
– Вряд ли она опасней Бериславы. Второй такой, как Завидина дочка, в Киеве больше нет.
– Знаю. Берислава ни перед чем не остановится. Но знаю также и то, что Глеб ее по-настоящему не любит. Сердце мне подсказывает. А вот Анна… ее-то я совсем не знаю.
– Так за чем же дело стало? Узнай! Ты ведь разрисовала к Троице два кувшина, вот и отнеси их в Андреевский монастырь матушке Фекле. Походишь там, посмотришь по сторонам. Не может быть, чтоб эта боярышня тебе не повстречалась. Спросишь о ней у послушниц.
Надежда последовала совету подруги и через день отправилась с посудой в монастырь.
Анна и Евпраксия шли по монастырскому двору, направляясь в библиотеку. На повороте дорожки Надежда почти столкнулась с ними. Гончаровна знала княгиню и почтительно ей поклонилась. Но, взглянув на молодую спутницу Евпраксии, вдруг застыла на месте. Надежде показалось, что перед ней не живая девушка из плоти и крови, а сама богиня-весна. Именно такими представляла Надежда тех красавиц героинь, о которых сказители говорили: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».
Заметив восторженно-удивленный взгляд гончаровны, Евпраксия обратилась к ней со словами:
– Я всегда знала, Надежда, что ты понимаешь красоту. Это и по твоим узорам видно. Художники любят смотреть на красивых людей. Жаль, что не у всех телесная красота сочетается с духовной. Но у боярышни Анны такое сочетание есть.
– Боярышня Анна?.. – вздрогнула Надежда.
Узнав, кто перед ней, гончаровна побледнела и едва не лишилась чувств. Анна, приученная в монастыре ходить за больными, непроизвольно кинулась к девушке, чтоб ее поддержать, но та сдержанно отстранилась и, слегка поклонившись, отступила на два шага в сторону.
– Не ты первая удивляешься, – сказала Евпраксия. – Все верили слухам, которые через своих холопов распускали по городу Завида и Берислава. А на самом деле боярышня Раменская – одно загляденье. Да и ты, Надежда, тоже хороша. Я рада, что две такие красивые и добрые девушки познакомились друг с другом.
«Евпраксия так говорит о нас, как будто я боярышне – ровня», – с удивлением подумала Надежда. Еще больше она удивилась, когда сама Анна вдруг приветливо к ней обратилась:
– А я тебя знаю. Видела на днях здесь же, в монастырском дворе. Тогда ты тоже приносила посуду?
– Да. Но я тебя почему-то не видела, госпожа.
– Это понятно – я тогда еще закрывала лицо платком.
От Евпраксии Анна знала о случае на подольском торжище. Проницательная дочь Всеволода угадала и то смятение чувств, которое вызвал в душе неопытной девицы красавец князь. Когда она рассказала о своих предположениях Анне, боярышня вздохнула и пожалела гончаровну: «Бедная девушка, ведь Берислава все равно этого князя не отпустит, а Надежду со света сживет».
Сейчас Анна смотрела на хорошенькую дочь гончара с невольной симпатией и сочувствием. Надежда же отвечала ей угрюмо-настороженным взглядом исподлобья. Заметив это, боярышня в первое мгновение готова была обидеться на такую беспричинную враждебность, – но тут внезапная догадка промелькнула у нее в голове – и сразу все стало ясно. Конечно же, гончаровна видит в ней соперницу. Всему виной тот самый пресловутый красавчик Глеб, которого Анна, еще не зная, уже недолюбливала. Ей захотелось разговорить Надежду, дать понять, как нелепа ее ревность.
– Хочешь пойти с нами в библиотеку? – предложила Анна, улыбаясь. – Пойдем, мы покажем тебе книги.
– Книги? – с удивлением переспросила Надежда и тут же вздохнула. – Что ж мне на них смотреть, когда я читать не умею. Я ведь девушка простая, необразованная…
– Если хочешь, я могу обучить тебя грамоте, – сказала Анна.
– Это доброе дело, – поддержала Евпраксия. – Ну а покуда грамоте не научилась, посмотришь рисунки. Они называются книжными миниатюрами. Такое искусство пришло к нам из Константинополя.
Когда Надежда увидела книги, напоминавшие драгоценные украшения благодаря ювелирной тонкости рисунка, эмалевому блеску красок и золотому фону орнаментов, ее глаза загорелись, а рука невольно потянулась к чистому листу бумаги. Глядя на заставку псалтыри, она принялась перерисовывать узор, словно стараясь его запомнить. И в исполнении Надежды византийский орнамент становился почти славянским, напоминающим узоры вышивок или резьбы по дереву, в котором угадывалось древнее изображение великой богини земли Берегини.
– Как хорошо у тебя получается! – воскликнула Анна, удивленная мастерством гончаровны.
– Да, Бог дал тебе талант, Надежда, – сказала Евпраксия, с грустной улыбкой посмотрев на склоненную головку рисовальщицы. – Если бы ты родилась мужчиной, могла бы выучиться на живописца – такого, как Феофан, а то и сам Алимпий. Жаль, что в христианском мире пока не научились ценить женскую душу и талант.
Анна с опаской поглядела на Евпраксию, подумав, что за такое высказывание епископ наложил бы на нее епитимью.
Надежда, изобразив также крылатого грифона и льва, оторвалась от рисунка и со вздохом сказала:
– Я только узоры умею рисовать, да еще немного – зверей и деревья. А вот человека изобразить – не получается.
– Если постараться, научишься, – заметила Евпраксия. – Знаешь, кто достиг в этом деле мастерства? Художник Феофан из Вышгорода.
– Это который? Феофан Горбун? – уточнила Надежда.
– Никогда его так не называй, – строго сказала Евпраксия. – Нехорошо укорять человека телесными изъянами.
– Да ведь его все так зовут, – смутилась от упрека Надежда.
– Не все, а люди простые, темные. Они не ведают, что творят. А некрасивый человек вдвойне страдает, если у него душа художника и он своими руками создает красоту. Понимаешь? Красоту создает, но себя красивым сделать не может. Ты должна понять его страдания, ты же сама художник.
– Что ты, государыня, какой из меня художник… – смутилась Надежда. – А насчет Феофана ты права, нехорошо называть его горбуном. Не буду больше.
Тут Анна вспомнила, в связи с чем в библиотеке недавно упоминалось имя Феофан, и обратилась к своей наставнице:
– Евпраксия Всеволодовна, ты просила напомнить, что этот самый Феофан сегодня должен закончить рисунки для копии изборника Святослава.
– Верно, сегодня истекает срок. Но боюсь, что он забыл об этом. Сейчас Феофан трудится в Михайловском монастыре. Там к Троице надо закончить фреску для башни храма. Сам князь Святополк за этим следит. Тут уж все остальные работы отодвинуты. Ведь фрески пишутся по сырому грунту и надо успеть, пока он не просох.
– Но, может быть, Феофан все-таки закончил рисунки, да только не имеет времени отлучиться из храма, чтоб их принести? – предположила Анна.
– Да, это вероятно, – согласилась Евпраксия. – Что ж, мы можем сами сходить в Михайловский собор – тем паче что ты там еще не была. Да и потом, изборник уже пора возвращать владельцу. Пойдем, доложим матушке Фекле, что мы сами отправимся навестить Феофана. Хочешь с нами, Надежда? Посмотришь на работы.
Скоро все трое уже шли к Михайловскому Златоверхому монастырю, некогда заложенному Изяславом и достроенному его сыном, нынешним князем Святополком. Место это вокруг Михайловской горы так и называлось – Город Изяслава-Святополка. Евпраксия и Надежда бывали тут не раз, а для Анны, поселившейся в Киеве совсем недавно, этот храм был пока еще неведомой землей – как, впрочем, и многие другие. Она только начинала знакомиться с киевскими улицами, площадями, храмами, и ей все было интересно, она впитывала в себя новые впечатления со страстью открывателя.
В Билгороде, где Анна жила до сих пор, тоже были достойно украшенные церкви. Но, когда девушка увидела мозаики и фрески Софии киевской, то поняла, что Бог может подарить людям частицу небесной красоты. И делает он это через великих людей, которые допущены к Богу даже ближе, чем князья или митрополиты. Анна с трепетом осознала эту почти еретическую мысль, когда увидела мозаику – «мерцающую живопись» – под главным куполом Софийского храма. Сверкающее золотом, голубыми, зелеными, сиреневыми, пурпурными переливами сияние словно обволакивало все вокруг, то затухая, то вспыхивая с новой силой. Девушке с трудом верилось, что такие божественные картины сложены из кубиков разноцветного стекла, называемых смальтой.
Она помнила, что в детстве уже посещала Софийский храм, куда ее водила мать Евдокия, питавшая особое почтение к Оранте. Но тогда храм не произвел на девочку сильного впечатления и сама Оранта показалась немного тяжеловесной. Почему? Свет в тот день упал как-то иначе? Или в детстве она еще не созрела для божественных откровений? Или теперь в ее жизнь вошло нечто такое, что заставляет с обостренной чуткостью воспринимать красоту?
С мыслями об этом Анна вошла в Михайловский храм, также прославленный своими мозаиками. В первое мгновение она потерялась в залитом светом пространстве, но потом, взглянув на апсиды[37]37
Апсиды – алтарные полукружия.
[Закрыть], вздрогнула и застыла на месте. Прямо на нее смотрел изображенный во весь рост воин в золотом античном панцире и бирюзовом плаще, с копьем и щитом в руках. Но не столько красота и совершенство мозаики поразили Анну, сколько удивительное сходство этого изображения с другим человеком. Да, сомнений не было, воин в центральной апсиде храма напомнил Анне Дмитрия Клинца. Та же стройная осанка, волевое лицо, открытый взгляд больших черных глаз, гордый излом бровей…
Забыв об окружающих, Анна смотрела на удивительное изображение, невольно отмечая каждую деталь: длинный меч, коричневый орнамент щита, зеленые и темные камни пояса, золотой фон, на котором играет и переливается золото кольчуги…
Пристальный взгляд Анны не укрылся от Евпраксии, которая подошла к девушке и тихо сказала:
– Прекрасная мозаика, лучшая в храме. Недаром она тебя поразила. Знаешь, кто на ней изображен? Один из святых воинов, прославляемых церковью, – Дмитрий Солунский.
Анна вздрогнула, услышав это имя, и невольно переспросила:
– Дмитрий… Солунский?
– Он жил в четвертом веке. Был проконсулом Солуни или, по-гречески, – Фессалоники. Когда враги напали на город, он отважно сражался в неравном бою. Потом мог бы спастись, но предпочел умереть вместе со своими воинами. И сказал при этом замечательные слова: «Как в веселии с ними был, так и в погибели с ними умру».
– Значит, он грек?
– Да, тот Дмитрий из Фессалоники был македонским греком. Но этот, – Евпраксия протянула руку в сторону апсиды, – этот изображен русским художником и прославляет воина-русича, побеждающего супостатов. Здесь уже не подражание византийцам. Это наш собственный герой, защитник славянской земли. Недаром дружинники, отправляясь в поход, приходят сюда, просят помощи у Дмитрия Солунского.
Анна продолжала смотреть на изображение воина, постепенно замечая, что живой Дмитрий даже лучше, красивей своего мозаичного тезки.
С трудом она оторвала взгляд от притягательного образа и заставила себя посмотреть в другую сторону – туда, где Евпраксия и Надежда уже разговаривали с Феофаном, спустившимся вниз с лестничной башни, которую он расписывал.
Феофан, как истинный поклонник красоты, не мог, конечно, не восхититься боярышней Анной, которую сегодня увидел впервые. Но это было почтительно отстраненное восхищение художника: на Анну он смотрел как на дивное явление природы, а его затаенные мужские желания давно были связаны с Надеждой.
О тайной страсти Феофана знала Евпраксия. Понимая, что молодой живописец не может увлечь девушку по причине своего внешнего безобразия, мудрая дочь Всеволода стремилась вызвать в Надежде хотя бы уважение к художественному мастерству Феофана, потому и привела ее в храм.
Надежда и вправду подивилась красоте фрески, которую Феофан писал вдвоем с иноком Григорием – учеником знаменитого Алимпия, недавно умершего в Печерском монастыре. Потом Феофан принес из своей кельи драгоценную книгу – изборник Святослава – и копию ее, на которую перерисовал миниатюры с оригинала. Здесь было изображение Христа и княжеской семьи, заставки, орнаменты, искусно выписанные заглавные буквы. Не забыл молодой живописец и про рисунки на полях, изображавшие фигуры знаков зодиака, – причем у Феофана они получились натуральней и живей, чем в оригинале. Например, стрелец в сборнике был изображен с невероятно большой головой, а у Феофана он вышел соразмерным, похожим на живого человека. Анне даже показалось, что Феофанов стрелец напоминает опять же… Дмитрия Клинца. А Надежду удивил другой рисунок – изображение девицы. У Феофана эта курносая, востроглазая, с торчащими косицами дева оказалась похожа на дочь корчмаря Варвару. Свое наблюдение Надежда высказала вслух, Анна же промолчала о своем.
Евпраксия тоже похвалила работу Феофана. Художник и дальше рад был бы стоять рядом с женщинами, обсуждать рисунки и украдкой ловить взгляд Надежды. Но времени у него не оставалось. Григорий сверху уже принялся кричать, что грунт высыхает и, если Феофан будет расписывать свою часть фрески второпях, то может испортить картину, а тогда потребуется замена грунта.
Посетительницы попрощались и собрались уходить. Возле алтаря Анна еще раз невольно задержала взгляд на фигуре Дмитрия Солунского. Евпраксия вдруг тоже остановилась и, обращаясь к Надежде, спросила:
– Не кажется ли тебе, что этот святой воин напоминает Дмитрия Клинца?
Анна вздрогнула, а Надежда окинула изображение внимательным взором живописца и спокойно ответила:
– Сходство есть. Фигура, глаза… Но и различий немало. Вот смотри: у святого воина лицо пошире, губы потоньше, а волосы намного светлей, чем у Клинца. И еще руки у купца Дмитрия крупнее.
Анна молчала, стараясь скрыть, что ее интересует этот разговор, но потом вдруг не выдержала и обратилась к Надежде:
– А ты, наверное, хорошо знаешь купца, рассмотрела как следует.
Евпраксия поспешила увести девушек из собора и уже на улице, когда вокруг не было посторонних ушей, сказала:
– Вот что, сударыни мои. Хочу, чтобы не было меж вами недомолвок. Тем паче когда речь идет о деле довольно опасном, в котором вы обе замешаны.
Девушки с удивлением взглянули на свою наставницу, а она продолжала:
– Вы обе, каждая по-своему, помогли Дмитрию Клинцу бежать от княжеского гнева. И о вашем участии никто не должен знать. Сейчас же поклянитесь, что не выдадите тайну его побега, но друг дружке будете доверять.
– Боярышня… Сударыня Анна… – Глаза Надежды от удивления расширились. – Неужели ты помогла купцу бежать? А я думала, что ты его ненавидишь, ведь он тебя… оскорбил.
– Он не ведал, что творит, – сказала Евпраксия.
– Я должна была его спасти, – заявила Анна. – Если бы он пострадал, на мне была бы часть вины. А ты, Надежда… ты тоже ему помогала?
– Не я, а мой отец. Дмитрий и его друзья укрывались в нашей избе до вечера, а потом выехали из города. Ну а мы с матерью их кормили, собирали в дорогу. Вот и вся моя помощь.
Они прошли немного вперед, возвращаясь к Андреевскому монастырю. И вдруг Надежда приостановилась и спросила Анну:
– Значит, ты видела этого купца? И он тебя видел?
– Да, – ответила боярышня, не глядя на собеседницу.
– И что же? – продолжала допытываться Надежда с неожиданным любопытством. – Он повинился перед тобой за оскорбление?
– Да.
Односложные ответы боярышни не располагали к дальнейшей беседе на эту тему, и Надежда замолчала.
Евпраксия повторила свое требование о сохранении тайны, и девушки, теперь уже понимая, о чем речь, поклялись.
У стен монастыря гончаровна распрощалась со своими знатными спутницами и свернула в сторону Подола. Она шла, перебирая в уме все увиденное и услышанное. Сама не зная почему, Надежда вдруг почувствовала себя спокойной в отношении Глеба и Анны. Что-то подсказывало ей, как глупа ее ревность к боярышне. И пожалуй, не разговоры Анны о будущем монашестве успокоили Надежду. Наоборот, гончаровне было искренне жаль представить монахиней такую красивую девушку…
И вдруг, уже перед самым поворотом к своей избе, она вспомнила слова Дмитрия: «Ей ничего не надо, кроме служения Богу»… Надежда даже вздрогнула. Девушке почудилось, будто она прикоснулась к чужой тайне и одновременно открыла нечто важное для себя.
Горя желанием поскорее подтвердить свою догадку, Надежда решила почаще наведываться в Андреевский монастырь. При монастыре была школа для девиц, основанная еще Анной Всеволодовной, но там обучались только знатные девушки. Вряд ли среди них нашлось бы место для дочери гончара. Но Надежда чувствовала, что боярышня Анна и Евпраксия Всеволодовна совсем не заносчивы и не придают большого значения знатности рода. Ведь разговаривали же они без всякой спеси и гордыни с ней, девушкой простого звания. Анна сама предложила Надежде обучить ее грамоте. Вот это и будет славный повод поближе узнать удивительную боярышню.
В тот же день Надежда объявила отцу, что собирается посещать монастырь и учиться там уму-разуму. Вышата был рад такому благочестию дочери и, вздыхая, еще раз попросил Бога избавить девушку от искушений лукавого.
Надежде не пришлось долго ждать удобного случая. В первый день учебы Анна, разложив перед своей ученицей специально вырезанные буквы, сказала:
– Вот, Надежда, эта азбука называется кириллицей. Ее придумали Кирилл и Мефодий – македонские болгары из города Солуня.
Надежда тут же вспомнила, где слышала это название, и спросила:
– Из того самого города, откуда родом и святой воин Дмитрий Солунский?
Анна кивнула, и щеки ее слегка порозовели.
– Я и раньше видела его изображение, – сказала Надежда, – но только вчера разглядела до мелочей. Это потому, что Евпраксия Всеволодовна заметила, как он похож на Дмитрия Клинца. Я, правда, этого Клинца всего-то раз видела, когда он в нашей избе скрывался. Мы с ним даже парой слов перемолвились. Он так странно говорил… Я девушка неученая и не могу понять, что скрывалось в его словах. Вот, например… Но я не мешаю тебе болтовней, госпожа?
– Ничего, продолжай, – сказала Анна, перебирая тонкими пальцами буквы и не глядя на собеседницу.
– Например, он сказал: «Я сегодня такой случай упустил, какой раз в жизни дается, да и то не каждому. Но, видно, это не моя судьба. Куда мне, вечному бродяге. Да и ей ничего не надо, кроме служения Богу». Еще он говорил о каких-то… миражах, видениях то есть, которые поманят, да и скроются. Ну, тут-то уж я и вовсе ничего не поняла.
Надежда посмотрела на Анну и даже запнулась от удивления: лицо боярышни пылало ярким румянцем, грудь вздымалась от взволнованного дыхания, глаза странно блестели.
– Что ж он хотел сказать, этот Клинец?.. – растерянно пробормотала Надежда. – Не знаю… Он был как будто не в себе. Мне кажется, ему вовсе не хотелось уезжать.
Анна призвала на помощь все свое самообладание, чтобы скрыть, как взволновал ее рассказ Надежды о странных словах Дмитрия. Ровным и спокойным голосом она стала объяснять ученице названия букв. Но гончаровна заметила, что боярышня без конца облизывает пересохшие губы и прячет взгляд, словно хочет скрыть от собеседницы выражение своих глаз.
После этого разговора Надежда еще яснее почувствовала некую причастность к чужой тайне. Она хотела было рассказать о своих наблюдениях Варваре, но потом передумала. Дочь корчмаря, хоть и была ее подругой, казалась слишком грубоватой и легкомысленной, чтобы доверять ей такие деликатные вещи. Но про себя Надежда долго размышляла об Анне и Дмитрии. Женское чутье подсказало ей, что между этими людьми пробежала какая-то искра. И почему-то Надежду очень радовало, что знатная боярышня, почти монахиня, может испытывать интерес к купцу-бродяге, сыну половчанки. И – подумать только! – он мог бы стать ее мужем, если бы не обман, которым окружили имя боярышни. Гончаровну радовало всякое предположение о браке людей неравных сословий. Это давало ей надежду на собственное счастье.
Наконец, не выдержав груза своих жгучих догадок, девушка решила поделиться ими с Евпраксией Всеволодовной. Улучив минутку для разговора наедине, она сообщила княгине и о странных словах Дмитрия, и о смущении Анны. Евпраксия выслушала ее с чуть заметной улыбкой и сказала:
– Ты права, Надежда. Я тоже думаю, что Анна и Дмитрий понравились друг другу. Но, может быть, они пока еще сами того не понимают.
– Как это? – удивилась Надежда. – Разве могут люди сами не знать своих чувств?
– Всякое бывает, милая. Иногда гордость или неуверенность мешают человеку заглянуть в собственное сердце.
– Может быть, надо им подсказать? – робко предложила Надежда. – Жаль, что Дмитрий уехал, а возвращаться ему опасно.
Евпраксия немного подумала, рассеянно глядя в окно, а потом твердым голосом сказала:
– Не сомневаюсь, что Дмитрий очень скоро все поймет. Если в такое горячее сердце попала искра, она обязательно разожжет костер. Человек он решительный и не может находиться в бездействии. Он непременно что-нибудь придумает. Знаешь, я не удивлюсь, если в ближайшие дни Дмитрий Клинец вернется в Киев.
Шум сдвинутой скамьи заставил собеседниц разом повернуться к двери. Вошла боярышня Анна, которая, услышав последние слова Евпраксии, споткнулась о порог и, чтоб не упасть, схватилась за скамью. Желая скрыть свое смятение, Анна сказала поспешно и строго:
– Пора заниматься, Надежда, если хочешь поскорее освоить грамоту.
Евпраксия слегка улыбнулась, но ничего не стала говорить и вышла, оставив девушек одних.
А в ушах Анны волнующим звоном отдавались случайно услышанные слова: «…не удивлюсь, если в ближайшие дни Дмитрий Клинец вернется в Киев».
