Текст книги "Путешествие парижанки в Лхасу"
Автор книги: Александра Давид-Ниэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Александра Давид-Неэль
Путешествие парижанки в Лхасу
Посвящается всем тем, кто вольно или невольно помогал мне во время моих долгих странствий, в знак сердечной признательности.
Предисловие
На двухстах или трехстах страницах невозможно рассказать о восьмимесячных странствиях, проходивших в непривычных условиях, главным образом по неизведанным краям. Подлинный путевой дневник занял бы несколько толстых томов. Поэтому вы найдете здесь лишь краткое изложение событий, которые, как мне кажется, могут наиболее заинтересовать читателя и дать представление о местах, куда я проникла в качестве тибетской странницы.
Впрочем, большая прогулка в Лхасу под видом нищей паломницы – не более чем эпизод в ряду долгих скитаний, которые удерживали меня на Востоке четырнадцать лет кряду. Было бы неуместно в этом предисловии говорить о том, что привело меня в Тибет, и все же, думаю, некоторые пояснения относительно мотивов, побудивших меня избрать столь странный наряд для путешествия в Лхасу, напрашиваются сами собой.
До этого я уже побывала в Азии; в 1910 году, стремясь вернуться в Индию, я выхлопотала командировку от министерства народного просвещения.
На следующий год, будучи неподалеку от Мадраса, я узнала, что правитель Тибета Далай-лама покинул свою страну, где в то время вспыхнуло восстание против господства Китая, и находится в Гималаях.
Тибет не был для меня совершенно неведомым краем. В Коллеж де Франс моим преподавателем был ученый-тибетолог профессор Э. Фуко, и я имела некоторое представление о тибетской литературе. Как вы понимаете, я не могла упустить этот уникальный случай – увидеть государя-ламу и его двор.
Добиться приема у Далай-ламы оказалось непросто, ибо он упорно отказывался предоставлять аудиенцию иностранным женщинам. Однако, предвидя трудности, я запаслась рекомендательными письмами от влиятельных лиц буддийского мира. Эти письма, переведенные для правителя Тибета, несомненно, заинтересовали его, ибо он тотчас же заявил, что был бы рад побеседовать со мной.
Я увидела государя-ламу, окруженного причудливой свитой священнослужителей в одеяниях из саржи темно-гранатового цвета, желтого атласа и золотой парчи, которые рассказывали невероятные истории и говорили о стране из волшебных сказок. Слушая их и благоразумно делая скидку на восточную склонность к преувеличениям, я инстинктивно чувствовала, что за лесистыми горами, которые возвышались передо мной, и далекими, вздымавшимися над ними заснеженными вершинами и в самом деле существует страна, непохожая на другие страны. Стоит ли говорить, что желание проникнуть туда тотчас же овладело мной.
Лишь в июне 1912 года, прожив долгое время среди обитателей тибетских Гималаев, я впервые увидела подлинный Тибет. Медленное восхождение к высокогорным перевалам было исполнено очарования; затем внезапно передо мной предстала великолепная необозримая панорама тибетских плоскогорий, окутанных вдали неким туманным видением, которое являло взору беспорядочное скопление сиреневых и оранжевых вершин, увенчанных снежными шапками.
Что за незабываемое зрелище! Должно быть, оно навеки очаровало меня.
Однако впечатление, которое произвела на меня эта страна, объяснялось не только внешним обликом Тибета. Она также притягивала меня как востоковеда.
Я принялась собирать библиотеку тибетских книг – оригинальных произведений, не фигурировавших в двух больших антологиях Хажиюра[1]1
Традиционное произношение звучит приблизительно как «Ханджур». «Бха хжьюр» (тибетское правописание) означает «переведенные слова». Это ламаистская библия, включающая в себя часть буддийских писаний, переведенных с санскрита.
[Закрыть] и Тенжиюра, как известно, состоящих из переводов. Кроме того, я искала любую возможность побеседовать с учеными ламами, выдающимися мистиками и приверженцами эзотерического учения, и пожить поблизости от них.
Эти увлекательные изыскания заставили меня окунуться в мир, в тысячу раз более необычный, чем безлюдные высокогорья Тибета: мир аскетов и магов, тайная жизнь которых протекает в ущельях гор, среди снежных вершин.
Неверно думать, что Тибет всегда был запретной, строго охраняемой территорией, каким он стал в наши дни. Как это ни удивительно, размеры заповедной зоны продолжают возрастать. На дорогах, проложенных через Гималаи, которые были легкодоступными пятнадцать лет тому назад, ныне выставлены пикеты, ограждающие не только границу Тибета, но и подступы к ней на протяжении более пятидесяти километров. Туристы, желающие посетить Сикким, должны получить пропуск, в котором указано, что его обладатель «не имеет права находиться ни в Непале, ни в Бутане, ни в Тибете, не должен посещать ни единого пункта, путешествовать или пытаться путешествовать по какому-либо иному маршруту, нежели тот, что значится в его пропуске». Также следует подписать обязательство в том, что вы будете придерживаться этих правил.
Что касается китайско-тибетской границы, она совершенно не охраняется китайцами; однако районы, недавно выведенные из-под их контроля, стали запретной зоной. Теперь невозможно передвигаться там, где еще несколько лет назад путешественники могли разъезжать по своему усмотрению и где в более давние времена даже селились миссионеры.
Я упомяну в числе прочих нашего ученого соотечественника господина Бако, который посетил провинцию Царонг в 1909 году, английского капитана Ф. Кингдона Уорда[2]2
В 1924 году он снова побывал в Тибете, в местности Пемакойчен, куда его направило или дало разрешение на эту поездку английское правительство. Капитан и естествоиспытатель Кингдон Уорд оставил интересные путевые заметки. (Здесь и далее – примечания автора.)
[Закрыть], странствовавшего в той же местности в 1911 и 1914 годах, и капитана (ныне полковника) Бейли, тоже англичанина, примерно в 1911 году составившего карту части провинции Царонг. Попутно замечу, что в 1860 году парижское Общество иностранных миссий владело здесь недвижимостью, исключая провинцию Царонг.
Возможно, читателю будет интересно прочесть подробные сведения по этому поводу, предоставленные англичанином Эдмундом Кандлером[3]3
Эдмунд Кандлер. The unveiling of Lhasa (Лхаса без маски).
[Закрыть], который участвовал в британской экспедиции в Лхасу в 1904 году:
«Следует помнить, что Тибет не всегда был закрыт для иностранцев… До конца восемнадцатого века доступ в столицу преграждали лишь естественные препятствия, возникавшие из-за рельефа страны и ее климата.
Иезуиты и капуцины, добравшиеся до Лхасы, жили там долгое время, и тибетские власти даже оказывали им содействие. Первыми европейцами[4]4
Предполагают, что монах Одри де Портсноп побывал в Лхасе в 1325 году, но достоверность его рассказа вызывает сомнения (это примечание принадлежит Э. Канцлеру).
[Закрыть], которые побывали в Лхасе и оставили достоверный рассказ о своем путешествии, были отцы Грюебер и д'Орвиль; они проникли в Тибет из Китая по Синингской дороге и провели в Лхасе два месяца.
В 1715 году отцы-иезуиты Дезидери и Фрейр прибыли в Лхасу; Дезидери прожил там тринадцать лет. В 1719 году Лхасу посетил Орас де ля Пенна с миссией капуцинов; он построил здесь часовню и приют, а также обратил несколько человек в христианство.
Капуцины в конце концов были высланы из страны, но только в 1740 году[5]5
В одном из примечаний автор указывает, что, будучи и Лхасе, видел в Джо-Ханге колокол с надписью «Те Deum fauolamiis», видимо оставленный капуцинами.
[Закрыть].
Первым мирянином, проникшим в столицу Тибета, был голландец Ван дёр Путте. Это случилось в 1720 году, и он прожил здесь несколько лет.
Далее мы не располагаем сведениями о европейцах, посетивших Лхасу, вплоть до путешествия Томаса Маннинга, первым из англичан побывавшего в Лхасе в 1811 году. Маннинг прибыл сюда в составе свиты китайского генерала, с которым он повстречался в Пари-Дзонге[6]6
Следовательно, он беспрепятственно добрался до этого места, что стало теперь невозможно.
[Закрыть]; генерал был благодарен англичанину за то, что тот ухаживал за ним как врач. Он пробыл в столице месяц… Затем он получил предупреждение, что его жизнь в опасности, и вернулся в Индию тем же путем, которым пришел в Лхасу[7]7
К этому списку следует добавить Богля и Тернера, побывавших соответственно в 1774 и 1783 годах не в Лхасе, а в Шигадзе у Таши-ламы в качестве посланцев губернатора Индии Уоррена Хастингса.
[Закрыть].
В 1846 году отцы-лазаристы Юк и Габе замыкают ряд путешественников, добравшихся до Лхасы. После этого все исследователи были вынуждены возвращаться назад. Тем не менее некоторые из них, прежде чем их остановили, приблизились к столице вплотную, почти дойдя до берегов Нам-Цо-Чимо (озера Тэнгри). То были: Бонвало с принцем Генрихом Орлеанским и Дютрей де Рейн с господином Гренаром в 1893 году. Ныне иностранцам стало совершенно невозможно открыто путешествовать в этих краях.
Приблизительно в 1901 году, после подавления восстания боксеров, в Лхасе было обнародовано несколько указов, в которых китайские власти объявляли Тибет открытым для иностранцев и предписывали жителям Тибета принимать их. Поэтому в настоящее время все части тибетской территории, которые находятся под контролем Китая, доступны путешественникам.
Через несколько лет после моих первых странствий по плоскогорьям Южного Тибета я посетила в Шигадзе Таши-ламу, который принял меня очень радушно и призвал продолжить мое изучение Тибета. Чтобы облегчить мне эту задачу, он приютил меня поблизости от себя.
Мне было разрешено посещать библиотеки и заниматься там исследованиями с помощью ученых лам. Это единственный в своем роде случай, но мне не дали возможности им воспользоваться.
В результате моего визита к Таши-ламе жители деревни, расположенной примерно в девятнадцати километрах от скита, где я поселилась, были вынуждены немедленно заплатить британскому наместнику штраф в размере двухсот рупий за то, что не сообщили ему о моем отъезде. Наместник, который заставил их это сделать, не удосужился принять во внимание, что они никоим образом не могли узнать о моих передвижениях, ибо я отправилась к ламе из монастыря, находившегося на тибетской территории, на расстоянии трех четырехдневных переходов от их деревни. Горцы отомстили сообразно психологии невежественных дикарей, частично разграбив мое жилище. Любые жалобы не имели смысла. Мне было отказано в правосудии, а также предписано покинуть страну в течение двух недель.
Эти методы, недостойные цивилизованных людей, возбудили во мне желание взять реванш, но с остроумием, отвечающим национальному духу моего родного города Парижа. Однако необходимо было выждать.
Несколько лет спустя, когда я странствовала по местности Кхам (в Восточном Тибете), я заболела и решила отправиться в Батанг, где находится больница миссионеров, которой руководят английские и американские врачи.
Батанг – это крупный тибетский город, находящийся под китайским контролем, как и Канзе, вблизи которого я странствовала в то время.
Незадолго до этого лхасские войска захватили часть страны, простирающуюся между данными городами, и она стала недоступной для иностранцев.
Тибетский офицер с приграничной заставы прежде всего спросил меня, получила ли я разрешение английского консула – «большого человека» из Тачиенлу[8]8
Тачиенлу – тибетский город, крупный торговый центр, расположенный на восточной окраине области Кхам и входящий в состав провинции Сычуань (Китай).
[Закрыть], как он его называл. По его словам, с этим пропуском я могла бы разгуливать по Тибету, куда мне вздумается, но без него он не мог пропустить меня через границу.
Тем не менее мне удалось продолжить путь, пока он отправлял гонца к своему начальнику за указаниями. Несколько дней спустя меня остановил другой офицер, и я снова услышала о «большом человеке» из Тачиенлу, новоявленном святом Петре – хранителе ключей от Страны Снегов.
Между тем моя болезнь обострилась. Я объяснила тибетцам, что со мной произошло, но, хотя они искренне мне сочувствовали, страх перед «большим человеком» не позволял запуганным чиновникам дать волю своей природной доброте, разрешив мне продолжать путь к больнице. Следовало оставить надежду попасть туда; тем не менее я отказалась вернуться обратно, к чему хотели меня принудить, и заявила, что, раз меня не пускают в Батанг, я отправлюсь в Жакиендо.
Жакиендо – маленький городок, расположенный на пути в Лхасу, за пределами захваченной зоны, все еще остающейся в ведении Китая. Я предполагала, что поход по территории, недавно перешедшей под контроль Лхасы, может оказаться интересным во многих отношениях.
Несколько дней мы героически вели переговоры. Офицеры располагались в юрте, перед которой развевался тибетский флаг темно-красного цвета, с вышитым львом.
Вокруг них размещалась охрана; среди солдат было двое музыкантов, «вооруженных» фиванскими трубами. Мои люди и я, лишенные флага и труб, заняли две юрты, установленные на некотором расстоянии от юрт тибетцев. Несчастные докпа[9]9
Докпа – пастухи, живущие в юртах.
[Закрыть], которых злая судьба забросила в этот уголок, оплачивали свое участие в разыгравшейся комедии баранами, маслом, молоком и сыром. Они кормили актеров. Так уж принято в Тибете. Речи следовали одна за другой на фоне романтического мирного пейзажа древнего королевства Диржи. Когда охрипшие, измученные ораторы умолкали, они тотчас же набрасывались на еду.
В конце концов, когда стало ясно, что помешать мне отправиться в Жакиендо можно, только убив меня, они смирились.
Мои надежды полностью оправдались: впоследствии я благословила судьбу, забросившую меня в Жакиендо, ибо благодаря пребыванию в этом месте мне представился случай совершить ряд удивительных путешествий.
В то время как я оставалась в Жакиендо, сюда прибыл некий датчанин, вернувшийся из Чанг-Наг-Чуха, где ему преградили путь, когда он отправлялся в Лхасу. Будучи не в состоянии достигнуть намеченной цели, путешественник хотел быстро вернуться в Шанхай, где его ждали дела. Туда вела прямая дорога, та самая, на которой я сражалась предыдущим летом. Прежде чем он добрался до запретной зоны, солдаты, которых поставили там в ожидании его появления, заставили датчанина вернуться обратно. Несчастный исследователь тщетно пытался объяснить, что отказался от мысли проникнуть в глубь Тибета, что он направляется в противоположную сторону и стремится лишь выйти на большую дорогу, чтобы вернуться в Китай, – его даже не стали слушать. Он был вынужден продолжать путь по дороге, ведущей на север, через пустыни, где разгуливали банды разбойников. Разумеется, ему пришлось взять караван для перевозки съестных припасов и вещей, ибо путешествие длилось целый месяц. По прошествии этого срока он снова оказался в Синине, значительно удалившись от места своего назначения, в провинции Кансу, откуда выехал несколько месяцев назад, надеясь добраться до Лхасы. После этого он потратил еще два месяца, пока не прибыл в Шанхай. Если бы ему не помешали следовать прямой дорогой, он ехал бы в носилках, ночевал бы в гостинице на каждой остановке и сократил бы время пути более чем наполовину.
Подобные случаи – это сущие провокации, направленные против путешественников, и я не могла оставаться безучастным свидетелем такого произвола. Оказавшись запертой в Жакиендо, подобно датскому путешественнику, я решила не возвращаться на север, а пробиться через запретную зону к берегам Салуина и посетить жаркие долины Царонга и Цаваронга.
Отправлюсь ли я оттуда в Лхасу? Это невозможно, но не исключено; я не решила ничего определенного на этот счет.
Я покинула Жакиендо в конце зимы в сопровождении одного-единственного слуги. Большинство перевалов были еще завалены снегом, и наше шествие по сугробам едва не закончилось трагедией. Мы с моим мальчиком благополучно преодолели физические преграды, миновали пограничную заставу прямо под окнами у чиновника, ведавшего ее охраной, и подошли к Салуину. Тут нас и задержали.
Это случилось не оттого, что нас узнали; причина моей неудачи заключалась в другом.
Я решила, что было бы неплохо во время путешествия по почти неизведанной стране не только вести личные изыскания, но и собрать материал, интересный для других.
Мой приемный сын лама Йонгден следовал за мной на расстоянии нескольких дневных переходов в сопровождении слуги, ведя за собой семь мулов. Мы должны были воссоединиться позднее. В тюках, которые он вез, лежали фотоаппараты, несколько приборов, бумага для гербария и т. д. Эти предметы привлекли внимание чиновника, осматривавшего багаж; зная о моем пребывании в Жакиендо, он догадался, что я нахожусь где-то неподалеку. Он запретил моему маленькому каравану двигаться дальше и приказал солдатам искать меня повсюду; они нашли меня, и, таким образом, моим приключениям пришел конец.
Однако я вовсе не считала себя побежденной. Мой принцип – никогда не мириться с поражением, какой бы характер оно ни носило и от кого бы ни исходило.
Именно тогда доселе смутное намерение отправиться в Лхасу превратилось в окончательное решение. Лучшего способа отыграться нельзя было придумать. Я хотела взять реванш любой ценой и поклялась в этом у пограничной заставы, куда меня снова привели.
Однако желание отомстить за свою неудачу было не единственной моей целью. Я хотела гораздо большего: привлечь внимание к странному в наше время явлению – к существованию мест, которые становятся запретными.
Речь идет не только о Лхасе. Бесконечный шлагбаум, прерывающий пути сообщения, простирается в Азии приблизительно между 78° и 99° долготы и между 27° и 30° широты.
Если бы я заговорила, потерпев ряд неудач, кое-кто мог бы подумать, что меня толкнула на это досада. Поэтому следовало прежде всего добиться успеха, добраться до самой Лхасы и таким образом устранить личную заинтересованность. Именно так я и поступила.
Хочу еще остановиться на тибетской орфографии. Я дала лишь фонетическую транскрипцию тибетских слов, чтобы читатели могли произносить их примерно так, как тибетцы. В виде исключения я иногда писала «ph», чтобы обозначить одно из трех «п» тибетского алфавита, как в слове «фи-линг», которое следует произносить «пи-линг». Звука «ф» в тибетском языке не существует. Третье «п» и третье «т» часто передавались звуками «б» и «д» в соответствии с правилом, принятым у востоковедов, хотя эти буквы звучат как «б» и «д» лишь тогда, когда им предшествует непроизносимая буква-приставка.
Очень сложная тибетская орфография неизбежно сбивает с толку тех, кто не может читать слова, написанные тибетскими буквами. Я приведу в качестве примера слово «налджор», которое пишется «рнал бьорз»; слово, произносимое как «дема», пишется «сгрольма» и т. д.
Что касается слова «Тибет», то, возможно, читателю будет интересно узнать, что оно неведомо жителям Тибета. Его происхождение остается неясным. Тибетцы называют свою страну «Пё-юл» либо поэтично именуют ее в книгах «Ганг-юл» (Страна Снегов), а себя – «пё-па».
Некоторые считают, что слово «Тибет» происходит от двух тибетских слов: «тод-бод» (они произносятся как «тёпе»). «Тод» значит «высокий, верхний». Название «верхний Тибет» порой распространяется на Центральный Тибет, в то время как восточные провинции именуют «нижним Тибетом». Однако данная точка зрения, согласно которой первый слог слова «Тибет» – «ти» – образован от «тод», предполагает нарушение порядка слов, традиционно закрепленного в тибетской грамматике за существительным и прилагательным. Согласно правилам, прилагательное стоит после существительного. Поэтому говорят: «бод-тод» («пё-тё») – «верхний Тибет» и «бод-мед» («пё-мед») – «нижний Тибет».
Прежде чем завершить предисловие, я хочу заверить своих многочисленных английских друзей, что, критикуя позицию их правительства в Тибете, я отнюдь не питаю чувства неприязни к английскому народу.
Напротив, со времен моего детства, каникул на берегах Кента, я невольно полюбила англичан с их обычаями. В ходе долгих странствий по Востоку моя симпатия к ним не просто возросла, к ней добавилась искренняя признательность за радушные приемы в многочисленных жилищах, очаровательные хозяйки которых старались, чтобы я чувствовала себя как дома.
В их стране, как и в моей или любой другой, политика правящих кругов неизменно отражает далеко не лучшие стороны характера ее граждан. Я предполагаю, не опасаясь далеко уйти от истины, что власть имущие Великобритании и доминионов пребывают в том же неведении, что и подданные всех держав, судя по тому, как изворотливо ведутся за кулисами министерств дела колоний и далеких земель, находящихся под протекторатом.
То, о чем я рассказала, несомненно, удивит людей и особенно христианских миссионеров, которые, возможно, будут задаваться вопросом, почему нация, именующая себя христианской, запрещает Евангелию и тем, кто его проповедует, доступ в страну, куда она вольна посылать свои войска и где продает оружие.
Глава первая
Выход из Юньнани. – Как я избавилась от своих носильщиков. – Ночное бегство к горному массиву Ха-Карпо. – Неожиданная встреча в темноте. – Мы с Йонгденом переодеваемся и меняем свой облик. – Странные видения в лесу. – Переход границы запретной страны на высоте 5412 метров. – Хищные звери обнюхивают нас во время сна. – Явление призрачного города. – Первая встреча с паломниками. – Беспокойный переход через первую тибетскую деревню. – Хитрый ризничий.
Прощайте, отец мой!.. Мы уходим. На повороте дороги я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на нашего весьма гостеприимного хозяина, который несколько дней тому назад, совершенно нас не зная, радушно принял меня и Йонгдена, когда мы попросили у него приюта.
Стоя у главного входа в миссию, преподобный отец Н. смотрит нам вслед; в улыбке, которой он нас провожает, сквозит тревога. Он не позволил себя одурачить и не поверил в гуманные планы, о которых мы ему поведали; цель нашего путешествия, предпринятого при странных обстоятельствах, остается для него загадкой. Куда мы направляемся, одни, пешком, без багажа?.. Он задается этим вопросом, не в силах дать на него ответ, и предчувствует некое рискованное предприятие; я уверена, что имена таинственных странников, которые несколько ночей делили с ним кров, будут звучать в его молитвах. Да сбудутся его заветные чаяния! Да благословит Бог преподобного отца Н. за живительное тепло, которым его дружба согревает начало моего похода в ламаистский Рим!
Прощайте!.. Тропинка делает изгиб, и здание миссии исчезает из вида. Приключение начинается.
Я предпринимаю пятую попытку проникнуть в запретную зону Страны Снегов, и всякий раз на протяжении более десяти лет моменты выступления носили совершенно разный характер. Некоторые из них проходили весело, под смех слуг и шумный перезвон колокольчиков, подвешенных к шеям мулов, посреди грубоватой, но добродушной суеты и суматохи, к которой питают пристрастие жители Средней Азии. Иной раз мои отъезды бывали серьезными, почти торжественными: облачившись в парадное ламаистское одеяние из темного пурпура и золотой парчи, я благословляла селян и докпа, собравшихся, чтобы в последний раз проститься с чужеземной хандома[10]10
Хандома (гуляющая по просторам) – некая фея, обычно принимающая облик пожилой женщины. Жители Тибета величают ее «матерью». Традиционное произношение: «хандума» или «хандома».
[Закрыть].
Однажды я уходила в разгар драматического представления, разыгранного бурей, которая налетела внезапно, когда я отправлялась в путь. Небо, еще совсем недавно залитое солнцем, заволокли огромные черные тучи, клубившиеся над гигантскими пиками подобно сказочным чудовищам. Зловещий свинец разлился над окружающими горами, превратив чистый, исполненный безмятежного покоя пейзаж, обрамленный высокими вершинами, в мрачную и устрашающую картину Преисподней. Метель окутала меня, и я побрела, качаясь, вслепую, подобно судну, попавшему в шторм…
Два раза я уходила тайком, при первом проблеске зари, уводя свой крошечный караван по бескрайним тибетским просторам: диким и непостижимым, хранящим молчание бесплодным пустыням и степям, суровым и чарующим высокогорьям, через край грез и тайн… Ныне знойное солнце китайской осени светит на прекрасном темно-синем небосклоне; горы и леса, еще не сбросившие листву, словно призывают нас; поистине мы похожи на людей, вышедших на обычную прогулку. Впрочем, так мы и заявили простодушным жителям покинутой нами деревни: отправляемся собирать травы в горах. Однако это серьезное начинание, и я предвижу все препятствия, которые вскоре возникнут на моем пути.
Пока что наши вещи, оставленные на хранение в деревне, отводили всяческие подозрения от моих планов. Тем не менее мы с Йонгденом не могли уйти одни даже под предлогом недалекой прогулки, взвалив на плечи по небольшому тюку, как собирались путешествовать по Тибету. Подобный поступок, несовместимый с привычками иностранных путешественников, побудил бы местных жителей следить за нами, чтобы выяснить причину непонятного поведения. Мне пришлось нанять двух носильщиков, и по дороге я перебирала в памяти всевозможные уловки, придуманные в предшествующие дни, дабы избавиться от носильщиков в назначенный час. Этот час быстро приближался, ибо через день мы должны были выйти на проселочную дорогу, которая вьется вверх по склону Ха-Карпо[11]11
Xа-Карпо – горная цепь на северо-западе провинции Юньнань, состоящая из высоких, покрытых вечными снегами пиков; место частого паломничества жителей Тибета.
[Закрыть] напротив селения Лондре; по этой тропе я и рассчитывала ускользнуть, чтобы ночью добраться до дороги паломников, опоясывающей святую гору. Если бы мой план провалился, над путешествием в Лхасу нависла бы неминуемая угроза.
Кроме того, меня преследовала одна тревожная мысль: казалось, что оба носильщика тяготились весом наших тюков, хотя и не сгибались под их тяжестью. Каким же образом мы с моим юным спутником, чья сила далеко уступает силе носильщиков, сумеем подняться с подобной ношей на многочисленные высокогорные хребты, которые встретятся на нашем пути?
Подбор снаряжения – трудоемкое и довольно мучительное дело. Ввиду совершенно необычных условий, сопутствующих моему странствию в Тибет, я взяла с собой в крайне долгий путь из пустыни Гоби в Юньнань лишь то, без чего совсем нельзя было обойтись. Тем не менее перед тем, как отправиться в путь пешком, без каких-либо транспортных средств, мне пришлось вдобавок изъять из и без того скудного багажа ряд предметов первой необходимости.
Мы уходили в октябре, поэтому нам требовались удобная палатка и теплые одеяла, толстые подстилки из непромокаемой ткани за неимением походных кроватей, запасная одежда и сапоги. Но помимо столь полезных вещей еще сильнее мы нуждались в большом количестве продовольствия.
Я решила совершать переходы по ночам, а днем оставаться в укрытии, до тех пор пока не проникну на достаточное расстояние в глубь страны, чтобы никто не смог достоверно установить, откуда я пришла, и распознать путь, которым я следовала.
Осуществление этого плана предполагало, что мы сможем прокормить себя в течение двух-трех недель, не испытывая необходимости покупать что-либо у местных жителей. Мы бросили многие вещи, чтобы унести больше еды, одеял и запасной одежды.
Маленькая палатка из тонкого хлопка, железные колышки от нее, веревки, большой кусок недубленой кожи тибетского происхождения для замены подметок на наших сапогах, квадрат толстого полотна, дабы не так чувствовать сырость и холод голой земли, на которой нам предстояло спать, да короткий палаш, предназначенный для различных целей, – основной элемент снаряжения всякого тибетского странника (мы использовали его главным образом в качестве топора дровосека) – были единственными тяжелыми предметами, которые я сохранила. Однако масло, тсампа[12]12
Тсампа – мука из предварительно обжаренного ячменя – главная пища жителей Тибета, играющая в их жизни ту же роль, что хлеб во Франции.
[Закрыть], чай и немного сушеного мяса составляли в обшей сложности внушительный вес, и я все больше сомневалась, что мы сможем нести нашу поклажу быстрым шагом по крутым косогорам во время предстоящего ночного восхождения на склоны Ха-Карпо.
Таким образом, по-прежнему размышляя и мысленно репетируя комедию, которую я собиралась разыграть перед моими простодушными носильщиками, я шла вверх по правому берегу Меконга. Мы вышли во второй половине дня и не рассчитывали уйти до вечера далеко. Наш лагерь, то бишь мою крохотную палатку, разбили на невысоком плато, с которого была видна главная вершина Ха-Карпо.
Природа, по-видимому, обладает особым языком, понятным тем, кто долго жил в одиночестве, тесно соприкасался с ней и обрел чуткость, а может быть, подобные люди просто узнают собственные мысли и тайные предчувствия в загадочных ликах гор, лесов и вод. Величественный Ха-Карпо, вздымавший в светлую высь неба громаду своих ледников, синевших под полной луной, показался мне в тот вечер не суровым стражем неприступной заставы, а скорее почтенным благосклонным божеством, стоящим на пороге мистических уединенных земель, готовым принять и взять под защиту довольно дерзкую странницу, которую привела сюда любовь к Тибету.
Последующим событиям было суждено всецело подтвердить это пророческое предчувствие.
Я провела следующую ночь у подножия гряды красных скал, у входа в дикое ущелье, откуда с ревом вырывался широкий поток, впадающий в Меконг. Совсем небольшое расстояние отделяло нас от Лондре – места, где тактика, к которой я окончательно решила прибегнуть, чтобы избавиться от носильщиков, должна была пройти решающее испытание. Первый рискованный ход затеянной мной партии будет сделан через несколько часов. Кому же он принесет победу?..
После ухода двух соглядатаев окажется ли расположение деревушки, о которой я собрала лишь туманные сведения, благоприятным для ночного бегства через горы? Смогу ли я добраться до дороги паломников и найти надежное укрытие до восхода солнца? Бесконечные тревожные вопросы роились в моей голове. Тем не менее, когда я улеглась в своей маленькой палатке на жесткой земле, неповторимое чувство благополучия, освобождения и безмятежного спокойствия, которое неизменно вызывает в моей душе пребывание в уединенных местах, в очередной раз наполнило меня блаженством, и я мирно уснула.
На следующий день, когда утро близилось к середине, я простилась с Меконгом, давним другом, на берегах которого пережила не одно интересное приключение. Повернув на запад, я вошла в ущелье, ведущее в Лондре. Вскоре оно расширилось, превратившись в узкую долину, где струился светлый и спокойный поток, который затем неожиданно и стремительно низвергался в большую реку. Вдоль реки была проложена удобная тропа, неоднократно переходившая с одного берега на другой по деревянным неотесанным мосткам. Благодаря солнечной погоде прогулка была прелестной.
Мы повстречали двух тибетских торговцев, которые почти не обратили на нас внимания. Вероятно, из-за наших костюмов они приняли нас за китайцев. Однако эта первая встреча, предвещавшая множество других, во время которых мое инкогнито, возможно, часто будет подвергаться опасности, заставила меня слегка поволноваться.
Незадолго до полудня мы оказались в виду Лондре.
Если бы мы с Йонгденом были одни, нам было бы легко обойти стороной деревню, прячась в лесах до наступления темноты. Склон Ха-Карпо, куда нам предстояло взойти, возвышался справа от нас, совсем рядом, и от нашей тропы его отделяла только река, через которую был переброшен широкий мост. Однако остановка без уважительной причины после столь короткого перехода могла вызвать у сопровождавших нас людей подозрения. Еще более немыслимо было двигаться в сторону Ха-Карпо. Мы не раз твердили нашим носильщикам, что идем в Луцзе-Кьянг для сбора растений, и не могли открыто отказаться от своего плана, направившись к тибетской границе, что неминуемо породило бы опасные толки.
И вот, крайне раздосадованная, я повернулась спиной к той самой дороге, на которую собиралась ступить, с мыслью о том, что каждый шаг удаляет меня от цели, осложняя наше предстоящее бегство, и последовала за двумя горцами, собиравшимися отвести нас за двадцать километров отсюда, к лесистому плоскогорью, прелести которого они расхваливали, намереваясь разбить там лагерь.
Прибытие в Лондре прошло незаметно, как нам и хотелось. Ни один из крестьян, изредка попадавшихся на пути, не обратил на нас ни малейшего внимания. Это весьма благоприятное обстоятельство было, вероятно, связано с тем, что в Луцзе-Кьянге находился проездом американский ученый-натуралист, который нанял большое количество местных жителей для сбора растений и семян. Наши китайские, довольно потертые одеяния сбили селян с толку, и, по всей видимости, они решили, что мы направляемся к американцу для работы под его руководством.
